Любовь Ами Фаду. Часть седьмая и восьмая заключительная

 

Часть седьмая.

1.

Султанский дворец. Заблудиться можно.

Снаружи – глухие стены, толщиной равный крепостным стенам Петел Сак-Баала. За ними – райские кущи. Мостики, перекинутые через ручьи, через клумбы и дорожки. Висячие сады над мостами, висячие мосты над садами, арки обвитые лозами хмеля и винограда. Всё ажурное, всё в фонарях, зеркалах, окружных дорожках и тупиках. С тем расчётом задумано: устроить засаду, перекрыть дорогу, стропы подрезать... Или спрятать телохранительницу с высокой грудью, медовыми речами и отравленной шпилькой.

Три красавицы и евнух лениво следили за процессией, разлёгшись между подносов с гранатами и персиками. Шёлковый ковёр в полутени волнами смят, изумрудный на зелени. Четвёртая красавица попалась навстречу с кувшином чего-то сладкого и хмельного. Стрельнула глазами на визиря, задела кистями поясного шарфа, едва держащегося на бёдрах. В яфаргов, следовавших за ним клином, сладкий запах женщины и вина проник не дальше ноздрей. Не знают, будут ли живы к закату, будут ли через пять минут. Так и он не знает.

 

 

Окруженные прудами, внутренние покои султанского дворца слепли позолотой, как будто высосали, впитали в себя яркий день, оставив городу непреходящее марево.

Султан любил всё блестящее и рыбок самых разных: простых и шустрых, причудливых формой и окрасом. Пучеглазых донных, вплывавших на свет фонаря по ночам. Дивных плоских, менявших окраску быстрее, чем хамелеон. Острозубых, выпрыгивающих за мухами из воды на высоту поднятой руки. Пятнистых кои, стайками живущих. Непримиримых к собратьям, серых миниатюрных акул...

Золотых рыбок особенно любил и живых, и чеканных. Повсеместно их изображения сопровождали человека, идущего по коридорам. Ни одна не повторялась. На стенных панелях круглые, поворотные медальоны с рыбками держались на одном штыре. Хвостиком рыбка вверх или вниз? Какую дверь это положение открывает, какую закрывает? О чём призвано сообщить и кому? Не то чтоб султан опаслив, но изощрён в заговорах, криптографии, тайных знаках и тому подобном.

«Хитрость девать некуда. Ему бы заговоры организовывать, да вот беда: он же сам султан!»

На двери покоев ручка, золотая рыбка повёрнута брюхом вверх.

Визирь ухмыльнулся: «Угроза? Неужели честное предупреждение мне? Или знак тем, кто встанет у дверей, когда я зайду внутрь?»

 

 

Весь округлый и лоснящийся, с маслянистой кожей и взглядом, пресыщенность которого не могла заслонить колючий огонёк, трезвого, расчётливого ума, султан принял визиря полулёжа. Какая ещё угроза?! О, они близкие, старые друзья! Как и со всеми дворцовыми, впрочем. О, у султана нет, и не может быть врагов, откуда!

За спиной султана – вышитая драпировка, бисерные рыбки резвятся в жемчужном пруду, скрывая арку в следующие покои. Оттуда ни звука, лишь запах благовоний и масел. Драпировки не колыхнуться от сквозняка. Сколько за ними вооружённых до зубов евнухов, сколько людей казначея, неведомо... Не важно.

 

 

2.

Яфарги остановились поодаль. Визирь Яфар-Баал прямо перед султаном, почтительно склонив голову, выражая лицом радость от встречи.

Султан видит, как с его макушки одна прядь, соль с перцем, падает на лоб среди прядей вороной черноты, и флегматично завидует ему, лысый. А ещё он видит правую руку на поясе, четыре пальца – на витом шнуре, большой палец на гарде кинжала. Шесть яфаргов, придворных людей визиря стоят по обе стороны от него клином, расходящимся к султанскому ложу, сходящимся к Яфару-Баалу. В их лицах, склонённых ещё почтительней, ещё ниже, искрит магнитное притяжение не к визирю даже, но к точке соприкосновения его руки с металлом.

Все улыбаются, султан – как масляный блин. Яфарги – напряженно и безмятежно, как смертники. Визирь – смущенно. Его одаряют, благодарят за службу. Его умасливают перед тем, как надкусить. Курительница перед султаном удушлива, но дым её, не меняя направления, вьётся приторными струйками. Занавес неподвижен.

 

 

Яфар-Баал перед визитом к султану провёл показательные и отчасти воспитательные бои с будущими яфаргами. Они должны стать податливой глиной и затем пройти обжиг. Пока их темпераменты визирь лишь изучал, приотпуская и возвращая к дисциплине. Меньше получаса назад на него брызнула чужая кровь и своя пролилась немного. Принял извинения, за бой похвалил, накинул верхний бурнус и таким, не омывшись, отправился к султану, гоня перед собой по дворцовым покоям флёр возбуждения, крови, доброй драки и честной победы.

Султан загнул вступление более цветисто, чем обращались к нему самому!

– Бесподобный в силе, Яфар, друг мой, гордость Петел Сак-Баала, опора его благополучия, страж его законов!

«Страж законов? Плохо дело…» – визирь сделал усилие, чтобы не засмеяться.

Султан перешёл к сути:

– Один из так проницательно вычисленных и побеждённых тобой горцев, прокравшихся в столицу, признался кое в чём, сверх покушения на мою жизнь.

«Да я уж понял, – подумал Жафар, сладко улыбаясь, вопросительно поднимая брови, – проклятье на непрошеную подмогу и золотые руки придворного лекаря!»

– Горцы искали свою девушку... здесь... Удивительно, правда? Именно там, где проходит твой учёный досуг. Удивительное совпадение. Неужели в Петел Сак-Баал прилетела незамеченной горская курочка? – султан рассмеялся, брюхо заколыхалось, острые глазёнки сощурились. – Если она и сбежала, то все покидающее город в праздничные дни – наперечёт. Бури закончились, пустыня, как на ладони. Не желаешь ли устроить охоту? Давно не было новых курочек на моём насесте!

Жафар не отреагировал ни лицом, ни жестом, ноздри его яфаргов раздувались широко и нервно, ради последних глотков воздуха.

– Блеск и опора, султан всех султанатов, солнце Петел Сак-Баала, – задумчиво, но не слишком, начал Жафар, – твоя мудрость сразу же навела меня на правильный след. Возле переулка менял произошла эта случайная, не достойная твоего внимания стычка? Это не совпадение. Они выслеживали девушку, которая часто бывала там со мной.

– Что ты говоришь, визирь! – воскликнул султан, мгновенно переведя его слова так: «Красавица. Моя. И вилять не буду».

– Да, это курочка с моего ложа, она помогает мне копировать тексты, но только... – Жафар сделал паузу и пожал плечами, – она не горская девушка. Видимо, преследователи обознались. Она фадучка, по крайней мере, наполовину. На на лицо, так вылитая фадучка. Я имел несчастье огорчить светлейшего султана? Светлейший желает, чтобы я прислал наложницу ему?

Султан кивал и качал головой, переведя для себя речь визиря кратко: «Не отдам».

Усмехнулся. Всплеснул пухлыми ручками, рассмеялся, а потом расхохотался. Жафар прямо позавидовал его лицемерию и самообладанию.

– Что ты, что ты! Оставь себе! Фадучка, да ну? Какой ужас! А вдруг она меня сглазит? Как ты не боишься, Жафар, допускать её на своё ложе!

Султан смеялся, Жафар подхватил, даже яфарги улыбнулись. Большой палец визиря переместился с гарды на пояс, примкнув к четырём другим, и напряжение ушло, кажется, даже с позолоты на чешуе рыбок, засверкавшей как будто они стали резвиться опять.

– Я не суеверен, султан, мой ум слишком прост для этого.

Султан подхватил:

– ...а из молитв ты знаешь одну: «Во славу!..» По крайней мере, когда-то перед атакой я не успел расслышать даже, во чью славу?!

– Моего кинжала и моего султана! – поклонился Жафар, не опуская взгляда.

Общий смех перешёл в общий поклон.

 «Суеверный ты, прямо-таки, – подумал Жафар. – Но, по совести, бочонок с ядом, ты знаешь, что я достоин некоторой награды».

 

 

3.

Затем они ели и пили, позвали танцовщиц. Узкие щёлочки султанских глаз хранили выражение полного довольства. К ним присоединился казначей и яфарги визиря обменивались взглядами с его цепными псами, не без удовольствия предвкушая султанские игрища всадников.

Жафар покидал дворец уже ночью, сделавшей массивы зелени чёрными, а вблизи фонарей – сочно-зелёными. Они блестели, недавно очутившись под лейкой садовника. Старик больше любил сад, чем жизнь и когда теперешний султан скинул предыдущего, собственно – его дядю, во дворце остался без колебаний. Когда-то визирь подумывал о рокировке на троне в его пользу, но старик отказался. Жафар до сих пор не знал, известна ли султану эта история.

Он шёл по верхним террасам и ступил на ту, что к воротам, ажурный тоннель в крошечных фонариках и плотных зарослях вьюнка, но вдруг остановился. Евнух-купец на нижней площадке вокруг фонтана раскладывал для обитательниц гарема только что доставленные товары. Спуститься туда нельзя, это кажется, что лестница выведет к ним, а сверху смотреть можно: на девушках только юбки и украшения.

Жафар не подглядывал, его остановило другое. За поворотом, невидимый ему, мгновенно узнанный по голосу, старший евнух негромко напевал что-то для девушек или для себя.

«Евнух, поющий любовную песню. Можно ли вообразить более жалкое существо?»

Девушки не слушали его, щебетали, рылись в тканях, предавали из рук в руки флаконы духов, бусы, шарфы, благовония и неприличные игрушки.

 

 

Самым гнусным существом в султанском дворце был старший евнух. Молодой. Не шуд. С правильными, невыразительными чертами, как у портрета, который начали рисовать, но забросили. Узкоплечий и длиннорукий, глядящий надменно, стелющийся как змея перед любым, кто сильней. Льстивый до изумительного бесстыдства.

«И оно имеет наглость интриговать на стороне казначея против меня, Яфара-Баала! Безумец. Расплата вопрос времени».

Голос же евнуха стоил всей султанской казны, голос его был непередаваемо прекрасен. Холодный, чистый, лишённый грудного тона. Как будто пел ангел, бесполое существо. Как если утонуть в отчаянье, окунуться в него целиком, захлебнуться горечью. Вдохнуть и умереть.

Жафар утратил презрительную мину сразу, как только заслушался. Голос евнуха победил его без борьбы.

 

 

Вспомнилось...

Из этого народа в султанский гарем была купцами продана девушка… Но как разнился финал: она покончила с собой, не дождавшись первой брачной ночи.

«Гордая, а этот – евнух, тьфу».

Примерно в то же время на Петел Сак-Баал был совершён безнадёжный, но дерзкий налёт. Попавший в плен будущий евнух, был отправлен хоронить убитых при налёте.

«Грязная работа, согласился беспрекословно, тьфу».

Затем, когда спросили: «В соседнюю могилу или в гарем, куда пойдёшь, мальчик?» Он не колебался.

 

 

Долгие припевы без слов характерны для народов, живущих рассеянно, на больших расстояниях. Как у кукушек степных, с каждым заходом протяжней. Зов или плач мало-помалу переходят в рулады, а они – в слова:

«Ты, как свеча в бумажном фонаре, теплишься у меня в груди. Ты сияешь там навсегда, и не задует зимний ветер».

Сопоставив факты по времени: налёт и наложницу, Жафар сжал кулак, стукнул воздух, облокотился на перила и дальше слушал, качая головой.

«Я хожу охотничьими тропами, разоряя ловушки, выпуская на волю птиц и зверей, волков и лис, зайцев и оленей. Я живу в разбойничьем логове, я пою с грабителями, я пляшу с убийцами, ищу среди них смерть… Бежит от меня, не хочет меня, спряталась, будто нет её… Повсюду тепло и свет твоей любви. Зима моя обезумела, поёт, перед кем не надо, танцует, где ей нельзя».

Надо было просто соотнести очевидное...

«Ты внутри, как мне дойти до тебя? Если коснётся тебя любовь моя, как бумажный фонарь – вспыхну, сгорю от счастья».

Кем он был той девушке, братом? Женихом?

 

 

4.

У евнуха был козырь, но вдобавок, у него был ум, подсказывавший, что с козыря ходить опасно. В некоторых играх его могут забрать, использовав против тебя.

Таков был план…

«Визирь – заговорщик! – скажет он султану. – На его конях, на повозке с эмблемой яфаргов бежал старик и увёз девушку! На оси ступицы эмблему видели стражники, обод колеса оставил её след!»

Евнух получил доступ к формам для печатей яфарга от казначея. Если на меченой повозке сбежал враг, кто дал ему повозку? Нет безумцев, крадущих у яфаргов!

Всё так, но предчувствие ловушки евнуха не обманывало. Жафару был давно известен их план, и намерено не был сменён замок в кладовой. Заговорщики делали оттиски из неподобающего металла. Мягкого, пачкающего форму, которую вдобавок Жафар кое-чем покрыл. Этот металл так и назывался – гаремным. Из него отливали печати, знаки отличия для наложниц, а также султанское клеймо.

Когда Жафар предъявит султану испачканную форму, ядовитый кинжал обратится против интригана. Такая возможность уже предоставлялась, Жафар то ли ждал более удобного случая, когда сможет одним ударом свалить и казначея и помощника евнуха, то ли брезговал лёгкой добычей... Что-то его останавливало. Смутное подозрение, что казнив евнуха, он исполнит не своё желание.

Жафар достал улику из кошелька, сунул в рукав и быстрым шагом направился к выходу.

Махнул рукой привратнику: отрывай заранее, спешу. Испачканный оттиск упал евнуху под ноги, голубовато-золотым полнолунием укатился под загнутый мыс туфли.

Евнух замолк.

Жафар успел выйти за ворота, когда из-за дворцовой стены к нему долетел припев:

«Мрак сгустился, режет, свистит пронзительный зимний ветер. Я чувствую только любовь, я полон твоим теплом. Переполнен светом любви, нет в нём тени ущерба. Зима моя обезумела, поёт, перед кем не надо, танцует, где ей нельзя».

 

 

Часть восьмая.

С востока на восток. Прочь от солнца детства, солнцу новой жизни навстречу. В светлой повозке с окнами, по-турецки сидя, обхватив колени. Запряжённом парой жилистых коней. Как град, стук копыт. Как град – деревянные колёса по камням.

– Фаду, нашёл, где нам жить! Нашу семью приютили в горах оседлые фадуки, ни один шуд, никакой яфарг не найдёт. Там солнце восходит розовым диском, Ами! Там поют птицы и не знают, что можно бояться людей! Мать и тётки жду нас там, как я люблю тебя, как я счастлив!

Отец гнал со всей мочи. Ами не видела отца день напролёт, но вечерами они делали привал и ужинали, разведя костерок пустынными колючками, и ночами спали.

Ами не плакала первые сутки, вторые... О чём плакать? Отец нашёл её. А к исходу третьих слёзы брызнули, как ни старалась удержать. На горизонте виднелись те самые, зелёные горы, тонкой линией блестел горный ручей.

Отец заметил:

– Тпру! Фаду, радость моя! Фаду, моё счастье, что случилось! Ты вспомнила что-то дурное? Кто-то обидел тебя? Скажи кто, и я принесу тебе его голову, даже если это султан шудов!

Ами засмеялась, отец улыбнулся с облегчением:

– Ты просто устала, скоро отдохнём. Мы проведём эту ночь уже под крышей. Мост поднимут, и вход в долину захлопнется за нами.

Обнадёживающая речь... произвела новые слёзы.

Отец пересадил Ами рядом с собой, на козлы и принялся, не спеша, обстоятельно рассказывать ей, как плодородна долина, как храбры и честны населяющие её фадуки, как тепло они приняли мать Ами со всей семьёй, сколько подружек Фаду там найдёт, какой большой дом и сад у них.

– А ягоды-в-пиалке созревают на земле восточно-восточной долины? – перебила Фаду отца, когда он дошёл до перечисления достоинств потенциальных зятьёв.

– Сколько угодно! – воскликнул отец, небрежно махнув рукой. – А что это?

Ами нахмурилась и рассмеялась детским смехом, отцу – мазь на раны.

Упрекнула:

– Зачем тогда говоришь?!

– Не растёт – посадим! Тепла, дождя, там всего в избытке! Так что это?

– Медовые ягоды, которые лежат на листьях, как на блюдцах отдельных.

– Не видел. Посадим. А как вырастут, к тому времени, может, ты и думать забудешь, разлюбишь свои ягоды-в-пиалке.

Ами, нахмурившись, так серьёзно и с таким удивлением взглянула на отца, что он притормозил коней:

– Что?

– Не разлюблю.

Отец прищурился, усмехнулся и цокнул коням:

– Упрямая, не изменилась! Н-но, живей!

Похожие статьи:

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть вторая

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть первая

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть третья

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть четвёртая

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть пятая