Оборотень

Если человек и в самом деле царь природы, то и собака, безо всяких сомнений, сойдёт за барона, как минимум.

Альфонс Алле

Всё началось с того рокового дня, как его укусил человек. Ну, как «человек» — оборотень. До этого он только слышал о таких от волков из других стай. Да ещё пару раз нюхал их пометки. Но эта встреча запомнилась ему навсегда, став судьбоносной.

Раньше он был самым обычным волком, какие всегда водились в окрестных лесах в изобилии. Родился слепым волчонком в логове, ранее служившем домом одному барсуку. Прозрел через две недели. Сначала кушал то, что ему отрыгивали, потом — начал грызть добычу, которую приносили. Слушался старших. Матерел. Бегал в стае. Выл на луну. Ухаживал за волчицей. Охотился. Присматривал за общим потомством. Словом, всё как у зверей. Было. Пока не наткнулся на этого ненормального.

Старшие всегда учили, что некоторые существа умеют менять форму или, как иначе говорят, «перекидываться». Наиболее известными из них были те, кто приходили из людских деревень и становились похожими на волков. Настоящие волки всегда старались обходить таких псевдоволков стороной, а если замечали на своей территории, — то без долгих разговоров давали организованный отпор. И это было вполне обоснованно, ведь зачастую оборотни оказывали волкам медвежью услугу.

Поскольку всякий сознательный зверь, постоянно обитающий в лесу, прекрасно понимал, что у всех поступков есть неизбежные последствия, он придерживался в своём поведении неких чётких рамок и границ дозволенного, не переступая определённой черты без веских на то оснований. К примеру, без крайней необходимости ни один волк ни за что бы не напал на человека: исключение составляли те редкие случаи, когда зверь являлся больным или покалеченным и не был способен ловить свою привычную добычу, в то время как люди обитали поблизости в глухомани, отрезанные от больших поселений себе подобных; либо когда волк был вынужден защищать собственную жизнь, территорию или жизнь своего потомства. Словом, к этому должны были вынудить либо острая нужда при отсутствии альтернативы, либо действия самого человека, не оставляющие зверю иного выбора, за исключением защиты боем, а не бегством. При этом всякий волк понимал, что люди не оставят убийство человека без последствий: начнутся облавы, лес станут прочёсывать собаки, охотники будут стрелять из ружей, расставлять капканы и рыть волчьи ямы. А оно надо?

Но оборотни, являвшиеся не постоянными обитателями, а скорее пришлыми беспредельщиками, не считали нужным в чём-либо себя ограничивать. Таким образом, оборотень, к примеру, мог со спокойной душой загрызть человека, а после переждать в ином обличье, продолжая убивать ради убийства тогда, когда это возможно совершать без риска для себя. И проблемы обычных волков, неизбежно принявших бы на свои шкуры всю мощь человеческого гнева, беспокоили его в самую последнюю очередь.

Более того, убитый волками оборотень мог принять перед смертью человеческое обличье, что снова создавало те же самые проблемы, из-за чего даже и подобные крайние меры требовали высокой осмотрительности, чтобы не стать причиной нежелательных последствий. Не говоря уже о том, что, съев оборотня, волки одновременно становились и каннибалами, и людоедами, что сильно вредило психике, вынуждая и далее пожирать как людей, так и себе подобных.

При этом оборотень, в силу своего человеческого происхождения, как правило, выделялся ростом на фоне обычных волков, поскольку масса тела оставалась неизменной при любой форме. Вместе с тем, если продолжительность жизни простого волка зачастую не превышала пятнадцати лет, а начиная с десяти лет, уже обнаруживались признаки старости, то продолжительность жизни оборотня соответствовала человеческой. И, разумеется, за все эти долгие годы оборотень набирался немалого опыта, при этом не прекращая осложнять жизнь коренным обитателям леса. Хотя, так или иначе, даже опыт долгой жизни не компенсировал самому смышлёному оборотню отсутствие некоторых знаний и черт, которыми могли обладать исключительно настоящие волки, которые появились на свет и выросли в настоящей волчьей стае.

Как бы то ни было, о том, что укушенный оборотнем человек рискует перенять его заразу, начав обращаться в волка, слышали многие. Однако у ликантропа имелось две ипостаси, и принцип работал в обе стороны, а укушенный оборотнем волк рисковал начать обращаться в человека. Возможно, укуси волка оборотень-медведь — тот начал бы обращаться заодно и в медведя, но в здешних краях таковых отродясь не водилось.

…Первые дни были особенно тяжёлыми. Шерсть осыпалась, обнажая розовую кожу. Хвост бесследно исчез, втянувшись в позвоночник, претерпевший и иные изменения. Конечности поменяли форму, сделав привычную ходьбу неудобной, а бег так и вовсе невозможным. Мощные волчьи клыки сменились немощными человеческими зубами. Нос уменьшился в размерах, нюх пропал, а вместе с ним исчезло и всё многообразие оттенков, превышавшее человеческие возможности в сорок миллионов раз: утрата основного инструмента, превосходившего по значимости даже острый волчий слух (который, впрочем, пропал также) уже сама по себе была настоящей пыткой…

Но, вместе с тем, необходимо было считаться с данностью и обучаться без нытья и соплей использовать те возможности, которые предоставляет новое тело, вместо тех, которые стали уже привычными. Да, с одной стороны, рождённый волком не мог стать человеком в полном смысле слова, даже если и был на него похож, равно как рождённый человеком не мог стать настоящим волком, даже если умел менять своё обличье.

Теперь он стал оборотнем, но ещё не освоился в новой роли. Со старой жизнью пришлось завязать, как бы это ни было прискорбно. Он больше не мог охотиться на лосей, гнаться за зайцем, схватить зубами зазевавшуюся птицу или прогнать из норы барсука. Не мог жить в стае и выполнять в ней отведённую роль. Не мог оставаться со своей самкой и волчатами. Не мог оставлять пометки, поскольку изменение претерпел даже запах. Это осталось в прошлом, и оборотень не мог ничего с этим поделать.

Но некоторые вещи не менялись так просто и резко. Например — пресловутый волчий характер, позволявший своему владельцу выживать вопреки даже самым неблагоприятным обстоятельствам. В конце концов, в сложные времена волкам приходилось питаться не то что мелкими грызунами, но даже насекомыми, грибами и ягодами, а иногда — совершать набеги на сады и огороды с дынями и арбузами (правда, не столько из-за голода, сколько из-за жажды). Была бы цель, а способы достижения всегда найдутся.

Разные животные использовали самую различную стратегию в своей борьбе за выживание, и об её эффективности объективно свидетельствовал лишь итоговый результат. Утверждая, что выживает сильнейшей, под силой не всегда подразумевали именно физическую силу в буквальном значении. Это могло быть любое качество, дававшее преимущество и увеличивавшее шансы на выживание в конкретно взятых обстоятельствах. В случае изменившихся условий обитания — это качество могло сделаться бесполезным, а то и вредным. А целесообразность для выживания не являлась вещью статичной, завися от множества переменных факторов, актуальных либо не актуальных в конкретно взятый момент времени в конкретно взятой обстановке.

Так или иначе, люди тоже умели преодолевать трудности, приспосабливаться и выживать. Не лучше или хуже, чем волки или другие существа, а просто иначе, по-своему. И говорить о том, что они слабы, жалки и ничтожны в сравнении со зверями было столь же неправильно, как пытаться абстрактно сопоставлять по крутости слона и кита.

Человек не был слабее животных схожего размера и массы тела, остротой зрения уступал только некоторым птицам, скоростью реакции превосходил многих и, как и все, обладал своими полезными чертами, которые также не стеснялся использовать для того, чтобы выжить, обрести превосходство над противником и навязать ему свои условия боя. Люди строили дома, птицы вили гнёзда, бобры сооружали плотины, но близость к природе определялась не тем, живёшь ли ты в глухом лесу или в городе, но умением не утратить и эффективно использовать свойства, заложенные в тебя от природы.

Скитаясь по родному лесу так, словно бы он был здесь чужой, оборотень набрёл на охотничью сторожку, к которой при иных обстоятельствах не подошёл бы и близко. Уже там, внутри, он нашёл не особенно красивую и не вполне хорошо сидевшую, но всё-таки одежду, которую сразу же и нацепил, повинуясь новым необычным привычкам, которые возникли у него вскоре после обращения. На антресолях обнаружились консервные банки, и нож, которым их можно было открыть. В этом отношении люди и волки отчасти тоже были похожи: волки могли загрызть сразу несколько жертв, для того чтобы иметь пищу про запас, и в дальнейшем неоднократно возвращались доедать отложенное на потом, в то время как многие хищники побрезговали бы подобной практикой.

На дощатой стене висела фотография Эрнеста Хемингуэя — бородатого и в свитере. Оборотень не вполне понимал, что это за Хемингуэй такой и где он водится, что за зверь этот свитер, но время от времени, стоило ему бросить взгляд на какой-либо предмет, из глубины сознания тотчас же выскакивали слова и мысли о том, как правильно этим нужно воспользоваться.

Вообще волчий язык был вещью достаточно сложной, как и волчье общество в целом. И в них прослеживались определённые параллели с человеческими, что давало некий базис, позволяющий ускорить обучение.

Волчий язык имел широчайший спектр нюансов и оттенков, будучи столь же богатым в разнообразии диапазона, тембра и интонаций, как, например, языки людей и летучих мышей. Визг, рычание, вой, скулёж, тявканье, ворчание, лай и прочие издаваемые волком звуки служили инструментами для передачи очень сложных сообщений. К примеру, волк мог сообщить своим сородичам о местонахождении конкретно взятого животного в конкретно взятом месте. Способный учуять другое существо даже за несколько километров, волк по-разному сообщал о встрече человека, лося или кого-нибудь другого. Услышав сообщение от одного волка, — другой передавал его по цепочке, начав завывание с предельно низких нот и заканчивая его на предельно высоких.

Пение волчьего хора по сути являлось целым искусством, которому обучались на протяжении целой жизни. Оно имело немало нюансов и вместе с тем преследовало сразу несколько целей. Пение начиналось с протяжного воя вожака, заканчивавшего свой пролог на предельно высокой ноте. Дальше, в соответствии с иерархическим принципом, к пению постепенно подключались и остальные. При этом голоса вожака, матёрого волка, молодняка, самок и детёнышей разительно отличались. Участие в хоровом пении не только способствовало сплочению стаи, позволяя всем, включая недавно прибившихся одиночек, ощутить себя частью чего-то единого и большого, но являлось способом общения и поддержания отношений между разными стаями, обитавшими в одном лесу, а также помогало обнаружить раненых и отбившихся товарищей или пригласить в стаю тех, у кого ещё не было своей. И групповое пение, как правило, оканчивалось визгливым лаем, означавшим конец сообщения. А что до луны — она просто являлась показателем заранее оговоренного часа для обмена сведениями, творческого самовыражения и укрепления племенного единения.

Порой среди людей, проводивших большую часть жизни бок о бок с волками, встречались и такие, кто умел понимать и расшифровывать смысл волчьих посланий, но такие люди были редкостью, и из них получались самые лучшие охотники на волков.

Как правило, стая, не считая маленьких волчат (которые рождались в огромном количестве, но, несмотря на внимательную заботу со стороны всех членов стаи, в массе вскоре же и погибали, не доживая до полового созревания), насчитывала не более двенадцати взрослых особей. Это, в первую очередь, была лидирующая пара (состоящая из доминирующего самца и доминирующей самки, руководивших всей жизнью стаи), после которой уже шли их взрослые родственники, матёрые пары, волки и волчицы, не имеющие пар, пришлые и молодняк, перенимающий опыт у старших.

Гон у волков случался лишь раз в году, и вне течки самка не допускала самца до сношений, однако подготовка к такому значимому событию велась заблаговременно. Волки и волчицы, уже имеющие пары, ревностно оберегали свою вторую половинку от интереса посторонних. Те же, кто не имел пары, могли устраивать настоящую грызню, порой завершавшуюся смертельным исходом. Но, на самом деле, так бывало далеко не всегда. Инстинкт толкал волков искать пару вне стаи, где они родились и выросли, поэтому звери одного помёта, как правило, не спаривались между собой.

Моногамные по натуре, волк и волчица, уже образовавшие пару, продолжали жить как пара на протяжении всей жизни, если только один из них не погибал. Образуя пару, они ухаживали друг за другом, держались вместе, лизались и тёрлись. Самец оставлял свою пометку поверх пометок своей самки, тем самым давая понять всем и каждому, что они — муж и жена. Для выведения детей, которые воспитывались всей стаей как свои, волки иногда занимали пещеры, чужие берлоги или кустарники, но к малым волчатам приближались обычно самки — самцы не лезли в логово.

Обладающие развитым стратегическим и тактическим мышлением, способные строить далеко идущие планы, координировать совместные действия и моментально реагировать на изменившиеся обстоятельства, руководя действиями по ходу дела, волки умели организовывать грандиозные засады. Случалось так, что часть волков оставалась в укрытии, в то время как остальные загоняли добычу в их сторону. Командой к началу атаки всегда служил низкий рёв вожака…

…За окном прозвучал раскат грома, и вскоре ливень не заставил себя ждать. То и дело косясь на фотографию Хемингуэя, оборотень доел остатки «Говядины тушёной» с большого охотничьего ножа, имевшего рукоятку из оленьего рога, после чего облизал банку. Он хотел уже было взяться за новую, но внезапно остановился, увидев лежавшую в стороне стопку пластинок. Оставив нож на столе, незваный гость подошёл поближе и взял одну из пластинок в руки. «Вольфганг Амадей Моцарт. Избранное» гласила надпись на пластинке с изображением человека с необычно уложенной шерстью на голове.

Оборотень не знал, зачем нужны пластинки и с чем их едят, но, повинуясь новому инстинкту, подавил возникшее было желание укусить пластинку за край. Ему почему-то понравилось имя Вольфганг. Конечно же, у него было своё, но он не знал, сумеет ли воспроизвести его человеческим голосом, раз уж по запаху оно теперь не читалось.

Ну, решено, пусть он будет Вольфганг. Не особенно понимая, что делает и зачем, оборотень подошёл к старинному патефону и, установив на него пластинку, покрутил ручку. Спустя некоторое время медная труба исторгла звуки, которые были непривычны для слуха того, кто, казалось бы, знал крик каждой птицы или зверя в родном лесу.

Тем не менее, это было необычно, красиво и интересно, поэтому оборотень застыл, завороженный, и стоял, потеряв счёт минутам. Неожиданный возглас заставил его резко отшатнуться и начать оборачиваться по сторонам в поисках незаметно подкравшегося человека. Но вскоре стало понятно, что голос самым непостижимым образом доносился из медной трубы. Иногда в лесу можно было услышать человеческую речь — люди приходили, разводили костры, разбивали палатки, охотились и переговаривались между собой. Но эти звуки отличалось от всего того, что приходилось слышать раньше.

«Немецкий», — подумал Вольфганг, не до конца понимая, что означает это слово. Тем временем певец взял высокую ноту так, словно бы подавал знак своей стае. Недолго думая, оборотень поддержал его, попытавшись протяжно завыть, но с новым горлом это получилось у него не очень хорошо. Впрочем, певец никак на это не отреагировал.

Постепенно поняв, что его самым наглым образом игнорируют, и привыкнув к необычным звукам, незваный гость принялся бродить по комнате и, присев на край тахты, обнаружил на ней среди прочего несколько книг. Взяв первую из них и повертев в руках так и сяк, он открыл её на произвольном месте и принялся читать, уже не удивляясь тому, что и как именно он делает. В книге описывалась история об одном несчастном одиноком волке, по всей видимости отбившемся от своей стаи и по несчастливой случайности набредшем на людей. В общем и в целом история начиналась довольно неплохо и, пока описанный в книге волк съедал старуху с её внучкой, всё ещё было хорошо, но жуткий финал с появлением охотников, резко смазывавший всё благоприятное впечатление от вступления и развития, совершенно не понравился читателю. Хотя, с другой стороны, притча содержала в себе глубокую мораль, уча тому, что с людьми не стоит связываться даже и в том случае, если волку наивно кажется, что людоедство не будет иметь последствий.

Сочтя для себя подобную трактовку приемлемым оправданием существования данной повести, Вольфганг продолжил чтение дальше. Следующая история понравилась ему значительно больше: в ней неразумный и молодой человеческий отпрыск поднимал всю человеческую стаю на тревогу до тех пор, пока на его скулёж не перестали обращать какое-либо внимание, после чего крикуна, с целым стадом овец впридачу, сожрали волки. И несмотря на то, что у подобной развязки неизбежно должны были иметься печальные последствия для волков, рассказ, во всяком случае, заканчивался на позитивной ноте.

Далее была совершенно фантастическая история про трёх свиней, соорудивших дома для защиты от волка, который, в свою очередь, дважды сдувал эти самые защитные сооружения своим могучим дыханием (чего не мог сделать даже самый могучий вожак), но лопнул, так и не сумев совладать с третьим укреплённым форпостом. Не обнаружив в притче ни жизненной, ни творческой правды, ни смысла, ни красоты, ни пользы, ни радости, ни морали, — оборотень с раздражением отложил книгу в сторону и, переложив с тахты всё лишнее, разлёгся спать. В голову лезли всякие ненужные мысли, наподобие того, зачем он рождён на свет, откуда пришёл и куда уйдёт, в чём смысл его существования и прочее, мешавшее крепко уснуть…

…Прошли годы, и Вольфганг сделался известным политиком (или, как он называл себя, вожаком), возглавлявшим известную политическую партию (или, как он называл её, стаю), прославившуюся, среди прочего, как сообщество ярых защитников дикой природы. Оборотень быстро нашёл себя в мире бизнеса и политики, практически не растратив своих приобретённых за годы лесной жизни навыков, по сути преобразив их по форме подачи.

Ведь, в принципе, здесь было всё то же самое. Точно так же приходилось рычать. Точно так же приходилось показывать свои клыки и, если этого оказывалось недостаточно, — пускать их в ход, не опускаясь до уровня жалких слабаков с их пустыми угрозами без реальных последствий. Точно так же приходилось повышать голос и отстаивать своё право на лидерство, ставя всяких скулящих выскочек на место. Здесь тоже были своего рода блохи, неизбежные, порою немало досаждавшие своими регулярными укусами, но привычные и неспособные помешать всерьёз. Иными средствами, но так же, по сути, приходилось метить свою территорию, чтобы другие бизнесмены и политики не смели позариться на то, что было уже занято им. Здесь точно так же устраивали сходы, где начинали выть, рычать и скулить, поднимая и обсуждая актуальные вопросы.

Но вместе с тем Вольфганг не был совершенным эгоцентриком и заботился не только о собственной шкуре, но и об интересах собственной стаи (из которой, впрочем, нередко изгонял тех, кто демонстрировал свою слабость, паршивость и ненадёжность), а также — электората, справедливо полагавшего, что за его словами неизбежно следуют дела. Вынужденная агрессия была для него не блажью, но необходимым инструментом в поддержании порядка и дисциплины в общении со своими и отстаиванием интересов в общении с чужими. Но, как таковая, не являлась самоцелью. Оборотень умел не только карать и наказывать, но также замечать и поощрять, заблаговременно и дальновидно поддерживая тех, кто был нужен, важен и полезен в его деле.

Сначала выдав себя за пропавшего нелюдимого человека (на самом деле являвшегося тем самым оборотнем, который некогда имел глупость его укусить, за что, впоследствии, горько поплатился), и обзаведясь полезными связями в определённых кругах, он сделал для себя документы, успешно интегрировавшись в человеческое общество, после чего за рекордные сроки сплотил вокруг себя единомышленников, подмяв под себя весь легальный и нелегальный бизнес провинциального городка, вскоре сделавшись его бессменным мэром. Затем он превратил свой родной лес в природный заповедник, первым делом запретив проводить там какую-либо охоту и, вместе с тем, параллельно запустил программу, направленную на спасение сократившейся популяции волков. В городе и его окрестностях поползли достоверные слухи о том, что нарушавшие постановление браконьеры, сумевшие избежать судебного преследования, вскоре просто начинали бесследно исчезать.

Но и эти заметные успехи казались ему недостаточными, поэтому, потратив время и средства на подготовку почвы, он пробился в большую политику, имея в своём запасе далеко идущие планы, при этом не забывая организовывать, поддерживать и спонсировать любые реальные начинания, направленные на поддержку «братьев наших меньших», в особенности — волков. И вместе с тем он внимательно следил за тем, чтобы выделенные средства употреблялись исключительно на те цели и нужды, на которые были им выделены.

Общества охотников, лавки таксидермистов и музеи с выставками чучел животных впадали у него в немилость: на официальном уровне их профессиональная деятельность всячески осложнялась посредством рычагов бюрократического аппарата, акций протеста и принятия различных поправок к законодательным актам, в то время как неофициально их конторы громили, дома поджигали, а представителей доходчиво убеждали отказываться от своих затей, либо заставляли бесследно исчезать.

Консолидируя сообщества активных правозащитников по всему миру, Вольфганг закладывал почву для создания «Международной конвенции о правах животных», которая должна была предоставить им неотъемлемые права, схожие с аналогичными положениями «Международной конвенции о правах человека».

Не чужд он был и вопросов культуры, науки и искусства. К примеру, посреди стола в его рабочем кабинете располагалась бронзовая статуэтка в виде волчицы, вскормившей Ромула и Рема, а любимым изречением являлось крылатое «Homin homini lupus est». В его картинной галерее имелось немало картин на лесную и, в частности, волчью тематику, а полки книжных шкафов ломились от научно-исследовательских томов о дикой природе и художественных произведений, описывавших волков не в качестве кровожадных и злых негодяев, но благородных и мужественных созданий, живущих в соответствии с присущим им кодексом чести. Особое уважение у Вольфганга вызывал Редьярд Киплинг и, в частности, созданный им образ благородного и мудрого волчьего вожака Акеллы.

Приобретя несколько частных телевизионных каналов о дикой природе и парочку солидных издательств, он принялся поощрять создание фильмов и передач, в которых волки неизменно преподносились в положительном амплуа.

Подобное помешательство, разумеется, не могло оставаться без внимания прессы и общественности и, в частности, недоброжелателей, но было вполне объяснимо. Об этом, как и о многом прочем другом, Вольфганг заблаговременно озаботился, получив научную степень доктора в области естествознания, произведя настоящий фурор в мире науки посредством написания ряда шедевральных монографий, освещавших жизнь дикого мира и, в частности, волков в тонкостях и нюансах, недоступных любому другому учёному.

И демонстрируя целому миру, что жить среди волков — совсем не означает «выть по-волчьи» и что даже самый опасный хищник может быть не заклятым врагом, но самым надёжным другом, если уметь с ним договориться, он содержал в своём личном домашнем заповеднике целую стаю, состоящую из постаревшей волчицы, а также её возмужавших детёнышей и внуков. Потому что, сколько бы напрасной хулы не возводили в народных поверьях о волчьей подлости и коварстве, волчья пара — это навсегда…

Похожие статьи:

Рассказы → Оркаизация

Рассказы → Фантастические стихи на рус. и англ. (со звуковым сопровождением)

Рассказы → Роман "Три фальшивых цветка Нереальности" (Треки 1 - 5)

Рассказы → Личина

Рассказы → Нереальность (квест) [Сценарий игры об Ином Мире и Децербере]