Белое, чёрное

Когда ты под землёй, тебе нет дела: день там, наверху, или ночь. Не хочется знать, выстудила всё вокруг зима, или засыпала ворохом листьев осень. Ты просто лежишь в корзинке, плетёной из сухих корней, с такими же, как ты, и ждёшь. Ждёшь прихода Лучи или Ручи. Или их обоих. Пусть приходят быстрее. А то с крыши опять капает. Капало и над столом, и вон там, возле печной трубы. А змуховое племя умело строить добротные дома. В самое ненастье, в сумрачную пору безлистника, в их домах всегда было сухо и тепло. Но не теперь. Минула пора войн великанов. Тогда текла с потолка красная вода. Луча плакала, вспоминая те дни. Глубокие овраги и язвы до сих пор зияют на месте многих поселений змухов.

-Кому есть дело до змуха? - ворчал на сестру Руча. - Раз их не видно, значит, просто нет. А от твоих слёз скоро дом смоет, - говорил он, подходил к слепой и бережно утирал ей ладонью лицо.

Луча ослепла в самом конце войны, от молнии, ударившей в их дом. Великаны любили молнии и гром. С ними они были ещё величественнее. Последняя молния была самой страшной. После этого всё стихло. Перестала литься красная вода, и стало очень холодно...

  

-Зимы стали лютые, - сказала Луча, остановившись посреди кухни и подняв голову к потолку, - боюсь, как бы Руча не замёрз в дороге. Ступай, Нетающая Льдышка, ему навстречу.

Она достала меня из корзинки, погладила тёплой, пушистой ручкой и заговорила задумчиво:

- Я не знаю, что ты такое. Ты не змух и не великан, не живое и не мёртвое, не доброе и не злое, а на доброе слово отзываешься теплом. Помоги, - тут она переходила на шёпот.

Её быстрый говор перемешивал, тасовал ворох незнакомых слов, сбиваясь на бормотание, а то вдруг произносил некоторые слова напевно. Путники поздние, всадники дикие... воины света, ноги быстрые, руки верные, сердце - непременно доброе, отвага, смелость и верность...

А я всегда ждал этого момента и жадно вслушивался. Что происходило? Что творила со мной она? Как у неё это получалось? Но из гладкой, холодной белизны я вдруг превращался в змуха. Радостно топал ногами в стоптанных кротовьих сапогах, расправлял плечи в латаном, плетёном из коростянки, пончо, отчаянно шлёпал коротким хвостом обо всё, что попадалось. Оглядывался на корзину, в которой остались мои собратья. Я знал, что они завидовали мне. Но сегодня я попал под руку Луче. И это был мой день.

- Я рад, Луча, что ты не выбрала в помощники ухват, как в прошлый раз, - говорил я, радостно улыбаясь, ощупывая длинный нож за голенищем, проверяя нож за пазухой и короткий меч на поясе, - об одном хочу спросить...

- Поспеши, - Луча, слепо обратив лицо в мою сторону, сделала шаг и повернула сильно вправо, огибая по памяти стол, проводя ладонью по краю.

- Почему ты называешь меня не мёртвое? Если не живое, значит, мёртвое.

Блёклые глаза слепой смотрели мимо меня.

- Ты видел, что получилось из ухвата? - торопливо отвечала она, скривив недоумённо губы. - Почему-почему?! Из тебя получается живой змух, а из ухвата ходячий мёртвый змух, - Луча пожала раздражённо плечами, - из тебя всё получится, ты не живой, не мёртвый. Что тут непонятного?! - она злилась, рукой провела по столу, схватила ложку и бросила в меня: - Торопись, болтун! Иначе, быть тебе меченым, - гневно крикнула она, - я не шучу, и не гляди, что я добрая.

Она говорила и шла к двери. Я улыбался и шёл за ней. Меченым она обещала сделать меня уже не первый раз, чтобы откладывать в сторону, если попадусь под руку вновь. Но Луча - добрая, она всегда старается взять из нас первого попавшегося, понимая, что всем хочется побыть на воле. Когда же я предложил брать нас каждого по порядку, она страшно рассердилась - порядок Луча не любила. Воля для змуха - прежде всего. К тому же, судьба.

- Судьба знает, кому идти сегодня! Порядок! Это великаны всё порядки устанавливали, и видишь, к чему их это привело?! - шумела она.

- В отхожем месте порядок нужен, когда штаны снимаешь, - заржал тогда Руча, хрюкнув от удовольствия, - чтобы в штаны не наделать, значит! А в нашем деле отец - случай, а воля - мать родная.

Руча был охотником на кротов и на неприятности, как он это сам называл. Толстые и жирные, слепые и с передними лапами-лопатами со змухову голову, кроты могли оказаться опасным противником.

Если такой встретится тебе в норе, цепляйся за корни растений, лети над его головой, приземляйся на его спину и поспеши убраться и оттуда, пока он тебя не расплющил жирной спиной о потолок. И радуйся, если всё обошлось. Нет, можно, конечно, подумать, что ты крутой и всадить при встрече меч ему в глаз. Только туша крота будет ещё нестись вперёд по узкому ходу и размажет тебя по полу.

Однако убивали кротов змухи неохотно, и говорят, раньше такого обычая не водилось. Мяса змухи не ели, питались кореньями, плодами и листьями. И только в лютую бесконечную нынешнюю зиму, которая тянулась вот уже третий круг, так повелось.

Поэтому охота на крота - занятие артельное. Рыльники роют ниши в стенах норы, загонщики заманивают и тревожат слепыша ударами тяжёлых бит по стенам. Кольщики прячутся в нишах и наносят удар за ударом по несущемуся в гневе слепышу. Нора узка, и слепышу не развернуться и не ответить своему убийце. Но если это ему удалось, считай, ты отправился на свидание с духами предков и убитых тобой слепышей. Но змух не печалится по этому поводу. Ведь там он и крот будут друзьями. Потому что каждый раз, убив животное, Руча и всякий другой змух опускались на колени и говорили:

- Прости меня, слепыш, но мы должны кормить детей, сшить им боты и одёжу, потому что зимы стали лютые. Но ты ведь и сам знаешь, друг...

Руча говорил долго, дольше других загонщиков, касался ладонями ещё тёплых боков зверя и шептал:

- Попроси у неведомого за меня тепла нашей земле. Чтобы не умирали кроты и змухи, птицы и всякие другие твари от стужи, а росли деревья и цветы, корни которых ещё живут в земле. Тогда я натрепал бы из коростянки волокон, а Луча связала бы мне пончо. Натряс бы зёрен из колоса и натолок бы каши. Скажи им, слепыш, и прости меня. А я, как приду в неведомое, сразу отыщу тебя, и мы посидим-поговорим о том, о сём и попьём бродилки за здоровье наших детей...

  

Я шёл уже долго по длинному спуску к подземному озеру. Ноги приятно пружинили по утоптанной тропе. Я рад был бы пойти и в другую сторону, да только Луча путь указала, и свернуть с него мне было не по силам. "И вот ведь, - мрачно думал я, - в этом она полагаться на случай не хочет!"

Кротовыми норами, оставленными слепышами давно, земля была изрыта далеко вокруг. И Руча с артельщиками, конечно, в одной из них. Был. Теперь-то он сидит где-нибудь в таверне и гнусаво распевает змуховые песни.

Нашёл я его в "Битюге". "Битюга", низенькая и неказистая, стояла на самом обрыве. Кротовая нора здесь вырывалась в большую пещеру. Стены пещеры светились, и в этом призрачном полумраке едва виднелась матово блестевшая поверхность огромного озера, терявшегося своим дальним краем в непроглядной тьме. Гулкая тишина нарушалась звуком срывающихся сверху капель. Они шлёпались в воду. Звук раскатывался далеко и стихал где-то в глубине пещеры. Белые, сверкающие скалы-зубы древнего существа, так и не сомкнувшего пасть в последнем боевом рёве, усеяли берег. Они свисали с потолка пещеры-зева и росли снизу. Эти зубы-скалы сверкали в сумеречном свете стен, блики отражались в воде и рассыпались брызгами, будто существо жило какой-то своей жизнью в неведомом.

Масляный фонарь висел над входом в "Битюгу". Посреди озера виднелась одинокая скорлупка лодки. Рыбачили змухи тоже не охотно. Не любили они мясо. И, только отказавшись подниматься наверх, они стали ловить сонных подземных рыб. Но прощения у них не просили.

"Холодные они, им всё равно", - говорил Руча.

Рыбы в подземном озере водились медлительные и слепые. Они не боялись змухов, и брать их можно было руками. После того, как кинул в воду затравку, резаную рыбью мелочь или горсть мокриц, рыбы медленно собирались вокруг лодки.

"Битюга" внутри ничем не отличалась от "Каменюки" или "Глиняной пятки". Полутёмный зал с чадящими сальными свечами, каменные столы и сидения. По развешанным по стенам жаровням, сковородам и ковшам плавали тусклые отсветы. Змухов набилось много. Кому не хватало сидений, катили себе голыши с берега. А к утру слуга, старый Пчул, выкатит их с руганью обратно.

Руча сидел в самом углу, у стола, за которым было на удивление тихо. Змухов здесь собралось больше всего. Кто стоял, кто сидел на корточках. На столе много чашек с бродилкой и мисок с остатками каши из кореньев и с каменным сыром. От бродилки шёл кислый дух на всю таверну, а от каши - горечь от репейного масла. Зелёные бутыли с запасом его и бродилки - главная гордость хозяина "Битюги". Ими уставлены все полки за его спиной.

Бродилку я пробовал и выпил бы сейчас с удовольствием, а вот, отведав как-то сгоряча кашу, дал себе слово больше этого не делать, даже если буду очень голодным. Жизнь моя в этом теле короткая, можно и потерпеть. А в корзине лежать можно очень даже неплохо и на пустой желудок. К тому же я не знал, как это быть голодным или сытым. Белые и чёрные прямоугольники, или Нетающие Льдышки и Чёрные Камни, как называла нас Луча. Только и всего. Не было у меня ни рук, ни ног, ни сердца. Белый, гладкий, ровный. И странное иногда происходило внутри. Странное, как будто я слышу то, что не слышу здесь уже давно. И мне очень хочется услышать это вновь. Хотел бы я знать, что я такое...

  - Не верю! - воскликнул Руча в этот момент, ему завторили ещё несколько змухов и качали недоверчиво головами. - Где ты его встретил? Здесь везде хожено-перехожено.

   Я стал прислушиваться. Подошёл ближе, на меня оглянулись, не признали, но подвинулись, и я боком втиснулся в тесный первый ряд. Крепко пахло бродилкой и каменным сыром. Говорил змух, сидевший на полу, на расстеленном пончо, широко расставив ноги в пыльных штанах и дырявых ботах. Он устало привалился к стене, держал тарелку с кашей перед собой. Куски густой каши, политой зелёным маслом, остыли и выглядели чем-то из несъедобного мира. Но желудок мой всё-таки сдавленно взвыл.

- Я встретил его в угольной пещере, - вяло воспротивился рассказчик и отмахнулся: - Можете мне не верить. И он там не один.

- Это далеко, - один старый змух прицокнул языком, - может, и не врёшь.

- Не один? - Руча, вытянув шею, удивлённо смотрел на рассказчика. - Говорили, что наверху никого не осталось.

- Не знаю, в угольных пещерах великанов много.

- И какие они? Говорят, злые?

- Нам какое дело, злые они или нет, в кротовые норы им не пройти, а стало быть, и до нас не добраться.

- Это да, - протянул Руча, - но великаны хитры. Старики говорят, вот и Несча подтвердит, что по дну озера есть выход к дальним угольям. Никто не ведает, большой он или малый этот выход, пройдёт там великан или нет. Да и сами копи бесконечны, они тянутся и у нас над головами. Великанам, конечно, не придёт в голову пойти так далеко. Мне даже жаль их. Откуда они там взялись?

- Взялись! Почему ты решил, что они там недавно? - повернулся к нему Солча, друг Ручи, вместе они убили не одного слепыша и выпили не одну чарку бродилки. Солча короткими крепкими руками крутил нож, бросал его в высохшую шляпку гриба на стене, рядом, и выдёргивал. Он покачал головой: - Да и какое нам до них дело?! Они на змуха никогда внимания не обращали. Встретишься с таким нос к носу, а он рукой перед своим носом крутит-крутит...

- Крестится, - усмехнулся сидевший на полу змух, - богов своих призывает. Испугался.

- Ишь, ты, великан испугался! - заржал Солча, откинув голову и защёлкав хвостом.

- А меня всё домовым называл, я у него одно время жил, - улыбнулся Руча, - и блюдце с молоком ставил. И каждый раз о чём-нибудь просил. Я иногда пойму, а иногда не разберу его бормотаний. Ну, пригляжу за домом и за дитём, что мне трудно, что ли. Словно бы у нас с ним договор негласный. Молоко у них вкусное. А потом я великана этого прямо возненавидел, когда он корову, что ему молоко давала, прирезал. Потом мясо её и кусками развешивал, и дымом окуривал, и в её же кишки мясо набивал... тьфу! Долго я к нему после того не выходил, а потом простил. Не ведают они, что творят. Скажи, Несча?

Старик, сидевший напротив, кивнул:

- Что возьмёшь, тем заплатишь.

- Во! - Руча поднял многозначительно палец.

- Звери, - змух напротив с отвращением отодвинул кашу, - а ты ещё их жалеешь, вот пусть и сидят там, в этих угольных пещерах. Подальше от нас.

- Да ведь воды там нет. На всю округу только одно озеро и есть, наше, как им без воды-то, - возразил Руча, его подвижное лицо помрачнело: - Дети у них славные, они меньше росточком и нас не боятся.

- А мне нравились их башни, - задумчиво проговорил стоявший рядом со мной змух, - я забирался на самый верх и сидел, свесив ноги. Великаны оттуда кажутся ма-а-аленькими. Такими, как мы. Но я приходил туда не для того, чтобы глазеть на великанов. Из окна верхнего этажа одной башни часто слышалась музыка.

- Я в их городищах редко бывал, - протянул с сожалением Руча, - но музыку их слышал.

Он раскинул широко руки и вдруг, растопырив короткие пальцы, принялся делать ими какие-то бегающие пассы. При этом он вскидывал вдруг голову и сдвигал сурово лохматые брови.

- Пианино, - провозгласил он и уже в который раз встретился глазами со мной.

- Ха, Нетающая Льдышка, а я давно узнал тебя! - рассмеялся он, хитро щурясь, как кот, и, видя моё удивление, щёлкнул от удовольствия хвостом.

Все стали оборачиваться на меня. Кто-то даже поднёс оплывший огарок в глиняной миске к лицу. Я отшатнулся.

- Тоже из мира великанов, но не великан, никак не пойму, что он такое, - важно рассуждал Руча, кивая на меня и сыто икая, - я его и его братьев подобрал далеко отсюда. Валялись словно выпавшие в раз зубы великана. По одному их перетаскивал. Тяжелы. Все, как были, перенёс. А теперь вот думаю, зачем они мне сдались. Но помощники из них хорошие. Только надо их отучить за мной ходить, - хохотнул Руча, - иди, поешь каши.

Я замотал головой, рассмеялся и показал глазами на чарку с бродилкой. Руча захохотал, подмигнул понимающе и кивнул на кувшин:

- Наливай, пока Лучи нет... - и тут же осёкся и произнёс озадаченно: - а я ведь знаю, кто ты... кто все вы из корзины! Луча сложила их в корзину, и всё время меня спрашивает, ты узнал, что это такое? Когда же ты узнаешь? А я вот только сейчас и понял. Луча ведь их уменьшила, говорила, в корзину не входят...

- Ну! Что же это такое?! Говори, не тяни, - Солча ехидно смотрел на него. - Не мёртвое, не живое. Сам знаю, что живого змуха из камня не сделаешь. А этот как живой. Так что это такое? Нет ничего такого у великанов, и быть не может!

Руча же молчал и усмехался, качал головой, будто не верил сам себе. Налил мне в чашку бродилки.

- И ведь что интересно, почему не мёртвое?! - воскликнул он. - Ты сам-то помнишь, хоть что-то, штуковина ты бездушная? А?

Я пил кислую и бьющую в нос пузырьками бродилку и молчал. Далось тебе, что я такое. Какое есть.

- Что молчишь? Ну, хоть что-то?

Вот привязался. Я вздохнул.

- Музыку помню.

- Вот, - довольно разулыбался Руча.

Шум у входа заставил его замолчать.

Змухи повскакивали с мест. Кто-то истошно кричал у двери. Ему закричали в ответ, заулюлюкали. Поднялся гвалт, попадала посуда и разбилась.

- Не может быть! Слышали?!

- Великан в озере!!

- Что?!

- Великан в озере! - кричал змух мокрый с головы до ног, размахивал руками. - Волна поднялась - вот такая, когда он появился вдруг! Как вынырнул вверх, взревел, воздух ртом хватая! Глазищи бешеные! Крутит ими! Я думал сейчас меня и проглотит! Лодку едва удержал на плаву!

Ага, как же... он тебя и не заметил, наверное... А змухи потянулись к кричавшему. К окнам бросились. Кто взбудоражено забрасывал вестника вопросами, кто слушал молчаливо и мрачно.

- Значит, есть-таки проход в озере, - с тревогой качал головой Руча, стоявший рядом со мной, - плохо дело. Я думал, они без воды, а может так статься, что это у нас озеро отберут. Посторонись, брат, - сказал он тихо рыбаку, - проходи, тебе обогреться нужно.

Руча обошёл его и открыл дверь. Все умолкли. Потянуло холодом от воды. С обрыва в мертвенном свете стен пещеры было видно, как гладь озера морщится, идёт тяжёлой свинцовой рябью. В центре ряби шевелилось что-то большое. Голова. Человек, да. И сразу озеро становилось незначительным. Малым, словно берега его сдвинулись вдруг или оно усохло. Так велик казался человек, после того, как ты привык видеть перед собой только змухов.

- Человек, - сказал я, выйдя следом за Ручей.

- Великан, - протянул Солча сзади и коротко добавил: - убить его нужно.

- Прав Солча! Чтобы другие не пришли следом!

- Точно! А проход обвалить, - переговаривались за спиной толпящиеся змухи.

Из "Битюги" понемногу вышли все и мрачно следили за приближающимся человеком.

Он плыл медленно, то выныривая высоко и фыркая, то погружаясь почти с головой.

- Нравится ему что ли? - тихо проговорил кто-то в толпе. - Ишь... плещется.

Я видел, как Руча переглянулся с Солчей, с ещё одним его старым другом улыбчивым Филной. Появились бухты толстых крепких верёвок.

- Я зайду с десятком справа, ты обходи сзади, на случай, если не удастся, и он нас повалит. Зверюга здоровый. Это тебе не слепыша завалить. Заморочить его, конечно, заморочим, но... великаны - они не всегда нашему мороку податливы, - Солча говорил быстро и тихо, будто человек в воде мог его услышать. - Твой-то живой-неживой с нами, Руча?

Десятки глаз обратились на меня. А я не знал, с ними или не с ними. Убивать человека я не хотел. Музыка его звучала во мне. Разная. Простая и не простая. Я знал его музыку и не знал зла, которое принёс человек.

- Не надо убивать его, - проговорил я вместо Ручи, видя, что он медлит.

- О! - воскликнул Солча. - Неживой прав, надо дать убить себя!

- Подожди, Солча, - поморщился Руча, - мы его свяжем. Крепко свяжем. А потом всем миром решим. Вода им нужна. Что же ты дашь воды своим детям, а его детей пошлёшь на смерть? А как ты там, - Руча кивнул в неведомое, - с ними разговаривать будешь? Скажешь, твои дети лучше или ещё что придумаешь? Нет, убивать не будем.

- С чего ты взял, что там есть дети?! - взвился Солча.

- Там есть дети, - тихо вставил змух, который принёс весть о великанах.

А человек шёл уже по отмели. Вода стекала с шумом по нему ручьями. Он стал резко размахивать руками, со свистом разрезая ими стоялый пещерный воздух, чтобы согреться. Пар шёл от него. Мокрая одежда облепила тело. Человек казался огромным и страшным, а заросшее чёрным волосом лицо - странно счастливым.

Я смотрел на лица змухов и читал на них приговор. Руча был задумчив и мрачен. Солча ворчал что-то себе под нос. Но ругаться и спорить уже времени не осталось. Он повёл вправо десяток змухов. Старик Несча качал головой и шептал:

- Зачем ты сюда пришёл? Зачем? Неразумное создание. Везде вы лезете, до всего-то вам есть дело...

- Он подведёт нас, помяни моё слово, - проговорил быстро напоследок Солча, указывая Руче на меня, - сними с него чары, Руча, лучше по-хорошему.

Руча посмотрел на меня. И я стал, как был. Шлёпнулся под ноги Руче, даже не успев вякнуть. Да и что с такого взять, не живое, не мёртвое. Руча взял меня, шепнул заклятие-наказ:

- Буду ранен, стань прежним, как Луча сотворила... - мрачно усмехнулся: - Зато жив останешься.

И закинул меня подальше, до самых зубов-скал.

Видно мне было плохо, да я не очень хотел и смотреть. И что тут смотреть - как два десятка клопов слона уложить и связать пытаются, и гибнут?..

  

Человек, шедший босиком по каменистому берегу, не мог видеть, что ему грозит опасность. Он шёл и с видимым удовольствием загребал пальцами ног мелкую гальку пополам с глинистым песком. Проводил рукой по лицу и стряхивал капли воды. Мне даже казалось, что он улыбается. Он поднялся на обрыв, который для него был едва заметным пригорком, и сел, облокотившись о колени.

"Битюга" оказалась у него за спиной. Но что для человека куча щепок под истлевшей давно соломой?

И только тут я заметил, что змухов больше не вижу. Неясные тени у белых скал мешали рассмотреть, что там происходит. Я проклинал своё убогое неподвижное существование, когда вдруг в небо поднялась птица. С длинным, пронзительным криком она принялась кружить над поверхностью озера. Огромная, размахом крыльев она не уступала размаху рук человека, вскочившего теперь и с изумлением следившего за ней. Птица лохматыми лапами, то едва касалась воды, то бороздила по ней и хватала мощным клювом воду. Подцепила качавшуюся у берега лодку и с размаху бросила и расколола её о зуб-скалу.

Человек закрыл лицо от обрушившихся на него обломков, тогда птица налетела на него и с воплем заметалась вокруг, цепляя то когтями, то крючковатым клювом. Человек, закрывшись руками, уворачивался и отбивался локтями. Пытался схватить.

Появилась ещё одна птица. И ещё одна. И ещё. Они вылетали, встряхиваясь и взъерошиваясь. С криками носились вокруг. Толкаясь и налетая друг на друга, принялись рвать человека. Клочья окровавленной одежды, перья, пух летали в сумрачном холодном воздухе...

Из "Битюги" в окна смотрели старики змухи и что-то кричали, тыкали пальцами в стекло и качали сокрушённо головами.

Человек повернулся и бросился бежать.

Наступил на "Битюгу".

Стало тихо. Лишь скрипела галька под ногами бегущего человека. Даже кажется, густой затхлый воздух стал ещё гуще и тягучее.

Птицы молча с остервенением, какого не было прежде, ринулись на человека. Ничего не понимая, тот закрыл голову и бросился к воде. В два прыжка миновав мелководье, уворачиваясь от когтей, клювов и крыльев, поплыл. Поднялся высоко, глубоко вдохнул и нырнул.

Одна из птиц пронзительно вскрикнула и последовала за ним. Вошла в воду без всплеска. С громким всхлипыванием-вздохом вынырнула и поднялась на дыбы, на глазах деформируясь, меняясь. Грубые наросты, головы и плавники выпирали горбами. Мелькнуло лицо Солчи, решительное, с сомкнутыми зло губами, и исказилось яростью и болью. Длинное тело древней амфибии взлетело вверх, тускло блеснув мокрой серой тушей. Вой птиц разнёсся, многократным эхом отскакивая от стен пещеры. Амфибия нырнула, войдя в воду, как нож в масло. Круги высоких волн пошли в стороны. Добежали до берега, зашуршали прибоем.

Змухи-птицы потерянно кружили над водой. Кричали и летали то к скалам, теряющимся там, в вековой темноте, то к раздавленной и не подававшей признаков жизни "Битюге". То возвращались и опять кружили.

Одна из птиц опустилась на камни и побежала к таверне торопливо, неуклюже переваливаясь на коротких лапах. Ноги её на ходу вытягивались, крылья ещё ненужно волоклись по камням, а руки в отчаянии провели по лицу. Руча. С горечью мотая головой, не желая верить в то, что видит перед собой, он принялся разбирать бурые клочья соломы и брёвен.

Послышался всплеск и свистящий шумный вдох, но уже из темноты, от самых скал, Которые никогда не видать, - как называют их змухи.

Опять всплеск, ещё. Долетел вскрик, отчаянный и гулкий. И дикий визг зашёлся в ярости. Что-то огромное ворочалось там, в темноте. Влажно хлюпало и всхрапывало. Погружалось и опять вылетало с силой на поверхность...

И вдруг всё стихло.

Прошло несколько мгновений. Птицы-змухи вытянули тощие шеи в сторону озера и сидели на камнях, не шелохнувшись. Как изваяния.

- Жив! - вдруг крикнул Руча. - Пчул жив!

На ходу сбрасывая личины, змухи радостно зашумели. Побежали к раздавленной таверне. Мне было хорошо видно отсюда, как они вытащили Пчула. Потом Несчу... И ещё двоих, которые были мертвы.

Гладь озера выгнулась, разорвалась надвое, и огромный вал воды с шумом обрушился вниз с тела амфибии, победно взлетевшей к своду пещеры. Чудовище изогнулось и разинуло зубастую пасть. Оглушительный визг слился с нестройными победными криками змухов. Одни потрясали кулаками, другие растерянно стояли над телами погибших друзей.

Руча устало покачал головой. И пошёл прочь от берега. Ко мне. Оставив позади Солчу, который уже выбрался на берег.

Нашёл меня. Поднял и сказал:

- Стань не живое живым, как Луча сказала.

А мне впервые не хотелось быть живым. И музыка больше во мне не звучала. Мне хотелось лежать в корзине. Рядом с такими, как я. Слушать треск огня в печи и тихий голос Лучи. И видеть её лицо...

А Руча тяжёлым взглядом изучал меня. Ждал, пока я вылуплюсь из своей холодной и такой неожиданно желанной для меня сейчас белизны.

- Ты сегодня больше змух, чем мы все. Только ты пожалел живое. Отныне и ты навсегда будешь живым.

Я молчал. Вытянувшись вровень с Ручей и глядя на него, думал, что долгое, тягучее время, проведённое под одной крышей, не одна охота, удивительные истории, рассказанные в длинные скучные ничегонеделанья, как Руча называл их... они не могли пройти даром. И я, ещё слыша странную мелодию откуда-то издалека, шёл уже давно в змуховое неведомое. Но...

- Я всего лишь не мёртвое, Руча. И не мне судить вас. Он привёл бы сюда других. И никто не знает, захотели ли бы люди заметить вас...

А у нас за спиной змухи с ликованием окружили Солчу. Тот сидел на берегу и рассказывал, то отчаянно взмахивая руками, то затихая, и жестокость проступала на его обычно улыбчивом лице. Одежда курилась паром в холодном воздухе пещеры. Мокрые длинные волосы скатались колтуном, губы посинели от холода, но довольное лицо его светилось победой.

Когда Руча растолкал всех, подошёл к нему, Солча настороженно замолчал и встал. А Руча стукнул друга кулаком по плечу и очень серьёзно сказал:

- Ты великий воин, Солча. Ты победил великана, - взял руку Солчи и приложил её к своей груди, туда, где сердце. - Я горжусь тобой, брат.

- Спасибо, брат, - ответил Солча и покачал головой: - Я думал, что ты недоволен, что я убил его.

Они обнялись.

- Он ведь как слепыш, Солча, - тихо проговорил Руча, - как слепыш. Жаль его...

  

Погибших похоронили в Печальной норе. Этот заброшенный кротовий ход тянулся далеко, петляя замысловатыми переходами и упираясь в скалу. Все бока его изрыты нишами, где вечным сном спали змухи. Но змухи жили подолгу, самому старому из них около четырёх сот лет, насколько я сумел посчитать, расспрашивая однажды Ручу. Поэтому умирали они редко, если только от ран...

  

Луча вышла задолго до того, как мы подошли к дому. Она замёрзла и куталась в старенькое вязаное пончо из выцветшей, когда-то зелёной, пряжи. Луча провела рукой по волосам, убирая рассыпавшиеся пряди за спину, обошла далеко мшистый валун у тропы, шагнув к нам, едва мы увидели её. И стояла теперь, вытянувшись как струнка. Глаза её были обращены к нам. Тоненькая, маленькая. А мне вдруг подумалось, что весь вечер я ждал минуты, когда опять увижу её.

- Ты не один, - проговорила она, с тревогой проведя ладонью по лицу брата, - Льдышка?

- Отныне он змух, Луча. И мы должны дать ему имя.

Она кивнула:

- Пойдёмте в дом. Холодно. Каша давно готова, и осталось немного сыру.

Она положила руку на плечо брата и пошла за ним. В доме принялась осторожно вынимать горшок с кашей из печи.

- Странное дело, - сказал я, усаживаясь за стол, понимая, что мне полагается уже давно отправляться на своё место, но я восседаю за столом, держу в руках ложку и ещё с умным видом рассуждаю, как змух, - вы теперь всю корзину обратите в змухов? Ведь мы все одинаковые - не мёртвые.

- Хах! - рассмеялся Руча. - Какой шустрый! А, Луча?! Слышишь его? Ты сколько раз под руку попадал? Сколько раз со мной на охоту ходил? Ты, ты! Тебя неведомое выбрало. Ешь. Я тебе кое-что покажу.

- Что? - спросил я, осторожно запихивая ложку каши в рот.

- Тебя.

Руча вскочил и побежал в дальний угол своей хибары. Метнулся к старинному сундуку и поворошил в нём скопившийся хлам. Забормотал что-то и отошёл к большим корзинам у маленького окна.

  - Луча, где мои бумаги?

- Картинки? - переспросила Луча.

- Всякое! Там всякое.

- Зачем тебе?

Руча рылся в сваленных в кучи вещах. Чего здесь только не было. Собранное у великанов: нужное, странное, необычное... то, что вдруг пригодится, то, что пригодится Солче или его детям, то, что может попросить сосед. Колёса, швейные машинки, кофеварки, мельнички для помола зерна... медные позеленевшие турки, чайные чашки, картина с мальчиком на заснеженном берегу моря... якорь, большой и обросший ракушечником...

- Вот!

Руча взгромоздил корзину с кипой журналов, истлевших и вполне себе ничего, на стол. Пыль облаком пыхнула из бумаг, и Луча чихнула.

- Нет, это не то, не то, не здесь... - Руча листал журнал за журналом, - я, когда вас нашёл, рядом увидел картину. Там были вы все вместе. Вот она! - Руча разгладил передо мной лист, вырванный из глянцевого журнала, - великан и вы.

Я посмотрел на Ручу. Наклонился вперёд и стал рассматривать то, что казалось, мне уже никогда не увидеть.

Люди. Много людей. Зал, концерт, рояль. Огромный зверь с разинутой пастью. Добрый зверь. Белое, чёрное, белое, чёрное. Малая октава. Низкий густой звук.

Мои глаза встретились с глазами Ручи. Он очень серьёзно сказал:

- Я слышал, как эта штука играет. Это силища, - Руча раскинул восхищённо руки, - нельзя было убивать человека. И мы с тобой пойдём искать для великанов воду.

Луча подошла к брату и обняла его за плечи.

- А про небольшой ручей в верхнем ярусе ты наверняка помнишь и без меня.

Руча хлопнул себя по лбу:

- Ну, конечно, Новая вода! Он появился в войну великанов. А ты говоришь! - он посмотрел на меня, а я, провалиться мне на этом месте, не знал, что я мог говорить. - Это неведомое, - он подмигнул мне, - это оно готовило воду для великанов.

- Ага, - невесело усмехнулся я, - получается, неведомое сюда их и отправило. А потом "Битюгу" раздавило, чтобы Солча убил человека, и им понадобилась Новая вода. Но сначала ты должен был пожалеть его детей...

Тут я хотел добавить, что для этого неведомое послало ему меня. Ведь музыка, пианино и всё такое. Но замолчал, почуяв, что это я отчего-то не хочу говорить, что это слишком похоже на правду и он сразу поднимет свой заскорузлый палец с длинным, то ли когтем, то ли ногтем и скажет: "Во".

- Ну-у, - уклончиво протянул Руча, - ты чего-то наговорил, я ничего не понял...

- Прости меня, Руча, - остановил его я, видя, что он обиделся, и, злясь на себя.

- И на том благодарствуйте, - строго кивнул он, но тут же вскинул глаза на сестру и громко спросил: - Так как мы назовём этого болтуна?

- Так и назовём - Болча, - улыбнулась Луча...

  

Болча. Да, имя дали и жизнь. Просто так, за здорово живёшь, и не за мои заслуги. А за то, что кто-то вложил в меня своё тепло. Эти кто-то жили неподалёку и иногда пели свои удивительные песни. Змухи так не умеют. Зато они пустили людей на своё озеро. И вскоре привыкли ко мне. Музыка ещё некоторое время звучала в памяти, а потом стала играть всё тише, будто осталась и жила где-то вдали. И лишь рядом с моей Лучей я вновь слышал её наяву.

Похожие статьи:

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Обычное дело