№53 Мы строим будущее
Поезд шёл быстрее обычного, но этого нельзя было почувствовать, так что оставалось верить цифрам на экране. За день до этого были введены новые стандарты, и теперь снова приходилось жить чуть стремительнее, чем раньше.
М. стоял у окна и смотрел на город, распластавшийся внизу, как огромный осьминог, серый, враждебный и холодный. Мужчина выдохнул, так что стекло перед ним запотело, затем усмехнулся. Он помогал городу расти, щупальцам пробираться всё дальше от тела, уходить глубже в леса, разрушать их, поглощать их, оставляя лишь крохотные клочки зелени, называемые парками, заполнять пространство небоскребами, шоссе, торговыми центрами.
М. вышел на следующей остановке, расположенной в небоскребе, спустился на лифте вниз, затем быстро и уверенно направился в метро. Закон города таков: чем ты ниже, тем беднее. Тот, кто никогда не спускается с вершин – по-настоящему богат. Люди в воздушных поездах, на крышах, в высотках, небоскребах могут позволить себе никогда не спускаться. Они видят закаты и рассветы, не преграждённые соседской стеной, маячащим перед окном рестораном на десять тысяч человек или рекламным щитом на полкилометра с надписью «Мы строим будущее». М. всегда забавляло, как мир в городе естественным образом разделялся на верхушку и низ, как будто так всегда было задумано.
В метро он переоделся в униформу и шлем, затем вышел в туннель. Рабочие показали ему путь.
– Давно так? – спросил М.
– Со вчерашнего.
– Почему только сейчас сообщили?
Мужчины переглянулись, но не ответили. М. нагнулся, исследуя разрушенные рельсы.
– Это из-за нового закона, – процедил усатый рабочий, не глядя на М. – Наши поезда и пути не созданы для таких скоростей.
М. выпрямился.
– Я проектировал эту линию. Она может выдержать любые скорости.
Он произнес это не как дань своему эго или пустое бахвальство, а как истину. Рабочие промолчали.
– Мне нужны еще несколько человек. Можете выделить? – спросил он усача.
– Да. Вообще, мы сами сделаем, вы бы лучше…
– За день исправим, – прервал его М. – Завтра приглашу экспертов. Нужно узнать причину.
Когда ближе к полуночи М. снова поднялся наверх, было ещё светло. По всему городу проходили фестивали в четь последнего дня лета, люди танцевали, смеялись, подпевали уличным музыкантам, жевали орешки, ягоды и финики. На крыше небоскрёба Марбелла был вновь зажжён традиционный огонь, как и случалось каждый вечер с момента открытия здания – символа города, прогресса, движения вперед. Каждый турист считал Марбеллу обязательным пунктом своего путешествия.
– Как дико, – говорила жительница Сомбрии, глядя на огонь из вагона уютного воздушного поезда. Она моргнула, и её зрачки расширились, увеличивая изображение. – Что за нация!
– Но послушайте, – мягко возразил её сосед, – ведь это же возврат к истокам. По-моему, восхитительно. Просто восхитительно.
– Выглядит, как место теракта, – фыркнула женщина и отвернулась от окна.
Молодая пара за ними была увлечена спором о новом законопроекте.
– Глупость, – утверждал парень. – Равенство возможностей ещё куда ни шло, но одинаковый доход? По сути, теперь продавец фалафели из низов должен получать столько же, сколько шеф-повар из какого-нибудь элитного ресторана на верхушке. А если этот продавец ещё и женщина, или гей, или, ну, не знаю, калека, то тогда ему и работать не обязательно, доход ему и так обеспечен.
– Ты совсем ничего не понимаешь? – возмутилась девушка. – Тут не о правах женщин речь и не о меньшинствах. Мы говорим об идентичности, и как она влияет на суждение окружающих. Если бы мы вместе пошли устраиваться на работу, то до билля они бы выбрали тебя, а теперь…
– А теперь они не будут смотреть на то, кто ты, а кто я, и насколько мы талантливы или работоспособны. Теперь они выберут одну женщину, одного азиата, одного гея и...
– Ужас, замолчи, пока тебя не услышали, – сморщилась девушка.
Номер М. находился на двадцать втором этаже, всего в двух воздушных мостах от остановки. Отель был заполнен участниками конференции то ли диетологов, то ли аллергологов, а также музыкантами, съехавшимися на какой-то международный фестиваль. В городе каждый день что-то происходило. В прожилках щупалец осьминога поток жизни всё убыстрялся и убыстрялся.
М. сидел в полупустом зале на двести человек, ожидая её. Чем выше вы поднимаетесь, тем тише становится вокруг и тем меньше людей. Музыка здесь казалась ненавязчивой, как легкая дымка, люди – усталыми, скучающими и пресытившимися.
Она тоже была усталой. Она всегда говорила, что стара, хотя ей не было и тридцати. Она не носила SmartLenses, так что её глаза всегда были необыкновенно естественными, открытыми миру, поглощающими равно и свет, и тьму, и серость. Она села в кресло напротив него, рассеянно и немного нервно поправила выбившиеся из пучка пряди.
– Ты глупый, – было первое, что она сказала.
М. промолчал.
– Опять спускался в метро? Ты же не простой рабочий. Не строитель. Не…
– Устала? – прервал он.
– Очень. Ты?
– Да.
– Слушай. Мир теперь чужой, не правда ли?
– Пожалуй.
Они ели молча, неторопливо, как будто расстались только вчера, а не три года назад. Она научила его творить, когда он хотел лишь разрушать, и в этом была её власть над ним.
– Скучаешь по мясу? – спросила она наконец, наблюдая, как он равнодушно макает хлебец в хумус.
– Я не помню его вкус.
– Странно, да? Мир веганов.
– Ты же всегда этого хотела.
– Но мы будто живем в антиутопии.
– Так и есть.
Она перевела взгляд на вид города-осьминога за окном.
– Я думаю, где-то в Южной Америке ещё сохранились леса.
М. покачал головой.
– В прошлом году застройщики раскупили последние земли.
– Ха, – усмехнулась она и добавила устало: – Я не хочу здесь больше жить. Как же я измотана. Всё такое серое. Всё такое обыденное.
– Прекрати.
Они поднялись на самый верх и пошли на прогулку по крышам и воздушным мостам. Огонь Марбеллы горел всё ярче, по мере того, как темнота, наконец, окрашивала воздух.
– Это не простая поломка, – сказала она. – Тебя хотят уничтожить.
– Кто? – лениво спросил М.
– Твои пути выдержат любые скорости. Ни у кого нет такой репутации, как у тебя. Никто не делают свою работу так, как ты. Они пытаются выбить тебя из игры. Знаешь, за что они тебя ненавидят? Ты любишь то, что делаешь. Ты слишком правильный, что ли… Не знаю. Есть в тебе что-то страшное. Какая-то всепоглощающая энергия. Как будто высокое напряжение.
– Ты пьяна?
– Я серьезно. Они губят всех талантливых людей. Всех гениев, которые достаточно смелы, чтобы сказать: пошло к черту ваше равенство. Сказать «нет» посредственности и серости. В этом чужом мире ты слишком… Слишком… – она не смогла подобрать слов и лишь покачала головой в знак своего бессилия и измождения.
Эксперты не нашли ничего, стоящего внимания. М. остался в городе ещё на несколько дней, следя за работой метро, после чего уехал во Фландрию, строить новый мост.
***
Пустота заполняла наши души,
И если бы ты слушал,
Слышал
Меня,
То…
– Я знаю, чего ты хочешь, незнакомец.
Мужчина в костюме улыбнулся.
– Да? И чего же?
– Ты хочешь любить.
Он засмеялся и развёл руками.
– Я же здесь. Это очевидно.
– Нет, – девушка села рядом с ним, не дожидаясь приглашения. – Мужчины хотят короткой прелюдии и быстрой развязки. Тебе же нужны определенные стандарты.
– И кто же меня устроит, по-твоему?
– Девушка из прошлого мира.
– Современные девушки не умеют любить? – усмехнулся он.
– Это неважно. Я не говорила, что ты хочешь быть любимым. Это скучно. Это тягостно. Это банально. Это как быть женатым на протяжении двадцати лет.
– Ха. Как тебя зовут?
– Синти.
– Да ладно.
– От слова «синтетик», – девушка пожала плечами.
– Но ты же настоящая, – возразил мужчина, продолжая улыбаться. – Не порно-комнаты, и не те роботы, которых сейчас отделывают тремя этажами выше. Кстати, вы их потом утилизируете, перерабатываете, или просто немного чистите и снова в оборот?
Девушка вздохнула, как будто это отступление навевало на неё скуку.
– Зависит от степени повреждения. Некоторые любят жёстко.
– А что любишь ты?
Впервые за разговор девушка улыбнулась.
– Я люблю видеть настоящее. Я люблю видеть то, что происходит внутри у человека, когда он сталкивается с истиной. Живое, острое, ничем не смягченное страдание.
– Воу...
– Сегодня ты будешь стоять на крыше Марбеллы и реветь, как младенец. Ты будешь хотеть одного – любить. Девушку, здание, человеческий мозг, который был бы хоть в чём-то равен твоему. Что угодно. Вот только… В этом мире, в этом чужом мире, нет ничего для пресытившегося ума и тела. Нет ничего, достойного любви.
– Что ты мелешь?
– Помнишь, одиннадцать месяцев назад произошел взрыв на линии метро? Тремя днями позже пошёл трещинами многоэтажный дом в районе Синей речки. Затем упали акции компании BuildFree. Единственной строительной компании, отказавшейся подписать ту смехотворную бумажку о равенстве дохода и возможностей. Знаешь, что я делала во время взрыва? Я спала в своей квартире на тридцать пятом этаже, – она невесело усмехнулась. – А ты, мой друг, желающий любви, что делал ты, когда по твоей вине погиби люди из нижнего мира? И сколько ты заработал?
Мягкая расслабленность и насмешливая улыбка исчезла с лица мужчины, оно стало жёстким, презрительным, глаза сузились.
– Ты кто такая? – спросил он тоном человека, начинающего утомительные, но необходимые переговоры.
– «Я смерть твоя,
Я маленькая ложь,
Я свет в ночи,
Я тишина и дрожь,
И если ты,
Ведомый силой тьмы,
Сотрешь…
– Хватит этой чуши, – не выдержал мужчина. – Заткнись. Идиотка. Ты прекрасно знаешь, кто я и что я могу с тобой сделать. Или ты очень глупа, или у тебя есть, чем меня шантажировать.
Девушка подняла взгляд на барменшу за стойкой и кивнула. Та неторопливо подошла к их столику, за ней последовали танцовщицы и официантки. Они окружили мужчину, и только сейчас он заметил, что в клубе уже не было других клиентов. Он откинулся на спинку кресла и засмеялся.
– Серьезно? Феминистки-амазонки? Мстительницы-фурии? Эринии-стриптизёрши? Кем он был для вас, милые? Владельцем гарема? Боже ты мой.
Девушки вывели мужчину из здания с помощью охранников клуба. У Синти была договоренность с воздушным такси, а также связи с работниками Марбеллы. 23 июля в три пятнадцать утра она стояла на крыше горящего небоскреба вместе с человеком, который был олицетворением всего, что она ненавидела в этом мире. Перед ними лежал город-осьминог – место, за которое М. отдал свою жизнь. Он любил создавать здания, дороги, мосты, пути. Нет, не так. Он был этим городом, его частью, его составляющей, словно балка, или оконное стекло, или рельса, или… Нет, тоже не то.
– Его трагедия в том, что он был творцом, но творить – значит отдавать часть себя этому равнодушному миру и его отвратительным, банальным, серым людям, – размышляла она вслух.
– Какая наивность, – процедил мужчина. – Совсем непрактично. Ты, наверное, творческая душа? Идеалистка. Линзы вон не носишь. Веришь в гений, в талант, в величие. Любил он тебя, твой архитектор? Мир не делится на чёрное и белое, серую массу и творцов, ведомых и ведущих. Ты думаешь, такие, как я, грабим и уничтожаем честных, прикрываясь придуманной нами же моралью и…
– Я думаю, ты сам всё понимаешь, незнакомец. Ты не способен любить и...
– И в этом моя главная проблема, – перебил он. – Давай уже заканчивать.
***
– Направо можно увидеть знаменитый небоскрёб Марбелла, спроектированный известным архитектором ещё в середине двадцать первого века, – рассказывала девушка туристам в воздушном поезде.
– Это отсюда спрыгнул Анри Фристон? – спросил мужчина с татуировкой в виде дракона на лбу.
Девушка вдохнула поглубже мягкий кондиционерный воздух. Поезд шёл быстрее, чем когда бы то ни было, но никто не чувствовал движения.
– Да, верно. По официальной версии он страдал от депрессии на протяжении многих лет.
– По неофициальной – его столкнула любовница инженера, чью дорогу он взорвал, – вставил мужчина.
– Метро, – хмуро поправил пассажир слева от него, – не дорогу.
– Ой, конечно, – произнесла визгливая женщина, не отрывая взгляда от города за окном. – А потом она жарила мясо прямо на огне Марбеллы и исполняла ритуальные танцы. Вроде, в цивилизованном мире живём.
После работы девушка вернулась в свою полупустую квартиру и села на пол с миской хлопьев и кокосовым молоком. Из огромного окна отрывался вид на город-осьминог, его огни, улицы, поезда, машины, мосты.
«Помнишь, как в детстве мы смотрели вверх, всегда вверх, и думали, что там, на вершинах небоскребов мы будем, наконец, живы… Помнишь, как в детстве каждый новый подъем казался победой, а сейчас уже некуда подниматься. Помнишь, как мы любили друг друга на первом этаже, а потом, потом, это стало уже неважно. Мы так устали».
«Каждое лето – водораздел, граница между жизнями, мирами, этажами. Я всегда недолюбливала лето, а для тебя это было превосходное время для строительства. Нет, не так. Для творчества. А теперь…»
Она уперлась рукой в стекло, рассматривая здания между пальцами.
«Теперь мир чужой, и мы… мы строим будущее».
