Любовь Ами Фаду. Часть вторая

Часть вторая.

1.

Петел Сак-Баал. Скальный город, скальные дома. Частью вырубленные в камне, частью достроенные между природных стен кирпичом и тесаными блоками. Отголосок былого: вдоль домов заборчики выстой ниже колена, будто при каждом есть садик, а на самом деле от двери до уличной брусчатки два шага.

Столица шудов жила в тесноте, лежала в каменной чаше. По её периметру, от крепостной стены дома знати, сияя шпилями, ревниво поглядывали друг на друга. Надменно озирал султанский дворец, отмеченный золотыми штандартами по углам плоской крыши. На заре с неё раздавались голоса мощных труб, оповещающих о чём-то.

Задери голову, едва разглядишь грязно-голубое небо за маревом. Днём сильная жара, ночью холод.

Сходясь на главной базарной площади, Петел Сак-Баал крестом пересекали четыре широкие дороги. Та, которая шла от городских ворот, заканчивалась у султанского дворца. Та, что за пределы города не выводила, соединяла дворцы высшей знати: казначейский, главы всех купцов, и визирский, главы яфаргов, султанского военачальника. У того и у другого имелась личная гвардия.

 

 

Обвешенные золотом вальяжные псы казначея берегли покой города, распределяли базарные места и налоги. Яфарги, поджарые волки визиря, охраняли столицу по периметру и собирали дань за ней. Столица наблюдала за качелями двух вельмож с восточным прищуром. Они взлетали и падали равномерно, без перекосов. Блеск и негу, питьё и пищу султану доставлял казначей, однако...

Диковинки, а так же всё, что нельзя потрогать руками, шпионаж, байки путешественников и выдумки иноземцев, вотчина Яфара-Баала. И ещё одна вещь, которую прежде султана нельзя потрогать руками: девушки. Сватовство местных, кража иноплеменных, усмирение, обучение наложниц, проверка их гороскопов, это всё – Яфар-Баал. Цвет султанского гарема, распустившиеся розы и юные саженцы, приходили туда из рук визиря.

 

 

Пока девушки не доставлены султану, их как бы и нет, даже именовались иносказательно: с тех племён – Нежные Цветы, с тех – Благоуханные Цветы. А горские ценились, как Сердоликовые Бутоны, то есть – султанского цвета, лишь ему предназначенные.

Власть в руке султана и щедрость. Через него, никак иначе, слуга получает женщину. Всякая чужестранка, всякая девушка, достигшая совершеннолетия, «отдаёт поклон гаремному пологу». Направляется в шуд-евнух флигель султанского дворца. Её судьбу решит намётанный глаз принимающего евнуха, осведомлённость старшего евнуха во вкусах своего повелителя, или сама воля султана: проявить жадность либо щедрость, оставить себе, подарить, вернуть семье, позволить одинокой жить среди шудов.

Знак же, как свободы, так и несвободы – клеймо. Султанский поцелуй. Глубокий, рельефный след выше правого запястья. Для обычных женщин, это был отпечаток пяти раскалённых шариков. Любой евнух, яфарг или казначейский надсмотрщик имели право коснуться незнакомой женщины только на основании мимолётного подозрения, проведя по руке и удостоверившись, что на ней именно клеймо, а не рисунок. Клеймо навечно горело багрянцем краски, она же – целительная мазь.

О, сколько толстеньких, живеньких ребятишек стремглав носилось по городу! «Султанчик» – самое распространённое имя для мальчишки. Кто знает, кто из них настоящие потомки щедрого «властителя всех земель».

Переодевание женщины в мужскую одежду, как и подделка клейма жестоко карались в Петел Сак-Баале. Попытка найти татуировщика для этой цели – не меньший риск, чем ходить с чистой рукой. Как у Ами Фаду.

 

 

Все шуды, все иноземцы подчиняются гаремному султанскому закону, но не Яфар-Баал. Кто обыщет его отряды на входе в город?

По кругу, по внутреннему периметру яфарги, вернувшиеся с добычей, объезжают столицу, гордясь и хвалясь. Мулами, шарахающимися от чёрных коней, запряжены скрипучие, тяжело нагруженные повозки, простые и высокие, соломой закиданные и шёлком затянутые. На каждом перекрёстке яфарги бросают в толпу горсть чужеземных монет, свидетельствуя, где были.

Через дворец визиря проходит караван чести, через омовение прибывает к султанскому дворцу. Кто упрекнёт в этом Яфара-Баала, верного султанского волка, предводителя всех волков?

 

 

2.

В свою комнатку на втором этаже, обойдя дом Ами, поднималась со двора в тупике, по наружной лесенке.

В доме на первом этаже стучали чеканщики. По крыше ходили и прыгали большие птицы, курлыкали, а когда дрались, то хрипло кричали. Стук-стук, дзинь-дзинь снизу. Цок-цок над головой.

На стенном выступе кровати – травяной тюфяк и Ами Фаду. На стенном выступе напротив – разложенный чёрным крестом бурнус. Рассвет, голодно. Пора к меняле.

Ами Фаду умела работать в саду, собирать и сушить травы, плести коврики, готовить. Ну, и конечно, танцевать. Зачем всё это здесь? Всё в ней замерло. Ами Фаду понимала, что они с отцом бежали от чего-то ужасного, но не знала от чего именно. Эта смесь очевидности и замалчивания произвела цепенящий эффект.

Привыкшая к небу и лугу, к садам и воле, Ами оказалась в городе, где на десять домов – одно чахлое деревце. Где всё наоборот: женщины и мужчины носят одинаковые бурнусы. Первые обтягиваются, подчёркивая бёдра и груди, вторые изображают широкие плечи, надевая жилетки под бурнус. Чёрные, все чёрные. Запахни налево – девушка, направо – парень. Обвяжи чёрным платком голову – девушка, закрути волосы наверх – парень. Яркие горские наряды, с воланами, шнуровками, кисточками и помпонами отдалялись, как сон.

Напуганная вниманием к себе при первой же одинокой прогулке, Ами чаще всего одевалась парнем. Ходила чинно, хмурила брови, смотрела под ноги. Узкие кисти рук скрыты в широких рукавах.

 

 

С востока на восток шёл переулок, где жила Ами. Высокий дом, из окна ей видно, как яфарги покидали дворец визиря, уходя за добычей. Их сопровождала размеренная песня. Выплёскивали чистый звук горны, барабаны трижды повторяли ритм. Голоса звучали ниже и чётче барабанов.

Ами прислушивалась: Его прославляют, своего предводителя, визиря, непобедимого Яфара-Баала. Выезд султана не таков, с кружением танцовщиц, разбрасыванием денег, конфет. Яфаргов сопровождала песня устрашения и нечеловеческой гордости. Разрезала город и возносила его.

Кони яфаргов сплошь чёрные с дыбом стоящей жёсткой гривой, с кровавыми глазами навыкате. Выглядят, будто без мяса, одни мышцы сокращаются, перекатываются. Такой породы название – кони Чёрных Дней. Когда небо раскололось, дикие лошади, которые выжили, стали, будто из обгоревших железных канатов, пьют мало и подковы им не нужны. Их-то и приручили яфарги.

 

 

Кричал, шумел, ссорился и смеялся базар, вдруг – топот. На коне шудов, дьявольском, всаднику под стать, отдельно, в отрыве от цепочки, торжище пересекал титулованный яфарг...

Чёрный бурнус распахнут. Под ним атласное одеяние, тесное, затягивающееся шнурами. Туго затянут пояс из двух чёрных витых шнуров, соединённых тонким золотым. Кинжал шуд-баал на правом боку, кривой меч на левом. Сам поджарый, грудь широкая, диагональные полосы на груди, чёрно-жёлтые, блестящие, сверкающие. Перед ним опускали головы, отводили глаза. Пришедший за налогом с мастеровых, громила казначея стоял на углу, поигрывал толстым кошельком, сиял нагрудной бляхой, и он посторонился.

«Яфарг ест и пьёт страх! – думала Ами. – Видит, знает, наслаждается!.. Дикий шершень, змей!»

Издалека, при взгляде от родных гор столица шудов представлялась Амии гнездом ядовитых змей, шипящих в адском пламени, где самый воздух насыщен ужасом и пороком. С удивлением она обнаружила, что многоликий Петел Сак-Баал, гордясь непобедимыми воинами, примерно так же смотрит на касту яфаргов, как и все другие племена: с некоторой опаской.

Впоследствии Ами Фаду поняла, что бурнусы всех мужчин, подпоясанных золочёными шнурами, скрывают шафрановую одежду чьих-то дворцовых слуг. А из людей простых, даже и самых богатых никто не смел надеть что-либо жёлтое, ни платок, ни кушак.

Попасться на глаза такому, привлечь его внимания, был главный страх Ами Фаду на базаре.

 

 

На радость шудам, соседям в устрашение визирь устраивал игрища яфаргов и турниры с казначейскими бойцами то на огромной базарной площади, то за стенами Петел Сак-Баала. Было чем похвалиться... Как он их гонял и как кормил! От души. Как гонял, так и кормил. Щедро дарил, по полной требовал. Раненые яфарги, калеки оставались на прежнем довольствии, яфарги старших лет – в телохранителях визиря, становясь главными звеньями его разведческой сети, кто понимает, настоящей элитой.

«Яфар-Баал! Как равнинная река берёт исток в горном водопаде, так яфарги – в преданности Тебе! Мы – рука твоя, мы – кинжал в твоей руке! Яфар-Баал! Не зная преграды, восток и запад мы собираем в кулаке по велению твоего слова, непобедимый Яфар-Баал!»

 

 

Конский топот отдалился и затих, Ами смотрела в наполнявшееся полуденной жарой небо, вспоминая горские сказки. О тех, чей выезд только-только миновал её дом…

Говорили, будто бы светлым днём яфарги, как рой полосатых шершней, пересекают долины, пустыни и плоскогорья, и если не успели атаковать селение, на закате оборачиваются пёстрыми змеями и уползают в трещины земли. Утром выходят, как всадники, обрушиваются и отступают с добычей. Но некоторые из них… отправляются дальше в горы... в облике змеев… змеев-душителей... громадных…

Они длинны, как ручей, ползут и не кончаются, а остановятся – и не видно их. Они бросаются издалека, подобно внезапному граду. Ударом головы дробят скалу. Обвив столетнее дерево, расщепляют его, как высохший стебель камыша.

На перевалах и у озёр они караулят девушек. Набрасываются и душат, кусают ядовитыми зубами и утаскивают за собой. Если змея настигнуть, он не отдаст жертву, но задушит её насмерть.

 

 

Ами Фаду вспоминала...

У пёстрых змеев есть змей-повелитель, раз в году он идёт за добычей, но, выйдя со всеми, охотится по-другому.

В горах змей-повелитель находит трещину, делает себе гнездо под наветренной стороной холма. Уползает внутрь, свивается кольцами, становится чёрным. Ждёт холодную ночь, ждёт пыльную бурю.

Когда мужчина горец идёт мимо, змей сверкает глазами из темноты. Шипит и свистит, прогоняет, ему не нужен мужчина. А когда видит девушку, змей-повелитель умолкает, прикрыв глаза... Кончик хвоста с трещоткой высовывает на тропу и затягивает обратно, словно это безногая ящерка пробежала. Девушка замечает вход, ищет укрытия и заходит внутрь. Переступает змеиные кольца, как гряды камней и наносы песка, ложится отдохнуть. Тогда змей начинает сжимать кольца. Полосы на чешуе становятся ярче, шуршит песок, скрипят камни. Жёлтые глаза распахиваются, зрачки стоят, как языки чёрного пламени, за ними сияет смерть...

Живо до замирания, до ужаса Ами в детстве представляла себе этот момент: одинокая девушка во мраке, в железных петлях. Жёлтые и чёрные полосы движутся, слышно, как скользит чешуя. Петли накрывают, обвивают её до груди, до шеи... Раздвоенный язык трогает лицо. Распахнутая пасть, как вход в пещеру, полную горячих углей. По двум острым зубам стекают, отрываясь, прозрачные капли яда. Жар и холод прокатываются по телу. Змеиные глаза точат глухой свет...

 

 

3.

Как же Ами смеялась, обнаружив, наконец, способ заработать на что-то сверх лепёшки, хоть на пучок ароматных трав для супа, когда её, – её испугались!

Женщина сидела в дверях перед разложенными на продажу ковриками. Взгляд Ами задержался на ярком зелёном пионе в красной листве.

«Надо как выдумать, всё наоборот!»

Женщина вдруг, быстрым движением сложив ковёр, протянула, даже скорей подтолкнула рулон к Ами. В дверях появилась вторая с удивлённо-недовольным видом, который сразу пропал, едва она увидела Ами. В тот жаркий день она гуляла с локонами до плеч, завязав платок на макушке.

– Фадучка...

– Ведьма-фадучка...

Шепнули женщины друг дружке.

«Ах, так? Впрямь, похоже? Ну что ж их повадки мне знакомы. Отблагодарю за подарок!»

Ами ловко выдернула нитку их бахромы коврика, намотав на палец, завязала в узелок. Положила на ладонь и сдула к дверям! Ей смущёно, но низко поклонились. Верят! Если фадучка рвёт что-то, она так проклинает. Если завязывает – призывает благо. Значит...

Ами в женском обличье было довольно так повязать платок, взять напоказ мешочек с чёрной и красной фасолью и гадать, бродить по улицам, присаживаясь на этот же коврик на перекрёстах и на рынке. Фасоль она добыла, как и коврик: молчаливым намёком. Суеверных много, кто сами попросят погадать. Ами не навязывалась, рта не открывала. Порой и гадание завершала безмолвно: улыбкой или сведёнными бровями. Второе реже. Когда она, бывало, покачает головой, краска сбежит у хозяйки из-под румян, и ей достаётся монет вдвойне, с просьбой: «Завяжи узелок, отведи несчастье!»

Но после того как слуги казначея остановились погадать, Ами стало тревожно, и она редко гуляла в образе фадучки.

Ей было пятнадцать лет.

 

 

4.

Отец, единственный грамотный в горной долине, был все сразу: менялой, купцом, переводчиком. Он сказал Ами, как дать знать, что она жива и на свободе.

Из караван-сарая жители Петел Сак-Баала с попутчиками в разные края отправляли письма. Их брали без платы, это святое, как гостеприимство.

На родном языке писать безумие. Да и его письменного, тем более чужих, Ами не знала. Отец сказал:

– Пиши на любом языке, хоть каляками детскими, но скопируй вот это, адрес. Среди строк незаметно поставь инициалы. А можешь и не ставить, мои сёстры нескоро, но получат письма, не поймут, но – поймут.

Набор бессмысленных знаков не так-то легко выдумать и нарисовать! За рядами менял Ами обнаружила кое-что интересное для себя, тихое, безлюдное, прохладное место для отдыха, превосходное место – заброшенную Библиотеку.

«Общая и ничья. Никому сюда не надо, и быть здесь не запрещено».

Открытие представляло собой нечто больше, чем комната или здание. Это были, уходящие под землю, частично обрушенные, восстановленные лишь у поверхности, тысячелетней древности библиотечные ряды, лабиринты, хранилища.

 

 

В библиотеке, копируя в письмо случайные отрывки текстов, подолгу разглядывая книги с картинками, отщипывая по кусочку лепёшки, Ами проводила день за днём, спеша домой, когда спадала жара, но вечерний свет ещё тек по улицам.

Дома, когда сгущалась вечерняя темнота, Ами Фаду слишком бедная, чтобы заиметь масляную лампу или хотя бы свечей, комкала единственное шерстяное одеяло, обняв его, и так засыпала, не покрывшись даже в холодную ночь. В сущности, она ничего не боялась. Развлечений не искала, и тягость однообразных дней скатывалась с Фаду, как дождь с упругой травинки. Но внутри она целиком состояла из недостижимого: смотреть в большое, глубокое небо, шутить и смеяться на родном языке, смеяться громко. Обнимать, причёсывать, плести косы подругам, бросаться в объятия тёток, заглядываться на мальчишек в кругу вечернего танца, любить.

Доброй приметой города были ярко наряженные вольно гуляющие дети и куры, а особенно – царственной красоты и наглости петухи. Красоты сногсшибательной! От миниатюрных до высоченных, с собаку. Оперение – все цвета радуги. Хвосты – тёмно-синие, бирюзовые, изумрудные водопады с непременным вкраплением хотя бы двух зубчатых, узких перьев – ярко-золотых. Ами удивлялась, пока не заметила на очередном шикарном петухе настоящее золотое ожерелье из тонких колец.

«Их украшают! И ведь не украл никто!»

Куры гуляли во дворах или близко к воротам. Петухи – повсюду, так, что не понятно, принадлежали они кому-то или всем сразу. Священные птицы шудов. Даже от копыт чёрных коней яфаргов не шарахались, а всадники, завидев, осторожно объезжали петухов.

Ещё в этом каменном городе из хорошего и живого было – множество источников. Порой из дома крепости било несколько, прямо из стены. Фонтанчики на развилках, ручьи в канавах вдоль улиц. Журчание. Рядом пучок травы, не объеденной ослами. Ами останавливалась и смотрела долго на него.

Прямо вдоль её окна сбегала струйка, невдалеке целый водопадик. За углом дома собиралось озерцо, уходившее через трубу под землю. Ами находила утешение в каждодневном омовении. Разложенный бурнус за ночь высыхал, снять его ради купания она не рисковала. Духов у неё не было, румян, ароматических масел, так что от Ами всегда пахло свежестью родниковой воды. Ей было шестнадцать лет.

Похожие статьи:

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть шестая

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть третья

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть пятая

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть четвёртая

Рассказы → Любовь Ами Фаду. Часть первая