Дух осени

Филипп

Заканчивалась последняя неделя сентября. Филипп (или Фил, как его звали друзья и одноклассники) перешёл в шестой класс, и, казалось бы, новый учебный год должен был начаться для него легко и привычно, по инерции. Но почему-то — Филипп и сам не догадывался, почему — повторялось всё точно так же, как в прошлом или в позапрошлом году. «Видимо, и правда всё в жизни повторяется», — думал про себя Фил, идя домой с учёбы.

Здание школы, в которой он учился, находилось почти на границе города и пригорода. Около семи лет назад родители Филиппа решили переехать в этот район; и если школа стояла почти на самом краю, то дом их находился точно на самой что ни на есть окраине города. За домом был довольно широкий овраг, а за оврагом начинался лес, углубившись в который совсем немного, можно было встретить разные небольшие постройки, домики и сарайчики. Окна в домиках обычно были наглухо занавешены шторами, закрыты ставнями либо заколочены досками. Фил, конечно, редко здесь гулял, разве что иногда забредал сюда с друзьями. Но всё же Филиппа очень интересовало: кто живёт в этих домиках? А если никто не живёт, то для чего они? Сарайчики выглядели не очень обитаемыми, но всё же они все были выкрашены, а на дверях висели блестящие навесные металлические замки.

От дома, в который переехала семья Филиппа, до школы было примерно полчаса ходу. Но можно было доехать и на специальном автобусе, который курсировал по всему району и собирал детей — тех, что жили в труднодоступных и удалённых от школы местах. Зимой, когда рано темнело и стояли сильные морозы, автобус был просто спасением для всех ребят. «Филиппка! — можно было услышать голос матери хмурым зимним утром. — Давай скорее одевайся, опоздаешь на автобус!» «Да, мам, уже спускаюсь, — отвечал Филипп, сбегая по лестнице в прихожую, в одном носке и в расстёгнутой рубашке. — Бутерброды положи мне, пожалуйста, с собой, я в школе позавтракаю». «Нет, Филипп, поешь здесь! Ты ещё успеваешь, — заботливо отвечала мама. — Если я тебе дам их с собой, они остынут и будут совсем невкусными». И Фил, как всегда второпях, проглатывал пару сытных бутербродов и мчался на автобус. Ведь если не успеть на утренний автобус, то с какой скоростью ни беги, по дворам, сквозь парк, перелезая через заборы — всё равно опоздаешь на первый урок.

 

Самую значительную по протяжённости территорию между домом и школой занимал заброшенный парк. Раньше, ещё каких-нибудь пару десятилетий назад, жизнь здесь была гораздо более насыщенной. Об этом свидетельствовали многочисленные аттракционы, неработающие уже, ржавые, с облупившейся краской, и завитые плющом деревянные постройки непонятного назначения. Постройки эти попадались тут и там, в самых неожиданных местах, и, несмотря на свою приземистость и довольно заурядный вид, напоминали отчего-то самые настоящие средневековые жилища. Дорожек в парке было не так много, а те, что были — почти все узенькие и еле заметные, словно тропинки в лесу, за исключением двух длинных аллей, что проходили сквозь парк в разных направлениях. Они были когда-то широкими, ухоженными, со множеством стоящих по краям скамеек, но сейчас сузились, ощетинились зарослями кустарника, а скамейки намертво вросли в землю.

 

В сентябре темнеет ещё достаточно поздно, и в те дни, когда стояла ясная погода и не было дождя, Филипп ходил в школу через парк. Часто его сопровождал кто-нибудь из друзей: Тимка — его одноклассник, с которым они сидели за одной партой, или Дёмка — хулиган из соседнего двора, который учился в той же школе, но на год старше. Вместе с последним и его большой и разношёрстной компанией Фил часто пропадал во всяких сомнительных местах: на заброшенных стройках, среди развалин старых домов или в лесу за оврагом — чаще всего в поисках каких-нибудь несуществующих, но наверняка где-то спрятанных сокровищ.

Однако в тот день, двадцать восьмого сентября, Фил возвращался со школы один. Тимка простудился и остался дома, а Дёмка, наверное, как всегда убежал с последних уроков и был сейчас где-нибудь далеко отсюда. Фил вышел за школьные ворота, грустно взглянул на своих одноклассников, неторопливо бредущих домой небольшими группками по три-четыре человека. А ему сегодня идти одному через парк — короткое, привычное, но всегда немного пугающее путешествие. До отправления школьного автобуса было ещё далеко — занятия в классе Филиппа закончились сегодня на один урок раньше, и ждать целый час не очень-то хотелось. Так что Фил побрёл знакомой дорогой в сторону парка. Тихие улочки, окружавшие школу, были ему знакомы и в то же время незнакомы: обычно он проходил мимо них по одним и тем же маршрутам и в некоторых двориках, на некоторых переулках никогда ещё не бывал. Улочки были непривычно пустынны; ещё каких-то пару дней назад здесь всюду бегали дети, а взрослые караулили их, сидя на скамейках, читая свои любимые газеты и обсуждая друг с другом последние городские новости. Однако теперь всё замерло. Градусник с утра показывал что-то в районе пяти градусов выше нуля, но продрогший по дороге в школу до мурашек по всему телу Фил и его едва не посиневшие от холода пальцы рук были доказательством того, что, зима, похоже, неуклонно приближалась…

 

Разговор с самим собой

«Это какой же противный, несносный характер надо иметь, чтобы придумать такое время года! — разговорился сам с собой вполголоса Фил, выйдя на небольшую улочку, ведущую к главной аллее парка. Кого именно он имел в виду, Господа Бога, какого-нибудь учёного-метеоролога, он и сам не знал вполне. — И угораздило же меня родиться осенью… Вот возьмём к примеру лето: всё яснее ясного, повсюду жизнь бурлит, всё растёт, цветёт, птицы поют. Люди отдыхают: кто на каникулы уезжает до конца лета, кто — в отпуск на неделю. Вода в озере тёплая, как парное молоко — только и знай что купайся целыми днями. Ага, а вот и парк…» Филипп прошёл под старыми воротами, которые давно уже превратились лишь в напоминание о былой красоте и ухоженности. Он оглянулся назад: дома́, словно замёрзшие пассажиры в тесном тамбуре поезда, сгрудились одной кучей среди продолговатых пустырей, как будто им было одиноко и страшно поодиночке. До сумерек было ещё далеко, но всё же Фил поёжился, входя в чужие владения: как-никак, а природа — она всегда и везде одна, что в тайге, что в заброшенном городском парке. Деревья высоченными мрачными стенами обступили его, и сразу стало темно. Где-то далеко впереди брезжил свет — это была поляна, первое на пути широкое открытое место. Раньше здесь было футбольное поле, о чём напоминали ворота — две нехитрые конструкции из толстых металлических труб, расположенные в разных концах поляны. Правда, сеток на них давно уже не было, и они больше походили на какие-то строительные сооружения, брошенные здесь на произвол судьбы. Однако до этого поля нужно было ещё дойти. А за ним станет ещё темнее, и идти будет ещё страшнее… Чтобы лесная темень была не такой пугающей, Фил продолжал говорить сам с собой, но уже вслух, громким голосом.

«Зима… С зимой в общем-то тоже всё ясно: природа спит, все прячутся по своим домам, спасаясь от холода. Живность разная в спячку впадает или в норах сидит, питается заготовленными с лета припасами. Человеку тоже есть чем себя занять: лыжи, санки, коньки. А снежки? Эге! — Фил вспомнил, как прошлой зимой, которая была особенно снежная, они играли в снежки после занятий. — Это ещё что? Мы ещё городки в сугробах строим, туннели прокладываем, лабиринты…» Его речь прервал хруст ветки, где-то позади. Фил оцепенел и встал как вкопанный. Неужели кто-то за ним идёт? Ему сразу вспомнились все те жуткие истории, которые ему рассказывали Дёмкины друзья: и о страшном одноглазом человеке с бородой, который жил в дупле старого дерева и питался любопытными маленькими детишками; и о девочке, которая много-много лет назад заблудилась где-то в этих краях и до сих пор не может выбраться (а когда встречает кого-нибудь, то просит помочь найти дорогу, но каждый, кто пытается её вывести, сам становится без вести пропавшим). Фил машинально сошёл с тропинки и спрятался за широким стволом какого-то дерева. Он насторожился: не слыхать ли шагов? Но всё было тихо, и, подождав немного, он вышел из укрытия и пошёл дальше: видно, то была просто ветка, упавшая с дерева. Или, быть может, бездомная собака?

Разговор с самим собой продолжился.

«Так, весна… В чём же прелесть весны? Ну конечно! В пробуждении от долгой зимней спячки! Солнце начинает светить ярче, дни становятся всё дольше. Где-то к середине апреля можно уже сбрасывать с себя куртки, шапки, тёплые тяжёлые башмаки. Не очень-то я люблю весну, но… Ещё ведь можно пускать кораблики по появляющимся тут и там ручейкам! А ещё… А ещё скоро последние экзаменационные работы, вот-вот закончится школа, и начнутся летние каникулы!»

Тем временем Фил подошёл уже совсем близко к старому футбольному полю. Тут сейчас не было ни души, хотя обычно — и в это время, и даже раньше — кто-нибудь здесь всегда отдыхал, сидя на скамейках, которые стояли беспорядочно тут и там в дебрях кустарника и высокой травы. Фил напрямик пересёк поле и остановился слева от дальних футбольных ворот, чуть-чуть не дойдя до двух высоченных раскидистых елей — здесь начиналась самая длинная и мрачная дорога. Филипп задумался: он понял, что ни разу не ходил здесь один в такую скверную осеннюю погоду. Летом — другое дело, летом — хоть каждый день! Но что делать? Фил собрался с духом и ступил на дорогу.

В отличие от предыдущей аллеи, здесь, увы, не было видно никакого просвета. Хотя с другой стороны парка этот путь тоже упирался в небольшую полянку, но до неё нужно было ещё идти и идти — дорога была длиннее пройденной раза в два, а то и больше. Филипп, только он начал свой путь, продолжил беседу с самим собой, причём говорил громким и немного хрипловатым голосом (главным образом чтобы ему самому было не так страшно). Он говорил, как бы изображая диалог между самим собой и взрослым человеком. Правда, голос взрослого человека больше походил на голос какого-нибудь простуженного упитанного мальчика.

— Вот осень… Ну что это за время года? Совсем ни то ни сё!

— Осенью красиво! — отвечал простуженный мальчик. — Осенью разноцветные листья: жёлтые, красные, зелёные, коричневые.

— Ну и что? — вступался сам за себя Фил. — Дело ведь не в красоте!

— А в чём?

— Дело в пользе, — рассуждал Филипп. — Ну вот кому нужна эта красота? Разве что художникам, которые её рисуют. А если ты не художник, так что? Сиди да скучай?

— Поэты любят осень… Музыканты любят осень… Осень вдохновляет, — растягивая слова, бубнил голосом простуженного мальчика взрослый. Говорил он так, как говорят учителя в школе, когда диктуют своим ученикам какой-нибудь скучный текст.

— А если я не музыкант и не поэт? Как тогда, а? А вот никак! — Фил уже начинал терять терпение. — Потому что нет ни одного плюса, ни единого весомого аргумента в пользу осени, даже в сравнении с зимой.

Взрослый не нашёлся что ответить, только кашлянул и чуть слышно проговорил: «Эээ…» А Фил, не желая слушать его возражения, продолжал.

— Осень похожа чем-то на весну: так же сыро, дождливо, на улицах грязно и неуютно. Но весною ты чувствуешь, как приближается с каждым днём тепло. Тебя эта сырость и промозглость радует, ведь ты знаешь, что она лишь предвестник лета. А осень? Она — предвестник зимы, предвестник тьмы и холода… Лучше уж сразу уснуть, до самой весны, и проснуться где-нибудь в апреле.

 

Незнакомец в цилиндре

«Это осень…» — произнёс вдруг чей-то голос. Скорее даже не произнёс, а прошептал. Голос прошелестел где-то совсем рядом с ухом Филиппа, однако поблизости никого не было. Фил был так увлечён разговором с самим собой, что не сразу понял, что в него вклинился кто-то третий.

Он уже было решил, что ему просто послышалось, и собрался идти дальше, как вдруг шёпот повторился: «Осень — это ведь не просто время года».

Теперь Филу показалось, будто тот, кто произносил эти слова, стоял прямо за его спиной. Он резко обернулся, но там никого не было. На этот раз Филипп был уверен на все сто, что ему не послышалось — слова прозвучали слишком громко и отчётливо.

— Осенью открываются двери в ту волшебную страну, из которой я прихожу сюда, — продолжал между тем невидимка, пока Филипп соображал, кто же это с ним разговаривает. Шёпот его постепенно переходил в спокойный и неторопливый голос. — И эти двери можно найти в любом лесу, а иногда даже в парке, таком, как этот.

— Кто вы? Где вы? Откуда вы говорите? — наконец посыпались в пустоту вопросы Филиппа. Он глядел на заросли шиповника и других кустарников, откуда, как ему казалось, доносился голос, но никого не смог там разглядеть. Говоривший либо стоял за стволом одного из деревьев, окружавших Фила, либо был настолько мал ростом, что умудрился спрятаться в кустах шиповника. А может быть, он намеренно прятался? Может быть, это тот, кого сто́ит опасаться?

Фил продолжал оборачиваться по сторонам и глядеть во всех направлениях, пока не заметил приближающуюся из глубины леса фигуру. Фил замер. Это явно был мужчина, и по мере того, как он приближался, становились всё лучше различимы особенности его странной наружности. На голове у него была шляпа-цилиндр, какие носили давным-давно (Филипп видел такие только на старых фотокарточках и в книгах). Лица его было не разобрать за клуба́ми дыма, и Фил не сразу заметил, что во рту у незнакомца была курительная трубка, которую тот даже не придерживал рукой. Трубка была блестящая, тёмно-коричневого цвета и с изгибом (по-видимому, деревянная). Костюм его был оттенка охры в едва заметную клетку — и штаны, и плащ-пальто. Шёл незнакомец опираясь о трость, так что, скорее всего, это был пожилой мужчина или даже старик. Когда он был уже совсем близко, Фил заметил, что трость непростая: она была из красного дерева и вся была испещрена какой-то иероглифической тайнописью. Незнакомец был невысок, однако из-за своего странного наряда, длинного плаща-пальто и тонкого вытянутого лица создавалось ощущение, что ростом он выше среднего. Определить его возраст оказалось довольно трудно: у него было лицо старика, хотя морщин видно не было. Седая его борода — узкая, но длинная — доходила почти до пояса. Фил подумал, что, возможно, из-за этой длинной седой бороды у него создалось впечатление, что незнакомец — старик. Глаза его были с прищуром, словно его слепил дневной свет.

— А вообще-то осень ведь даёт ещё ягоды и прочий урожай, — обратился незнакомец к Филиппу, когда расстояние между ними было уже не более двух-трёх метров. — Не слыхал?

— А вы… вы кто? — несколько неуверенно спросил Филипп. Он не хотел выглядеть испуганным, но всё же его голос прозвучал именно так.

— А может пойдём к холму, да я тебе всё там расскажу? — бросил незнакомец как бы невзначай, махнув рукой куда-то в сторону от дорожки. — Только дай я трубочку набью.

И он полез в карман своего пальто, отстегнул пуговицу, и вдруг оттуда вылетела большая, с яркими фиолетово-розовыми крыльями бабочка, однако старика это ничуть не удивило. Филипп же смотрел на него изумлённо; он наблюдал, как тот спокойно, как ни в чём не бывало, достаёт из кармана небольшой чёрный кисет с табаком и набивает свою трубку. «Наверное, учёный-натуралист какой-то, — подумал Фил. — Кто ещё будет бабочек у себя в карманах прятать?» Незнакомец раскурил заново трубку и посмотрел на Филиппа добрым и внимательным взглядом, как обычно смотрят на своих внуков пожилые люди.

— Видишь, тропинка? — спросил он, указывая своей дымящейся трубкой чуть поодаль, туда, где были заросли волчеягодника и росло несколько высоких старых деревьев.

— Тропинка? — удивился Фил. Он знал, что никаких иных дорожек, кроме той, по которой он шёл, тут никогда не было. — Но здесь нет больше никаких тропинок. И что за холм?

— Как это нет тропинок? Были тропинки, всегда были… — старик явно призадумался, видимо засомневавшись в своей правоте, и продолжил раскуривать трубку. — А на холме ты, понятное дело, никогда не был, раз уж ни разу не сворачивал с этой дороги. Да пойдём же, я всё тебе сейчас покажу. И странный незнакомец направился к зарослям волчеягодника.

Фил, конечно же, знал, что нельзя никуда ходить с незнакомыми людьми, особенно подозрительными, но почему-то старик показался ему настолько добрым и безобидным (и даже каким-то чудаковатым), что никаких дурных мыслей у него просто не возникло. «Тем более, — думал про себя Фил, — я этот парк знаю как свои пять пальцев». Таинственная тропа, конечно, немного сбила его с толку, но мало ли кто какие тропинки здесь протаптывает? В конце концов, даже если она есть, эта тропинка, она всё равно рано или поздно куда-нибудь да выведет. Парк всё-таки не лес, тут не заблудишься.

Пройдя буквально метров десять, старик остановился. Когда Фил подошёл поближе, он увидел: кусты в этом месте расступились, обнаружив узенькую, но довольно хорошо утоптанную тропинку. Вся она была усеяна жёлто-красной листвой, и удивлённый Филипп смотрел на неё, не веря собственным глазам.

— Не может быть! — не сдержал он своего удивления. Нагнувшись к земле, Фил начал трогать опавшие листья, лежащие на дорожке, словно желая не только воочию, но и на ощупь убедиться в том, что это не мираж. — Раньше её тут не было.

— Не было? Хм… — незнакомец искренне удивился, но сразу нашёл простое объяснение: — Да, наверное, ты просто не замечал её? Видишь, как она тут спрятана, в зарослях?

— Да нет же… — Филипп был уверен, что не мог не обратить внимание даже на самую незаметную тропинку. — А зимой? Зимой-то я бы её увидел! Зимой деревья голые! И травы нет.

— Хм… — опять задумался старик. — А как бы ты увидел её зимой, когда она под снегом спрятана? Никто же о ней не знает, потому и не ходят, не протаптывают.

Несмотря на то, что в этих словах была доля истины, Филиппа они всё-таки почему-то не убедили. И тем не менее он пошёл следом за незнакомцем, этой таинственной узенькой тропой, ступая по ковру из листьев. Незнакомец по ходу дела успевал ещё работать своей тростью: он то и дело отшвыривал от себя листву, словно хотел что-то под ней найти. «Грибы что ли ищет?» — подумал про себя Фил.

Удивлению Филиппа не было предела, когда совсем скоро они очутились на широкой лужайке. В самом центре её был небольшой холм, вокруг которого и на котором росли крупные красивые клёны. На холм вела узенькая дорожка-лесенка, и когда они её почти преодолели, Фил заметил на вершине длинную скамейку, спрятанную между двух клёнов. На скамейке сидела пара голубей. Клёны сыпали своими крупными багровыми листьями, и всё вокруг было просто умощено этим пёстрым ковром.

— Ну вот и пришли, — сказал незнакомец, подходя к скамейке. — Присаживайся, в ногах правды нет.

Сам он тоже сел, только с другого края, и стал выбивать из трубки остатки табака. Голуби, как только незнакомец начал это делать, встрепенулись и улетели.

— Меня зовут Бальтазар, — сказал он с такой интонацией, словно открывал какую-то тайну. Фил лишь вопросительно поглядел на него. — Можешь обращаться ко мне просто по имени, безо всяких там «господин», «сударь» и прочего. Я — дух осени.

— Кто? — Фил посмотрел на него пристально и с лёгким испугом, как смотрят на людей, которые немного не в себе.

— Дух осени. Я слышал, как ты разговаривал сам с собой. Там, на аллее.

— Эмм… Что вы хотите этим сказать? В каком это смысле — дух осени? — Филипп был в некотором замешательстве, так как совершенно не знал, как себя вести в подобных ситуациях: он ещё ни разу не слышал, чтобы взрослые люди говорили такие странные вещи.

— Ты правда хочешь знать? — Бальтазар с притворным недоверием поглядел на Филиппа.

— Ну да, конечно.

— Я покажу тебе это, но чуть позже, хорошо? А сейчас я хотел бы… — незнакомец сделал паузу и словно задумался о чём-то, глядя на стоящие рядом деревья. — Я хотел бы просто посидеть здесь с тобой и понаблюдать за приметами осени.

Фил плохо себе представлял, что это значит — «понаблюдать за приметами осени», но решил сделать вид, что понял эти слова в полной мере. Он сидел на краю скамейки и смотрел туда же, куда и Бальтазар: на сыпавшие красной и жёлтой листвой клёны. Вдруг один лист, словно по собственной воле, оторвался от своей родной ветки и, кружась, стал лететь в их сторону.

— Смотри, — сказал Бальтазар и указал рукой на приближающийся лист.

У Филиппа возникло такое ощущение, будто Бальтазар сам притягивал его своей рукой, словно ладонь его была магнитом, а лист был сделан из металла. И тут Филипп заметил, что на самом деле это был совсем не кленовый лист, а большая красивая бабочка с жёлто-бардовыми крыльями. Она стала кружить над их головами, а потом приземлилась на плечо Бальтазара.

— Кто это? — спросил Бальтазар. Было непонятно, к кому он обращается — вопрос был задан словно в пустоту.

— Что значит кто? Бабочка!

— Но откуда ей взяться здесь? Сейчас ведь осень.

— Ну да, верно… — Фил совсем забыл, что уже давно не сезон для бабочек. — А откуда было взяться бабочке в вашем кармане, когда мы встретились? Она вылетела оттуда… Может быть это она и есть?

Бальтазар засучил один рукав и поднял руку чуть выше уровня головы ладонью вверх. Бабочка перелетела на ладонь и продолжила смирно там сидеть. Бальтазар отрицательно покачал головой.

— Нет, это не она. И это не бабочка. Это… — он снова сделал паузу и внимательно посмотрел в глаза Филиппа. — Это просто песок.

Как только Бальтазар это произнёс, он очень резко захлопнул ладонь в кулак и задержал на некоторое время. Бабочка должна была как минимум задохнуться там, если не умереть мгновенно, превратившись в лепёшку.

— Зачем? — Фил не смог сдержать своих чувств и вскочил со скамейки. — Зачем вы убили её?

Но Бальтазар был по-прежнему спокоен. Он медленно разжал кулак, и… разноцветный песок, мелкий, как пудра, вихрем взвился над ним и, подхваченный ветром, развеялся в воздухе.

— Ты, наверное, думаешь, что я фокусник, да? — спросил Бальтазар, предвосхищая возгласы удивления. — Но я совсем не фокусник. Это всё она — осень.

 

Осенняя симфония

И тут началось нечто невообразимое. Откуда-то налетел сильный ветер, начал трепать клёны, и над Филиппом и Бальтазаром поднялся целый круговорот из листвы. Листья срывались с деревьев, превращались в больших красивых бабочек и кружили в воздухе. Еле слышный звук хлопающих крыльев постепенно переходил в громкое стрекотание целого оркестра. Затем налетал новый порыв ветра, и бабочки рассыпа́лись в разноцветную песчаную пыль, которая поднималась вверх и улетала прочь вместе с ветром. Высокие сухие травы под порывами ветра тоже начинали шуметь и включались в эту общую осеннюю симфонию. А ветер неистово нападал на них, на кустарники, трепал их, вытряхивал из них семена, высохшие соцветия и переспевшие ягоды.

Сквозь вихри листьев, сухой травы и соцветий, растений и разноцветного песка Фил вдруг ясно различил что-то красное, маячившее совсем недалеко, метрах в пяти от него. Присмотревшись, он понял: это был костёр. Пламя не поднималось слишком высоко, однако Фил вдруг увидел: огонь на самом деле распространялся в ширину и значительно сильнее и быстрее, чем могло показаться сначала. Огонь шёл полосой, описывая вокруг их скамейки ровную окружность радиусом пять-шесть метров. Это горела трава, та самая старая трава, которую буквально только что трепал ветер. Вместе с ней загорелся и кустарник, с которого уже облетела вся листва. Огонь начинал перекидываться на росшие поблизости деревья.

— Бальтазар! — выкрикнул Филипп, и его голос разбился о потоки ветра. — Мы окружены огнём!

— Не беспокойся об этом! Он сейчас погаснет, — спокойным голосом ответил Бальтазар и указал на куст слева от него, который горел особенно ярко. — Лучше смотри внимательнее!

Совсем скоро ветер совершенно утих, а огонь довольно быстро прогорел, оставив на месте растений лишь невысокие холмики золы. Создавалось такое ощущение, что кто-то очень быстро менял декорации: сначала это были фантастические кадры буйства природы, затем — катастрофа, пожар, и вот — совсем постапокалиптическая картина: пустота, всё запорошено пеплом, вместо деревьев, только что сыпавших разноцветной листвой, — лишь обугленные пни.

— Смотри внимательно! — скомандовал Бальтазар, указывая на один из холмиков, и подошёл к нему ближе.

Там что-то шевелилось. Присмотревшись, Фил заметил целую стаю маленьких жучков, которые, словно кроты в поисках пищи, выползали из своих норок. Здесь были и гусеницы: они, наоборот, словно искали какое-нибудь укромное местечко, в котором можно было спрятаться и уснуть. Не успел Фил и глазом моргнуть, как этот пепельный холмик был уже весь покрыт густой зеленью: травами, мхом, побегами каких-то растений. Он осмотрелся: то же самое происходило и вокруг, повсюду. Прошло лишь несколько секунд — и здесь уже цвели цветы, слепя своими пёстрыми лепестками. Ещё столько же — и всё уже было в зарослях дикой малины и крыжовника, трава поднялась настолько, что местами могла скрыть Филиппа с головой. Ещё немного — и на тихом ветру едва заметно заколыхались ветви рябин, осин и молодых берёзок. Ещё через считанные секунды трава вдруг заходила ходуном, и тут же выяснилось, отчего: тысячи прекрасных разноцветных крыльев взметнулись вверх, словно по команде — это были бабочки, которые меньше минуты назад гусеницами ползали среди золы. Филипп смотрел на всё это, не веря собственным глазам.

Вдруг он опомнился и стал искать глазами Бальтазара. Старик стоял всё там же, рядом с холмиком, закрыв глаза и выставив вперёд свои руки. Он словно почувствовал, что Фил на него смотрит, открыл глаза, взглянул на него и спросил:

— Ты ведь хотел увидеть дух осени?

— Да! Это он и есть?

Вместо ответа Бальтазар лишь лукаво улыбнулся и снял свою шляпу-цилиндр. Он не произносил никаких заклинаний и не делал никаких сложных манипуляций и телодвижений (так как не был ни чародеем, ни фокусником). Он просто стоял с вытянутыми руками и держал свой цилиндр вверх ногами так, будто в нём находилось что-то хрупкое или опасное, будто там сидел какой-то дикий необузданный зверь, готовый вот-вот выпрыгнуть. И этот зверь не заставил себя долго ждать: не щадя никого и ничего, из шляпы Бальтазара вновь вырвался тот самый ветер, который лишь несколько минут назад тормошил здесь травы и деревья. Он начал кружить вокруг них, объял собою весь холм, хрупкие, только что выросшие растения, стаи бабочек и других насекомых, начал закручивать это всё неистовым хороводом и в одно мгновение — бах! — исчез вместе со всем этим в чудесном цилиндре Бальтазара. Ни эха, ни раскиданных поломанных веток, ни даже одной-единственной качающейся травинки — ни-че-го! Всё это произошло так быстро, буквально в течение нескольких секунд, и вот — Филипп уже стоял, глядя на Бальтазара и совершенно не понимая: что же всё-таки только что произошло? Был ли это сон? Или чародейство?

— Ни то и ни другое, — ответил Бальтазар, прочитав его мысли. — Это был дух осени. Я — дух осени.

С этими словами он надел свою шляпу и одним движением распахнул пальто. И вот теперь уже Фил был совершенно не уверен в том, что всё это ему не приснилось: под пальто никого не оказалось. То есть там не было человека! Там была лишь груда сухих листьев — жёлтых, красных, ещё зеленоватых, и сиреневых, и коричневых. Новый порыв ветра, сильнее предыдущего, заставил Филиппа зажмуриться, а когда он открыл глаза, то увидел лишь разлетающиеся в разные стороны листья-бабочки — сотни, тысячи пёстрых крыльев стремительно уносили их прочь отсюда.

Фил огляделся. Не было скамейки, не было больших красивых клёнов — лишь невысокий кустарник вокруг. Он спустился, пытаясь отыскать тропинку, по которой пришёл сюда, но никакой тропинки не было. Фил пошёл наугад и вскоре вышел на главную аллею парка. До темноты было ещё далеко, но сумерки уже сгущались. Вскоре Фил вышел из парка, оглянулся, посмотрел на мрачные тёмные стены деревьев и подумал: «А не привиделось ли мне всё это?». Уверенность в том, что это не могло быть просто его фантазией, боролась с чувством привычным и естественным — что такое не может случиться взаправду. Он попытался вспомнить лицо Бальтазара, но не смог. Перед его глазами стояли лишь порхающие листья-бабочки.

Фил шёл по улице по направлению к своему дому. Городские часы, висевшие на одном из зданий, показывали «17:11» — выходит, он шёл по парку всего-то не больше получаса? На каких-то пять-десять минут дольше обычного? И за это короткое время столько всего произошло…

 

* * *
— Мама! — громко позвал Филипп, когда вошёл домой. — Мам, давай сегодня вечером, когда папа вернётся, зажжём свечи и заварим какой-нибудь вкусный чай с ягодами.

— Что это с тобой? — спросила мама удивлённо. Она не могла припомнить со стороны сына каких-либо подобных просьб.

— Да просто настроение такое — осеннее, — ответил Филипп, и в глазах его засверкали разноцветные огоньки, похожие на маленьких бабочек.

 

                                                                                                                                                       г. СПБ, конец октября/начало ноября 2018.

Похожие статьи:

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Обычное дело

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Последний полет ворона