Синдром молодого Вертера, глава 2

Женщины… девки… стервы… бабочки... падлы… сучки…

А. и Б. Стругацкие: «Улитка на склоне».

- Деликвент, – продолжала Дора. – Я повторяю вопрос: Считаете ли вы меня примитивной самкой, либо себя примитивным самцом, согласно Corp. de malefic., cap. primus, pars quart., а также, какие доказательства вы имеете в подтверждение того, что испытываете ко мне чувство любви?

Андрей молчал: правде Дора не поверит, да и больно это, а ложь сразу почувствует: такое уж у нее природное чутье на всякую фальшь.

- Почему вы молчите? Сколько можно со мной вилять? – вскрикнула она. – Когда я, наконец, получу прямой ответ на прямо поставленный вопрос? Вы понимаете, деликвент, что вы меня мучаете своим молчанием?! – ее лицо вдруг скривилось, как от жестокой боли и Дора заплакала, - нет, даже заревела, судорожно всхлипывая и кусая губы. – Тварь! Ты будешь отвеча-ать?! Палач! Вздерните его!

Наверное, что-то вроде этого испытывают космонавты во время перегрузок: руки Андрея едва не выскочили из суставов. Секунда, и он оказался под самым потолком. Собраться с мыслями было трудно, но Андрей собрался и принялся мямлить. Он и сам понимал при этом, что городит чушь, что фальшив как червонец, отпечатанный на струйнике, но других слов в голову не приходило:

- Дороти, девочка моя, ну какая ты примитивная самка? Ну, зачем ты так? Я же тебя люблю, мне же кроме тебя никто не нужен…

- Вы лжете, деликвент! – заверещала Дора и, оперев о столешницу сжатые кулаки, встала.

Снѐжина в ордене францисканцев… - как-то отстраненно подумал Андрей, увидев, что ее ряса подпоясана веревкой. – Францисканцы подпоясывались веревками и за это их называли капуцинами, а веревка по-латыни – капут или капец.  Нет, скорее капец, потому что капут, это голова… капец всему.

- Вы утверждаете, что якобы любите меня, тогда, как из ваших же предыдущих показаний следует, что я не соответствую вашим эстетическим и моральным представлениям о женщине как таковой! Вот! – она схватила со стола какую-то бумагу. – Протокол номер, 327 от восьмого апреля прошлого года. – Вам нужна развратная и смазливая самка, посредством которой, вы могли бы погубить свою душу!

- Дороти, - обиделся Андрей, чувствуя, что нисколечки ее не любит. По крайней мере, сейчас. – Ну, я же совсем не то говорил… ты меня, как всегда неправильно поняла.

- Я пить хочу, ⎯ задумчиво проговорила  Дора, глядя ему прямо в глаза. – Где у тебя вода?  

- Дороти, ⎯ растерялся Андрей. – Ну, откуда… ⎯ Палач, впрочем, не растерялся: шагнул к ведру, из которого он поливал впавших в прострацию пытуемых, зачерпнул железной кружкой и подал ей. Дора пригубила, но немедленно сплюнула и со злостью выплеснула кружку в лицо палачу:

- Ты издеваешься надо мной, да? – она обращалась только к Андрею, как будто палач был здесь не при чем. – Я же просила обыкновенной теплой кипяченой воды. Я не могу пить твою холодную! Не Могу-у! – Дора сорвалась на крик. – Дай мне кипяченой воды! По-моему, это простое человеческое желание: неужели, даже его нельзя выполнить?! Нельзя?!

- Дороти, ⎯ промямлил Андрей. – Ну, что я могу сделать? Прости… рожу, я, тебе ее, что-ли?

- Т-тварь… ⎯ прошипела Дора. – Почему мне не дают воды? Почему? Что я такого сделала? Вы хотите, чтобы я умерла тут от жажды?.. Душно как… - она рванула с себя пелерину и, скривившись, приказала:

- Палач! «Железную деву»!

Это кошмарненькое приспособление возникло ниоткуда, как будто соткалось из воздуха. Оно чем-то напоминало саркофаг египетских фараонов, унизанный изнутри шипами сантиметров по пятнадцать длиной. Андрей вспомнил, что видел его однажды в каком-то дешевом голливудском триллере: там, у некого мальчика папаша был не-то инквизитор, не-то маньяк, а аналогичное устройство держал у себя в спальне. Парнишка был любопытным, и как-то раз, оказавшись в папашиной спальне, вздумал эту «деву» открыть. Лучше бы не открывал…

Андрей представил, как железные штыри со всех сторон впиваются в каждый сантиметр его тела, заорал точно оглашенный и… проснулся.

Негромко гудел компьютер. По черной глади монитора, плавала туда-сюда голубоватая строка: «Ну что, фарисеи?» В незашторенное окно бесцеремонно пялился глаз уличного фонаря. В его розоватом свете медленно падали вниз крупные хлопья снега. Что-то частенько ему стали сниться такие странные сны: средневековые монастыри, вонь испражнений на узких улочках, доминиканцы, капуцины, великие инквизиторы... Откуда? Может, в него вселилась чья-то заблудшая память? А может, он просто потихоньку сходит с ума?

Потерев пальцами глаза, Андрей потянулся к тумбочке и на ощупь извлек из-под груды книг и компакт-дисков мобильник. На загоревшемся дисплее зачернели цифры: 04. 43.

- Твою-то за ногу! – воскликнул он. Рывком, поднявшись с дивана, нашарил в темноте кнопку настольной лампы. Достал из кармана джинсов мятую пачку «альянса», зажигалку, и закурил. «Странно все-таки», ⎯ подумал Андрей: с тех пор, как у них с Дорой все кончилось, он находит какое-то мазохистское удовольствие в том, чтобы спать в одежде. Даже если накануне был абсолютно трезв. Просто так. Из чувства мужской непосредственности.

Он тяжело рухнул в кресло перед компьютером; клацнул, не глядя, по клавиатуре. Из мрака выполз бело-голубой Microsoft Word. Сфокусировав все еще соловые глаза на тексте, Андрей усмехнулся; свободной от сигареты рукой, почесал затылок: «Ну, пральна. С чего еще такая е…нь»?

Надпись на голубой полоске, вверху монитора, гласила: «Jacobi Sprеngeri, Henrici Institorisi: Malleus malefica…»[2] Ниже, шел текст:

«…слова «femina» (женщина), происходящего от «fe» (Fides – вера) и «minus» (менее). Таким образом, слово «femina» значит – «имеющая меньше веры». Это зависит от ее естественной склонности к легковерию, хотя вследствие Божьей благодати и природы у высокоблагословенной девственницы Марии вера никогда не колебалась, чего нельзя сказать о мужчинах, времени страстей Христовых. Итак, женщина скверна по своей природе, так как она скорее сомневается, и скорее отрицает веру, а это образует основу для занятий чародейством. Что касается…»*

Андрей поспешно закрыл «Malleus malefica…» и запустил «Photoshop».

«А, может, они правы»? – думал он, докуривая сигарету, пока в окошке с радужными перьями прыгали загрузки кистей и инициализации инструментов. –«Забавная фишка – инквизиция. Не без мужского шовинизма, конечно, но… зато эффективно. Нет, полноте, батенька. Работать, работать, и работать, как завещал великий и ужасный. Куколка тебе нынче покажет мужской шовинизм: по самые гланды, между прочим».

Вдруг, где-то совсем рядом, раздался оглушительный мяв.

- Савонарола! – откликнулся Андрей почти таким же, плачущим голосом. – Что ж ты, падла такая?На хавчик пробило, скотина! – Савонарола смерил его презрительным взглядом, заорал еще громче и не умолк до тех пор, пока Андрей не сходил в ванную и не высыпал в его плошку остатки китикета. Минут, через пять Савонарола вернулся, прыгнул к нему на колени и заурчал.

Впрочем, Андрею было уже не до него. Вперясь в монитор, он сосредоточенно водил и щелкал стилусом по планшету. Савонароле оставалось только лениво следить за плавающим крестиком курсора, под которым,слой за слоем, эффект за эффектом, возникал очередной Андреев шедевр. Мусоля в зубах незажженную сигарету, его хозяин что-то выделял, копировал и вклеивал. «Окаянные мысли», ⎯ думал  он. ⎯  «Окаянные дни… я не знаю, как прожить без тебя… этот сто восемнадцатый день. Недурственное начало для песни. Только вот, без тебя, это без кого? И почему сто восемнадцатый? И причем тут

Бунин? Ладно, это мы потом додумаем. Окаянные мысли. Угу. А, все-таки, почему тебе так часто снится Дора, во всех мыслимых ипостасях, а Солнце совсем не снится? Даже в самом пошлом смысле слова «сниться»? О Верочке можно вспоминать. Вернее, даже не о ней, а о тех выделениях эндорфина и тестостерона, которые у тебя вызывало сознание того, что она – Солнце, и что она есть. О вздрагивании при каждой вибрации мобилы, и о чувстве вселенского облома: нет, блин, опять не она. О том, что все это можно было, сохранить как есть, ежли бы ты не оказался таким бараном и не возжелал бы чего-то большего. Вспоминать. Только вот, любить… это все равно, что Беатриче любить: тебе это было ясно с самого начала: эБИЧЕская сила! Чому ж, вы нэ Данте, батенька? Чтобы любить, вам надобно по крайности верить, что вы не один. Верить в Веру. Будь у вас Веры хоть с горчичное зерно, вы приказали бы этой горе: подвигнися, и все было бы ништяк.Это истинная правда. Старо как мир, но, все ж таки, насколько Верно! Позвонить бы ей… хотя, с другой стороны, чем ты ее этаким удивишь? Тем, что любишь? Круто. Но, во-первых, она это много раз слышала, а во-вторых, не кажется ли вам, сударь, что вы чутка лукавите с самим собой?.. Ну, тогда, позвонить кому-нибудь вообще. Эт’можно. Если в секс по телефону, то можно. Обломитесь, батенька. Позвонить, есть не ваша планида. Ваша планида – предаваться онанизму и страдать в гордом одиночестве какой-нибудь, с позволения сказать, херью. Обложечки ваять… для стишков дорогого товарища Мудищева – Верхнедонского, коих вы даже не читали»…

На том, чтобы ему не давали читать авторов, которые печатались в типографии, Андрей настоял сам. По его уверениям все это де, претило его эстетическому вкусу и, как следствие, тормозило творческий процесс. Ирине Андроновне Колкер, (она же Эриния Мизантроповна, она же Куколка), ⎯ имевшей несчастье быть андреевым шефом, приходилось объяснять ему все на пальцах. Это бы и ничего, только вот объяснять Ирина Андроновна не умела. Она умела только орать и делала это виртуозно. Особенно на Андрея, который у нее был повинен во всех смертных грехах, не считая пофигизма, скудоумия, отсутствия креативности и многого другого. Вот и теперь Андрей нисколько не сомневался, что его не минует чаша сия. Даже две чаши. Даже три, потому что обложку следовало сдать еще вчера. Думать об этом было не то, чтобы неприятно, а как-то неудобно, что ли? Все равно, что сидеть на самом краешке табурета. И вовсе не из-за чаши, а из-за того, что опять придется говорить симпатичной женщине гадости, прекрасно понимая при этом, что ты не прав.  

- Сволочь, ⎯  позвал Андрей.  – Пойди, что ли, чайник поставь? ⎯ Кот, свернувшись калачиком, дремавший у него на коленях, только индифферентно зевнул. ⎯ Что, мяу? Знаешь, был такой античный автор – Филон Александрийский. Ты, часом, не его потомок?

За окном уже светало. Андрей скептически оглядел фиолетовые березки и лошадок, пасущихся на фоне нежной лазури, огромную розовую луну, и остался доволен. CMYKовские цвета были подобраны с максимальной толерантностью. Это значило, что, хотя бы печатники Андрея сегодня не кастрируют. «Кастрируют другие» ⎯ подумал он. – «А одна-две кастрации в день, это не так уж страшно. Даже, говорят, пользительно. Для связок. Что ж, запишемся в папскую капеллу. Кстати, кто теперь папа, интересно»?

Самое «страшное» было позади. С чувством почти исполненного долга он неторопливо, с этакой барской ленцой выкурил сигарету, а затем огляделся по комнате в поисках текста. Текст по счастью валялся рядом, на письменном столе, поверх груды DVD-дисков. До него можно было дотянуться, не сгоняя с колен Савонаролу.

«Градиентик туда какой-нибудь, дешевенький за…здрячим, радужный», ⎯ решил Андрей – «И обводочку какую-нибудь, тоже фуфлыжненькую, без вычур, ибо… кто  там у нас»? – он развернул сложенный вчетверо, замусоленный листок принтерной бумаги. – «Ибо, их сиятельство Альберт Улугбеков ничего другого хавать не станут. Не прокатит».

Андрей еще раз проглядел летучие карандашные строки, написанные куколкиной рукой и, к вящему недоумению Савонаролы чуть не сложился пополам:

- Вергилий, его-то бабушку!..

Опус Альберта Улугбекова именовался: «О, Русь!» (Стихотворения и поэмы). Судомль, ООО РИФ «Кунигунда», 20… год». Придя в себя, Андрей отыскал в шрифтах самый изящный, на его взгляд, славянский полуустав. Применил, как собирался, «дешевенький» градиент с «фуфлыжненькой» обводкой и, просто не смог удержаться, чтобы не щелкнуть Alt. Shift, и не вывести посреди холста крупным курсивом: “O, Rus!”[3]. Полюбовался, удалил, а затем, поскучнев, довел свой шедевр до победного конца. Скинул его на флэшку, закрыл «Photoshop» и, откинувшись на спинке кресла, стал тупо созерцать заставку «рабочего стола».

Заставкой у него была цветная фотография конца позапрошлого, или начала прошлого века – оказывается, тогда уже умели такие делать. На террасе открытого кафе с ажурными коваными решетками, за столиком с лиловой клетчатой скатертью скучала, подперев кулачком щеку, молодая женщина. Ее поэтический точеный профиль был устремлен куда-то вдаль, поверх зеленого косогора к облакам. Пышные светло-русые волосы были собраны в довольно нелепую прическу с этаким закругленным козырьком, нависавшим над линией лба. Она была в клетчатой белой блузке с удушливым воротничком и в черно-зеленой юбке, из-под которой чуть выглядывал остроносый шнурованный ботинок. Возле нее на столике стояла ваза с пестрыми цветами; еще один цветок она держала в руке. Вобщем, блоковская «Незнакомка». И ничего-то в ней не было от того невыносимо прекрасного ангела с солнцем в распущенных волосах, и с такими добрыми внимательными серо-голубыми глазами. Не было в этой незнакомке и того чувства нутряного холода, холода от жизни, которое жило в ней. Не было ничего. Хотя, что-то, пожалуй, было, иначе, женщина с фотографии не напоминала бы ему Солнце. Верочку…

Сколько раз Андрей убеждал себя отправить «Незнакомку» в корзину, или хотя бы поменять заставку на десктопе… но не мог. Просто рука не поднималась. Это было бы все равно, что резать по живому; по воспоминанию о самом глупом и самом счастливом дне его жизни, когда они в очередной раз прощались, сами не зная насколько. Когда Андрей, наконец, «обнаглел» и поцеловал ее. Нет, даже не поцеловал… так, дотронулся губами до ее щеки и ходил после этого целый день как укуренный. А вечером впал в мерехлюндию, напился как свинья и принялся ей звонить, прекрасно зная, что у нее разряжен мобильник.

«Блин», ⎯ вздохнул Андрей; открыл Word, с полминуты рассматривал белый лист виртуальной бумаги, а затем на одном дыхании,  почти  бездумно  настучал:  

Окаянные мысли. Окаянные дни.

Бесы пьют мой Moët Shannon.

За окном угрюмо падает снег

И опять молчит телефон.

И я не знаю, насколько болен тобой,

И насколько с тобой знаком,

Но лелею твой снимок, как тот гитарист,

Что слыл электрическим псом.

Я пишу мемуары, как душил в себе господина,

Но не знал, что делать с рабом,

А в висках, бабочкой бьется «Осень» Вивальди.

Я люблю эту осень: в ней есть немного тебя;

С ней мы кружим вдвоем:

Я – в старых пиленых джинсах,

Она – в золотом наряде…

Я устало гляжусь в свое альтер эго –

Оно пьет мой остывший чай.

Я вчера снова видел сон о тебе

И, мне кажется, видел рай.

В сравнении с этим, все остальное –

Полнейшая хрень.

О, моя незнакомка в туманных шелках!

Я не знаю, как прожить без тебя

Этот сто восемнадцатый день!..

            Потом, он выключил компьютер, стряхнул с себя Савонаролу вместе с его шерстью, и пошел на кухню ставить чайник.

***

Ровно без пятнадцати девять Андрей выбрался из маршрутки на улице Благовещенской. Было совсем тепло. Хлопья не-то снега, не-то дождя, падая, смешивались с буроватой, хлюпающей слякотью под ногами прохожих и колесами машин. С карнизов смурных трехэтажных купеческих особнячков с полинялыми фасадами и осколками лепнины падали громкие капли. Струйки воды, размывая подтаявшие наледи на раструбах водостоков, торили себе путь среди липкой каши из песка, соли, грязи и снега. Андрей расстегнул пальто. Откинув с лица прядь быстро намокших волос, достал из кармана плеер, пощелкав, отыскал «Кокаинетку» Вертинского и, не спеша, побрел по улице. Всякий раз, перед встречей с Куколкой Андрей слушал именно Вертинского: это его заранее успокаивало.

Свернув в одну из подворотен, он пересек двор с заснеженными ржавыми гаражами, миновал детскую площадку с пунцовым, напоминавшим крышку гроба, квадратным грибком песочницы, проскочил дорогу и оказался возле серого бетонного забора. Забор был древний, просевший и падающий, как пизанская башня. В некоторых местах он искрошился до дыр, а сверху, присыпанные снегом, из него торчали бурые арматурины. Сильно полинялые аршинные буквы на нем сообщали, что «пора менять губернатора!!!», а рядом кто-то старательно приписал золотым баллончиком: «Эмо – гавно». Идя вдоль забора, Андрей вышел к широко распахнутым ржавым воротам, перешагнул через низко провисшую цепь, которая изображала шлагбаум, и ступил на территорию типографии.

Скучающий сонный охранник кивнул ему из своей стеклянной клетушки. Андрей кивнул в ответ. Тамплиер встретил его из будки глухим утробным рыком, но Андрей даже не оглянулся в его сторону. У забора, рядом со сваленными здесь зачем-то, тяжеленными трубами, стояла дяди Колина «копейка» и грузовая «газель». Красного «мерса» Куколки нигде, по счастью, не наблюдалось. Он облегченно вздохнул и направился к темневшему посреди двора, приземистому кирпичному пакгаузу с окнами из мутно-голубых стеклянных блоков. Только кузов КамАЗа слева от крыльца, набитый старыми календарями, обрезками бумаги, оракала, и банками от офсетной краски говорил, что здесь что-то печатают. Андрей всегда дивился подобной конспирации: какая-нибудь фирма по перепродаже подштанников могла бы арендовать здесь складские помещения. Азиатские гастарбайтеры могли бы по ночам шить здесь свои американские шмотки. Здесь могла бы быть котельная или, на худой конец, филиал общества сознания Кришны: ни вывески, ни рекламы. Ничего. Сколько раз он предлагал Куколке разработать логотип, нарисовать приличную вывеску и даже собственноручно вырезать все на плоттере, но в ответ всегда слышал одно и то же равнодушно-усталое: «Андрюш, тебе что, больше заняться нечем»?..

Со скрипом приоткрыв неподатливую железную дверь, Андрей протиснулся внутрь. Узкий коридорчик с казенными серо-зелеными стенами был завален огромными рулонами бумаги разных сортов, штабелями прессшпана, заставлен коробками с печатной продукцией. Здесь было всего две двери. Та, что подальше, вела в цех печатников; та, что поближе, отделанная дешевым ламинатом под орех, – в контору.

Перед дверью Андрей для приличия сорвал с себя капельки и достал телефон – посмотреть, насколько он сегодня опоздал. Разумеется, все компьютеры уже давно гудели, все «девочки» уже давно были на месте и развивали кипучую деятельность. Жердеобразная, плоская, с мелированными локонами Маргаритыч, трещала с кем-то по телефону. Полноватая стареющая Юлинька, как всегда стриженная под мальчика, в бесформенном свитере, черных брючках и мужских ботинках, разглядывала сквозь очки свой маникюр и пила кофе. Одна Елена Семеновна, близоруко уткнувшись в монитор, усердно правила чью-то неудачную верстку.

- Мое почтение, дамы, – поздоровался Андрей.

- Привет, – продолжая изучать свои ногти, заспанно откликнулась Юлинька.

- По поводу чего? – спросила Маргаритыч, кивнув Андрею. – Ну, это ты тогда сам с ней разберись, окей?

- Здравствуйте, молодой человек, – обернулась к нему от монитора Елена Семеновна.

- Куколка сегодня, когда будет? – спросил Андрей. Водрузил на вешалку мокрое пальто, и прошел к своему столу.

- Мизантроповна-то? – проговорила Елена Семеновна, снова погрузившись в свою верстку. – Этот чел нам, к сожалению, не докладывается, Андрюшенька. Экскьюзми.

- В вемаффать, – жуя круассан, уточнила Юлинька.

- Во сколько? – вздрогнул Андрей.

- В двенадцать, в двенадцать.

«Твою-то за ногу!» - подумал он, нашаривая под столом, на системнике кнопку «power»:

- Стало быть до двенадцати будем сидеть на попе, а потом опять настанет гемор и нас всех, простите за пикантную подробность, зарэжут. Так, надо полагать?

- Вы, Андрюшенька, пока шею вазелином намажьте, чтобы гильотина лучше скользила, – усмехнулась Елена Семеновна.

- Да, на тупой дяди Колиной гильотине... Какая жесть!

Допотопный одноядерный Celeron, по своему обыкновению вгружался долго, и с

натужным визгом. За это время Андрей успел вскипятить чайник, благо тот еще не совсем остыл, и выхлебал полчашки рвотного конторского «Нескафе». Наконец, монитор просиял. Андрей перекинул обложку, добавив на рябой от ярлыков рабочий стол еще один и стал думать, чем бы ему заняться. Так ничего и, не придумав, он экспортировал своего Альберта Улугбекова в «Illustrator», а затем громогласно объявил:

- Елена Семеновна, от работы, говорят, Бобик сдох, и Маруся отравилась. А, пойдемте-ка покуримте-ка.

- Реально, Андрюшенька, вы – мертвого уговорите.

Андрей и сам не знал, почему он так сблизился здесь с этой маленькой, некрасивой сорокалетней женщиной. Может быть, потому что другие были некурящими?Они и заговорили друг с другом в первый раз здесь, на крыльце «пакгауза». Точнее, заговорила она: долго молчала, а потом вдруг спросила невпопад, что он думает о названии их типографии:

- Вам не кажется, молодой человек, что слово «Кунигунда», звучит как-то… ну, я даже не знаю. Я в свое время окончила медицинский, и что такое cunnus, представьте, еще помню. А, вот, дальше…

- Hund  по-немецки – собака, – подсказал Андрей. – Der Hund или das.

- О-бал-деть! – выдохнула Елена Семеновна и прыснула со смеху. Она умела замечательно смеяться: заразительно, как-то по-детски. Еще она умела рассказывать. Например, о новых книгах, которые обнаруживала в сети – да так, что Андрею после этого хотелось их прочесть. С Еленой Семеновной было не скучно, и они как могли, скрашивали друг другу унылую нервозность трудовых будней.

Как-то раз, в типографии случилась очередная пьянка. Из тех, которые Куколка изредка устраивала для своих подопечных, и которые именовались громким словом корпоратив. Андрей уже не помнил, по какому поводу. Был ящик водки, были разносолы из ближайшего супермаркета. Они с Еленой Семеновной сидели рядом, пили и беседовали, а захмелев, пустились в откровенности:

- Мой муж, он в сексе понимаешь, ну, как святой, – шептала она на ухо Андрею. – Мы с ним как Блок и Менделеева, понимаешь? Только хуже… вот такой ситуэйшн.

- Пэмаю, – соглашался Андрей. – Вы, меня, конечно, простите, но знаю я этих святых. У меня у самого, пардон, была такая… святая.

- Это гемор?

- Это… квазигемор…

Когда они в очередной раз вышли на крыльцо покурить, уже смерклось. На небе зажглись первые звезды, и разговор плавно перетек на ниву астрономии:

- Знаете, Андрюшенька, у моей дочери у нас на даче есть телескоп. Просто муж у нее астрофизик какой-то или ракетчик… да, и сама она ин… интересуется. Я в него смотрела, только скажу вам откровенно: ни хера там не видно.

- А это… Полярная звезда, что ли? – указал Андрей рукой куда-то вверх.

- Где, не вижу? Экскьюзми, молодой человек, я без очков…

- Да, вон, там… если присмотреться, вся Большая медведица видна. А это, я полагаю, Марс. – Его рука как-то сама собой, минуя импульсы мозга, легла ей на талию.

- Да, где? – Елена Семеновна сделала вид, будто не заметила.

- Там, там… - оба задрали головы вверх и, не устояв на ногах, рухнули. Вставать было лень. Они лежали в пыли, смотрели друг на друга и молчали. Андрею захотелось ее поцеловать; вышло это совершенно естественно, как будто по обоюдному согласию.

- А, знаете ли, молодой человек, как я вас хочу? – поблескивая в темноте лукавыми глазами, прошептала Елена Семеновна.

- Догадываюсь, – улыбнулся Андрей.

- И, что вы по этому поводу думаете?

- Что у меня полгода не было женщины.

- Так, что делать будем?

- Поехали ко мне.

- Ты один?

- Разумеется.

- Это гени… генитально!..

Того, что было потом, Андрей почти не помнил. Помнил только чувство недетского похмелья и какой-то неловкости с избеганием смотреть в глаза наутро. Елена Семеновна чувствовала себя аналогично:

- Я сошла с ума, – с улыбкой призналась она Андрею. – Знаете, молодой человек, – давайте забьем и забудем. Договорились?

И они забили. А, позднее, наверное, даже забыли, продолжая как раньше непринужденно беседовать во время перекуров…

Сунув руки в карманы, Андрей эмоционально сетовал Елене Семеновне на тот «калькулятор», с которым ему приходится работать:

- Фильтры по полчаса открываются: картинка, чуть ли не по пикселю вылезает. Каково? А если я поставлю, предположим, десятый фотошоп? – а мне, ведь, придется его поставить – не дай бог задумается и лопнет горемычный с натуги.

- Н-да. Компутеры у нас отстойны.

- Я не понимаю, какого, простите, лингама она жмотится на нормальную технику?

- Куда нам с вами, Андрюшенька, простым смертным?! Квод лицет Йови, нон лицет бови? Так, кажется?

- Кажется. Кстати, и что эта ваша девочка?

-Затрахала она меня, Андрюшенька, извините за выражение. Представьте: чел приносит готовый макет: все сверстано, все отзеркалено, все генитально. Но, почему в «Ворде» - то, елки-маталки? Лучше бы сами сверстали, чем все эти косяки за ней подчищать. А еще иллюстрации. Обалденная, надо вам сказать, графика, но… если бы вы видели, Андрюшенька, как отсканированы! Жуть! Помните, когда-то были игрушки… приставки, к телевизеру подключались, восьмибитные? Во-о. Разрешеньице... А оригиналов у нее, видите ли, не сохранилось. Мокрощелочка… зла моего на нее не хватает!

- Не отчаливайтесь, Елена Семеновна. Дядя Коля печатать будет, наделает, там еще всяких полосочек… будет круто, поверьте.

- Н-да...

- А, что у нее, стихи?

- Йес. Кстати, не хиленькие вирши на мой взгляд. Хотите, я вам сброшу? Не бойтесь, это не Улугбеков.

- Наверно… - задумался Андрей. – Да, сбросьте. Даже интересно. А как называется?

Но Елена Семеновна не успела ответить. Залаял Тамплиер. Послышался резкий визг тормозов, и к крыльцу стремительно припарковался красный Мерседес. Медленно опустилось тонированное стекло и Куколка, высунувшись из окна, констатировала:

- Так. Курим.

Ирина «Мизантроповна» Колкер была смазливая стерва с параметрами 90-60-90, трогательными светлыми кудряшками, с огромными голубыми глазами и крылатыми ресницами. Мэрилин Монро. Куколка, с легкой Андреевой руки. В таинственной куколкиной жизни было всего две страсти, которым она отдавалась до исступления. Первая – к вызывающе безвкусным и вызывающе дорогим туалетам, а вторая – к полиграфии. Впрочем, при наличии состоятельного мужа воплотить свои мечты в жизнь ей было не так уж сложно. Она сказала: «хочу». Муж ответил: «типа, без базара, родная». Так, на свет родилась типография со странным названием «Кунигунда». Куколка в этом деле оказалась женщиной разумной, хваткой и предприимчивой. Нельзя сказать, чтобы типография процветала, успешно развиваясь и поглощая конкурентов, но и не дышала на ладан. Во всяком случае, на оплату однокомнатной квартирки вдали от центра Андрею его жалования вполне хватало. Даже еще оставалось: на пиво, на «роллтон» и изредка, на книги, если их надоедало качать из сети…

Куколка не успела выйти из машины, как уже с порога завелась:

- Вам что, братцы, делать нечего? Андрей, я тебя точно убью когда-нибудь! Обложка к этому… - она наморщила лобик и принялась щелкать пальцами, вспоминая.

- Готова, Ирина Андроновна, – как можно мягче сказал Андрей.

- Здрастье, приплыли! Когда она должна быть готова? Твою мать, Кастратов! Сегодня этот… Чучмеков приедет. Вечером он должен получить авторский: говорили мы с тобой об этом? Говорили. Ты не возражал? Не возражал? Так какого, спрашивается, Кастратов?! Мне совершенно перпендикулярно, как ты это будешь делать; договаривайся с дядей Колей, ставь ему пузырь водки, два, десять, но чтобы к четырем авторский был напечатан. Ты понял? Человек заказывает полноцветную печать и твердый переплет! И тираж! я не собираюсь из-за тебя класть на такие заказы, Кастратов! Уволю, к чертовой матери!

- Моя фамилия Никостратов, – спокойно, но внутренне все, более свирепея, ответил Андрей заученной фразой, ⎯ что в переводе с греческого означает победитель…

- Да, не упиралась мне никуда меня твоя фамилия! – истерически взвизгнула Куколка. – Понимаешь, Кастратов, не упиралась!

- Эриния Мизантроповна, – перебил ее Андрей. – Мы с вами все-таки интеллигентные люди. Оставьте, пожалуйста, ваши фрейдистские фантазии при себе.

- Кастратов, ты, по-моему, совсем оборзел, или мне только кажется? Пойдем, покажешь, что ты там намалевал, Айвазовский. Цвета, какие?

- Cyan, magenta, yellow, contrast, – прошипел Андрей.

- Издеваешься, Кастратов?

- Вам, стало быть, можно, а мне нельзя? Крепостное право, Ирина Андроновна, в тысяча восемьсот…

- Слушай, хватит.

Куколка и Андрей прошли в контору. За ними, с унылым видом поплелась Елена Семеновна. Войдя, Куколка, ни с кем не здороваясь, подпорхнула к Андрееву компьютеру.

- Это? – сквозь зубы поинтересовалась она – Так. Мы с тобой, Кастратов, о каких цветах говорили? – неловко орудуя мышью, щелкнула по окошку «цвет», и открыла палитру. – Ты же сам все этому… Чучмекову показывал. Он сам выбирал: вот этот, зеленый. Ты совсем недоумок или частично?

- Ирина Андроновна, это эр-джи-би. – прошипел Андрей. Дядя Коля его… ну, просто он его не смешает. Он, все-таки не лазерный принтер, как вы думаете? Ваш Чучмеков может выбрать хоть серо-буро-малиновый – дядя Коля-то, будет печатать тем, что у него есть! Вообще, все претензии к нему, а не ко мне. Он по поводу цветов постоянно ноет; я просто сделал, как ему удобнее.

- Ладно, – вздохнула Куколка. – Проехали. Листовку этому кандидату… Пупыкинусделал? «Долой произвол депутатов», которая?

- Позавчера, еще. Я же вам показывал.

- Да, правильно. А, календари? Один – газовикам, другой… этим… ментам, короче говоря.

- Помню, Ирина Андроновна. Во вторник будут готовы. Оба. Мы, вроде бы, так договаривались?

- Ладно. – Куколкин пыл, кажется, понемногу охладевал, но Андрей чувствовал: вздыхать с облегчением еще рано. Он вдруг вспомнил, что в Японии специально для офисных служащих делают куклы начальников. Их можно попинать, на них можно попрыгать, им можно оторвать голову, – говорят, это помогает. «Кукла Куколки… – одно слово чего стоит! Кстати, интересно, а додумались японцы втыкать в своих кукол иголки? Хотя, это уже наверно, перебор».

- Что у тебя там еще, Андрей? Баннер?

- Баннер, в кореле. Это на следующей неделе.

- Хорошо. Но авторский этого… у… Улугбекова, чтобы сегодня был напечатан. Ритуль, лапа, ты чем занимаешься?

- Брошюрой, Иринандронна, этому… ну, короче про Судомль, – сказала, хлопая ресницами, Маргаритыч, обернувшись от монитора.

- Сверстай сейчас Чучмекова по-быстренькому.

- Нет проблем, Иринандронна.

- Там только обложку, иллюстрации впихнуть и эти… – Куколка защелкала пальцами. – Колонтитулы. Андрюш, кстати, совсем, забыла: дай-ка, рисунки глянуть – ты мне еще не показывал.

«Началось»… – подумал Андрей.

- Какие рисунки, Ирина Андроновна?

- Здрасьте, приплыли! – усмехнулась она. – Андрюш, ты опять сегодня не спал, что ли? Бедненький, совсем заработался. – Иллюстрации к Чучмекову в тексте. Графика. А еще этот, фрон… – снова послышалось щелканье, – фронтиспис и заставки на колонтитулы. Вспомнил?

Андрей почувствовал, что покрывается испариной и подумал: «ну, и кто тут баран?.. я, конечно».

- Простите, Ирина Андроновна, – виновато проговорил Андрей, – но я об этом в первый раз слышу. С обложкой – согласен, – мой косяк, но, ни о каких иллюстрациях вы мне не говорили.

Куколка проглотила комок, стала медленно наливаться краской, а затем, выдохнула:

- Хочешь сказать, ты даже не начинал?

- Вы мне действительно ничего не говорили, – повторил Андрей. Эта фраза оказалась критической массой; произошел взрыв:

- Здрасьте, приплыли! Кто тебе ничего не говорил, недоумок?! – завизжала Куколка. – Кастратов, у тебя жопа вместо мозгов? О чем на прошлой неделе был разговор? Вспомни своей куриной думалкой!

- На какой прошлой неделе? – тактично поинтересовался Андрей. – Вы что-то путаете, Ирина Андроновна. Я еще раз повторяю: вы мне ни о чем не говорили.

- Хватит из меня дурочку делать, Кастратов – у меня еще, слава Богу, маразма нет, это у тебя он прогрессирующий!

- Очень рад за вас, – процедил Андрей. Резко выдвинул ящик стола и швырнул перед ней на клавиатуру блокнот. – Вот. У меня все записано. Посмотрите, посмотрите – никаких иллюстраций там нет. А, ваших мыслей я, к сожалению, читать не умею. Не было у меня в школе такого предмета.

- Я неделю назад тебе говорила, недоумок!

- Сами вы...

- Кастратов, я тебя уволю к чертовой матери! Что ты Чучмекову сегодня покажешь? Распечаточку? – злобно засюсюкала она. – На струйничке? Наборчик? Он и сам бы набрал – не развалился: небось, по клаве щелкать умеет! А если он башляет, то башляет за твои художества, и если ты такой тормоз, то никто в этом не виноват, кроме тебя! Заколебали меня твои косяки, Кастратов! – Куколка даже ножкой на него топнула в гневе и заморгала глазами от набежавших слез. – Чем ты раньше занимался? Дерьмо чистил? Значит, опять пойдешь дерьмо чистить: у тебя это наверно лучше получается, недоумок!

Тут, Андрей все-таки не выдержал и сорвался. Огляделся по комнате: все «девочки» спокойно занимались своим делом; от этого стало еще обиднее.

- Да, увольняй ты, сколько угодно! – огрызнулся Андрей. – Только оскорблять меня, пожалуйста, не надо, хорошо? Я тебе что, мальчик для битья? Груша боксерская? Обязан я тебе чем-нибудь, что ли? Благодетельница, твою мать! С ног до головы, блин, облагодетельствовала! Спасибо! Решила уволить к чертовой матери – увольняй к чертовой матери! Все!Идите вы, Ирина Мизантроповна, в жопу! – Он отключил через кнопку компьютер; вытащил сигарету, сунув ее в зубы, быстрым шагом направился к двери.

- Ты куда?! – опешила Куколка.

- Дерьмо чистить! – бросил он: накинул пальто и, громко хлопнув дверью, вышел.

- Андрей!

В полном недоумении «девочки» наблюдали, как Ирина Андроновна сперва громко разревелась, а затем, размазывая по щекам тушь, выбежала вслед за Андреем.

- Пипец… – нерешительно проговорила Елена Семеновна, а Маргаритыч покрутила пальцем у виска.

Куколку было не узнать. Она вдруг стала будто шелковая. Принялась многословно извиняться, уверяя, что она действительно забыла: «ну, понимаешь – тыща дел в голове» – что это только ее «косяк», и она сегодня же все уладит. Потом ей кто-то насчет чего-то позвонил. Она собралась было уезжать, но перед самой дверью остановилась, обернулась, постучала себя пальчиком по лбу:

- Совсем из головы вылетело! И вы сидите, — не напомните: пятница ведь сегодня. – Куколка вернулась к столу Андрея, раскрыла свою сумочку, достала оттуда четыре белых конверта и с виноватым видом положила на стол. – Смотрите, много не пейте, – сделала всем ручкой, и удалилась.

Воцарилось молчание. И вдруг, в гробовой, нарушаемой только гулом компьютеров тишине, Юлинька развернулась в кресле и ляпнула:

- Бьет, значит любит.

Андрей еще не успел дослушать конца фразы, как его скрутил приступ дикого истерического хохота.

- И все-таки пипец, – сказала Елена Семеновна…

Когда Андрея, наконец, отпустило, он буркнул: «Извините, дамы», выбрал конверт со своей фамилией, бегло просмотрел содержимое и решил: «Нажрусь». Ни сил, ни настроения работать, конечно, уже не было. Андрей запустил на своем десктопе «Nosferatu» и до вечера проплутал по заброшенному дому, с одержимостью маньяка истребляя вампиров: кого крестом, кого серебряной пулей, а кого и просто ударом по морде.

В шесть часов, когда «девочки» засобирались домой, он выключил компьютер, сухо попрощался с ними и, выйдя во двор, остановился возле кузова КамАЗа. Закурил. Задумался: «А, где тут действительно может быть поблизости приличная рыгаловка? Или тошниловка, без разницы. Нажираться, так уж с помпой. Витьку позвонить? Да нет, не стоит. Хватит на сегодня мозгопромывателей. Хочется праздника души. Имею право». Он представил себе «Россиянку» – крохотное, совершенно не элитное и какое-то, по-советски патриархальное заведение недалеко от дома. Там можно выпить сто грамм водки из антикварного граненого стакана, а не из этой пластиковой немочи, закусить ломтиком ржаного хлеба с кусочком сыра или селедки, и запить все это архаическим «дюшесом». Там можно послушать прения помятых краснорожих завсегдатаев, а после третьего раза по сто – всласть наговориться с ними за жизнь. Что может быть чудеснее для одинокого, пока еще молодого человека, которого все задолбали и никто не ждет?..

В самый разгар этих сладострастных предвкушений его прервали. Сперва пару раз глухо тявкнул Тамплиер, а затем веселый девичий голос осведомился:

- Молодой человек, вы в издательстве работаете?

Перед ним стояла сияющая девушка лет двадцати, в косухе нараспашку и в желтом свитере. У нее были совершенно черные длинные волосы, немного смуглое, какое-то восточное, из сказок тысячи и одной ночи лицо, и задорные живые серо-зеленые глаза. Глядя на Андрея, девушка таинственно улыбалась уголками пухленьких некрашеных губок. Шахерезада. Готка. Или, металлистка. А, может, просто сама по себе.

- Издательство, это конечно сильно сказано, – улыбнулся ее улыбке Андрей. – Типа в типографии.

- Я наверно опоздала? Елена Семеновна мне вчера звонила и просила зайти. По поводу книги.

- А, вы наверно та самая девушка, которая… – еще шире улыбнулся Андрей.

- Которая, это которая?

- Которая пишет стихи, верстает их в «Ворде», рисует к ним картинки, а потом отвратительно сканирует и уничтожает оригиналы. Я прав?

- Как трогательно! – засмеялась девушка.

- Ну, значит, это вы. Представьте, мне сегодня так и не удалось узнать, как называется ваша книга: явилась одна вздорная мадам, и все испортила.

- Она называется «Где?»

- «Где?» Восхитительно! Кстати, восточная красавица, как вас зовут?

- Почему, кстати?

- Просто, интересно…

- Ольга.

- Хельга, Хельга, кричали древляне?

- Как вы догадались?

- Интуиция… да, позвольте и мне представиться: Андрей, человек без определенного мировоззрения.

- Как трогательно! И кем можно быть, без определенного мировоззрения?

- Кем? Отчасти графоманом, отчасти панком, отчасти эстетом, отчасти графиком или дизайнером – я сам толком не знаю. Отчасти стоиком, отчасти эпикурейцем. Все отчасти и ничего целого. Знаете, Хельга, мне почему-то очень хочется послушать ваши стихи. А еще мне хочется нахрюкаться и угостить вас каким-нибудь хорошим вином. Вы какое предпочитаете?

- Если честно – все, что горит.

- Даже керосин?

- Даже керосин.

- Вы, я надеюсь, никуда не спешите?

- Кажется, уже нет.

- Восхитительно! Тогда, пойдемте куда-нибудь.

- Да вы, батенька, хам…

- Увы.

- А я всего лишь слабая женщина, - улыбнулась Ольга. – И, куда мы пойдем?..

Похожие статьи:

Рассказы → Сомнения Марка

Рассказы → Легенда о космонавте

Рассказы → Книга Аркарка (повесть) 1-2.

Рассказы → Книга Аркарка (повесть) часть 1, глава 1.

Рассказы → Гагуш