Золочёное утро. Радостное октябрьское солнце играет в осколках инея на опавшей листве. В пяти минутах ходьбы от оживлённого центра города, в старом заиндевелом парке пустынно. Обычно — так… Размеренно, неспешно ступаю я, пытаясь собраться с мыслями. Спешить мне больше некуда. Да и изначально было понятно, что никакого мерчандайзера из меня не выйдет. Так что о работе я ничуть не сожалею. Гораздо интереснее обрабатывать дерево и создавать из него нечто стоящее, настоящее, чем толкать ширпотреб.
Старый большеглазый троллейбус, которого бог весть как занесло в наши негостеприимные широты, таращится на меня пустотой своих окон с чувством выполненного долга. Вестимо ли: рабочий день в разгаре, а я слоняюсь по булыжной мозаике аллеи в полном бездействии и смятении чувств? Я опускаю глаза в лоснящееся масло оттаявшего пути, и мне всё больше кажется реальным то, что иду я по чешуйчатой спине старого дракона. Трясина города поймала его, как и меня, заточив в силки из грязи и бетона.
Из грязи в князи… Да она права, наверное — это невозможно. Я не принц на белом коне, не тайный плод любви какого-нибудь олигарха, даже не юный хакер-авантюрист — что я вообще могу ей дать? Чем я так примечателен, чтоб она по-прежнему оставалась со мной, несмотря ни на что? Своей любовью к ней? Ну, это далеко не повод, тем более, что первичная эйфория её увлечённости уже давно прошла. И то, что я достаточно старомоден, всецело мои проблемы. Ей на данный момент не нужна семья. Дети, ответственность ещё не для неё. Ей нужна динамика, впечатления, страсть, ресурс — желательно неограниченный. Иногда мне кажется, что движение — её второе имя. Со мной Люба-Любушка-Любовь просто наслаждалась некоторое время уставанием от такой жизни, и вот, обновлённая, уже заторопилась дальше. Ну, да и бог с ней.
Я поддал ногой цветастый мячик топающему навстречу карапузу, смешному и неустойчивому, будто плюшевый мишка, в своей мешковатой комбинезонности. Малыш улыбается светло и искренне, так, как умеют улыбаться только дети — только потому, что они есть. Впрочем, как и плакать.
Плакать хотелось неимоверно. Беззаветно и навзрыд, как в детстве, когда содрал коленку. От слёз не становится легче и всё так же болит. Хлещет просто из сердца. Но ничего, холодная свежесть утра омоет рану, а подорожник, туго прибинтованный витиеватыми минутами ходьбы, остановит кровь. Я поднимаю тонкий ивовый прутик и начинаю изгибать и заворачивать, пока он не превращается в фигурку. Самое лучшее средство утихомирить бурю мыслей — занять хоть чем-то руки.
Летняя площадка маленькой безымянной кафешки почти пуста. Несколько столиков, несколько стульев, ещё меньше посетителей. Да и вообще, странно, что она ещё работает. Сезон чаепитий под открытым небом уже давно прошёл. За столиком у входа старик неопрятного вида воодушевлённо поглощает пирожки, поглядывая по сторонам. В самом дальнем углу, возле кучи палой листвы, прячется за водопадом каштановых локонов юная особа. Её плечи заметно подрагивают.
— Простите, возле вас свободно? — спрашиваю я у девушки. Та поднимает на меня рыже-карие глаза, полные слёз, и сдержанно кивает. Спрятав в хомуте свитера подбородок по самый нос, берёт в озябшие ладони безухую чашку, хотя и дураку понятно, что чай уже остыл. Девушка пытается проглотить горечь недавних рыданий, и это ей с трудом, но удаётся.
— А не угостить ли мне вас глинтвейном? — спрашиваю я, но она отрицательно качает головой. Слишком рьяно — ну вот, опять слёзы расплескались...
— Я за рулём, — едва слышно шепчет. Я ободряюще улыбаюсь и иду за чаем. Обычным. Зелёным. Жасминовым. Очень уж мне хочется, чтоб у них здесь оказался жасминовый чай.
— Хорошо, пускай будет просто чай. Только вы не плачьте больше, а то ваш взгляд совсем проржавеет, — говорю ей, улыбаясь. — Меня зовут Михаил.
— Калерия, Лера… Мне очень приятно… — отвечает девушка. В глазах наконец-то зажигаются золотистые лучики лёгкой полуулыбки. Она изящно обнимает горячую чашку тонкими музыкальными пальцами. Потом снимает терракотовые митенки — должно быть, чтоб скорее нагреть ладони — и задумчиво смотрит на поднимающийся от чая пар.
— Чудесное имя. Просто волшебное, — улыбаюсь я, — под стать фее октябрьского дня.
Она в лёгком замешательстве смотрит на меня. Я бы даже сказал, несколько испуганно. Вот уж, не поймёшь этих женщин: либо "ты мне льстишь", либо "комплимента не дождёшься"… Так и есть: замкнулась, сосредоточилась на чём-то своём, снова вздыхает, вот-вот рискуя опять размокнуть от слёз. Мечет иголки острых взглядов в мою сторону, пока я как-будто бы их не замечаю. Я наблюдаю за маленьким человечком, которому давеча пинал мячик. Малыш садится в сугроб из опалой листвы и пытается встать, но всё время падает на мягкое. Его это развлекает, он барахтается и без устали хохочет. Вездесущая бабушка прерывает весёлую игру, очевидно, пытаясь объяснить, почему так делать нельзя. Интересно, почему?..
— Интересно, почему люди не могут только лишь радоваться? Почему в жизни присутствуют горе, печаль, обида, грусть?.. — спрашиваю я отвлечённо, но всё же надеясь, что Калерия примет мои слова в свой адрес. Навязываться не хочется, но хочется отогнать причину её слёз куда-нибудь вслед ушедшей ночи.
— Наверное, потому что иначе они перестанут ценить хорошее и понимать, что такое счастье, — высказывается девушка. Хм, удивительный ракурс для столь юной особы.
— Лерочка, вы действительно волшебница. Как раз об этом думал. Беда и неудачи нужны нам не менее, чем веселье и успех. В этом и состоит главная тайна нашей жизни. Мы обитаем среди чудес, творим чудеса, сами являясь чудом.
Она тяжело вздыхает. Смахивает остывшую на щеке слезу.
— Только ведь от того, что радость так радостна, боль становится ещё больнее… Понимаете, тут такое дело… Вроде, и не стоит об этом, но… В общем, я фея. Самая настоящая.
Ого… "Из огня да в прорубь", — думаю себе я, впрочем, стараясь не показывать виду. Быть может, это, так сказать, фигурально. Поднимаю обронённый мною ивовый прутик, снова начинаю изгибать и заматывать, чтобы сделать из него что-то устойчивое. Вон из сердца, мерзкие низкие подозрения. Такое нежное создание не может быть безумным, разве только излишне впечатлительным и мечтательным. Я смотрю на Леру, которая воодушевлённо, даже улыбаясь, что-то рассказывает. Не вполне воспринимаю то, что звучит, но сама рассказчица мне крайне симпатична. Такая она… радует глаз, как эта осень. Хоть и с холодком.
— … так я и думала всё время, что феи, словно в сказках: умницы-красавицы, добрые волшебницы, дарители. А она очень просила, она хотела, чтоб у неё была дочь. Мне показалось искренним её пылкое желание — и я немного помогла ей. Это так неправильно, если женщина неспособна стать матерью.
Эта детскость в её суждениях подкупала. Наверное, нет ничего мучительнее, чем исповедь идеалиста при столкновении с суровой действительностью. Умом понимаю, что в жизни возможно всё — даже женщины, которые просто не хотят становиться матерями, да — но вот как-то слушаешь — и веришь, что это зло и несправедливость. В общем, вышла её золушка за своего принца и родила ему чудесную белокурую дочурку. Но счастливого конца у сказки не получилось. Он ушёл, она пустилась во все тяжкие. После непродолжительных страданий малышку Лера вынуждена забрать.
Она так и сказала: "забрать", из чего я автоматически делаю вывод, что Лера — социальный работник или что-то вроде. Опека и попечительство. Отдел по делам детей и молодёжи. Образование...
— Вот я просто ехала-ехала… а она… в общем… — ну вот, снова ревёт. Фея.
— А может, оно и к лучшему? Может, лучше ей будет вдали от семьи, чем с такой семьёй. Усыновят люди правильные, положительные. Вырастет человеком.
Она удивлённо, ошеломлённо меня разглядывает, словно призрака.
— Она не вырастет. Её не будет. Вернее, она будет, но уже другой. Не здесь. Не сейчас. Нам придётся забрать её, — она заморгала часто-часто. — Вот я и думаю: подарить жизнь — это добро? Подарить смерть — это зло? И зачем я вообще вмешалась? Есть ли у меня такое право?
Теперь я всё понимаю. Подарить жизнь, подарить смерть… Лихорадочно представляю себя в роли всех участников этой истории. Просто фантасмагория какая-то. Сюжетец ещё тот. Хотя, в сущности, нередко бывает и такое — если не брать во внимание всю эту сказочную лирику.
— По-моему, главное, на что вы, Лерочка, не имеете никакого морального права, так это падать духом. Всему, что бы ни происходило, тяжело дать железобетонно-однозначную оценку. Это жизнь, как бы там ни было. Всё идёт, всё меняется. И унывать не следует. Тем более, феям, — я как-то совсем уже успокаиваюсь — даже насчёт своей Любови, — словно бы убеждаю не только и не столько собеседницу, но и себя. И, как ни странно, мне это удаётся гораздо лучше, чем несколько часов назад. Тогда, когда я увольнялся в абсолютной уверенности, что весь мир мой недосотворённый рушится, словно карточный домик.
— Да, наверное, вы правы. Думай, что делаешь. Всегда знай, что ты за это в ответе. И живи, — Лера улыбается, надевая рыже-чёрный берет со смешным помпоном. — Спасибо вам, Михаил. Мне пора. Мне нужно шепнуть кое-что одному человечку.
Я уж раскрыл было рот, чтобы сказать что-то, но меня перебивает внезапно возникшая официантка. Она просит расплатиться, ведь кафе уже закрывается. Я даже улыбнулся: такое ощущение, что кафешка работала только из-за того, что Лера сидела здесь за столиком. Что же касается самой феи, то мне удается заметить лишь мелькнувшие за кустом вьющиеся волосы цвета блестящего каштана. Я спокойно расплачиваюсь и неспешно допиваю чай. Маленький карапуз показывает пальчиком в мою сторону и заливисто смеётся. Я замечаю митенки, комочком лежащие на столе. Накрываю их ладонью, миг — и из-под руки выпархивает маленький рыжий воробушек. А на сердце становится легко-легко, и я хохочу в унисон с малышом звонко и раскатисто.
Я иду, ибо понимаю, что мне тоже пора. Мне тоже надо шепнуть кое-что одному человечку. Иначе она может наделать много глупостей, которых никто не в состоянии исправить. Я смотрю на дорогу в поисках попутного троллейбуса, а вижу Леру, катящую на смешном старомодном трёхколёснике по булыжной мостовой. Сзади, на пассажирском сиденье удобно устроился белый ангорский кот — показалось, он хитро подмигнул мне. Ну вот, даже феи используют человеческие изобретения — глядишь, скоро и на мерседесах разъезжать начнут. А может и уже? Может, моя Люба-Любушка-Любовь тоже фея, только она об этом пока не знает?
Тогда тем боле нужно спешить. Я протягиваю карапузу фигурку сплетённого ивового человечка и пускаюсь бегом, чтоб успеть на подъехавший к остановке троллейбус. Он благосклонно раскрывает двери мне навстречу. Он гораздо приветливее своего предшественника, безразлично проходившего мимо.
Похожие статьи:
Рассказы → Сказка, рассказанная на ночь
Рассказы → Опытным путём
Рассказы → Звезды для тролля
Рассказы → Возвращайся
Рассказы → Белочка в моей голове
