Ирис

Памяти Германа Гессе

Когда-то, давным-давно, у Джонни был свой домик: маленький, уютный, на краю огромного, прекрасного парка, где росли пихты и вязы, дубы и липы. Фигурно подстриженные кусты обрамляли усыпанные песком дорожки. В глубине сада таились увитые плющом беседки и беломраморные фонтанчики, а рядом - сиреневые, золотистые, розовые цветы. Возле величественного господского дома – там, за тополиной аллеей, – была огромная оранжерея, полная роз и орхидей.

В самом доме в каждой комнате всегда стояли вазы с цветами: нежными белыми лилиями и яркими оранжевыми астрами – осенью; чудесными, похожими на тропических бабочек орхидеями, – зимой; отливающими синевой неба первоцветами – весной и переливающимися анютиными глазками – летом.

Старая хозяйка очень любила цветы. И Джонни. Ведь он был лучшим садовником в графстве.

Но старая хозяйка умерла: легла вечером в постель и не проснулась. Наследники устроили старушке пышные похороны, а потом собрали всю прислугу в огромном зале, выдали расчет и сообщили, что больше не нуждаются в услугах поваров, горничных, посудомоек и всех остальных, много лет служивших хозяйке верой и правдой.

Джонни так и не узнал, что случилось с другими слугами, но, потеряв свой любимый сад, а вместе с ним – частичку души, - отправился в большой город и устроился матросом на уходящий в дальние страны корабль. Он, конечно, мог снова пойти работать: такого мастера взяли бы в любом богатом доме графства. Но зачем ему это: все равно второго такого сада уже не будет в жизни!

Корабль отправлялся в какую-то заморскую колонию, на другой край земли, но Джонни было все равно: главное, оказаться подальше от старого дома, парка и могилы хозяйки.

Плавание было благоприятным; погода – спокойной и ровной; попутные ветры надували белоснежные паруса. Но возле желанного берега на корабль обрушился шторм невиданной силы, такой, что испугались и бывалые моряки. Даже сам капитан – старый морской волк, много раз ходивший в этих водах, - покачал головой и сказал:

- Видно, местные боги сердятся на нас!

Джонни не знал, какие боги обитают в этой земле, но, наверное, они и вправду были очень сердиты на незваных пришельцев, потому что корабль, потеряв половину парусов и лишившись руля, получил пробоину и начал тонуть. А когда команда решила добраться до берега в шлюпке, жестокий девятый вал опрокинул утлую лодчонку и разметал в разные стороны пытавшихся спастись людей.

На следующее утро – ясное, солнечное, словно и не было никакой бури, - Джонни, уцепившегося за обломок шлюпки, подобрали местные рыбаки. Они оказались бедны и добры: дали новую одежду, немножко денег, еды на дорогу и жестами объяснили, как добраться до города, где, возможно, моряку удастся найти себе работу или дождаться другого корабля, чтобы вернуться домой.

И вот теперь Джонни сидел в портовом трактире, пил странное мутноватое вино под названием сакэ и думал, что делать дальше. Возвращаться он не хотел. Но чем он мог заняться здесь? Не зная языка, обычаев и нравов этой удивительной страны, где у всех людей были прямые черные волосы и чуть раскосые глаза; где женщины носили высоченные прически, украшенные тонкими, длинными шпильками с изузоренными навершиями, и прикрывали вычерненные зубы веерами; а мужчины ходили по улицам с длинными мечами и, невзирая на малый рост и худобу, могли запросто разрубить пополам любого, кто придется не по нраву.

Джонни плеснул себе еще немного белого напитка. Он не любил пить, но сейчас ему хотелось забыть обо всем, а другого способа, кроме выпивки, он не знал.

Бывший садовник поднес чашку к губам, и тут где-то рядом повеяло ароматом свежих ирисов. Джонни поднял голову.

Она стояла возле столика: тоненькая, стройная, в темно-синем длинном платье, расшитом золотыми блестками. И такими же синими, с золотыми блестками, были ее глаза – огромные, завораживающие.

- Ты – Джон-садовник, - она не спрашивала, а утверждала. Ему показалось, что она словно знала заранее: не только – кто он и как его зовут, но и всё-всё про него, про его прошлую жизнь.

Он кивнул, удивляясь, где она так хорошо могла выучить его язык.

- Я – Итихацу-сан. У меня есть сад. И мне нужен садовник. Пойдем со мной.

Будто во власти волшебных чар, он поднялся и последовал за прекрасной женщиной к ожидавшему ее возле трактира рикше.

Джонни не знал, сколько прошло месяцев или лет с той поры, как он поселился в маленьком домике при саде госпожи Итихацу. Сад был тоже маленький – не сравнить с роскошным парком старой хозяйки, - но требовал не меньше ухода и заботы.

Здесь обитали в кадках искривленные, словно от сильного ветра, бонсаи; журчал ручеек с переброшенным через него плетеным мостиком; возле самого дома росла рощица бамбука, нежно-зеленого по весне и темно-бурого к осени. Был и сад камней – черных, серых, белых и нежно-голубых.

Но самым главным сокровищем Итихацу-сан были ирисы: темно-синие, неправдоподобно огромные, с золотистыми искорками в глубине цветочных чашечек, - они заполоняли весь сад, тянули тонкие, стреловидные листья до самой крыши дома, заглядывали ночами в открытые окна. Иногда Джонни казалось, что еще немного – и цветы заговорят.

Но ирисы молчали. Так же, как молчала и новая хозяйка садовника. После той, первой встречи, он не слышал от нее ни единого слова. Встречаясь утром или вечером в саду, она склоняла головку, украшенную изысканной прической, слегка улыбалась и дарила Джонни лучезарный взгляд своих волшебных, завораживающих глаз, подобных цветкам ириса. Но ему хватало и этого. Бывший моряк, вернувшись к любимому делу, был совершенно счастлив.

Его не смущало, что Итихацу-сан живет совсем одна, что никто никогда не заходит к ней в гости. Не беспокоило, что домик их стоит в отдалении от остальных домов города. Странным поначалу казалось, что нет у них даже служанки, которая прибирала бы комнаты, ходила на рынок и готовила для госпожи (Джонни готовил себе сам).

Но постепенно он привык.

Была у хозяйки еще одна причуда: с наступлением холодов она просила садовника выкопать самый здоровый и сильный ирис вместе с луковицей и перенести его в дом. И всю зиму ухаживала за цветком сама, не допуская Джонни помогать.

Весной же Итихацу высаживала ирис обратно в сад, оживавший с приходом тепла и солнышка.

Садовнику казалось, что госпожа его – такой же нежный цветок, как те, что росли возле ручья и дома. Холодными зимними днями она сидела возле камина, кутаясь в темно-синее кимоно и не выходя на улицу. И расцветала только весной под солнцем и легким дождиком. Однажды ночью, в разгар сливовых дождей, Джонни увидел, как Итихацу-сан танцевала босиком среди ирисов. Ноги ее почти не касались земли, а руки взлетали вверх, как крылья неведомой синей птицы. Не слышно было никакой музыки, кроме стрекотания сверчков и шепота дождя, но Джонни почудилось, будто сами ирисы напевают мелодию и отбивают такт листьями.

Наутро садовник уже и сам не мог сказать точно: случилось ли все это на самом деле, или только приснилось ему. Но сохранил эту грёзу в глубине своего сердца.

Джонни был счастлив и готов до самой смерти жить в маленьком домике в саду Итихацу-сан, но нежданно пришла беда.

Садовник уже ложился спать, когда услышал шум за стеной. Распахнув окно, бывший моряк увидел толпу людей с факелами. Они что-то кричали и размахивали руками.

В череде непонятных слов Джонни различил много раз выкрикнутое «обакэ-хана» и «обакэ-онна» - женщина-оборотень, ведьма.

Садовник не верил в ведьм, но, опасаясь, что безумные люди испугают или обидят хозяйку, схватил тяпку и выскочил за ворота.

Сначала он пытался уговорить толпу разойтись по-хорошему, но скоро понял, что это бесполезно. Тогда он поудобнее перехватил свое единственное оружие, намереваясь защищать Итихацу-сан до последнего.

Но людей было много, слишком много. Да и Джонни был всего лишь садовником, а не воином, и никогда раньше не приводилось ему убивать или даже бить другого человека.

Кто-то, подкравшись сзади, ударил беднягу по голове, и он упал, обливаясь кровью. Безумная толпа ворвалась в сад, поджигая все, что попадалось на глаза: плетеную изгородь, мостик, рощицу бамбука, домик садовника. Теряя сознание, Джонни услышал, как кричали объятые пламенем ирисы, - так кричат люди от сильной, невыносимой боли, так кричат раненые птицы. Но, может быть, ему это только померещилось.

Когда садовник пришел в себя, сад и сторожка еще дымились. Пошатываясь, с трудом превозмогая тошноту и боль, Джонни бросился к дому. В самой дальней комнате на полу лежала Итихацу-сан: бледная, неподвижная.

- О, госпожа! Что они сделали с тобой? – садовник опустился на колени и разрыдался.

Женщина открыла глаза, схватила слугу за руку и, сжав ее с нечеловеческой силой, прошептала:

- Ирисы! Спаси мои цветы!

- О чем ты, госпожа? Все цветы погибли! Надо спасать тебя. Но сможешь ли ты подняться, чтобы уйти?

- Нет-нет, помоги мне, спаси ирисы!

Джонни подумал, что у хозяйки от горя помутился рассудок. Поднял ее на руки, чтобы унести куда-нибудь – он не знал куда, но подальше отсюда, - но увидел, как гаснут золотые искры в прекрасных синих глазах, почувствовал, как безвольно повисает хрупкое тело. Итихацу-сан была мертва.

На следующее утро садовник покинул пепелище, взяв с собой только самые необходимые вещи и – в память о хозяйке – луковицу ириса, чудом выжившую во время разгрома и пожара в сырой после дождя земле. Джонни направился в город и сел на первый же корабль, отправлявшийся в Европу.

Как несколько лет назад он бежал из родной страны, потому что там не осталось ничего дорогого, так и сейчас он уезжал с этих островов, потому что то, что стало ему дорого здесь, - тоже погибло.

Доброму монаху-капуцину, оказавшемуся, волею судеб, соседом Джонни по каюте, удалось разговорить несчастного. Слово за слово, и садовник рассказал монаху все, что случилось с ним на островах в краю, где восходит солнце.

- Ты был во власти колдовских чар, - покачал головой капуцин, выслушав рассказ. – Эта женщина воистину оборотень, бесовское порождение тумана, демон тех земель.

- Но отец мой, она была так добра и прекрасна!

- Враг рода человеческого тоже принимает привлекательное обличье, чтобы соблазнить слабых духом. То, что ты защищаешь ее даже после смерти, и есть свидетельство силы ее волшебства.

- Нет, она не могла быть ведьмой! – Джонни развернулся и вышел из каюты.

Путь по морю – долог и опасен, но, если команда всегда при деле, то пассажирам заняться нечем. Что остается им, кроме разговоров обо всем на свете?

Много потребовалось часов и дней, но монах был терпелив.

В конце концов, ему удалось уговорить Джонни не грустить о погибшей госпоже и, по прибытии на континент, удалиться замаливать грехи в монастырь, настоятель которого был другом капуцина.

- Ты – великолепный садовник, а при монастыре есть и сад, и огород. Ты сможешь заниматься любимым делом и просить Господа о прощении.

Несколько месяцев прожил Джонни в монастыре, где все были добры и внимательны к нему. Может, причиной стало письмо капуцина, переданное настоятелю, а, может, аббатство было радо заполучить бесплатно такого отличного садовника, ибо трудами новоприбывшего запущенный сад обрел вторую жизнь, а деревья начали цвести и плодоносить.

Новый монах был радушен и к собратьям, и к гостям обители. Но никто не знал, какая боль терзает его сердце. Каждую ночь во сне Джонни – ныне брат Иоанн – видел свою погибшую госпожу и слышал умоляющий голос: «Помоги мне! Спаси ирисы!»

Тоска измучила садовника, и однажды, втайне от всех, он вытащил из старого мешка луковицу ириса и посадил ее в самом дальнем углу сада.

Он не верил в чудо, но оно все-таки произошло. Спустя несколько недель, наведавшись туда, где закопал луковицу, Джонни увидел тонкую зеленую стрелку, пробивающуюся из земли. Садовник огородил это место прутиками и каждый день приходил проведать цветок.

В тот день, когда на тонком стебельке появился синий бутон, Джонни был так счастлив, будто снова обрел утраченную душу.

Вернувшись в сад, он принялся обрезать засохшие ветки на яблоне, но тут словно игла вонзилась в сердце. Садовник схватился за грудь, зашатался и упал.

На похоронах брата Иоанна многие монахи и крестьяне из ближайшей деревни плакали: этот монах был добр со всеми, его любили.

Только настоятель тяжко вздыхал и крестился. Бедняга садовник не успел исповедаться перед смертью, а, значит, предстанет перед Господом, не освободившись от своих грехов.

Из письма старого друга аббат знал, какая беда приключилась с братом Иоанном на далеких островах. И боялся капуцин, что даже в монастырской келье, уйдя от мира, продолжает садовник скорбеть об погибшей ведьме. Потому и опасался настоятель за душу этого простого, доброго человека.

После похорон аббат, перебирая четки, прошелся по саду, словно отдавая последнюю дань усопшему. В темном, тенистом уголке настоятель увидел огороженную прутиками клумбочку, на которой рос всего один цветок – прекрасный, нежный ирис. Только что распустившиеся лепестки открывали взору темно-синюю сердцевинку с золотыми крапинками.

«Проклятая ведьма! Даже в святом месте она не оставила несчастного в покое!» - и аббат уже занес ногу, чтобы раздавить дьявольский цветок, но в последний миг удержался. Венчик ириса повернулся, словно вглядываясь в лицо монаха, и прозвучал нежный голос:

- За что ты так со мной? Я не причинила тебе никакого вреда!

Настоятель замер, не в силах поверить в происходящее, и перекрестился. Но наваждение не исчезло, напротив, стало явственнее. Словно наяву, в глубине цветка капуцин увидел комнату с легкими, полупрозрачными занавесками на окнах, складной ширмой возле матраса, сплетенного из бамбука. На полу лежала прекрасная женщина с длинными черными, как вороново крыло, волосами, в синем платье. Она была бледна, глаза ее были закрыты.

Не понимая, что делает, аббат поднял с земли стоящую возле клумбы лейку и полил колдовской цветок чистой водой.

Женщина открыла глаза: огромные, завораживающие – невероятного, темно-синего цвета, с золотыми крапинками.

- Спасибо тебе, - прошелестел далекий голос.

Похожие статьи:

Рассказы → Сказка, рассказанная на ночь

Рассказы → Гном по имени Гром

Рассказы → Чудеса обетованные

Рассказы → Звезды для тролля

Рассказы → Сказка про мужика, трёх мудрецов, бога и поиск истины