Дроиды. Гелиотроп. Роман. Часть 2. Глава 1

Часть 2
02.01

Тем, что называется сфера услуг, странно, если бы Краснобай оказался обделён.
Всяческие украшательства процветали.
Наблюдая за манипуляциями полудроидов со своей внешностью, непредвзятый зритель из прошлых эпох, хмыкнул бы: данное природой они только портят! Так разве ж это новость?! Когда хочется новизны! Уникальности...
На первом месте по числу признанных баев и обычных мастеров – портные. На заказ деланная одежда.
Не отстают от них «мазилы», «мазики», так грубовато скажут даже про бай-мазилу, выдающегося художника по росписи тела. Уж очень много художников, и труд их кажется лёгким.
Перед гонками на старте оглядят лидера, которому мало показалось традиционных знаков побед, расписанного драконами и облаками: «О, гляди, мазик расстарался!.. Зазнайку – под дождь!» Ещё такой момент, что представления о гармонии у художника, мягко сказать, порой своеобразны... И не всегда попадают в согласие с заказом... Но с другой стороны, представления о времени, требуемом на исполнение, у заказчика вообще не совпадают с реальностью! Не любят полудроиды часами стоять на месте... Так и получается то, что получается.
Украшательства вроде прошивания кожи татуировками нитей, изменения цвета волос, пирсингов, причёсок – отдельным рядом идут по Краснобаю. «Бай-девы» звали их, даже юношей, «бай-дэвы», что-то среднее между девой и джином. Комплимент. Некоторые так искусны, что преображение заказчика тянуло на магию.


Эти ряды – стабильные заказчики Арома-Лато. От занудных бай-мазиков, до танцовщиц, проводящих день тут, а ночи под светом лимонных шаров, которая без платы заплетёт подружке, соседке в косы «ромашковый луг» и «струны грозы» шёлковые добавит, прежде чем вместе – на ночное Мелоди.
Шатры их открытые, бояться нечего, дракона позвать быстро. Полудроиды обожают, когда с ними возятся под пленительный аромат, новый аромат из курительницы с паром, с истекающим Впечатлением воедино! Состоятельные бай-дэвы нанимают и музыканта.


Но многие полудроиды носят глухую одежду. Не редки те, которые закрываются целиком. И, тем не менее, желают что-то особенное. Покрасоваться с кем-то наедине. На каком-то облачном рынке, где известны открытым лицом, другой маской, раскрашенным телом... Каких только мест, ситуаций и традиций не бывает!
Для заказчиков такого типа ставятся глухие, как их одежда, шатры. Но к небу открытые и пустые, чтоб просматривались с первого шага за полог: пирамидки торга нет, нет ловушки. Практически – высокий забор из плотной ткани. Чтоб веселей смотрелся, яркие ткани натягивают между расписных резных столбов. Без клиента держат открытыми на все стороны, часто на два параллельных ряда, заходи, смотри. Зеркало в рост ставят. Мастер на пороге стоит разукрашенный с ног до головы, как соседскими мастерами, – Краснобай, дружащий рынок, – так и согласно профилю своего заведения. Краски, аксессуары разложены на прозрачных лёгких полочках, всё смотри. Напитки и увлажнители в прыскалках и соломках, флаконов, где можно скрыть злую оливку, нет. Если понравилось, рассказывай, чем богат. Когда договорились, пологи закрываются.


Один из таких шатров стоял на пересечении ряда Мазил и смешанного, разных услуг, там же находилась «Голубятня» почтальонов, более чем актуальное заведение для Рынка Мастеров: что есть, что почём, в каком ряду разыскать, проводниками брали. Голубятня на противоположном углу, заметная, двухэтажная, вся в надписях и вывесках, флагах.
Шатёр-забор от подобных не отличался. Размером – в меньшую сторону, соседними чуть зажатый, высотой – чуть выше обычного. Отличался единственным входом, хотя мог бы иметь минимум три.
Но и единственный был закрыт в тот вечер, когда Отто защищал в Арбе вчера приобретённый титул и право носить «кукушкины серьги». Гром летал на медленных драконах под  искристым светом лимонных шаров Мелоди. Уклонялся от планирующих на головы медуз, слушал внезапно загрустивший, задумавшийся рынок и в пытался совместить в уме несовместимое: Мелоди и Шаманию. Совместить не получалось ни в какую. Как сон. Порванная, скомканная ткань пространства. Изредка кто-то заговаривал с ним, Гром не отвечал толком. «Ммм... Угу...» Да кивок неопределённый.
А обоим: и Грому, и Отто было бы небезынтересно, Грому ещё и небесполезно, заглянуть в тот наглухо закрытый шатёр.


Несколько поменялось их взаиморасположение.
Не на одном колене, но на низеньком стульчике перед Чумой, полулежавшим как-то странно на возвышении для клиента, сделанном ступенькой, сидел Паж. На месте бай-дэвы сидел. За спиной Пажа переливалась, на сумрак не рассчитанная, шестигранниками собранная зеркальная ширма. Монолитных больших зеркал мало, они дороги. Чума изо всех сил старался туда не смотреть, и выдёргивался, вырывался из рук Пажа. Пока тот не догадался в чём дело и не разбил ширму одним ударом ноги.
Звон разнёсся по опустевшему, заполняемому туманом рынку. Проходивший мимо голубь Южного Рынка, читавший вытканное названье шатра на ощупь, вздрогнул, как вспорхнул, – быстроногий, – и скрылся скорей к Голубятне, приняв звон на свой счёт.
Название было простое «Ноготки и коготки», не дочитал.
Бай-дэва Калин, Календула, держала его, так обыграв своё имя. Оранжевые резные солнца календул на столбах, поздний вечер превратил в тёмные пятна, сердцевины продолжали светиться, что днём умножало их живую привлекательность. Сквозь туман же они горели как зрачки в широко разнесённых глазах. С учётом того, что врыты по два – впечатление ещё то. Так на ночь они и не рассчитаны, ночью в салоны никто не ходит.
Звон и исчезновение своего отражения в шестигранниках вывели Чуму из тихого отчаянья и забросили в прежнее, острое. Согнувшись в три погибели, на нижнюю приступку сполз, там остался, крюком согнутый.
Отдал руку. Левой виски сжал.
Паж вздохнул и продолжил.


Паж красил ему ногти.
Бум, какой ловят гонщики на Трассе, флакон-шарик с густым красным лаком стоял, не переворачиваясь, как заколдованный. Кисточка была широка, и периодически Паж обтирал его пальцы испачканные лаком. Периодически, потому что наносил много-много слоёв. Синеватые, призрачные, красные под лаком ногти... Упрямое сияние светлячка пробивалось сквозь каждый последующий слой всё глуше, но пробивалось...
Паж был сосредоточен. Упустив, ловил заново руку. Продолжал.
Чума... Он, то ли жаловался, то ли упрекал, то ли бредил... Бормотал одно, думал другое: «Неужели всё кончено?.. Неужели, неужели, неужели?!»
– Паж неужели?! Но в море? Если в море?
Спрашивал, когда ясно, что море – обговоренный со всех сторон невариант.
– Но, Паж, док, док-шамаш, ты же старше меня, объясни!.. Почему?! Почему я?.. Так скоро... Что я сделал не так?! В чём я виноват?! Перед Шамаш? Зачем она?.. Неужели так скоро? Совсем скоро!.. Паж?! Ну, ответь!.. Ответь мне!


Паж отпустил руку и взял другую:
– Ничего не случилось. Ну что ты, а?.. Как девчонка... Смотри, всё нормально. Как было.
– Не нормально! Не! Нормально! Нет!.. Это на полчаса, оно не держится на мне! Ничего не держится, даже одежда! Видишь булавку?
Паж указал на булавку, державшую ворот на плече вместо верхней пуговицы. Коса блестела в темноте под лучами настоящей восковой свечи не целиком, угол лезвия, вышедшего через плотную, ломаной линией простёганную ткань.
– Ко мне, сквозь кожу приколото! Если так не сделать...
– ...что?
Паж глянул исподлобья, не отрываясь от своего занятия, прекрасно зная, что у Чумы это только глюк, навязчивый, как призраки Шамании. Не слетает одежда с него, а подсознательно, кто уже начал светится изнутри, хочет её скинуть.
– Что, что!.. Не держится! Даже волосы!
Вот это была правда, дыбом стоящие, пряди волос поредели, ёжик на голове не рос выше двух миллиметров, будто Чума для Техно Рынка стригся так.
– Ничего, лак будет держаться.


Паж вернулся к покрашенным и подсохшим ногтям. Из-под лохмотьев, из ксивничка на шнурке, достал что-то вроде салфетки, желеобразного лоскута, запахшего Великим Морем. Положил это в широкую пустую чашу для ополаскивания рук и плюнул туда. Чаша наполнилась клубящимся паром, но, словно его прижали, пар сразу осел и пошёл вытекать слоями. Наклонив, так чтоб не на Чуму текло, Паж сказал ему:
– Опусти и подержи, сколько сможешь. Кончики пальцев.
Ухмыльнулся:
– Будет немножко неприятно... Это я тебя, как шаманиец шаманийца, предупредил!
Сделав так, как ему советовали, Чума не продержался ни много, ни мало. Без вскрика, со стеклянными глазами он откинулся на ступеньку сидения и вернулся к реальности, не раньше, чем Паж отставил чашу и накрыл перевёрнутым столиком. Удовлетворённо оглядел красный глянец ногтей. «Ай да работа! Если что, в бай-дэвы пойду, на Краснобае шатёр поставлю!»
– Сильно, – без выражения прокомментировал Чума и сглотнул.
– А то ж! Эксклюзив. Для врагов, веришь, ну, при заварушке, или борзеже чьём-то крайнем, применять не случалось. А по-дружески да, время от времени...
– Док, помоги мне! В море, но не в светлячки!
– Чума, я, и правда, старше. Поверь, в море таких, как ты, я водил и не раз. Не получилось... Ни – разу. Подчёркиваю: ни – одного – раза.
Он помолчал за работой и повысил голос:
– Я сам... Я ныряльщиком стал до Шамаш, понимаете вы? До!.. Живым ещё! Сильным... Ну, невариант! Ну, не плачь ты! Ну, плачь... Руку дай.
– Почему?.. Почему я? Почему так скоро?
Чума вовсе не плакал, он не мог, ему веки казались сожранными изнутри, пеплом засыпанными, когда-то горячим, теперь остывшим, дыхание прерывалось судорожно. Он заглатывал несколько таких вдохов, после мог говорить прерывистой, лающей скороговоркой.


Паж проделал манипуляцию с чашей для его левой руки и, обмакнув кисточку, наклонился к ногам.
– Отдай, я сам.
– Мне не трудно.
– Я сам!
– Околемался что ли? Попробуй. Бывает, Чума, трясучка такая. О сроке не говорит. Ногти говорят, но весьма приблизительно...
Пока шаманиец Чума пытался справиться с руками, ногами, тремором, лаком, шаманиец Паж смотрел в склонённую, широкую спину, в затылок с рассыпанными прядями, рассказывая этому затылку вещи общеизвестные. Снова и снова вслух проговаривались они, в лунном кругу обсуждались. Потому что не просматривалась система, а, следовательно, отсутствовал и вывод. Для кого-то смертельно любопытный, кому-то жизненно важный. Чем каштаны вредят телу полудроида? И отчего в продолжительности жизни шаманийцев имеет место столь огромная, непредсказуемая разница?


Чуму подкосило, – не его ли булавкой-косой, стоит ли мрачные символы выбирать? – внезапно. На игре Против Секундной Стрелки. Как для шаманийца, эта игра для него пустяк.
Поняв, что слишком приближает свой срок, несколько лет назад волевым решением вознамерился он чаще покидать Шаманию, посещать рынки и континент, где без труда присоединился к самой крутой группировке.
Азарт средненький, но лучше, чем ничего. Оно ему как замена вредной привычки – лайт-лайт, как однажды некий ача пил кипяток, пытаясь избавиться от пристрастия! Успешно. Но не за счёт же кипятка! И вот на такой ерунде чуть не срезался. Всегда пробегал, сколько ни назначено кругов, вполглаза глядя, перепрыгивая Секундную Стрелку, как верёвочку легко, уклоняясь от неё, как от нежеланного поцелуя. Ни с того, ни с сего... – поплыло, заплясало, а он уже прыгнул в круг...
Разбойники Секундной Стрелки не заметили! Откуда им знать? Как человек, проглотивший свой первый каштан, который оптимисты зовут «посвящающим», а пессимисты – «пробным», Чума выдал такой неуправляемый, экстатический транс!.. Он владел собой не больше, чем цепочка на острие пирамидки. Его швыряло прочь от стрелки, перебрасывало через неё, распластывало по земле...
Всё закончилось бешеными аплодисментами. Такого парни не видели и сочли за диковинное представление. Пробежали все, никто не попался, однако, кон единогласно достался Чуме, за артистизм и безбашенность. А он был в шоковом состоянии.


Не вышел из него до утра и, лязгая зубами, рассказывал Пажу:
– Док, я был как тряпичная кукла! Как воздушный змей швыряемый ветром! Меня можно было голыми руками брать, а она... Она... Она как будто за ниточки дёргала! Шамаш не дала мне попасться... Она как будто берегла меня... Бережёт... Для себя... Держит... Но я не хочу, Док! Вечность по колено в мутной воде! Я не хочу!
Паж решил зайти с другой стороны:
– Помнишь Шамана? Эх, не знал я, что вы за него латника в Арбу заманивали, вот не знал... Да всё едино, не вышло бы, да и непорядок. Я о чём... Зрительно помнишь?
– Ну.
– Каков? Глыба, махина какая... А ведь он втрое против твоего каштанов наглотался. И ушёл гулять на материк такой же, как пришёл в Шаманию! Не завязать хотел, но вроде как по расписанию появляться. И уйдя, не увял среди борцов. Да, Чума, и ногти не запылали. А Докстри? Он годами наверх не поднимался! Но ослабел лишь теперь. Я не вижу закономерности, Чума. Увижу, смогу помочь. А пока лишь с ногтями... Увы.
– Я не вернусь в Шаманию.
– Вернёшься. Здесь гарантированная смерть, там – неведомая, но жизнь... Плацеб незадолго до конца сказал мне как-то: «Не тех ли Шамаш быстрей забирает, кто ей особенно приглянулся?» И знаешь, смысл не в этих словах, а как он сказал их... У него и глаза светились. А ведь у светлячков не горят только они... Ведь Плацеб-то не упивался Шаманией, он как историк пришёл. Эпоху посмотреть. Запретное, не подчищенное... Но на краю уже: «Шамаш... Шамаш... Я дурак был, Шамаш...» А больше ничего, как заклинило... Дай помогу, утро скоро!
– Как мне отблагодарить тебя, док?
– Не психуй. Не торопи события. И вот ещё что, про Шамана...
 

Похожие статьи:

Рассказы → Обычное дело

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Портрет (Часть 2)