Синдром молодого Вертера, глава 4

И как настанет новобрачному время, полежав и познав, он кликнет постельничего и велит позвать ближнюю боярыню, а сам, зайдя за занавеску и омывшись водой, набросит на себя халат да шубу нагольную.

Сильвестр: «Домострой, чин свадебный».

- Короче, теперь я шизофреник, ибо абсолютно не понимаю, что у меня в башке творится и, по-моему, тебя люблю. Нет, почему, по-моему? Я реально тебя люблю.

- Как трогательно! – улыбнулась Хельга. Или Андрею только показалось, что она улыбнулась. – Андрюшка, ты клевый. Я с тобой душой отдыхаю.

- Господь с вами, сударыня – засмущался Андрей.

- Да нет, ты не понимаешь. Просто этот мальчик, которого я наконец-то бросила, он строитель. И этим все сказано.

- И кого он строил?

- Меня, кого же еще?..

Они лежали в сумраке Андреевой комнаты на диване, который он разложил специально для этого впервые за полтора года. Прижавшись к горячей шелково-влажной хельгиной груди, Андрей зарылся лицом в ее душистые пахучие волосы и, млея от удовольствия, исследовал языком ее маленькое ушко. Хельга, время от времени отвечала на это тоненьким протяжным «мя-а-у!». Андрей немедленно вторил ей воплем полоумного мартовского кота, и они поднимали такой отчаянный визг, что бедный Савонарола вздрагивал и начинал в ужасе озираться по сторонам.

Не хотелось ни курить, ни допивать выдохшееся пиво. Это был один из необычайно редких моментов, когда Андрей чувствовал полную удовлетворенность жизнью. Это было чем-то вроде Нирваны, где, ежели верить принцу Ситтхарте, или на худой конец Шопенгауэру, человек обретает блаженство потому, что кроме Абсолюта ему уже ничего не нужно. Все его желания, то есть страдания исчерпаны и остается лишь тупо созерцать Бесконечное. Или тупо ласкать жаркое хельгино тело и тупо с ней целоваться.

- Блин! – сказал Андрей, оторвавшись, наконец, от горячих солоноватых Хельгиных губок. – Оленька, я пошлый счастливый подонок.

- Почему пошлый и почему подонок?

- Ну, хорошо. Глупый, обухом ударенный идиот. И все, потому что ты – самая восхитительная девушка, которую я встречал. Звучит льстиво, зато, по существу. Знаешь, я даже не могу представить, что у нас с тобой будет дальше.

- Тебе это интересно? – как будто слегка разочарованно спросила Хельга. – Слушай, забей, ладно? Нам, по-моему, сейчас и так хорошо. Давай без палева. Тебе оно надо? Фи!

- Ну, давай, – улыбнулся Андрей. – Нам не дано предугадать… ну, и хер с ним. Кстати, знаешь, что мне в тебе больше всего нравится?

- Любопытно.

- То, что ты не стерва. Ты какая-то совершенно своя. С тобой можно просто тупо быть самим собой, а это, по-моему, самое важное: иногда это затрахивает… я, имею в виду «актерское мастерство». Надобно ведь постоянно кого-то играть, за кого-то себя выдавать, а я… как там у Вертинского? Я устал от белил и румян и от вечной трагической маски…

- Во-первых, ты меня еще не знаешь. Я – восточная красавица, могу и зарэзать. А во-вторых, быть стервой по отношению к мужчине, как-то неэтично. Даже если он свинья, то - есть, даже если он в хлам. Что тут такого? Я сама могу быть в хлам. Другое дело, если он не понимает, чего хочет женщина.

- Помнишь этот анекдот? – засмеялся Андрей. – Поймал мужик золотую рыбку, а она ему говорит: у тебя одно желание: загадывай, что хочешь. Мужик подумал, и отвечает: «хочу, говорит, мира во всем мире». «Не, мужик, это слишком сложно. Договариваться со всеми придется, убеждать… давай что-нибудь попроще». «Тогда, хочу знать, чего хочет женщина». «Слушай, мужик, что ты там говорил насчет мира во всем мире»?

- Вот именно. Потому, я и хотела бы быть мужчиной.

- Тебе-то зачем? По-моему, быть мужчиной, это, по крайней мере, некрасиво: волосатые ноги и все прочее. Бр-р!

- Ну, не скажи: это клево.Быть мужчиной и знать, чего хочет женщина, – ценное качество. Потому что иногда бесит, если этого не понимают.

- А действительно, чего?

- Ага, так тебе и выдай профессиональный секрет! – усмехнулась Хельга. – В принципе, очень немного.

- Ты имеешь в виду э… сексуальную сферу?

- Фи! Какой ты пошлый! Прежде всего, межличностную. Например, я своему мальчику строителю чуть яйца не оторвала, когда он мне не подарил цветочков на восьмое марта. Нет, он мне, конечно, принес седьмого вечером розу, но хотелось-то именно восьмого и именно мимоз. Хотелось, чтобы я открыла глаза, а у меня вся постель в мимозах. Представляешь, палево?

- Хам, – вздохнул Андрей. – Кстати, я тоже хам. Я ведь еще ни разу не удосужился подарить тебе цветов. Тебе какие нравятся?

- Любые, только не розовые. Розовый цвет у меня ассоциируется…

- С женским интеллектом?

- Вот именно.

- Ну, а больше всего?

- Желтые.

- «Тревожные желтые цветы»?

- А, почему бы и нет? Если они не нравились Булгакову, то почему не должны нравиться всем остальным?

- Потому что желтый – какой-то странный, двусмысленный цвет. В христианстве он отождествляется с золотым, который символизирует небесную чистоту, а сам по себе… ты помнишь, что это цвет измены?

- Помню, конечно, – лукаво усмехнулась Хельга. – Я такая. Вы ведь еще не забыли, что я княгиня Ольга, товарищ древлянин?

- Знаешь, а я бы хотел быть женщиной. Наверно, как и любой мужчина на моем месте.

- Ну, это уже перебор. Мужчина, по-моему, существо вполне самодостаточное, хотя бы потому, что он не из ребра.

- А тебе не кажется, что первый блин – всегда комом? Женщина, она в этом плане должна быть более продуманной, а значит более совершенной. Это даже физиологически очевидно: женщины, например, легче переносят боль. А вообще, человеку, по-моему, изначально свойствен этот гермафродитизм, точнее бисексуальность. Почему бы мужчине действительно не хотеть быть женщиной? Чтобы им восхищались, чтобы не пытаться произвести впечатление сильного человека, когда ты на самом деле тряпка?

- Вряд ли. Остается еще мужское самолюбие, и оно будет ущемлено. Ведь, ежели ты кого, Петька, – это эротика; а ежели кто тебя, – это чистейшая порнография.

- Ладно, ладно, – засмеялся Андрей и подумал: «А действительно, почему так? Когда интеллигентные люди обоего пола начинают общаться друг с другом, это общение всегда, в конце концов, скатывается к половым парадоксам?» Он помнил, что, по крайней мере, у него, с кем бы он ни общался, было всегда именно так: «Может, это конкретно для вас, батенька, настолько больной вопрос, или это общий и неизменный закон природы? Хрен его знает. Да, это и не главное. Главное, что с ней прикольно. Она, наверно, и сама не понимает, насколько она клевая! Сходные душевные вибрации? Может быть, может быть... Эх! Сыплются же такие… презенты Фортуны на голову! Надо будет Фортуне свечку поставить, или что они там делали? Ягненка заклать?.. А почему бы и нет? Вы, батенька, своим аскетическим образом жизни, по-моему, вполне заслужили праздника. Настоящего праздника».

- Оленька, ты чудо! – воскликнул Андрей, и они снова слились в яростном садомазохистском поцелуе.

- Андрюшка, дай чуду сигарету, – сказала она потом.

- Угу, - отозвался Андрей. Протянул руку к тумбочке, пошарил и обнаружил пустую пачку:

- Пипец.

- Палевно, – вздохнула Хельга. Тебе, конечно, в ночнуху переться тоже неохота?

- А зачем? У меня где-то был шикарный табак. Трубочный. Правда, трубку я благополучно про…л, но что мы – не растаманы, что ли?

- Я, как-то пробовала свертывать – ни фига не тянется.

- Ну, родная, ты просто не умеешь.

- Их готовить?

- Аминь. – Неохотно поднявшись с дивана, Андрей поискал трусы; не нашел, подобрал с пола джинсы, натянул их, а затем включил лампу. Оба тотчас зажмурились от яркого света.

- Может, в темноте поищешь? – спросила Хельга.

- Не надо. Я ведь еще хочу на тебя посмотреть. Ты так клево улыбаешься. – Порывшись в ящиках стола, Андрей нашел пачку табаку, оторвал кусок бумаги от какого-то своего черновика и свернул по цигарке.

- Да вы, батенька, в натуре, профессионал! – с восхищением проговорила Хельга.

- Приходится. Трудное детство, Боб Марлей и все такое. Ведь и мы носили Бога в правом кармане, да по ошибке скурили вместо травы. Стихи.

Они, молча, курили. Андрей смотрел в ее праздничные сияющие серо-зеленые глаза и понимал, что этот взгляд ему все больше и больше нравится. Он какой-то… любящий, что ли? «Неужели, она меня любит?» - думал он, и, вспомнив Стругацких, мысленно восклицал: «Меня! Меня любит!»

- Хельга, – спросил Андрей, утопив свою пахитоску в стакане с недопитым пивом. – А о чем ты мечтаешь, кроме перемены пола?

- Я? – улыбнулась она. – Выйти замуж и родить двух мальчиков. И, чтобы впоследствии один перетрахал одну половину Судомля, а другой – другую.

- Забавно. А мне хотелось бы девочку. Только столь амбициозных планов я бы строить не стал. Потому, Петька, это уже порнография.

Оба прыснули со смеху.

- Вот она, дискриминация по половому признаку, – сказала Хельга, кутаясь в одеяло. – И как после этого не хотеть быть мужчиной?

- Возможно, возможно… слушай, подожди-ка пять минут. Я намереваюсь признаться тебе в любви. Нет, сначала, уипьем. Как говорил один мой знакомый, для полета мысли. – Андрей принес с кухни новый стакан, попутно вывалив в савонаролину плошку остатки вискаса, и разлил пиво из полторашки.

- Будем, – сказал он, чокаясь с Хельгой. Глотнул пива, выудил из стопки папок, прислоненных сбоку к монитору серую тетрадь для «поэтических озарений», взял ручку и принялся что-то быстро писать.

- Все, – заявил он минут через десять, когда у Хельги уже иссякло терпение. – Слушай. – Подключил гитару, покрутил веньеры на комбике и запел на мотив гребенщиковских «Коней беспредела»:

Грустно в этом мире без пистолета,

А еще грустнее – без тебя.

Водка уж не греет, и песни все допеты:

Остается жить, и любить не любя.

 

Что ж, и мы носили Бога в правом кармане,

Да, по ошибке скурили вместо травы.

А потом, прикрывши стыд терновыми ветвями,

Да, облекшись в кожу, были с кем-то на «вы».

 

Что ж, и нам бросали ангелы объедки рая;

Что ж, и мы вгрызались в них, как собаки в кость;

Ну, а после, молчали в продрогшем трамвае –

Вроде бы и вместе, а все же поврозь.

 

Выли ли с тоски, ржали ли по укуре?

Цедили ли из вен забубенную жись? –

Как сказал Пророк в сто пятнадцатой суре, –

Этот день прошел, ну, и за…сь!

 

Искали человека, иль червонец на пиво,

Рифмы бо, и смысла обнищахом зело:

Сыграй кузнечик, миленький, мне Хаву-Нагиву, –

Как знать, может, сердцу станет веселò!

 

А коль не весело, – значит, станет херово:

Стряхнуть с крыльев нафталин, да ступить на карниз.

И, глядя, как внизу рабы куют себе оковы, –

Волком на луну, или камнем вниз…

 

Ангел мне сказал: тиха вода во облацех;

Черт промолвил: не ссы, все будет ништяк!

А мне бы до зари с тобой взасос целоваться!

Мне бы захлебнуться в твоих черных волосах!

 

Мне б напиться вдоволь хрустального света,

Петь с тобой про декаданс, ни о чем не скорбя…

Ох, и грустно в этом мире без пистолета,

А еще грустнее – без тебя!

- Мяу! – плотоядно облизнувшись, проговорила Хельга. – Какой ты трогательный! Андрюш, а спой еще раз «Стремный пламень»: типа, чтобы совсем меня добить.

- Сколько угодно, – с готовностью отозвался Андрей. Эту «тупую панкуху» он написал как-то утром, с похмелья, после их самой первой встречи, сходя с ума и удивляясь, почему так скоро:

Стремный пламень мятежных дней;

Бенефис плохого танцора.

Я предполагал, что сойду с ума,

Но я не знал, что это будет так скоро!

 

Ты похитила у меня

То, чем воспринимают реальность,

Но, мне нет смысла судиться с тобой:

Суд констатирует мою ненормальность!

 

Если б мог дедушка Фрейд

Сосчитать всех твоих тараканов,

Он бы бросил курить, и ушел в монастырь,

И достиг бы патриаршего сана.

 

А, в моей башке кто-то пляшет фокстрот:

Я так мечтаю стать твоим тараканом –

Меня не торкает водка, не торкает дурь –

Я в хлам пьянен твоим весенним дурманом!

 

            Когда он доигрывал финальное соло, в дверь требовательно позвонили.

            - Кого это, – с досадой буркнул Андрей, – с утра пораньше?

            - Может, соседи ментов на нас вызвали? – предположила Хельга. – Типа орем, беспорядок нарушаем, мешаем спать? Представляешь, вламываются такие красавцы-мужчины в масках: все на пол, руки за голову…

            - Ща посмотрим, - сказал он, прикрутив на гитаре звук. Неохотно поднялся и пошел открывать…

            - Здар-рово! – На пороге стоял румяный веселый и совершенно пьяный Витек с двумя бутылками водки, которые он немедленно протянул Андрею.

            - Откуда ты, прелестное дитя? – укоризненно глянул на него тот.

            - Понимаешь, Дриньк… - сморщил он свою бородатую физиономию; тяжело опустился на тумбочку для обуви и принялся расшнуровывать огромные «гриндера». – Бухали мы у Левы, у гитараста. Все – в говно; я – единственный выживший. Обосраться! Им – пробочку понюхать и пи…ц! Гитарасты, их-то бабушку! А бухло осталось. Вот, я и думаю: дай, думаю, к тебе зайду: не пропадать же продукту? Ты не обидишься? Только, извини: я пья-а-ный!  В котях!

            - Не обижусь, – вздохнул Андрей. – Только здесь пока посиди, гут? У меня дама.

            - Да у тебя всегда такие дамы, что…       

- Слушай, жало завали, а?

- Да все, все, без базара…

Андрей вернулся в комнату, поставил бутылки перед монитором и сказал Хельге:

            - Это действительно красавец-мужчина. Витя, добрый мой приятель.          

- Негр?

            - К сожалению, нет. Наш, социалистический, новой формации, но далеко не негр.[1] Я его там оставил. Оденься, что ли? Или, как ты думаешь?

            - Только отвернись, – по-детски скуксила губки Хельга. – Я девушка стеснительная.

            Ладно, ладно.

             Хельга облачилась в джинсы и свой любимый желтый свитер, а Андрей выглянул из комнаты в коридор:

            - Витек, не заснул ты там?

            - Ну, не хочу я спать! – обиженно откликнулся тот. – Бухнуть – хочу, а спать… сам спи! – подошел к дверям комнаты, постучал о косяк, и деликатно осведомился:

- К вам можно?

            - Да, заходи уже! – бросил Андрей и, обернувшись к Хельге, прокомментировал:

            - Вот это чудо природы называется Витя. Прошу любить и жаловать.

            Витек даже расшаркнулся в каком-то подобии реверанса, а Хельга... Ни любить, ни жаловать, она почему-то даже не собиралась. С полминуты она смотрела на Витька не-то с недоумением, не-то с ужасом, не-то с нервной дрожью, а затем, подпорхнув к нему, влепила хлесткую пощечину. Заплакала, схватила ничего не понимающего Андрея за локоть и увлекла в кухню.

            Все оказалось просто до банальности: колледж культуры. Она на первом курсе, он – на четвертом. Он – художник; она – библиотекарь. Все стремительно началось и стремительно же закончилось, когда он уехал в столицу, поступать в Суриковку и даже не поставил ее в известность.

Андрей сидел на колченогом табурете за кухонным столом, а Хельга – у него на коленях, приобняв его, и склонив голову ему на плечо. Андрей машинально гладил черные хельгины волосы и слушал ее прерываемую частыми всхлипами торопливую повесть:

            - Понимаешь, он у меня первым мужчиной был. Я, может быть, до сих пор его люблю! Андрюшка, я его действительно люблю, эту скотину! Прости меня.

            - Да, ничего, ничего, успокойся.

            - Успокойся, блин! – всхлипнула она. – Я ему яйца оторву!

            «Вот, блин, послал Господь!» - со злостью думал Андрей, а сам все шептал:

            - Оленька, ну, у тебя же уже совсем другая жизнь. Забей, плюнь. Ну, хочешь, я его уйти попрошу, хочешь?

            - Охренел, что ли? Не смей!

            - Ну, ладно, ладно.

            - Почему он там не повесился, в своей Москве?! Андрюшка, я не могу так больше, он же мне… ты знаешь, каким он был? Ты ни хрена не знаешь! Он сволочь, он подонок, но я его действительно люблю. Понимаешь, люблю!

            Андрей понимал, и от этого понимания ему становилось все более не по себе. В гармонию душевных вибраций вторгся досадный диссонанс... Что ж, давно бы уже пора привыкнуть, что после праздника, наутро, обычно трещит башка и приходят суицидальные мысли.

            - Чего он там? Водки принес? Налей мне водки, я нажраться хочу. И пусть сюда приходит…

            Витек сидел в наушниках за Андреевым компьютером и увлеченно «забивал» что-то во «Fruity loops». Увидев вошедшего в комнату Андрея, он сдвинул динамик с одного уха и вопросительно на него уставился.

            - И как это, милостивый государь, понимать? – с укоризненной усмешкой поинтересовался Андрей.

            - Слушай, Дриньк, по…ую-ка я домой. Пейте, вон, ебурлыгу, отрывайтесь, а меня это как-то уже напрягает.

            - Можно подумать, меня не напрягает! Самый последний баран в этой мелодраме – это я: я не знал, ведь, ни хрена!           

            - Обосраться! Да, ты всегда баран. Тебя это удивляет? Слушай, где ты ее, горемычную, откопал?           

- На службе. Книжку у нас печатает, – пояснил Андрей и снова набросился на друга. –  Зачем ты так с ней, падла деревянная? Вон, иди, полюбуйся: сидит на кухне, рыдает.

            - А что мне, было ее с собой брать? Куда? В общагу? А там уже Машка к тому же нарисовалась…

            - Ладно, хватай свою водяру и пойдем.

- Не, Дрюха, я домой, – испугался Витек. – Она все-таки твоя девушка: разбирайся сам. Не маленький.

- Она тебя остаться просила.

- Бля, Дриньк, – Витек даже протрезвел от смущения. – Ну, реально не хочу. Тоскливо все это. Гнусно и мерзопакостно. Может, вы сами разберетесь?

- Хер тебе. Не разберемся. Вставай и пойдем. – Андрей стащил с него наушники и попытался за шиворот выволочь из кресла.

- Слушай, отвянь, гад нехороший. Я еще все-таки не настолько пьян: сам дойду.

- Великолепно. – Подхватив обе бутылки, Андрей вернулся в кухню. Достал из холодильника початую банку оливок, тарелку с какими-то заветревшими бутербродами и водрузил все это вместе с бутылками на стол. Затем, вытащил из буфета графин и три рюмки, и наполнил графин водой из-под крана: запивать вредно, но не запивать он как-то не привык. Все расселись. Андрей у буфета, Хельга, с еще непросохшими красными глазами – у него на коленях, а Витек напротив них. При его появлении, Хельгу охватила какая-то истерическая нежность. Она принялась демонстративно ласкаться к Андрею, целовать его, шептать ему на ухо: «миленький», и при этом краем глаза поглядывала на Витька. Тот, угрюмо разлил по рюмкам водку и сидел, насупившись, глядя в пол.

- Может, я пойду? – наконец, с робкой надеждой поинтересовался он.

- Не-е, ни в коем случае, – завертела головой Хельга. – Давай выпьем.

- За что, хоть? – спросил Витек.

- Разве, не за что? Ну, допустим, за любовь.

За любовь выпили молча, не чокаясь. Андрей опрокинул свою рюмку, не почувствовав никакого вкуса. Витек, как всегда принялся громко чихать и брезгливо морщиться. У него было что-то вроде аллергии на водку, но поделать с собой Витек ничего не мог: водку он любил.

- Гадость, – констатировал он, отдышавшись, и над столом надолго повисла тягостная, напряженная тишина.

- Кстати, ну и как твое ничего? – наконец-то проговорила Хельга. – Рассказывай.

- Отвратительно!

- Ты один, или с кем-нибудь?

- Один, конечно. Года полтора уже. Мы с Дриньком – веселые холостяки. У нас даже группа так называется: типа голубые гитары, или как они там, еще?

- Или просто голубые, – бесцветным голосом уточнил Андрей. – Моя матушка нас почему-то ими считает.

- Фиванцев, сигареты у тебя есть? – перебила Хельга.

- А вы тоже без курева сидите? – огорчился Витек. – Вот блин! Есть, но мало, – он бросил на стол мятую пачку. – Кстати, Андрюх, я чего пришел-то? Песенку новую сделал. Вот, послушайте, – достал из кармана плеер и принялся щелкать кнопкой. – Да, твою-то бабушку! Не сбросил ни хера! Ладно.

Он проворно, как-то совершенно по-трезвому поднялся, приволок из комнаты гитару вместе с комбиком, подключил, проверил, строит ли, и громогласно объявил:

- Слушайте песню. Но предупреждаю: я – в говно. –  Ударил по струнам и затянул своим хрипловатым баритоном в ритме танго:

 

Нежно, в предчувствии сладостной смерти,

Ищут друг друга бледные руки;

Губы таят цикуту и мед,

Сердце стучит в такт брутальному танго –

К черту ваше платье! К чему политесы,

Если мы здесь совершенно одни?!

 

Мягко мерцают усталые свечи;

Злится янтарь в хрустальных бокалах;

Хищно кривя пунцовые рты,

Розы язвят ваши нежные стопы:

Дайте ж, мне целовать эти капельки крови!

Дайте мне стать вашим верным котом!

 

       Я войду в храм…

       И окропив алтарь, я прочту

       Перед смертью сивиллину книгу вашей души!

 

В ваших бездонных глазах, королева,

Блещет все то, о чем мы молчали;

И, если хотите, я сделаюсь груб

И беспощаден, как воин Аттилы, –

Если захотите, я вас уничтожу

И осушу, словно этот бокал!

 

Если хотите, я сделаюсь нежен,

Ласков, как ваша ночная сорочка;

Станьте как крик! Сойдите с ума!

Нынче мы с вами умрем не однажды

Под бессовестный вой брутального танго –

Снова воскреснем и снова умрем!

 

       Я войду в храм вашего тела!

       И, окропив алтарь, я прочту

       Перед смертью сивиллину книгу вашей души!

 

Витек еще не успел допеть последнего рефрена, как Хельга соскочила с андреевых колен, уселась на пол и, обхватив голову руками, беззвучно заплакала.

- Оленька, что с тобой опять? – нагнулся к ней Андрей, чувствуя, что трясется как с похмелья, и подумал: «Волшебная сила искусства, ее-то бабушку!»

- Ничего, – подняв на него зареванные глаза, спокойно, и даже как-то твердо ответила она. – Андрюшка, у Фиванцева в пачке три штуки; табак твой вертеть – в ломы. Сходишь за сигаретами?

- В натуре, надо кому-то сметнуться, – поддержал ее Витек. – Я – пьян, я не пойду.

Андрей выудил из пачки одну из трех сигарет, закурил, задумался, и понял, что никуда не пойдет. Возможно, это было самым глупым, что он мог бы предпринять, но на что-то более великое и благоразумное его не хватало. «Хрен бы с ними: пусть смотрят как на кретина, пусть хоть на голове стоят», – подумал он. – «Меня это не особо колышет. Я, все-таки, у себя дома: что хочу, то и делаю».

- Я тоже пьян, – сказал Андрей. – Мне в лом.

- Андрей, ну пожалуйста, – взмолилась Хельга. – Ты можешь мне сделать такое одолжение?

- Не могу. Мне в лом.

- Никостратов! Какой ты нудный! – оскорбился Витек. – Твою-то бабушку, гад нехороший! Сам ведь п…л, что для тебя женщина, типа высшее существо: и теперь тебе в падлу даме сигарет купить? Обосраться!

- Виктòр, – поднялась Хельга. – А может, давай сами сходим, прогуляемся? Ты как?

- Ладно, ладно, я схожу, – капитулировал Андрей. – Только давайте сначала жахнем, что ли? – Взял бутылку, расплескивая водку, наполнил рюмки до краев. – Давайте.

- За что? – спросил Витек.

- За сбычу мечт, – выдохнул Андрей. Выпил, громко поставил рюмку на стол и, не оборачиваясь, ушел в комнату одеваться.

В прихожей, Андрей зажег свет, затем неторопливо накинул пальто, извлек из внутреннего кармана ворох мятых сотен вперемежку с червонцами, посмотрел, и, уронив пару бумажек, сунул обратно. Нагнувшись за ботинками, приметил на полу грязные Хельгины кроссовки. Рассеянно поднял один из них, и вдруг принялся целовать. Целовал долго, с каким-то остервенением, и снаружи, и внутри. Потом прошипел сквозь зубы: «К-кретин!», со злостью отшвырнул кроссовок в сторону, обулся и вышел из квартиры.

 

•  

- Сигарет нет, – зевнув, пояснила девушка в красном переднике.

- Совсем нет? – вздрогнул Андрей, рассеянно изучавший стенд с табачной продукцией.

- Совсем нет, молодой человек.

- Жаль… – протянул, было, Андрей, но тут же, как будто опомнился. – Позвольте, а на витрине у вас что?

- Муляжи.

- Муляжи, вашу-то!.. – взорвался он. – Простите, а какого хрена вы тут вообще тогда сидите, если у вас ничего нет?!

- Молодой человек, – устало откликнулась девушка в красном. - Перестаньте хамить.

- Что значит, перестаньте?! Человек прется к вам в полшестого утра, хрен знает, откуда, а у вас, видите ли, муляжи! Прекрасно!

- Ну, я-то, что поделать могу?

- Значит, вот сметана какая-то у вас есть, а сигарет нет. Кому может понадобиться сметана в шестом часу?! Нет, вы сами подумайте! Бред какой-то!

- Послушай, ты! Значит, что нужно нажираться, и приходить тут хамить? – обиделась девушка.

- Я вас, кажется, на «ты» не называл! – неистовствовал Андрей. – Я с вами, к счастью, не настолько близко знаком!

- Сережа! – позвала продавщица.

Откуда-то из недр магазина немедленно выскочил дюжий серый штурмовичок с голым, покрытым светлым пушком черепом.

- Браток, какие проблемы? – осведомился он, хватая Андрея за плечо.

- Да никаких, – пошипел Андрей. – Сигарет не продают.

- Свет, – обернулся он к девушке в красном. – У тебя же там было чего-то. Дай ты ему, в самом деле.

- У меня «парламент» только, – с досадой проговорила продавщица. – «Парламент» возьме…те?

- Господи, да что угодно! – обрадовался Андрей. – Давно бы так.

- Сколько?

- Три пачки. И еще пива. «Балтику», девятку.

- Большую? Маленькую?

- Маленькую.

- Сто семьдесят два, пятьдесят, – пощелкав на калькуляторе, неохотно объявила девушка в красном. - Пиво – в холодильнике.

- Я понял, – вздохнул Андрей. – Кинул на прилавок деньги, рассовал по карманам пальто сигареты, достал бутылку пива из холодильника и уныло побрел к выходу.

- Эй, молодой человек! А сдачу?

- Оставьте себе, – обернулся он. – За беспокойство.

 

•  

В предрассветном немом сумраке где-то на окраине Судомля моросил все тот же, нескончаемый не-то снег, не-то дождь. Андрей открыл торцом зажигалки бутылку и шел, неспешно потягивая пиво.

По шоссе, слепя фарами, с ревом проносились какие-то ночные лихачи. Тихо шебуршал ветер и тихо хлюпало под ногами.

«А может, вообще до утра не возвращаться»? – подумал он, закуривая, и неловко, с прижатой к груди бутылкой, пряча от ветра огонек зажигалки. – «Пусть хоть перетрахаются там десять раз! Почему-то в этом мире существуют две категории людей, которым просто рука не поднимется зарядить по морде: это женщины и друзья. А если очень хочется? Что тогда, батенька, делать прикажете»? – Он отхлебнул еще пива, выбросил сигарету и, набрав в грудь побольше воздуха запел, вернее, заорал на всю улицу:

 

Мы были с тобою!

Мы выли с тобою!

Пели с тобою, и вот тебя нет:

Жизнь бездарна как этот куплет!

 

Не зная покою,

Жил только тобою!

Ты ж от меня беспардонно ушла:

Сердце в кармашке с собой унесла.

        

Цветочки завяли,

Птички устали петь про любовь:

И полон печали

Сад, где мы встречали

Каждое утро весенний рассвет:

Счастие было, и вот его нет!

 

Что ж это такое?

Мы были с тобою –

Я цаловал твои губки взасос:

Ох, не унять мне трагических слез!

Не ведал тоски я!

Пел песни другия!

Ты ж, отобрала меня у меня:

Ох, не дожить мне до завтрева дня!

 

- Нет, уж, нет уж, – проговорил он, доревев свою песню до конца. – Полноте, барин, е...м щелкать. – И скорым шагом направился домой.

Едва Андрей повернул в замке ключ и распахнул дверь, к нему подскочил совершенно трезвый Витек и вытолкал его обратно на лестницу.

- Дриньк, сигареты взял?

- С боем, – ответил Андрей, протянув ему зажигалку и пачку. Тот закурил, сунул по привычке зажигалку в карман, и сказал:

- Поговорить надо. Давай постоим, покурим.

- Давай постоим, покурим, – кивнул Андрей.

- Слушай, Андрюх, мы о тебе тут базарили, и тут такая шняга получается …

- С агрономом я прошлась, - усмехнулся Андрей. – Только ты не думай: говорили мы всю ночь только про тебя. Самому-то не противно?

- Дриньк, твою-то бабушку! Я не об этом. Тут такая шляпа: я с ней за тебя говорил: ну, это самое, что она – твоя девушка, что я тут никаким боком вообще… Ты же знаешь, я свалить вообще хотел, а она…

- Слушай, только оправдываться не надо, ладно? Я этого не люблю.

- Дриньк, мне реально…

- Да идите-ка вы в жопу, сударь. Обратитесь в святую инквизицию: там во всем разберутся и помогут. Всенепременнейше. – Андрей легонько отстранил его с дороги и прошел в квартиру.

Похожие статьи:

Рассказы → Книга Аркарка (повесть) 1-2.

Рассказы → Легенда о космонавте

Рассказы → Сомнения Марка

Рассказы → Книга Аркарка (повесть) часть 1, глава 1.

Рассказы → Гагуш