№115 Мертвое и живое
1
На Ярилину ночь многое случается. Середина лета, начало сенокоса. Нежить в эту
ночь в глухие чащобы уходит, и людям купаться в реках да в темный лес ходить
становится безопасно. Ночь давно волшебной в русском народе считается. Потому и
отмечают ее широко да буйно. Молодые девицы венки из разнотравья плетут, парни огонь
выше самой большой избы зажигают. Песни поют, пляски учиняют, через жаркий костер
прыгают, гадают на огне да воде. Ярко и празднично, весь народ радуется приходу лета
красного, хорошей погоде и ласковому теплому солнышку.
А вот Прохор сидит, аки сыч, в кустах, и не весел совсем. Приглянулась парню
красава Аленушка, да не для него девка была рождена на свет божий. Не впервой видел,
как с Васильком она милуется: улыбается добро да всяки знаки оказывает. А кто такой
Василек? Подкидыш некрещеный! Прошкина мамка чужого мальца в дом взяла, ибо
остался Васенька без сродственников, погорели все в злополучный год. А настоящие
родители его были нехристи, в церкву не ходили, постов не ведали. Вот и сына своего не
окрестили по обычаю православному. Мать, конечно, хотела это дело поправить. Раза три
собиралась Ваську окрестить, да все не ладилось. То дорогу в церкву осенними дождями
размыло, то лошадь захромала, а в последний раз уже и до прихода доехали, а поп лыка не
вяжет. Наугощался на свадебке. Ну и плюнула мамка на это дело, подрастет постреленок
–– сам окрестится. Вот так и остался названный братец без креста нательного да без
божьего благословления. Соседи балакали, будто глаз у Василия черный и недобрый,
однако ничего дурного за пришлым не замечали. Наоборот, все у парня ладилось, за что
ни возьмется. Особенно, по дереву знатный мастер получился. Умело плотничал, избу мог
срубить, в помощи не нуждаясь; корзинки плел, лапти вязал; а иногда игрушку мальцу из
сучка корявого так ладно вырежет –– любо-дорого посмотреть, словно в городском магазе
куплена.
Ну, другой человек такому братцу бы порадовался, но не Прохор. Подметил, что
мать больше погорельца любить стала, да и незамужние девки за Васильком табуном
ходили, словно заговоренные. Мил, красив, будто неземной ангел. Волос светлый,
кучерявый; глаз карий, загадочный. Возьми любую кралю да женись! Но Ваське
окаянному, как назло, именно Аленка белобровая приглянулась! Прошкина любимица!
Прохор не то, что лапти, сапоги кожаные стоптал, пока к энтой девице несговорчивой
сватался. И так, и эдак подходил. Цветочки полевые дарил, бусы янтарные, колечки
серебряные, а матушке ейной добрый отрез ткани с ярмарки привез, чтобы
посодействовала. А все бестолку! Как подрос братик младший, Вася, так и запала на него
белобрысая дивчина. Вот и сегодня прыгали эти голубки через костер купальский, за руки
взявшись. Примета есть, коли рук не разомкнут, то и не расстанутся никогда. Быть, значит
свадебке по осени. И не мил стал свет белый Прошке, зачала жрать его черная завидушка
изнутри, а энта стерва, как в человеке заведется, так и всю душу может выпить, а взамен
крови яду горького в жилы пустить.
Сидит в камышах Прохор, за девками колядующими подсматривает. А они в летней
ночи хоровод водят, песни поют да потихоньку к реке движутся. С другого бережка
подходят, станами важно покачивая, словно уточки. Ярилина ночь –– волшебна, девицы
венки из разнотравья плетут, да в воду бросают. Чей венец поплывет, той и замуж
выходить, а чей на дно ляжет, та будет еще год маяться. Вот, сняли девчата с
распущенных волос цветочные украшения, зажгли свечки малые, в венки закрепили, да и
пустили по реке быстрой. Аленкин венец сразу на стремнину пошел, стал других
обгонять. Знать, свадьба скоро.
Затаился Прошка. А девки, чуть погодя, в чащу лесную ушли, посмеиваясь да
перешушукиваясь. Тут парень еще малость подождал, рубаху, порты снял да в реку в
одном исподнем кинулся. Ловить венок девичий. Прознал Прохор, что можно с
купальным венком чародейство темное сотворить. Так подстроить, что его жинкой
Аленушка навек будет.
Жуть, конечно, в ночи купаться. Особенно в месте незнакомом и коряжечном. Ноги
о корни ив избил, руки голыми ветками исцарапал, в тине болотной волосы изгваздал, но
достал венок девичий. Выплыл довольный, быстро утерся и оделся.
Двинул завистник к темному колдуну, что на отшибе села живет. Этот старый
дядька давно с нечистой силой якшался и всякие каверзы мог чинить, хотя добрые дела
тоже творил. Мог дождь вызвать в засушливый год, от немочи и хвори лютой избавить. А
пакости только за особую плату делал, что у каждого человека своя!
Вот идет Прохор по лесу, с трудом продирается, ибо темно и не видно ни зги. Ветки
по рукам бьют, колючки-репейники за ноги цепляются, но держит парень перед собой
венок девичий, растрясти, повредить боится.
–– Эй, братец! Куда собрался? –– послышался окрик.
Оглянулся Прошка, а это Василек на опушке стоит и кучерявой головой качает.
–– Что это у тебя, Прохор?
А Прошка стыдливо залыбился и венок за спину спрятать попытался, но не успел.
Луна желтым глазиком поляну осветила, да и предстал перед братом своим бедный
страдалец таким, как есть. Весь грязный, мокрый и с венком купальским в дрожащих
руках исцарапанных.
–– Зачем тебе венок Аленушкин? –– удивился Василий.
–– А с чего ты взял, брат, что ее венок это?
–– Знакомое плетение вижу. Синие васильки да желты лютики, в определенном
порядке чередуются, а через каждые пять-шесть цветочков –– малая незабудка. Кроме
Аленки так никто из девок венки не вяжет.
–– Ну и что! –– зло ответил Прошка.
–– А то, грех –– это, –– счастье девичье воровать!
И тут, словно пелена темная на глаза Прохора опустилась. Бросился он на Ваську,
аки зверь полуночный, человеческий разум потерявши. Глаза горят, слюна брызжет, в
плечи ногтями вцепился и ну рвать! Братец не ожидал такого, отпрянул, вырваться
попытался, да не смог, а Прошка совсем осатанел, уже ничего не понимая, повалил
Василька в листву прошлогоднюю и давай драть! Кожу на белые лоскуты рвет вместе с
одеждой, крики, мольбы о пощаде не слышит, и так увлекся, что задрал брата своего,
будто медведь бешеный. Даже не заметил, как стих, успокоился Василек, закатив глаза
наивные.
Настало утро, и очнулся Прошка у бездыханного, еще теплого тела. Узрел, что вчера
в порыве яростном вскрыл он шею бедному Васеньке, и умер брат названный. Убивец
нежданный сам не понял, как такое с ним приключилось. Тяжелые думы в голове роились,
будто пчелы в пустом улье, но решил Прохор, что теперь и колдун ему никакой не нужен.
Раз мертв соперник, то и Аленка будет сговорчивей. Прикрыл тело Васеньки старым
хворостом, а после вернулся с лопатой да прикопал братика в темной ложбинке.
2
В тот год по всей волости беда страшная приключилась. Язва моровая, хвороба
беспощадная прошлась по крестьянским домам, улыбаясь безносой улыбкой, стуча
белыми холодными костяшками. Заглядывала недомога в дома да поселян в Навь навсегда
уводила. Много людей заболело и померло до первого листа красного, и в этой кутерьме
все позабыли про бедного Васю-плотника. Кто знает, быть может, пошел парень в лес по
дрова, там и встретил нелегкую. Крестьяне больше думали, как себя спасти, о соседях
мало беспокоились.
Черная чума всех работников проредила, некому стало хлеб собирать, только самые
сильные и стойкие выживали. Прохор и ране был зажиточный, а тут вообще мироедом
заделался. Нанимал из опустевших деревень людей пришлых, платил им сущие копеечки,
чужие земли скупал да пустые хаты. А, бывало, что и впроголодь держал своих холопов,
долго не давал жалования, ждал пока помрут. А мертвым деньги не надобны. Так и
обогатился Прохор на чужих косточках, на несчастье людском, отъел себе брюхо
лягушечье. Его-то болезнь не брала, ибо Прошка стал таким важным барином, что
выписал себе из уезда лекаря заморского. Одним словом, мироед.
Аленка целый год по Васильку своему грустила, глаза долу держала, белой косой
вертела, ни на какие ужимки Прошкины не отвечала. Да, вот прищемило и этой ретивой
кобылке хвост. Скончались от язвы два ее брата родных, кормильца, а в конце зимы
матушка шибко заболела. Стара была, и отец боялся, что придется вскорости жену в
землю мерзлую хоронить.
А по весне опять Прохор заявился, окаянный. Приехал на богатой бричке,
расфуфыренный: весь в соболях, в бобровой шапке, в синих шароварах с красным
кушаком; и ассигнациями, будто веером, потрясает. Лыбится, подлый. Кольцо с
камушком преподнес, змей льстивый. Вновь стал просить несчастного папашу Алену
замуж выдать. Дивчина нос воротила, но тут батька сурово вмешался. Вырвал добрую
жердину из изгороди, да и погнал дочь замуж, слегка по задку наяривая. Хотя, явно не
хотел родимой кровиночки такой судьбы, но надеялся, что хоть жива Аленка останется.
Из дома чумного уйдет, да и будет у нее сильный муж, что завсегда прокормит.
Ну, поломалась, поломалась девка, да согласилась. И случилось так, что венчаться
поехали молодые как раз накануне Ярилина дня. Почитай год прошел со смерти Василия-
плотника.
Вот, едут они на расписной бричке, пышно одетые, однако без свадебного поезда.
Уговорились, что гости опосля к молодым присоединятся. Тут дело такое, дорогу из села
до церкви постоянно водами быстрыми размывало. Реки и ручейки из пологих берегов
выходили, тропки да тракты заливали, и проехать было совсем невозможно. У Прошки
бричка забугорная и крепкая, почти везде пройдет, а вот мужицкие телеги с малыми
колесами и застрять могут. Потому рисковать не решили. Сладились так, что невесту
жених сам заберет, через лес две версты по бездорожью проедет, а на широком тракте их
остальные посельчане встретят.
Стало быть, едут одни молодые. Лес встречает летними ароматами, молодой
зеленью да птичьим пением. Хорошо и благостно. Юркий дятел стучит по сухому дереву,
пичуга малая чирикнет, а оглянешься –– пробежит рыжая белочка.
Вдруг захрипел конь настороженно, проморгался Прохор, да дороги не узнал. И лес
вокруг иной раскинулся. Чужой лес, незнакомый. Елки-палки, паутина, трава высокая,
бревна мертвые, мох зеленый и вязкий. Колеса заплюхали, о грязюку затормозили. Там
галка крикнула, здесь ветка хрустнула, черный лис дорогу перебежал, оскалился. А в
самой тьме, глуби лесной, среди стволов павших, крохотный огонек светится.
–– Смотри, смотри, Прошка! А ведь это папоротник цветет! –– воскликнула Алена.
–– Да! Сейчас я его сорву!
–– Постой, Прохор. Не для человека цвет этот, а для духов лесных неживых. Для
хозяина лешего да медведя косматого. Нельзя трогать.
–– Разве ж можно от такого соблазну удержаться? –– воскликнул жених,
останавливая повозку. –– Этот цветок все клады потаенные откроет!
Спрыгнул с брички да в темный лес поспешил, не оглядываясь. Алена, знамо дело,
за суженым потрусила, вздыхая да охая.
Вышли на небольшую полянку и подивились на славу. Действительно, цветет
зеленый папоротник алым волшебным цветом, да так ярко светится, что сами соцветия и
не видны. Знал Прохор, что человек, сорвавший такой цветок, приобретает много разных
умений и навыков. Один из них очень пользительный –– все спрятанные в земле клады
откроются, и старая карга Нищета навсегда дорогу к тебе позабудет.
Но оплошка вышла. Только потянулся Прошка за алым цветочком, как другая рука,
белая и бледная, красный цвет сорвала, и мигом чудное сияние поблекло, да и сам
папоротник исчез, в ночи растворился. Обомлели люди, увидев мертвеца неприкаянного.
Стоит Василий перед ними, худой и белый, как простыня, в руках венок девичий сжимает.
И улыбается.
–– Сгинь, нечистый покойник! Сгинь, мертвец! –– завопил Прохор.
–– Какой же я мертвец? –– прошептал Вася, перебирая на венке купальском лютики
да васильки. –– Это ты, братец, давно мертв, гниешь изнутри, ибо не только меня убил,
похоронив как собаку, но и сколько народу извел, трясясь о мошне своей! Ты и есть
мертвый, гнилой и смердящий, а я –– живой! Всех живых живее, ибо теперь моя жизнь
другая и вечная. Иди ко мне, моя Аленушка! Иди ко мне, моя милая. Вот он, веночек твой.
Забыла, что обещала любить меня вечно?
Оторопел Прошка, а невеста его так и села на кучу муравьиную с перепугу. Мертвец
же усмехается и все ближе подходит, и с каждым шагом одежду с себя снимает. А как
разоблачился, голым стал, то начал ногтями и кожу стягивать. Лоскутами с рук ленты
кожаные обдирает, бросает наземь и улыбается. Обнажились кровавые мышцы и
сухожилия, Васька и их отрывает, не задумываясь. Все ближе и ближе к новобрачным
подходит. Вплотную уже скелет обглоданный приблизился, да оторвал свои губы алые
вместе с кожею, обнажив зубы белоснежные. Пощелкал костяной голой челюстью, нос
безжалостно себе вырвал и прямо в лицо убийце своему посмотрел. Прохор задрожал
мелко, язык проглотил, глаза выпучил, да и окочурился на месте.
Василий на Аленушку обернулся, а она плачет. Подошел, венок на голову девице
напялил, а после головой покачал, да и рухнул в густой беломошник, гремя косточками.
Увидела девица, как два любимых карих глаза выпали из голого черепа да по тропинке
вдаль покатились.
И тут почувствовала Алена, что ноги нежные мураши покусывают, выводя из
оцепенения. Вскочила девка, ужаленная, и понеслась в лес, не разбирая дороги.
Бежит. Ноги о кочки, коряги бьет, нежное лицо о ветки царапает. Буераками,
крутыми оврагами скачет, а за ней черепушка белая прыгает и кричит человеческим
голосом:
–– Постой, любимая! Поцелуй, любимая!
Сама не помнила, как на берег большой полноводной реки выскочила. На березки
белые посмотрела и увидела кровь свежую на чистых стволах древесных. Пар пошел над
водой, морось туманная, и вышли из камышей красивые и стройные девицы. Бледные и
печальные. Знала Аленушка, что не люди то, а берегини –– духи речные. Окружили
человечку, в хоровод чарующий завели и запели протяжно. И позабыла Алена, и дом свой,
и родственников, и даже Васеньку своего любимого позабыла. Увели ее водяные духи в
реку туманную за собой.
С той поры стал местный лес злой и жестокий, будто проклятый. И стар, и мал там
плутали, да пропадали навечно. Иной раз возвращались заблудшие, но больными или в
уме повредившимися. Что зверья, что комарья, –– водиться стало немеряно. Да еще новая
напасть появилась –– клещ заразный. Много людей от этого гнуса страшного померло.
А добрая река, –– напротив, больше людей кормила, стала богатой на рыбный
промысел. Раскинулась широко и понеслась далеко, до самых снежных долин, до Океана
холодного. Многие люди верили, что дух Аленушки в пучине обретается, и назвали реку
девичьим именем. С той поры одна буквица затерялась, и теперь великая русская река
Леной зовется, дарит свою живительную силу всему Сибирскому краю.
