Единорогу виднее
в выпуске 2014/01/27
1.
Каррена стояла на ушах. Представьте себе – Элеонора, дочка сэра Марка Грегори, которую в городе никто иначе как «лядь-Лено» и не называл, вдруг заявила, что возмущена сплетнями, которые кружат вокруг нее, что на самом деле она девственница, и потребовала… суда единорога! Вот так – не больше и не меньше. Вышла среди бела дня на центральную площадь, положила руку на священный пень и провозгласила свои требования. У всех, кто это слышал, в том числе и у дежурного наряда друидов при пне, отвисли челюсти. Однако она была в своем праве: отказать ей друиды не могли. Теперь, в соответствии со старинным поверьем, она должна была, попостившись трое суток, отправиться на закате в рощу друидов, на священную поляну. И там – если, конечно, она и впрямь девственница – на рассвете к ней должен выйти единорог. И то ли прилечь у ног, то ли еще что… Главное, должен появиться и дать себя погладить.
Вот тут-то у отцов-друидов и возник, так сказать, умственный запор. С одной стороны, из манускриптов известно, что ближе, чем на сто шагов к единорогу может подойти или член королевского дома (таковых в Каррене отродясь не было), или девственница. С другой – а как он, единорог этот, выглядит? С одним рогом, понятно. А дальше? Кто-то говорил, что это лошадь с рогом во лбу; кто-то – что он имеет вид льва с рогом, кто-то – ягненка с пресловутым рогом же и хвостом в виде змеи… В одной книге вычитали, что он похож на козла с золотой шерстью. Кто его в глаза когда видел, этого единорога? А главное – откуда у Элеоноры может быть невинность???
Но слово «девственницей» было сказано, отказать ей не могли. Решили – единорогу виднее. А совет друидов, рассредоточившись по кустам в сотне шагов от священной поляны, будет прилежно наблюдать за процессом.
2.
28-летняя Элеонора Грегори была не замужем. Конечно, породниться с сэром Марком мечтал чуть ли не каждый мужчина Каррены. Шутка ли – богатейший ленд-лорд города, ветеран трех последних гномьих войн (это когда возомнившие о себе невесть что бородатые карлики отказались продавать короне руду по установленным ценам, да еще и потребовали автономии), рыцарь и кавалер высшей награды королевства – «Золотой цепи со звездами»! Да и Элеонора, положа руку на сердце, была диво как хороша! Высокая, полногрудая, с копной черных, как смоль, волос и зелеными глазами, горящими, как подсвеченные изнутри изумруды. Только вот слава, тянувшаяся за ней вот уже почти 15 лет…
Короче, поведение доченьки сэра Марка полностью соответствовало препохабнейшей песенке, которую распевали в тавернах менестрели:
«Лежа, стоя, на боку,
В дождик, в вёдро и в пургу,
На болоте, на снегу –
Я могу, могу, могу!»
Девочка родилась «типа недоношенной». «Типа недоношенной» — потому что, как шуршали злые языки, леди Анжела, пока супруг подставлял щит под гномьи топоры где-то в предгорьях и пещерах Хамдана, образ жизни вела отнюдь не монашеский. И получается, что папа зачал доченьку именно в тот день, когда вернулся с войны и шумно праздновал дембель. Да и то недоношенная вышла… К слову – до этого детей у четы Грегори не было 15 лет.
Леди Анжела умерла при родах, так что папочка, к тому времени уже аккурат как 8 месяцев дембельнувшийся, сам взялся за воспитание. Поговаривали, что истинный отец Элеоноры – некий бродяга из равнинных эльфов, которые как раз и отличаются черными кудрями и зелеными глазами; горазды они только на то, чтобы петь, плясать, гадать на базарах, воровать коней да портить девок. А так даром что перворожденные – одно название.
Но – известно: на каждый роток не накинешь платок. Леди Анжела если и блудила, то с превеликим умом и тщательным соблюдением конспирации. А вот доченька…
3.
Впервые Элеонора, так сказать, «вкусила», когда ей было немногим более 13 лет. Проходящий поздним вечером мимо ее спальни папаша отловил вываливающегося из дочкиных апартаментов расхристанного пажа. Свалив его на пол молодецким ударом, он влетел к Элеоноре и обнаружил ее в абсолютно похабном виде на кровати. При виде отца паршивка взвыла – мол, батюшка, он, сукин сын, меня охально изобидел, обесчестил, и залилась слезами. Пажу, не слушая его оправданий («Не виноватый я, она сама первая начала»), тут же отрубили все, что можно и нельзя, причем голову в последнюю очередь…
Дальше – хлеще: через неделю сэр Марк, обходя замок, услышал из спальни дочери подозрительные звуки. Влетев туда с клинком наголо, он обнаружил какое-то странное сплетение тел. Одно из них тут же завизжало: «Насилуют!!!». Другое вскочило и вытянулось по стойке «смирно».
Марк опустил меч… Это был ни кто иной, как его старый боевой товарищ, не раз прикрывавший командира грудью – сквайр Мак-Шеннон, после многих ранений доживавший свой век в замке. Хотел было его сэр Грегори казнить, да призадумался, хотя дочка и поливала ветерана вовсю. А старый солдат молчал, потупясь, только один раз выдавил из себя: «Я просто мимо проходил…» «Ага, — бушевал сэр, — проходил, да и зашел, м-м-мать твою!!!» А потом глянул на верного боевого друга… Вот незадача – в походах тот оставил правую руку, левую ногу и левый же глаз. В таком состоянии насиловать девиц сложно. Да и знал командир его страшную тайну – нечем насиловать-то! Спасибо гномьей арбалетной стреле, начисто снесшей Мак-Шеннону предмет мужской гордости.
Отправил папа Мак-Шеннона в отдаленное имение и задумался. Стал за дочкой приглядывать. И в один прекрасный день, точнее, совершенно не прекрасную ночь снял ее с горничной. Элеонора опять завела арию охально изобиженной проклятой лесбиянкой невинности, но папа не поверил. Отвесил дочке оплеуху и отправил в покои. И загрустил.
Что прикажете делать? Приставить к ней караул гвардейцев? Ага, заставь стаю котов сметану охранять. Окружить бабами? Так ей, зар-р-разе малолетней, похоже, пофиг. Запереть в светелке – так разговоры пойдут; не в обычаях Каррены дочерей запирать. Кстати, разговоры-то уже пошли.
Пошел папа к друидам. Те ему: «Фигня вопрос, приводите, сэр добрый, дочь, на традиционное ночное моление, мы ее отчитаем, травами окурим, гимнами усовестим и все такое прочее, дурь-то подростковая у нее и пройдет!»
Отвел он вечером Элеонору в храм, а утром пришел… Друиды все, как один, глаза прячут, словно от ветра шатаются, те, что постарше, с бородами седыми, и вовсе на ногах не стоят, а дочка аж сияет. Дово-о-ольная!
Сер Грегори не просто загрустил. Люто затосковал. И запил горькую – одна дочь, и та шлюха! А Элеонора, особо не заморачиваясь, чуть ли не в открытую вовсю стала использовать свои природой данные отверстия (некоторые, заметим, совсем не для этой цели предназначенные).
И поползли по Каррене пересуды. И призадумались женихи. В открытую-то никто ничего; рука у папаши, даром, что седой как лунь, тяжелая. А вот втихаря шептались: «Огонь девка! Ей что царь, что псарь, что молодец, что жеребец!» И продолжалось это безобразие аж 15 лет…
4.
Такая вот развеселая девица и потребовала суда единорога. Новость, облетевшая город, многих заставила задуматься. Те, кто не знал достоверно, усомнились: «Зря, выходит, на нее напраслину возводили? Поди, многие к ней подкатывались, да от ворот поворот получали! Вот и оговорили благородную леди». А те, кто знал – и было таких, ой, немало – чесали в затылках: «Заросло, что ли? На кой ей этот балаган-то понадобился? Какого рожна ей единорог-то покажется? Ну, я-то точно знаю!»
А Элеонора Грегори, честно (или не очень честно) попостившись три дня, надела лучшее платье, заплела роскошные черные волосы в скромную девичью косу и на вечерней зорьке в сопровождении роты почетного караула друидов направилась в рощу, на священную поляну.
Друиды, отстав на сотню шагов, совершили ритуал призыва «эксперта по девственности» и засели в кустах, а она, постелив на сырую от росы травку прихваченный из дому плед, устроилась на другом краю поляны, под столетним дубом. Все стали ждать.
5.
Дождались. Лишь только поднялось над горами солнце и в лесу стало более-менее светло, как из чащи раздались странные мурлыкающие звуки. И на поляну выбежал… единорог! Как и было написано в одном из манускриптов, напоминал он скорее не лошадь, а козла, но весь переливался, искрился золотистыми звездочками; как и было написано в другом манускрипте, вместо хвоста у него была змея! Ну, про рог и говорить нечего – наличествовал. Один. Не совсем, правда, прямой, но зато точно посередине лба!
Единорог огляделся и, продолжая издавать мурлыкающие звуки, со всех ног бросился к сидящей Элеоноре. Упав у ее ног, он начал тыкаться мордочкой ей в живот и ниже, словно показывая всем – да, она невинна, это говорю вам я, единорог! А девушка смеялась, гладила сказочное животное, целовала в морду…
Из кустов на другом краю поляны донесся вопль-стон, в котором явственно различалось: «Не может быть!!!» Единорог вскочил, мурлыкнул на прощание и, махнув хвостом, то бишь змеей, скрылся в чаще. Молодые друиды, имевшие значительно более крепкие нервы, в безмолвии подошли к той, кого они еще вчера считали страшной блудницей, и поклонились ей, произнося традиционную формулу признания. Правда, в глазах многих читалось столь ярко выраженное недоумение – мол, фигасе, я же точно знаю, ведь еще неделю назад…
Старых друидов доставили в город методом частичной погрузки. И вместе с ними полетел по Каррене слух-вопль: «Невинна, невинна, невинна-а-а-а!!!» Папа Марк на радостях даже протрезвел.
В ту же ночь десятки женихов стали готовиться к походу в замок сэра Марка Грегори – успеть бы первыми поутру попросить руки леди Элеоноры! Ведь единорог оправдал ее! Зря досужие сплетники языками мололи! А десятки других, плюнув, навсегда разочаровались в учениях друидов – шарлатанство. Да и кое-кто из друидов решил, что называется, расстричься. Во что верить-то, если даже золотой единорог врет, простите за каламбур, как сивый мерин?
А девственная (как выяснилась) Элеонора, которую в Каррене никто иначе как «лядь-Лено» не называл, сидела у окна и грызла сваренные в меду орешки. Орешков был полный карман. Не то, чтобы она их любила, но надо же было как-то убить время! Но чу! В окно стукнул камешек! Элеонора открыла ставни и спустила заранее приготовленную веревку с узлами. Через минуту над подоконником показалась взъерошенная голова мальчишки – ученика аптекаря. «Молод, конечно, всего 15, — думала про себя Элеонора, — зато от него так приятно пахнет травками… Не то, что тот подмастерье на прошлой неделе, от которого разило сырыми кожами!»
6.
Ах, какие козы были у Джексонов! Ах, какую шерсть, мясо, молоко, сыр, творог возила на ярмарки в Каррену миссис Джексон! Ни в самой Каррене, ни на одной из окрестных ферм ни у кого не было таких коз.
Правда, слыли Джексоны странными людьми, нелюдимыми: ферма их была обнесена глухим забором, они редко куда выбирались и вовсе никогда не приглашали соседей в гости. Сам-то мистер Джексон иногда нет-нет да и придет в Каррену, посидит в кабачке за кружкой пива, обменяется с другими фермерами видами на урожай, а жена его только раз-два в год на ярмарки да раз в месяц по лавкам, за всякими нужными мелочами.
Хотя на качество молока и прочих «козьих производных» такое поведение Джексонов не влияло. К тому же жители Каррены твердо придерживались правила: «Джентльмен имеет право на любую придурь, если она не ущемляет права на придурь других джентльменов». Нелюдимые – ну и бог с ними…
Вот и сегодня, наглухо заперев ворота фермы, мистер Джексон, сидя на крыльце, покуривал трубочку. Рядом миссис Джексон, стерев со своего любимца, однорогого козла-мутанта, золотые блестки и отвязав от хвоста-«пупочки» змеиную шкурку, набитую куделью, кормила животное его любимым лакомством – сваренными в меду орешками. Козел, издавая странные мурлыкающие звуки, ласкался к ней.
— Это ж надо, сколько у нас по городам и весям добропорядочных б….й, — глубокомысленно изрек мистер Джексон, вынимая из кармана пухлую пачку писем с заказами на «экспертизу». – Этак нам одного козла на всех шлюх не хватит. Кстати, как там потомство нашего «единорога»?
— Прекрасно, дорогой! Из семерых у трех прорезывается только один рог.
— Наследственный признак, понимаешь! – с умным видом выдал, затягиваясь ароматным дымом, подслушанный у ветеринара термин супруг. – Да, кстати. Пора им, пока молоденькие, языки подрезать, чтобы не позорились.
— Жалко козляточек, — шмыгнула носом миссис Джексон.
— Жалко, конечно. Но согласись, дорогая, мемекающий единорог – это как-то несолидно!
