№149 Земля и плоть
Эрга любила разглядывать его спину. Все лето смотрела, да так и не насмотрелась. Вот и сейчас, сидя на мертвой земле, разбегающейся во все стороны трещинами, девушка касалась взглядом его лопаток, ребер, вздутых пузырьков позвоночника. Другая бы испугалась так открыто глядеть, но только не Эрга. Спина у него была тощая и бледная — никогда не знавшая сытного ужина, никогда не видавшая солнца. И главное, она вся была в отметинах — пятнах рода. Бледно-рыжие, коричнево-золотистые, темные как дубовая кора. Они соединялись в причудливый рисунок, смысл которого был настолько велик, что не укладывался в голове. Или вовсе не имел смысла.
Сухая серая пыль, похожая на пепел, омывала Эргу и медленно заносила того, кто лежал рядом. Вот она, наша земля. Вот оно, наше лето. Вот она, наша любовь. Вот все, что от нее осталось.
Или есть что-то еще?
— Ну, доченька, пора, — услышала Эрга.
На мгновение во рту стало сладко, будто на язык положили цветочек омсы — и все из-за слова «доченька». Родной отец только поливал грязью, раздавал затрещины да требовал: подай, убери, приготовь, укради кошель у того господина... Были и другие приказы, о которых Эрга запретила себе вспоминать. Даже во сне. А жрец Мегеш называл доченькой, никогда не бранился и ничего не приказывал. Давал еду, читал вслух, и, если Эрга начинала сомневаться в своем выборе или впадала в уныние, объяснял ей, что все происходит по воле Светлейшего Путеводного. И все происходит правильно.
Эрга облизнула губы, и мираж сладости развеялся — во рту стало солоно и горько от пыли. Вот таким, подумалось, и было наше лето: вначале сладким, потом горьким. А сегодня — его последний день, и если Эрге предстоит в жизни вкусить что-то более горькое, чем это, то пусть Путеводный сейчас же заберет ее в иной мир.
Две руки обхватили девушку и помогли ей подняться. Тотчас ее место заняли худоги — люди, чья одежда всегда в краске. Для верности Мегеш позвал троих. Все трое умели изображать на холстине поселян, последнее выжившее зверье и красивые изгибы земель. Выходило очень похоже — в своем деле они были лучшими.
Толкаясь, мужчины заерзали по земле, поднимая пыль: им нужно было устроиться поудобнее, чтобы как можно точнее запечатлеть расположение родимых пятен. Конечно, кожу со спины потом срежут, осторожно натрут экстрактом жежевицы и маслом подскальника, растянут на досках и положат сверху тонкое стекло для защиты. Но рисунки тоже нужны, они пригодятся путникам, когда те отправятся на поиски.
— Почитаем, доченька? — Мегеш держал Эргу за плечи, и держал крепко, насколько позволял почтенный возраст. Будто опасался, что девушка бросится обратно на землю, завопит, накинется на худогов, разметает их, закроет собой эту несчастную спину и завопит еще страшнее, никого не подпуская...
И она бросилась. Но только в сердце своем.
Кивнув Мегешу, Эрга позволила увести себя под навес. Когда они успели построить шатер? И когда успели натаскать в него ковров, развесить благостные ленты с цитатами из Книги Путеводного и зажечь греющие сосуды?
Сколько она просидела там, среди самых мертвых из мертвых земель, глядя на его спину?
Старый жрец с трудом опустился на ковры — вначале пришлось встать на четвереньки и только потом получилось медленно сползти набок. Эрга подумала, что Мегеш потратил на нее последние силы, и внутренности обожгло стыдом. Она села рядом, мысленно приказав себе верить. Верить во все, что он скажет.
Книга Путеводного, как и жертвенный кинжал, висели у жреца на шее. Мегеш снял вначале оружие (Эрга заметила на нем подсохшую кровь), потом книгу (Эрга заметила, что по обложке тоже размазалась кровь), раскрыл писание наугад и произнес:
— Путеводный собрал нас, как сирот, и привел в благодатные земли. Не просил ничего взамен Путеводный, лишь молвил: «Будьте умны, умеренны и честны, пока обитаете в землях ваших». И были мы глупы, расточительны и лживы. Мы истратили все, что дал нам Путеводный от щедрот своих. И погубили себя и земли свои, — жрец только делал вид, что читает, на самом деле он знал Книгу наизусть. — Когда же возопили мы, когда принялись молить и грозить, явился Путеводный некоторым из нас и сказал единое: «Укажу вам путь в новые благодатные земли, но не поведу туда, ибо не будете ценить то, что досталось без труда и без крови»… Ты не слушаешь, дитя.
— Я…
— Не нужно, не говори, — Мегеш повесил книгу обратно на шею. — Я знаю, где сейчас твои мысли. Они далеко.
«Нет, совсем близко», — мелькнуло в голове у Эрги, и она опустила глаза.
— Расскажи о Пути, добрый Мегеш, — поспешно попросила девушка. — Скоро ли мы… — она запнулась, — найдем новые благодатные земли?
— Ты спрашиваешь не о том, о чем хочешь знать, — жрец потянулся к греющим сосудам и пододвинул несколько чашек ближе. — Как странно, ведь все еще лето, и днем стоял жар, а вечер стылый. Тепло всегда напоминает о доме… — устало и невпопад проговорил он, но тотчас продолжил: — Ты, дочка, хочешь спросить, сколько еще будет жертв. Хочешь узнать, тот ли он, кто нам нужен, — Мегеш кивнул в сторону, где суетились худоги, — или мы ошиблись. Снова ошиблись, — видно было, что эти слова дались ему непросто. — Извини меня, добрая Эрга, но я не могу ответить. Все это известно лишь Путеводному. Он направляет нас, он дает подсказки, и он не оставит нас, — жреца немного разморило от тепла, глаза заволокло, и голос как будто тоже. — Сказано в Книге: «Будет дана вам карта, и карта будет на теле, и тело будет мертво, и…», — Мегеш вопросительно посмотрел на Эргу.
— «…и мертвое поведет к жизни», — послушно закончила она.
— Тот, кому посчастливилось носить на себе отметины, хоть немного похожие на карту, должен пожертвовать собой. Ради того, чтобы другие сумели найти Путь в благодатные земли. Путь домой, — Мегеш улыбнулся. — Ему так повезло, что у него была ты. Он боялся. Скрывал свою плоть. Пренебрегал высокой честью. Из-за него мы могли бы никогда не обрести возможность вновь наслаждаться плодородными почвами, рождающими по два или три урожая в год, густыми лесами с самым разным зверьем и шумными реками, полными рыбы. Но благодаря тебе, благодаря твоей вере в Путеводного, у нас появился еще один шанс. Ты поступила правильно, когда рассказала мне о его отметинах.
Эрга закусила губу, чтобы не спросить: «Но почему, почему Путеводный так жесток?! Почему он не оставил карту, например, на спине моего отца, под густыми рыжими волосами? Почему выбрал его?». Она знала, что у Мегеша и тут найдется ответ, но дело было не в ответе, а в вопросе. Она чувствовала, что спрашивать нельзя — нельзя показывать сомнение.
Тихо вздохнув, Эрга снова подумала об отце. Жил он погано и умер погано, но за него никто не решал, как жить и как умереть. Если б у него были отметины, она бы сразу рассказала об этом — не ждала бы, не тянула, как теперь. А если бы поселянам дозволялось иметь оружие, хоть какое, она сама, без доли сомнения, убила б его и срезала с него шкуру.
Не вспоминай, Эрга. Не вспоминай. Даже во сне.
Жрец, будто подслушав ее мысли, покачал головой и прикрыл глаза. Совсем ненадолго, но Эрге хватило.
«Верь! Верь ему! Пусть он видит, что ты веришь ему!», — приказала Эрга самой себе и чуть не заплакала от раздирающих надвое чувств.
— Я не виню его, — Мегеш медленно открыл глаза. — Тот страх, который он испытывал, заложили в него с детства. Если уж искать виноватых, то это его родители, — Мегеш положил руку Эрге на живот. Она вздрогнула. — Если мы снова ошиблись, и если твой сын родится таким же, как он, ты знаешь, что делать, — и жрец посмотрел на нее так, что стало понятно: он готов разделить с ней всю эту боль без остатка.
Эрга накрыла ладонью руку Мегеша, такую же иссушенную, как земли кругом. И чуть-чуть сдвинула, чтобы старик не нащупал спрятанный под одеждой кинжал.
Когда Мегеш обнаружит пропажу, можно будет сказать, что кинжал исчез еще до того, как они вошли в шатер. Должно быть, провалился в одну из щелей, которыми теперь, вместо сладкой омсы и питательной пашеницы, изобилуют земли. Мегеш неглуп, совсем неглуп, но стар и доверяет ей. Он поверит, непременно поверит. А когда жрецы придут к ней, чтобы посмотреть на спину ее сына, она порежет их на кусочки. И Мегеша порежет, если он будет жив к тому времени. И самого Путеводного порежет, явись он к ней. Она никому не даст забрать у нее Лето.
Так Эрга решила назвать своего ребенка.
