№164 Вся эта ложь...
1
Лес встретил нас тишиной. Неудивительно, бой закончился несколько часов назад. Мы уверенно наступали, и противник был отброшен. Может, дело было в нашей отваге, а может, помог газ. Те, враги, никак не могли подумать, что мы решимся его применить. Химическое оружие ведь было запрещено международной конвенцией, только какое это имеет значение, когда победа начинает ускользать из рук?
Тишина. Ни криков птиц, ни шорохов зверей. Только шелест ветра. Газу всё равно люди или твари божьи. А противогазов для животных и птиц не придумано, да и не положены они им. Представив белку в противогазе, я невольно усмехнулся.
- Отставить смех! – немедленно рявкнул наш фельдфебель. - Не успеете управиться до ужина, будете сортиры чистить до конца службы!
Вздохнув, я вновь принялся за работу. Подхватил ближайшего мертвеца за ноги и поволок в сторону наспех вырытой братской могилы.
Говорят, не везет, так не везёт. Если наш фельдфебель был человек грубый, глубоко невежественный, с чувствительностью армейского сапога, то лейтенант Хорст Мейер, напротив, отличался тонкой нервной организацией. Говорят, он пытался поступить до войны в художественную академию, но не прошёл по конкурсу. Сейчас он снова готовился, надеясь сдать вступительные экзамены во время отпуска. Поэтому любую свободную минуту посвящал рисованию. Вот и сейчас мы выполняли работу санитарной команды исключительно, потому что он хотел запечатлеть лес в закатных лучах, а трупы павших никак не вписывались в осеннюю идиллию….
Подул ветер, и я невольно потянулся к противогазу, но тут же себя одёрнул – газ давно рассеялся, и пахло сейчас просто сеном. Сеном. Обычным сеном. Скошенной травой…
Мышцы болели, гудела голова, на смену адреналину боя пришла свинцовая усталость и, несмотря на вопли и понукания капрала, двигались мы еле-еле. Хорошо, что их (нас) было немного…
Газ не убивал мгновенно, сначала вызывая кашель, и только через несколько часов – отёк лёгких. Но ведь и с кашлем много не навоюешь? Мы прорвали оборону противника и продвинулись на два километра вперёд, быстро миновав небольшой смешанный лесок, так приглянувшийся лейтенанту…
- Всё? – спросил Мейер, бесшумно возникая за спиной фельдфебеля. Сзади с пыхтением следовал ординарец, нагруженный рисовальными принадлежностями.
- Так точно!- вытянулся тот.
- Вольно. Взвод стрройся! – скомандовал лейтенант. – Направо, шагом маррш! – Всем по двойной порции сигарет и шнапса.
- Урра! – закричали мы и двинулись в сторону лагеря.
На секунду я обернулся и увидел это место словно со стороны. Солнце истекало багряно-золотыми лучами, отчего деревья, кусты и трава казались окровавленными. Словно кто-то на небе изо всех сил противился нашим попыткам сделать вид, что ничего особенного не произошло. Хотя, какое дело небу до того, что одна кучка людей поубивала другую?
Те, кого мы сегодня закопали, к весне превратятся в прах, и дадут жизнь траве. А может, если в могилу попадёт снаряд, станут кормом зверью, Хотя нет, зверья здесь теперь нет…
2
Не знаю, зачем я приехал в этот большой шумный город? Наверно в очередной попытке найти себя. Или, убежать? От воспоминаний, мучительных неотступных, от ощущения собственной неуместности, ненужности никчёмности. Особенно тяжело было ночами, ведь ночью разум становится зыбким, как и мир вокруг. Приходят мысли, от которых не удаётся отмахнуться. Стираются тщательно возведённые внутри себя барьеры, и ты остаёшься один на один со своей душой, балансирующей на краю разверзнутой бездны. Днём она ощущается как болезненная пустота в груди, но ночью обретает свой подлинный облик. Ночью, лёжа в кровати, я слышу разрывы снарядов, свист пуль, крики товарищей идущих в атаку и стоны раненых. Страх смерти скользкой холодной змеёй заползает под одеяло, и я сворачиваюсь в клубок, стискивая руками подушку.
Когда-то я мечтал стать писателем. Сколько часов я провел, гуляя в пригороде и воображая все те истории, которые когда-нибудь напишу. О чести и красоте, о справедливости и отваге. О подвигах и бессмертии. Как давно это было. Тогда мне было семнадцать, а сейчас двадцать четыре. Сколько моих ровесников не дожили до этого возраста…
В большом городе проще себя занять ночью. Больше мест куда пойти и чем отвлечься. И придя на рассвете в съёмную комнату, ты просто падаешь без сил. Усталость наваливается свинцовой плитой и придавливает к кровати, освобождая на время от кошмаров.
Мне удалось найти работу внештатным корреспондентом в одной крупной газете. Правда, надежда время от времени печатать в ней что-то из своих рассказов не оправдалась.
- Авторов у нас хватает, отбиваться не успеваем, а вот достойных корреспондентов… Впрочем, если вы хорошо себя зарекомендуете, и будет место в номере, возможно, мы что-то и возьмём. Без гонорара, само собой, –предупредил меня пожилой редактор, принимая на работу.
Я старался. Целыми днями носился по городу в поисках новостей. Писал заметки о выставках, городских происшествиях, короче, «держал руку на пульсе», по выражению того же редактора. Платили немного, но на жизнь хватало, а главное, бешеный ритм помогал отвлечься.
На тот вернисаж я попал почти случайно. Знакомый критик сказал, что в пятницу в городском музее будет проходить выставка полотен молодого художника Хорста Мейера. Имя показалось мне знакомым.
- А что он из себя представляет? Наверно, кто-то из богемы? – спросил я.
- Как раз нет, самоучка. Он поступал в художественную академию, но не прошёл по конкурсу. Говорят, постарался отец фон Мейер, который прочил сыну военную карьеру. В итоге, Хорст ушёл в армию в чине лейтенанта, прослужив год, был контужен и вышел в отставку. Ходят слухи, что с отцом он до сих пор не в ладах, но может и врут. Как иначе он сумел бы организовать выставку в городском музее?
- Да, скорей всего без связей тут не обошлось. Спасибо Удо, я обязательно схожу, интересная статья может выйти, – машинально поблагодарил я.
Приятель ещё что-то рассказывал, но я почти не слушал, вспоминая осенний вечер и залитый закатными лучами перелесок. Голоса переговаривающихся солдат, комья земли и отчуждённые лица убитых…
3
Людей было немного. Хорошо одетые господа и дамы неторопливо прохаживались, что-то вполголоса обсуждая. Я не обращал на них внимания. Придумаю, потом. В конце концов, что бы собой ни представляли картины, публика почти всегда ведёт себя одинаково, как и критики. То как начинающего художника примут, в последнюю очередь зависит от его мастерства. На первом месте всегда связи стоящие за ним, деньги и реклама. Чтобы узнать всю эту кухню, достаточно проводить пару вечеров в неделю в « Золотом Эдельвейсе», негласном клубе богемы, что я и делал. Тем более что расходы на посиделки оплачивались редакцией.
Сейчас мне гораздо важнее были сами полотна. Их было меньше десятка. Так мало, если судить с позиции обывателя. Так много, подумал я. Ведь они писались во время войны, об этом недвусмысленно говорили даты в нижних углах. Писались военным лейтенантом в промежутках между боями. Против воли я почувствовал уважение к Мейеру младшему.
Правда, кроме дат ничто на картинах больше не напоминало о войне. И это казалось мне диким, неправильным. Невозможным. Они излучали покой и тишину. Невозмутимую красоту мира, которому не было никакого дела до того что несколько часов до, тут люди убивали людей. Я смотрел на картины и постепенно впадал в панику.
..- Не было, ничего не было..- побелевшими губами шептал я.
Как он это делал? Как сумел изобразить мир без войны, без бойни, в которой участвовал сам? Будь Мейер штабным писакой, я бы понял и оправдал. Но он был одним из нас. Так же лежал, вжимаясь в землю под артобстрелами, срывал противогаз, задыхаясь от нехватки воздуха, ходил в атаку.
Не знаю, что больше было во мне: возмущения или зависти. Эти картины были одной большой ложью от начала и до конца, но они были хороши. Они светились неброской, но трогающей до глубины души, умиротворённой красотой. Окружающей нас с рождения, такой привычной что мы и замечаем её по-настоящему лишь на холсте в выставочном зале.
Может дело в том, что искусство всегда лжет, выдавая желаемое за действительность? Или, реальность лишь плод нашего воображения и существует только то, что мы видим, а увидеть мы способны лишь часть происходящего? Где, правда, в чём смысл? В братской могиле, зарасшей травой или прозрачном летнем перелеске?
-Вам нравится? – вернул меня в реальность мелодичный женский голос.
Я вздрогнул и обернулся. Окликнувшая меня молодая женщина невольно сделала шаг назад.
- Простите, я не хотела вам мешать, просто, вы так смотрите на эти картины, - она запнулась, словно не могла подобрать слов.
Лет двадцати пяти, красивая, с нервным тонким лицом, одетая в узкое чёрное платье и длинные перчатки. На шее светилась нитка жемчуга.
- Всегда считал, что предназначение искусства как раз в том, чтобы будоражить души людей, - попытался улыбнуться я.
- Да, конечно, но…так не смотрят на пейзажи. Даже на хорошие пейзажи, - она упрямо тряхнула головой.
- Как? – спросил я.
- С такой болью…
Я удивился. На миг мне даже пришла абсурдная мысль сказать ей, попытаться объяснить. Но только на миг. Выучка светского человека взяла своё. Да и разве бы она поняла? Ведь видно, что она из аристократок. Наверно расскажи я как с товарищами торопливо закапывал братскую могилу, чтоб художник успел поймать уходящий свет, она сочла бы это страшно пошлым..
- Спасибо художнику, он очень талантлив, - сказал я сухо.
- Я обязательно передам брату при случае, извините, что помешала вам. - Она кивнула и отвернулась, чтобы уйти.
- Погодите! Вы – сестра Хорста?
- Вы его знаете? Да, я его сестра Кристин Мейер.
- Я служил под началом лейтенанта Мейера какое-то время. Сейчас пишу статью об этой выставке и хотел бы взять у него интервью. Думаю, это может послужить хорошей рекламой.
Кристин заколебалась. – Брат в последнее время избегает общества, но если вы дадите мне вопросы, думаю я смогу вам помочь.
Вопросов у меня не было. Идя сюда, я в последнюю очередь думал об интервью.
- Или, для вас это больше, чем просто статья? – Внезапно поняла Кристин. – Вы приходите к нам в пятницу, в пять часов. Я поговорю с братом. Думаю, он будет рад увидеть своего сослуживца.
Торопливо записав адрес, я поспешил откланяться. Тем более что подошли двое мужчин представительного вида и завели с ней светский разговор.
4
Через два дня после того разговора без пяти минут пять я стоял на пороге небольшого нарядного особнячка.
Накануне просидев почти всю ночь над вопросами для интервью, изведя груду бумаги, я так и не смог написать ничего внятного. Те мысли, что бились в голове, на бумаге приобретали невыносимо пафосный или напротив, пошло-циничный вид. Промаявшись до утра, злой и не выспавшийся я пошёл на работу, сегодня был «присутственный день».
- Где обещанная вами статья?! – не замедлил обрушить на меня громы с молниями редактор.- За три дня я не получил от вас ни одной заметки! Где новости, где происшествия я вас спрашиваю?!
- У меня возникла одна интересная идея относительно выставки проходящей в городском музее. Интервью с художником, помимо обычного обзора, - попытался выкрутиться я. За всеми переживаниями я совсем забыл о своих повседневных обязанностях.
- Интервью было бы интересно в случае, будь ваш художник личностью известной, пусть даже одиозной. Но кто он такой, это Хорст Мейер?
- Он писал свои картины в промежутках между боями. Это может привлечь читателя.
- Хмм, да это действительно интригует. Ну что же рискните. Не век же вам во внештатниках прозябать, - почуяв запах сенсации, старик сменил гнев на милость.
Получив добро от начальства, я для начала отправился в городской музей. Людей на выставке по-прежнему было немного, а до закрытия оставалась неделя. Но в моей голове уже сложился план, как изменить ситуацию.
Потом я много раз себя спрашивал, в какой момент для меня всё изменилось. Когда чувства уступили место расчёту. Мама называла это « заложить душу дьяволу». Наверно, это произошло ночью, когда я словно увидел себя со стороны. Я напомнил себе нашего соседа по улице, вечно писавшего жалобы то на домовладельца, то на квартиросъемщиков, то на хозяина близлежащей пивной. Старика считали кверулянтом, и никто всерьёз не обращал на него внимания. Только мне отчего-то было его жаль, может оттого, что он искренне верил, что своей писаниной добьётся справедливости? Арендную плату понизят, соседи перестанут шуметь по ночам, а хозяин не будет разбавлять пиво. Глядя на кипу исписанной бумаги я думал что, в сущности, ничем не отличаюсь от него. Чего я хочу добиться и от кого?
А может, это произошло позже, в кабинете редактора, когда он отчитывал меня как мальчишку, которым я, в сущности, и был, несмотря на свой военный опыт. Или раньше, когда оглянулся и увидел Кристин? В любом случае, на встречу с Хорстом Мейером пришёл другой человек, не тот, что в недоумении стоял перед его картинами на вернисаже.
Дверь мне открыла Кристин. Она была бледна и с красными то ли от слёз, то ли от бессонницы глазами.
- Гер Ланг! Здравствуйте,- как мне показалось искренне, обрадовалась она.
Смущаясь, я поздоровался, вручил ей букет фиалок и прошёл в гостиную.
- Брат ждёт в мастерской. Последнее время он много работает, и даже обедать не спускается. Я вас провожу.
Мастерская располагалась в мансарде, служившей хозяину очевидно и спальней. Сам Мейер обнаружился сидящим в глубоком кресле и с отвращением, разглядывающим незаконченную картину, изображавшую вспаханное снарядами поле. Я невольно усмехнулся. От себя не уйдёшь…
- Здравствуйте лейтенант, - приветствовал я его.
Мейер оглянулся, окинул меня внимательным взглядом. –
- Ипр 1915 год, - напомнил я.
- Тилль Ланг! Рад, по-настоящему рад видеть, - он шагнул вперёд и крепко пожал мне руку. – Кристин сказала, что ты хотел взять у меня интервью. Я вообще-то не жалую журналистов, но для фронтового товарища готов сделать исключение.
Я снова улыбнулся.
- Ну да, - правильно понял меня Мейер, - там между нами стояла субординация, но сейчас мирное время, всё изменилось. Да и тогда, если честно, дело было не только в ней. Я знаю, вы считали меня чокнутым. Наверно многие ненавидели.
Я оглянулся на Кристин. Мне не хотелось начинать этот разговор при ней.
- Извините, вынуждена вас оставить, надо заняться счетами, - сказала она и вышла.
- Деликатная у меня сестрёнка, что скажешь? – подмигнул Хорст.
Только тут я заметил, что он пьян.
- Оставим прошлое. Хотя, признаюсь, когда я увидел те картины в первый раз, мне о многом хотелось тебя спросить, - сказал я.
- Выпьем, - Хорст достал бутылку бренди и два стакана и налил нам.
Отказываться я не стал. Бренди был хорошим.
- Так вот, дело было вовсе не в субординации и не в фамильной гордости, хотя папаша мой был тот ещё сноб, - продолжил Мейер. – Дело было в страхе. Я вас боялся, людей, которыми мне надо было командовать, которых я должен был вести на смерть. Я боялся ответственности за вас и оттого ненавидел. Я старался отгородиться от той реальности хоть как-то. Понимаешь, я ведь вовсе не хотел быть военным. Мне всегда нравилось рисовать. Но в академию я провалился, да. А ссориться с отцом и уходить из дома я не был готов, тогда. Да и мама бы это не пережила. Она бедняжка всегда так стремилась сделать из нас идеальную семью, объект зависти соседей и заклятых подруг. Надо отдать ей должное, у неё получалось. Я поступил в военное училище, а потом ушёл на фронт.
Я налил себе ещё бренди и залпом выпил, - А теперь всё от чего ты бежал там вернулось.
-Да. Ты знаешь, эти ночные кошмары… Смешно, там я рисовал природу. А здесь – войну.
- А я мечтал стать писателем, - признался я и понял что и сам изрядно пьян.
- За искусство! – провозгласил Мейер и мы выпили.
- Мы привыкли постоянно врать, отсюда и все наши беды. Врать родным, друзьям и самим себе. Так проще и удобнее. И главное все всё понимают. Но так проще, приличнее. Мама врала отцу, что идёт с нами тёте Эльзе, а сама ехала в пригород в загородный дом. Мы с Кристин очень любили эти поездки, потому что там можно было сколько угодно сидеть и рассматривать книжки с картинками с приветливой хозяйкой и есть пирожные, пока мама... Я стараюсь не думать, с кем она там встречалась. А отец врал маме, что идёт на ипподром просто за компанию с друзьями. Иногда ему везло, но чаще он проигрывал. А в один прекрасный день проиграл почти всё. Теперь мы на грани банкротства. Кристин ещё делает вид, что верит в то, что ещё можно что-то исправить. Но, это только самообман.
- А твои картины?
- Кому сейчас нужны картины неизвестного художника? – удивился Мейер.
- У меня есть одна идея. Думаю, если подойти к делу с умом, из неё может выйти что-то стоящее, - сказал, наконец, я то, ради чего в итоге и пришёл сюда.
6
После этого разговора прошло полгода. Как ни странно, но моя затея удалась. Хотя сначала в чём только нас не обвиняли. В отсутствии патриотизма, в кощунстве и пацифизме.
Газеты пестрели заголовками: « Братские могилы, которых нет!!». Выставку сначала хотели закрыть, но один случай изменил всё.
Кристин как обычно утром пришла к открытию музея. Около дверей её ждала женщина бедно, но опрятно одетая. В руке она сжимала старенькую сумку.
- Простите, здесь проходит выставка продажа картин Хорста Мейера?- спросила она.
- Да. Вы хотите что-то купить? – удивилась Кристин.
- Понимаете, мой сын погиб на Ипре. Меня все эти годы мучила мысль, что я не знаю даже где его могила, а тут я прочитала статью в газете про художника, который рисовал места, где проходили бои. Что там, на его картинах братские могилы. Возможно, в одной из них и лежит мой сын. Я бы хотела приобрести одну из них.
- Конечно, сейчас!
Женщина долго ходила от одного пейзажа к другому, будто прислушиваясь к себе, смотрела. А потом купила одну из картин с тем самым летним перелеском, который в своё время так меня поразил. Кристин не растерялась и послала за мной. Уже вечером интервью с Алисой Ройтер было на первой полосе вечерней газеты. А ещё через неделю покупатели потянулись вереницей. Картины Мейера вошли в моду. Те, что были выставлены в городском музее, ушли впятеро дороже первоначальной цены, и, посовещавшись, мы решили, что Хорст должен продолжить работать и дальше в этом направлении.
Ещё через год мы с Кристин поженились. К этому времени спрос на картины Мейера упал, но это было и к лучшему. Хорст всё чаще впадал в уныние, говорил, что не может больше писать « пейзажи с мрачной историей», что это халтура, а не искусство, что он превратился в ремесленника. Определённая правда в его словах была. Поэтому, я не стал препятствовать ему. В конце концов, мы значительно улучшили своё финансовое положение. Я перешёл в солидный еженедельник на должность заместителя главного редактора, а Кристин получила работу организатора выставок в городском музее.
