Дроиды. Гелиотроп. Роман. Часть 3. Глава 11

03.11

Уррс унёс Отто с кувырком в зенит, к Гранд Падре, на безобманное поле.
Улетел Гром, взять паузу перед возвращением в Шаманию, продышаться от солёной горечи в жёлтых, целебных цветах Архи-Сада.
Пропала Аномалия-Лун в хитром, как клубок старых меток, как её улыбка, кувырке.
И Белый Дракон Суприори исчез, не проявлялся в покое.
А Суприори остался сидеть на белом камне, жгущем солью голые ладони. Ждал Грома, что ему жёлтые цветы. Айн остался рядом, Айн, не отвечающий на вопросы. «Не уходи...»


В Суприори билась одна человеческая мысль, как улитка грызущая недавно билась в закрытую дверь, с той же бессмысленной, яростной настойчивостью. Он хотел поднять глаза и увидеть голубое небо. «Почему нет?» – думал он. Он и раньше об этом думал. «Солнце, как излучатель, могу допустить, по какой причине, закрыто от нас. Но почему неба нет?» Странный вопрос при очевидном размахе облачных миров, но для технаря правомерный. Ощущая себя лучше в присутствии холодного дроида, Суприори хотел как-то задержать его, заболтать что ли...
– Кто ты? – спросил он, попытку вопроса упростив.
Ответ последовал сразу, куда уж конкретней.
– Я дроид.
«А если до бесконечности повторять?» Ничего на ум не шло.
– Кто ты?
Не прокатило. Айн чуть склонил голову к плечу и вопросительно промолчал.
– Почему мы не видим голубого неба? – задал Суприори единственный занимавший его вопрос.
Счётчик небытия направил строгие глаза вверх и снизошёл ими обратно – до Суприори, до ответа!.. Увы, не ответив...
– Я спрошу...
Здорово. Только на этом всё. Дроид понял человека буквально и актуально. Исчез.
«Это не к спеху...» – успел подумать Суприори. Прогнал, спугнул, молодец. Остался один.
Вечерело.
Он смотрел глазами киборга, ощущением киборга знал, как поднимается вдалеке над морем стена тумана, как готова перекатиться через прибрежные надолбы соляные, каменно-соляные хребты. Знал, что тени пойдут в ней, что спящие тени поднимутся вокруг из солёной земли.
Боялся? Наверное. Отчасти. Какая разница, когда нет возможности улететь. На Мелоди, вспоминал, бывало ещё хуже. Ещё тоскливей.
В полёте – больней, ветер режет, встречный. Бессмысленность, иллюзорность движения обнажается. В полёте хуже всего. Суприори-киборг осознавал, что остаётся на месте, что нет движения, как такового, принципиально нет. И единения нет с драконом...
Либо тени покончат с ним, либо Гром вернётся до ночи.


Сполз с камня на чистую соль, рыхлую, рассыпающуюся как крупный песок. Запустил в неё пятерни до влаги и увидел корень Впечатления, невиданного никем прежде него.
Не зря выход из обрушенного, захоронённого Стриж-Города располагался над Шаманией. Просочилось?.. Притянулось?.. Кто знает, ведь и в океане Свободные Впечатления притягиваются сами по себе до тех пор, пока не обретут исходное состояние, не сольются в связные, существовавшие когда-то. Подобное к подобному.
Не видел, но по замиранию Огненного Круга, по внезапной холодной тоске, Суприори узнал его.


Тайный, мелькавший изредка в каштанах, он никого особо не интересовал среди Шаманийцев, этот недостриж, сверхслуга. Чего глядеть, ни «фьюить!..» по горлу, ни пажеской тайны...
Раскрывшееся перед Суприори Впечатление, без колючей скорлупы сгустившееся до концентрата корня, предъявило «слугу шлюза».
Под шлюзом имеются в виду не вертушки под Стриж-Городом, а понятийный шлюз. Смысловой. Кастовый.
Во Впечатлении словно наяву, напротив незадачливого жулика, морального киборга, будущего шаманийца стоял «вербовщик». Он излучал власть. Излучал обещание власти. Реальней человека, ближе дроида, с призраками каштанов несравнимо, проявилось Впечатление вербовщика стрижей. Грандиозное, подавляющее...
Только не Пажа! «Привет, замшелые байки!..» – подумал когда-то неромантичный, несуеверный Паж, услышав от Докстри, как вербовщика звали... Люцифер всякого их них звали.


Оправданное имя. В амуниции, созданной против гравитации и трения атмосферы, ходящий со скоростью полёта, Вербовщик светился сквозь тонкие «полётные» доспехи, украсившие грудь, бёдра, лоб, предплечья и голени... Плечи, где не было погон стрижей... Он был похож на актёра из труппы внизу, под балконом. Там шумел уличный театр: смех, музыка, бархаты, шелка, перья, меховые боа, апплодисменты...
Над сборищем, над театральной сценой, над площадью Вербовщик светился, знакомым неоново-синим, светлячковым огнём. «Неоновым» его шаманицы называли, прежние названия точней: «крип и ксен». Сквозь латы светился «криптоном, ксеноном» вербовщик, с латами вместе. И глаза светились. Горели тускло, тяжело, будто мутные звёзды сквозь голову, от горизонта ада.
Площадь шумела, труппа срывала овации. Вербовщик смотрел на отбившегося от стаи, обделённого и отвергнутого актёра. И повторял: «Все и каждый... Все и каждый...»
Мертвенная, холодная тоска окатила Суприори и застыла на нём ледяной коркой, как до первого включения Астарты, когда с пика её на Южный Рынок смотрел: «Все. Каждый».
Во Впечатлении губами человека напротив, Суприори повторял общеизвестное прозвище вербовщика. Не Люцифер, нет. «Ксен – чуждый он...» – шептались простые люди, чуждый. «Крипт – скрытый он...» – так называли стрижи. Между этими двумя прозвищами лежало главное, настоящее имя, оно же – подпись и печать.
«Кровью? – усмехнулся когда-то циничный, несуеверный Паж. – Огоньками дроидов договор подписывали?» Нет, достаточно было произнести его главное имя: Люцифер. И поклониться, когда ставит клеймо в основание шеи, схему под завтрашние погоны.
Никакой мистики – имя считалось за договор, голос – за подпись. Отпечаток стопы, ладони тоже подходит. Слово проще всего.


Этот актёр, видимо, не хотел, не планировал переходить из актёрской в стрижиную касту. Чтоб не сломаться и не произнести, он отчаянно, непрерывно шептал общеупотребительное: «Ксен, Ксен... Фобос, Фобос...» И так называли вербовщика, боялись его.
А Люцифер повторял наработанное. Тупо, в упор. Вариации, тонкости – лишнее в его деле. Не его искушение толкнёт в спину, а их готовность искуситься.
Он говорил, он твёрдо обещал, что на следующий же день новый стриж пронесётся над головами всех своих обидчиков. Потому что он прав, они осуждены. Тише, как положено, вкрадчивей клялся, что соль земли – власть. Повторял, что он, Люцифер предлагает ему власть.
Напряжённый как стриж, убедительный как король борцов, из которых вербовщика и выбирали.
Вербовщик излучал жажду той власти, которую предлагал. Он излучал, – Паж без труда понял это, – неутолимое желание самому быть стрижом! Евнух среди них... Через руки Вербовщика проходили сотни людей навстречу с погонами, недоступными ему... Первый светлячок, горящий между человеческим, которое терял, и кибер-стрижиным, в котором ему было отказано. Жуткое состояние.
Производное лжи. Того, кто станет Ксен, Крипт, Люцифер, профессора заведомо выбирали из самых эффектных внешне борцов. Давали резаки, позволяли войти во вкус и под надуманным предлогом отнимали их. «Отработаешь вину, завербуешь стольких-то, получишь назад стрижиные крылья». Этого не происходило никогда, потому что с ходом времени Вербовщик становился всё успешней.


Не в ксеноновом свечении тела под латами, не в словах и не в тоне, свободно преходящем от вкрадчивости к угрозам и обратно, смертная, ледяная тоска заключалась в том, что каждый знал: он не лжёт! Не лжёт! Бери!
Люцифер – вербовщик обиженных. Люцифер – оружие слабых. Люцифер, изнанка дроидского, Дарующий-Силы эпохи стрижей!
Он обещал, он исполнял, он только слегка не договаривал... Едва склонишься перед ним, едва подставишь плечи под клеймо, едва поклонишься «Люцифер...» Сахар и соль земли лягут в твои омертвевшие руки безвкусными навсегда. Сахар не сладкий, соль не солёная. Потому что отныне ты – киборг, киборг, киборг! До последнего заката, до бессмысленной, ночной стрижиной дуэли, освобождающей разом от жизни и от погон.
«Киборг, добро пожаловать!.. Ха! Ха! Ха!..»
Это – ни докстри, ни раздосадованная профессура не поправили: завершив сделку вербовщик смеялся! Гомерическим, рвущимся из утробы демоническим хохотом... Имидж к чёрту. Не мог иначе. Он и сам не понимал, почему. На претензии плевал, но удивлялся, что бессилен сдержаться. Он чувствовал себя отомщённым в этот момент.


Завершив Астарту, Суприори ощутил вот эту конкретно тоску, ледяной туман. Редко бывает, когда течение вынесет ледяное крошево со дна, а бурун подхватит и бросит во всадника, неосторожно снизившегося над морем.
Суприори тогда заключил сделку. Он смирился с ледяной тоской, видя грядущую власть, тоскуя и ужасаясь. Заключил вслух!
– Люцифер Южного Рынка – Астарта... – произнёс он тогда.
Имя, крутящееся в корне Впечатления, поразило его.


Айн появился так же внезапно, как пропал. Строгий силуэт дроида возник внутри очертания вербовщика, внутри его света и шёпота: «Повтори... Произнеси... Как зовут меня, ты же знаешь...»
Дроид перед человеком ровнёшенько возник, как положено, с чётким докладом:
– Не знаю. И никто не знает.
Морок пропал. Суприори вздрогнул и рассмеялся.


Характерный парадокс заключён в ответе высшего дроида-счётчика-небытия. Понимать его надо, как «все знают».
В каждом дроиде второй расы сохранилась память о той необходимой поправке, когда их технологии вынуждены были служить кибер-технологиям, однозначно суицидальным против человеческой природы. Непереносимая ситуация.
Поправка такая...


В легендах самых разных эпох и народов нечисть боится солнечного света, не успев спрятаться, физически разрушается при нём.
Облачные хранилища парили над Отрезанным Городом, над вертушками, над башнями профессорских школ, над Стриж-Городом, отнюдь не заслоняя солнечного света. Его синь и голубизну они не затрагивали. Для кибер-механики каждого следующего поколения таковое положение становилось всё более неудобным.
Солнце попросту – очень сильный и здорово широкоспектровый излучатель, а механика точна, ей не требуется, её портит. Едва подстроишь вилку какую-нибудь отправляющую мозги на запредельную скорость расчётов, отсекая пространственное ориентирование, как утренний час сменился полуденным. Излучение совершенно другое. Над эффектами, привносимыми кибер-вилкой в мозги, случайные зрители от смеха рыдают, кто с вилкой в башке, от ужаса. И опасно, и жутко, и неэффективно. Требуется что-то принципиально поменять.
Профессора думали извернуться похитрей, движимые гордостью и обычным для узких специалистов недоверием к общедоступным, лежащим на поверхности решениям, презрительным недоверием. Но хитрые ходы упирались в глухую стену.
Людям не привыкать пользоваться тем, принцип работы чего для них мистика, устройство секрет, даже настройка – магическое действо. В дроидские времена стократ, повсеместное явление. Ещё до автономных дроидов, проектирование в науке и прикладной механике свелось к запросам для технических дроидов. А уж там они сами между собой выбирали пути решения, обращаясь к заказчику лишь в поворотных точках. Раз, тысячу раз. Суть не меняет, вручную расчёты подобного уровня людям не произвести. Тонкость сборки тоже доступна лишь дроидским моторным, ниже субатомного уровня, манипуляторам. Дроиды не спешили осуществлять расчёты и сборку кибер-механики... Саботажники.


Когда солнце в очередной раз подложило в троянского коня вместо кибер-воинов кибер-свинью, некий профессор стукнул кулаком, постановив:
– Большой, громадный зонтик, и баста!
Но и зонтик-то, достаточный, чтобы закрыть планету от солнца, вручную не сошьёшь. Надо побудить дроидов. Запутать их. Следует учитывать и то, что однажды раскрытый этот зонт должен стать неубираем, иначе какой смысл? Дроиды просекут фишку, на кнопку нажмут, он и сложится.
Тогда было задумано и осуществлено преступление всемирного масштаба. Дроиды, от момента возникновения не помышлявшие о войне с людьми, потерпели в этой односторонней войне сокрушительное, крупное поражение. А нет поражений без контрибуций.


Газовое оружие принадлежало к запрещённому издавна. Слишком просто, слишком без выбора.
Оружие, применённое профессорами, было именно газовым, сплошного действия. Против своих. Против человечества. Им нужны были заложники. Они взяли в заложники человечество целиком.
Не летальный газ, он произвел мутацию...
Видоизменение людей не позволило им пользоваться облачными хранилищами в тогдашнем состоянии. Что означает, и влага связных Впечатлений не усваивалась телами, ни как образы прошлого, ни как влага.
Оперировать мельчайшими дроидами тела профессора не могли, но ломать не строить, испортить смогли запросто. Примитивный модулятор погудел и выдал ядовитую дрянь. Распылённая кибер-механика была настолько мала, что связалась с дроидскими основаниями и не подлежала извлечению, иначе как «пинцетом», вручную. Ни автономными дроидами регенерации, ни техническими, обитающими в теле, она не воспринималась как дефект.
У кого бы из них, старейших дроидов, спросить, разве что у Гелиотропа: поняли они, что произошло? Что случилась не техногенная катастроф, а намеренная провокация? Интересно спросить, но в итоге неважно. Хитрый расчёт профессоров оказался верен, дроиды пошли путём наименьшего сопротивления. Изменения внесли не в людей, а в структуру облачных хранилищ...


Распростёрся повсеместно пасмурный день над ещё не уничтоженными взрывом Морской Звезды, безжизненными континентами, и только Стриж-Городом протыкал его Клыком главной башни, где Томас-докстри сидел за пианино кодировки, ещё далёкий от раскаяния, но уже близкий к помешательству.
С Клыка впервые днём, – многолюдным днём, а не ночью, озарённой карнавальными огнями! – сорвались из широких балконных окон стрижи. «Фьюить!.. Фьюить!..»
Со спины...
В лобовую...
Плечом на горло...
Оборот вокруг резаком...
Едва прикасаясь...
Едва-едва...
«Фьюить!..»
Дать стечь обмякшему телу с указательного пальца...
Рядом атаковавший стриж на указательный резак принял жертву, закрутился до шеи в шею, до смертоносного объятия...
Смерчики смерти уходили в землю. Бульвары пустели. Была паника.
Но вскоре налёты стрижей будут восприниматься, как явление природы. Погодное явление вечно пасмурного неба.


Смеялись они там, в бастионах школ, как смеётся победитель своей силе и удаче? Ужаснулись на миг? Не верится. Они же – профессора, а тут разом столько свеженького материала. В виварий, срочно.
Когда-то единицу яда измеряли в мышах... Одна ядо-мышь, сколько надо, чтоб мышь сдохла. Профессора и Томас-докстри считали в «бульварах» эффективность оружия, сколько сотен метров в толпе на полной скорости прорезал бы, стриж, не замедлившись. Скольким отрезал бы головы.
Исключая киборга-Томаса, о раскаянии профессоров дроидская история умалчивает.


В стрижах осталась рудиментарная тяга к солнцу.
Высота Клыка позволяла его видеть. Тягу сохранила, как ни странно, кибер-механика резаков, плотно объединяемых с телом, и сконструированных прежде кибер-газа. Не как нужное, а как противоположное ей, как сахар шаманийцам, стрижу солнце. Закаты были особым временем, которое стрижу не пропустить. Потому на закатах люди могли гулять по бульварам спокойно. Ночи по-прежнему доступны стрижам, но... После заката тянет разлечься, растечься. Стрижи сделались полностью дневными птицами.
Лишь иногда толкнёт что-то... Стриж сядет резко и смотрит на пятно луны за облаками, на прямоугольник погон или раскрытые сброшенные резаки.
Это ещё не та, далеко не та ночь, в которую он сорвётся вниз, не чужого ища, а свою шею подставляя. Но та уже маячит, близится закат, когда стриж переведёт взгляд с пылающих облаков на собрата и прочитает в его глазах их общую мысль: «Сегодня. Пусть один освободиться, ты или я».
Их дуэль будет в полную мощь.

Похожие статьи:

Рассказы → Обычное дело

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Последний полет ворона