Ничего личного

Бочарова Евгения и Гусаченко Валентин
 

2255.

Школа.

Физика, химия, математика и прочие ненужные предметы заменены на физкультуру, физкультуру, еще раз физкультуру и обж.

В школьном "обеде" осталась лишь щепотка литературы.

За литературу похлопотал сам Вася Лопатов. Автор восьмисотой части о сталкере Сопле.

Все тянется и тянется сюжет. Под стать герою.

И это классика, мать его.

* * *

Физкультуру и основы жизнедеятельности я жутко не любил.

По природе своей не переваривал.

И в классе меня обижали.

Оттого кличка у меня очень обидная.

Урод.

Несмотря на то, что школа самая элитная, а детки в ней – врожденная интеллигенция, нимбов над головами здесь отродясь не водилось. Конечно, это не быдло из ПТУ. А вполне культурные ребята.

Тем не менее, били. Швыряли. Больно кололи карандашами и циркулями в живот.

Несколько раз даже запихивали в мусорку.

А на переменах шпыняли по холлу из угла в угол, словно футбольный мяч.

"Уроков физкультуры объективно не хватало".

Учителя иногда выручали: надрывно ругались, всегда что-то кричали, через раз на третий грозили хулиганам "вызвать родителей к директору". Но разговорами с предупреждениями все и оканчивалось.

А вот книги о Сопле, к слову, никак не заканчивались.

* * *

Сегодня на уроке раннего сталкеризма начала 21 века Васька безнаказанно разукрасил мне спину своими новыми немецкими фломастерами. Не ототрешь. Теперь выгляжу, как попугай. Который на плече у пирата сидит. Я в раскраске такого Кешу видел.

В старой.

Сосед Васьки – Колька далеко от товарища не ушел. В течение часа несколько раз стукнул деревянной линейкой по затылку.

Больно же. Зачем же по голове.

Почему они такие злые? Почему так рьяно стремятся унизить, стукнуть, сломать, разорвать, пнуть. Злые-презлые дети, живущие с пятилитровым баллоном желчи в школьном ранце.

Обидно до слез.

Но я не плачу.

Скоро урок физкультуры. А значит, всем будет не до меня. Им бы только прыгать и скакать. Скакать и прыгать.

Поколение попрыгунов.

* * *

Звонок.

Наконец все ушли в спортзал.

А я снова остался брошенный. Брошенный и забытый. На задней парте ненавистного всем класса литературы. Хотя, по сути, класс этот давно не был литературным.

Вкрадчивый звук шагов отвлёк меня от мыслей и заставил сжаться в комок. Ну вот, снова издеваться будут. Уже давно не смотрю на лица, не запоминаю, кто бьёт, кто мерзко шутит, а кто уродует мою и без того несчастную наружность.

Он приближается аккуратно, будто боится быть застуканным.

Да что там, переставал бы притворяться, ведь все знают, ничего ему за то не сделается.

Ближе и ближе.

И вот звук прекратился, а я чувствую на себе взгляд пытливых и, наверное, злорадных глаз. Жмурюсь, не в силах сдвинуться с места. А он всё смотрит и смотрит.

Хочется закричать!

Что за новый вид пытки? Бей уже! Или что ты там хотел. И вали!

Минута тянется как целый год. И вот он несмело, медленно, будто в кошмарном сне, где не можешь шевелиться быстро, тянет ко мне руку. Я внутренне содрогаюсь, а сердце замирает и парализованной птицей падает вниз, когда прикосновение оказывается аккуратным и даже нежным. Контакт тут же прерывается, но я обнаруживаю, что он успел что-то изменить во мне и нахожу силы поднять голову.

Передо мной сидит девочка.

Смотрит внимательно.

И в её глазах я не вижу ненависти.

Где-то там, где верно и живёт душа, чувствую трепет. Хотя, чего таить, давно не ждал и не верил, что бывают дети иные.

А она всё смотрит.

— Эй! Лидка! Чего там сидишь?

Девчонка быстро оборачивается. Краем глаза успеваю заметить Ваську, стоящего в дверях. Лидка тоже его видит, и глаза её тут же меняются.

Боже, ну зачем он пришёл? Почему толпа так быстро портит одиночек?

В её руке сверкает что-то металлическое и острое.

Поворот.

Полуулыбка.

И я чувствую, как меня пронзает боль.

— Да я так, забежала, — кричит Лидка и выбегает вслед за Васькой.

* * *

Она попала в самое больное место.

Поверить не могу! А я ведь был почти готов признать то, что есть другие. Поверить в искру искренности и бережного интереса, сверкнувшую в её глазах.

Обидно.

Нет, просто больно.

Снова не плачу.

* * *

2255.11.13.

Суббота.

Поздний вечер.

Клуб.

— Больше не могу так, поймите, — я взмолился. – Пока ещё помню свою историю. Каждый день, не прекращая, повторяю и повторяю её наизусть. Мне кажется, я схожу с ума. Уже не знаю, где я, а где вымысел. А сегодня я потерял самую важную часть!

Снова вспомнив Лидку, я готов был закричать.

— Тише, тише, друг. Когда-нибудь это закончится. Просто не возвращайся в школу.

— Хорошо говорить, когда о тебе вовсе забыли! А меня помнят. Как предмет для издевательств помнят!

Да, у меня были друзья. Правда, виделись мы очень редко.

Он смутился:

— Но жизнь моя лишена смысла. Теперь, когда я заперт здесь и никому не нужен.

* * *

На школьном стуле без спинки, прислонённой к огромному, во всю стену, стеллажу с неразличимыми под толстым слоем пыли вещами, стояла треснутая школьная доска. Она была печальна и молчалива, с грустью слушала говорящих на собрании в клубе забытых школьных предметов.

Ластик, который провозгласил свою жизнь бессмысленной, пытался успокоить остальных, но был совершенно неубедителен. Карандаши, транспортиры и прописи что-то бурчали под нос, а иногда выкрикивали предложения убраться из школы вовсе и не прозябать в этой богом забытой библиотеке.

— Она была единственной, кто мог бы понять! – закричала книга, вспоминая Лидку, так больно поранившую её сегодня. – И не решилась! Поступила со мной как все! Лишь бы её не трогали.

Старая доска жалела книгу, которая сегодня была самой отчаянной, несчастной. Несчастной как все, но лишённой надежды. И это делало её почти обречённой.

— Прошу, хотя бы один человек… – прошептала доска так тихо, что её никто не слышал. А громче не могла – голос совсем охрип от старости. – Пусть хотя бы один человек не забывает нас. Жизнь так мимолётна, и мы её почти потеряли. Желающие жить, умираем из-за не желающих помнить.

Похожие статьи:

Рассказы → Я – Справедливость

Рассказы → Второй шанс

Рассказы → Этот мир...

Рассказы → Чудовищная история

Рассказы → Девочка с лицом Ника Кейва