Ярмарка Бесов

Горе напоминает боль от вырванного зуба. Сильная вначале,

боль прячется, словно пёс, поджав хвост. Боль ждёт своего часа.

А вот когда кончается действие новокаина, разве можно

с уверенностью сказать, что больше болеть не будет?

(Стивен Кинг «Кладбище домашних животных»)

Легенду о Ярмарке Бесов Прохор впервые услышал совсем маленьким. Её рассказала мама, и история произвела очень сильное впечатление на мальчика. Он всю ночь ворочался, пытаясь не думать о том, что словно бы само собой лезло в голову. Сон так и не пришёл, и наутро Проша встал усталый и разбитый. На вопросы мамы он отвечал лишь одно: «Да что-то не спалось».

Минули годы. Отец уехал из их домика вместе с любовницей, мать слегла в могилу, а никому из родственников Прошка не был нужен, если не считать доброй тёти Веры. Она заботилась о пареньке, точно о собственном ребёнке, которого у неё не было и, из-за диагноза, быть не могло.

Прохор всегда чувствовал теплоту и благодарность к родственнице и уже в четырнадцать лет, несмотря на уговоры тёти, отправился на заработки. Помочь в ремонте дома, дотащить мешок с картошкой, вскопать огород – он брался за что угодно, лишь бы добыть для них с тётей Верой лишний рубль. Благо, физическая форма позволяла. А лишних денег, всем известно, не существует.

Прошло ещё несколько лет, не стало и заботливой маминой сестры. Похоронив её, восемнадцатилетний Прохор устроился помощником столяра. Мысль о том, чтобы переехать в более крупный город и там поступить в институт, он отбросил сразу: денег не хватило бы.

Время крутило стрелки, и Прохор уже совсем повзрослел, сам сделался владельцем столярной мастерской. Ему двадцать пять лет – возраст, что в их тихом городке Речном считался солидным. Ты пока не умудрён житейским и философским опытом, и всё же настоящий мужчина. Безжалостная жизнь кидала и била, забирая одного за другим дорогих людей, но Прохор сжимал зубы и шёл дальше. Усомниться – значит, проявить слабость, показать, что ты не достоин звания взрослого человека, и заплутать во тьме. Конечно, жизнь жестока, однако она любит сильных.

И вот он высокий, загорелый, стройный, черноволосый. С натруженными ногами, знающими работу руками и лучистыми, немного наивными голубыми глазами. Пока холостой, но вызывающий интерес у женщин. Добродушный, пускай и предпочитающий одиночество с книжкой шумным компаниям.

Солнце забежало в зенит и раскидало лучи по округе. Недалеко плескалась река, которой город был обязан названием; летали и пели птицы. Открывались двери, и люди выходили из домов: кто с сумками, кто с барсетками, а кто с тачками. Жители спешили к палаткам, выстроившимся в ряд на круглой площади, привычно принимающей гостей.

Отправился на базар и Прохор: продукты в доме заканчивались, к тому же надо было сменить столярные инструменты. Никогда не знаешь заранее, на какую диковинку наткнёшься на ярмарке приезжих; может, у них есть и молотки с рубанками получше его.

Едва Прохор оказался на территории базара, нахлынули воспоминания. Просто нахлынули, неожиданно, из потаённого уголка сознания, будто только того и ждали. Образы в голове заставили сердце на секунду сжаться. Ярмарка была совершенно не похожа на торговые ряды, что раскидывались здесь из месяца в месяц. При взгляде на них немедленно всплыли в сознании картинки детства – страшной Ярмарки Бесов. А следом вспомнились и родители, и тётя, и долгие невесёлые годы, сопровождавшие одиночество Прохора.

Перво-наперво вокруг царило загадочное, чуть ли не сверхъестественное спокойствие. Подобное произошло бы, если б вдруг все посетители разом забыли, что на ярмарке нужно спрашивать и торговаться. Вход к палаткам не украшали ни плакат, ни ленты, и он более всего напоминал дыру в пещере. Асфальт, вероятно, затоптали, когда устанавливали палатки; повсюду валялись куски грунта. Одинакового и одинаково мрачного мшистого цвета палатки-близнецы выстроились в три ряда. Прохор насчитал около десяти. Негусто.

Стараясь не думать о неприятном, Прохор подошёл к первой палатке. Там торговали сладостями – конфеты, халва, вафли, петушки на палочках. Товар очевидно плохого качества, даже на неискушённый взгляд: мятые и рваные пачки, ненатурального цвета шоколад и мармелад, грубая, непритязательная расцветка упаковок и рисунки на них. Продавец тоже не вызывал радостных ассоциаций: сгорбленный, со странной, отталкивающей улыбочкой и длинным широким шрамом на щеке.

Прохор перешёл к следующей палатке. Чай – любой, на выбор. Сделанный в Индии, Китае, России, Англии. Обычный – зелёный, чёрный, красный. С цитрусовыми и бергамотом, с малиной и ежевикой, с грушей и яблоком. Но неумело оформленные пакетки, дисгармоничных цветов, да ещё и заляпанные и надорванные.

- Выбирай, милок, что хочешь, - проскрипела продавщица, дама неопределённых лет в очках и с крупной бородавкой под носом.

Покачав головой, Прохор отошёл в сторону; окинул взглядом торговые ряды. Везде глаз выхватывал какие-нибудь несуразности, нелепости или гадости. Точно бы «постояльцы» петербургской кунсткамеры ожили и явились в Речной во всей своей красе.

«Кому нужен этот мусор? – подумалось Прохору. – Даже если забыть о мерзкой внешности продавцов, кто согласится отдать деньги за их не первой свежести и не высшей категории товар?»

И тем не менее, желающие находились. Люди, казалось, с большой радостью расставались с деньгами и приобретали плохо сделанные косы, фонари с заедающими кнопками, испорченные электрочайники... У Прохора возникло ощущение нереальности окружающего мира. Такое возможно на Ярмарке Бесов, но не тут, не в реальной жизни, где доверие надо заслужить и где никто не позарится на неработающий или плохо функционирующий товар. Одно дело, когда ты не видишь дефекта и обнаруживаешь его после покупки. Кардинально другое, когда всё, в том числе и внешность продавцов, говорит: «Зачем тебе эта рухлядь? Шёл бы ты отсюда». Но люди остаются. И покупают!

- Эй, парень.

Прохор оглянулся. Позади, в параллельном ряду, в пустой палатке стояла сухонькая старушка в грязном платьице. Она улыбнулась, ощерив наполовину гнилые, наполовину усеянные металлом зубы, и помахала ему рукой-веточкой.

- Да? – шагнув к торговке, осведомился Прохор.

Старушка окинула молодого мужчину оценивающим взглядом. Левый глаз у неё «украшало» бельмо, правый косил. Затем она вновь заговорила – шепелявым полушёпотом:

- Никак потерялся, родной?

Прохор постарался не обращать внимания на внешность старушки. Получалось с трудом. Кроме того, с момента его появления на ярмарке подступило и не исчезало чувство неясного беспокойства.

- Да нет, - насколько удалось, просто вымолвил Прохор.

- Значит, что-нибудь ищешь? – не отступала старушка.

- Искал, да, боюсь, не найду.

- А чего хотел-то? – И она одарила его новой отвратительной улыбкой.

Прохор унял дрожь прежде, чем она стала заметна.

- Инструменты нужны. Столяр я.

- А-а-а, - протянула старушка. – Так это вон в том ряду. – И она ткнула большим пальцем себе за спину.

- Спасибо, - поблагодарил Прохор, собираясь уйти.

Но торговка вдруг протянула костлявую ручонку и схватила покупателя за куртку.

- Правда, на твоём месте, - прошепелявила она, - я сперва бы подумала, действительно ли у меня нужда в его товарах. А если нет, не лучше ли покинуть рынок.

Прохор непонимающе посмотрел на старушку.

- А вы что продаёте? – поинтересовался он.

- О-о, - опять выдохнула женщина. – Я много чего продаю. Но стоит ли тратить время на объяснения?

- Почему нет? Может, я бы что-нибудь у вас купил.

Старушка отпустила его куртку и наклонила голову, как бы говоря: «Нет».

- Я торгую историями, - добавила она затем. – Тебе история не нужна.

- Почему? – спросил заинтригованный Прохор.

- А у тебя наверняка своя имеется – поройся в памяти.

Пытаясь осмыслить услышанное, Прохор непроизвольно вспомнил о Ярмарке Бесов.

- Ну вот, похоже, ты на верном пути.

И старушка рассмеялась приглушённым шипяще-каркающим смехом.

Прохор попрощался и, по-прежнему недоумевая, перебрался в соседний ряд. Там он отыскал палатку с инструментами. Возле неё также никого не было; полчаса назад рынок насчитывал пять-шесть посетителей, и количество их таяло на глазах.

Взглянув на лысого пузатого мужичка, торгующего инвентарём столяра, Прохор почувствовал, что по спине побежали мурашки. Простое, типичное, незапоминающееся лицо доброго толстяка, которое таковым бы и оставалось, если бы не полное отсутствие губ. Независимо от эмоций обладателя, выражение этого лица всегда напоминало оскал черепа.

- Чего изволите? – заговорил человек-череп, улыбаясь и оттого становясь ещё страшнее.

Промолчав, Прохор с сомнением оглядел имеющийся товар. Негусто, и качество опять подкачало...

Из предложенного он выбрал молоток и гвозди. Расплатился, положил покупки в заранее приготовленный пакет и поспешно покинул ярмарку. Не страх гнал его домой, нет, но некое ощущение неправильности, жути происходящего.

По дороге он встретил кое-кого из местных. Кто-то интересовался, когда будет выполнен заказ, кто-то просто здоровался. Одна лишь Агнетта Фёдоровна не удостоила его и словечком: с теплотой она относилась разве что к своим кошкам. Старая женщина высматривала в придорожных кустах питомицу, повторяя: «Красотка... Красотка...»

«Ну и дурацкое же имя для кошки», - подумал Прохор, проходя мимо.

Когда он отдалился на некоторое расстояние, Агнетта Фёдоровна внезапно позвала его по имени. Мужчина обернулся.

- Не видел Красотку? – по обыкновению требовательно произнесла она.

Не останавливаясь, Прохор развёл руками. Агнетта Фёдоровна хмыкнула и вернулась к прерванному занятию.

Одноэтажный домик Прохора простоял на отшибе три десятка лет. Родители переехали сюда из деревни ещё до того, как родился ребёнок, - планировали осесть на год-другой, поднакопить деньжат и перебраться в место попрезентабельнее. Но чего в Речном накопишь? Вот и у отца с матерью не вышло, и временное, как часто случается, стало постоянным.

Речной напоминал, скорее, большое село, нежели маленький город. Прохор владел скромным, даже по здешним меркам, участком неподалёку от леса. Мало найдётся желающих строиться в непосредственной близи от диких животных и растений, вдали от прочих зданий. Кроме того, местность шла под уклон, и весной на участке скапливалась и застаивалась вода. Ходить неудобно: лужи, грязь, слякоть. И грядки размывает.

Грядки в обязательном порядке имелись у любого жителя или семьи Речного. Прохоровы посадки располагались за домом, однако он предпочитал покупать зелень в местном магазинчике или заезжавшей по вторникам и пятницам автолавке.

По периметру его участка бежал невзрачный, хилый заборчик. Цвет деревяшек вылинял под солнцем и размылся под дождём, превратившись в бледно-розовый. Если Прохору не изменяла память, когда-то доски были бодрого красного цвета.

Столяр открыл пронзительно скрипящую калитку, миновал узкую, выложенную плитками тропку, обстучал и снял ботинки у входа и прошёл внутрь. Положив покупки у входа, он нырнул на кухню. Тесная, безликая, мрачная, она полностью соответствовала как атмосфере отдельного дома, так и городка в целом.

Перед уходом Прохор оставил размораживаться на столике курицу. Теперь её поедало мерзкое трёхцветное создание с растущей клочками шерстью. Кошка Агнетты Фёдоровны, Красотка. Каким образом она попадала в дом – загадка. Но факт непреложный: через дыру ли в фундаменте или через пробоину в крыше, а Красотка то и дело проскальзывала сюда, чтобы похозяйничать. Её излюбленными местами были кухня, поскольку тут находилась еда, и спальня, потому что Красотка сходила с ума по простыням Прохора, которые изорвала почти все.

- А ну брысь, мерзкое создание! Иди прочь! – закричал мужчина и громко топнул.

Кошка напугалась и стремглав вылетела из кухни. Прохор проверил – в коридоре её нет. Вряд ли где-нибудь затаилась; наверняка убежала тем же путём, что и забралась. Да и чёрт с ней.

Прохор вынес курицу к умывальнику и тщательно помыл под струёй воды. Затем вернулся, пожарил на сковородке и съел с кетчупом и хлебом. Запил водой, сыто рыгнул и позволил себе минут двадцать отдохнуть, после чего прошёл в мастерскую. Дом насчитывал две крохотные комнатёнки; одну из них Прохор сделал спальней, вторую переоборудовал в мастерскую.

Столяр трудился до позднего вечера. Он практически закончил с очередным заказом, столом для семьи Зерницких, но его сморила усталость. Решив доделать начатое завтра, Прохор отложил инструменты и выключил свет. Закрыв входную дверь, он разделся в спальне, забрался под одеяло и вскоре уснул.

Прохору приснилось, что он угодил на Ярмарку Бесов. Справа и слева, вперёд и назад, насколько хватало глаз, устремлялись к горизонту бесконечные торговые ряды. Разных, но непременно угнетающих цветов. Кошмарные глотки исторгали призывные кличи, размахивали отвратительные конечности. Плевались, брызгали потом. Воздух наполняли оскорбления и негативные эмоции. Солнце нещадно пекло, будто желало испепелить планету.

Прохор смахнул со лба испарину и шагнул к первой попавшейся палатке. Взгляд упал на предлагаемый товар – продавались гвозди. Любого размера, любой расцветки и сделанные из любых материалов. Рука сама потянулась и взяла гвоздь: металлический, большого размера, играющий на солнце бело-жёлтыми бликами. Чистый и острый, напоминающий не строительный инструмент, а боевой кинжал.

Тут по непонятной причине захолонуло сердце. Прохор поднял взор на продавца, однако уродливая морда – это нельзя было назвать лицом – выражала всяческое одобрение. Вонючий рот растянулся в отталкивающем подобии улыбки, обнажились покрытые налётом клыки.

Не в силах выдержать зрелища, а может, по иной, менее очевидной причине, Прохор размахнулся и воткнул гвоздь прямиком в оплывший глаз.

Дикий рёв потряс округу; хлынула кровь. Фигура верещала и дёргалась, и извивалась, пытаясь вынуть из глазницы острый металл, но делала только хуже.

Прохор осмотрелся: Ярмарка не прекращала жить и галдеть. Присутствующие не замечали их.

Перевалившись через прилавок, раненый продавец кинулся на мужчину, и тот оттолкнул несуразную волосатую фигуру. Падение. Рука загребла выложенные на стенде гвозди, и они, ударяясь друг о друга и звеня, посыпались на умирающего.

Этот звон, наверное, и разбудил Прохора.

Он открыл глаза и первое время не понимал, где находится. Затем, постепенно, стал осознавать окружающее, и чем активнее поступала информация, тем быстрее росло недоумение.

Он стоял посреди мастерской. Горел свет, инструменты разложены на верстаке. Повсюду какие-то, неизвестно откуда взявшиеся тёмные пятна. В одной, поднятой руке у Прохора что-то зажато. Он опустил предмет – молоток. Потом взгляд мужчины скользнул ко второй руке; там извивалось нечто, но с каждым мгновением всё слабее. Наконец зрение полностью вернулось, зрачки сфокусировались, и Прохор увидел прямо перед собой, на верстаке, мохнатую тушку.

Красотка.

Кошка валялась, судя по всему, мёртвая, и агонизировала. Из головы торчал широченный гвоздь. Не составило труда догадаться, что за пятна усеивали мастерскую: кровь...

Прохор отпрянул, выронил молоток. Разорвав ночную тишь, инструмент упал с оглушительным стуком. Жадно хватая ртом воздух, Прохор глядел на ужасающую картину и не мог поверить глазам.

Светало.

Остаток ночи столяр провёл, убирая следы убийства. Неизменно его сопровождало чувство, будто произошедшие события нереальны. Но сменяли друг друга невыносимо тягучие мгновения, убеждая в истинности случившегося.

Для начала он собрал в мешок останки кошки. Ежеминутно чудилось, что сейчас, вот прямо сейчас его застанет какой-нибудь ненужный свидетель. И что тогда? Рассказать как есть? Соврать? А может...

Отгоняя мысли-паразиты, Прохор надел перчатки и взял лопату. Открыв вторую калитку, позади участка, он зашёл в лес. Ветки трещали электрическими разрядами, кричала-плакала ребёнком сова. Желтопузая луна светила сквозь ветви деревьев, придавая мистичности леса сюрреалистический оттенок. Прохор выкопал лопатой яму, бросил туда мокрый мешок и покидал на место землю.

Вернув лопату в сарай, Прохор отправил красные от крови перчатки в мусорную корзину. Туда же полетел и погнутый гвоздь, извлечённый из головы Красотки. Одежду в красных пятнах он бросил на стирку. Мужчина хотел избавиться и от молотка, но в последний момент передумал и удовольствовался тем, что помыл его под водой.

После, смочив тряпку, Прохор вытер кровавые следы в мастерской и везде, где нашёл; если не удавалось, выводил ацетоном. По завершении открыл дверь и окно, чтобы проветрить помещение.

Прохор принял душ и переоделся в чистое, после чего возвратился в спальню. Выключив свет, он, обессиленный, упал на кровать. Мысли, одна другой кошмарнее и неприятнее, вторгались в сознание. Столяр ворочался с боку на бок, но вновь уснуть так и не смог.

На следующий день ярмарка уехала.

Прохор стоял и смотрел, как продавцы собираются, кладут в ящики мало кому нужные товары, сворачивают палатки и отбывают на потрёпанных годами «Газелях». Ему не удавалось понять, зачем, едва приехав, надо сразу же покидать Речной.

Однако гораздо сильнее его беспокоили детали «ночного происшествия» - так он называл про себя события, участником которых стал. По чьей только воле? По своей или чужой? Может, он сошёл с ума и превратился в маньяка?..

Чтобы избавиться от невесёлых размышлений, Прохор зашагал обратно к дому, планируя поработать.

На пути ему снова встретилась Агнетта Фёдоровна.

- Красотки не видал? – грубо окликнула она.

- Нет, - буркнул Прохор. И следом: - Идите домой.

Агнетта Фёдоровна не послушалась, продолжая звать и искать кошку.

Прохор же заперся в мастерской и не выходил оттуда, покуда не стемнело, а сам он не выбился из сил.

Засыпать не хотелось, вернее, он боялся. Надо признать: ему невероятно страшно уснуть, потому что прошлой ночью произошло... а что именно?

Он катал мысли в голове и так и эдак, силясь разобраться, расставить точки над «i». Но лишь тикали висящие над кроватью часы и ближе и ближе подступала темнота.

Прохор сел на постели и включил телевизор. Попробовал выбрать между убогими четырьмя каналами, которые принимала антенна, и потерпел поражение. Нажав кнопку выключения, он в бессильной злобе кинул пульт на кровать, а потом завалился сам.

На полу лежал недочитанный детективный роман. Заняться нечем, сна ни в одном глазу, и он попытался сбежать от реальности в мир литературы. Удавалось с трудом; порой приходилось по два, по три раза перечитывать пройденные строки. Полицейская интрига, закручиваемая известным автором, не бередила фантазию и не увлекала, зато события последней ночи возвращались с неизменной периодичностью.

В конечном итоге, ему удалось вчитаться. А вчитавшись и пройдя пару десятков страниц, он стал погружаться в дрёму. Усталость, с которой боролись возбуждение и страх, победила. Книга выпала из руки; Прохор погрузился в сон.

Хищной птицей налетело беспокойство. Прохор физически ощущал, что ему плохо и жутко, но ничего не мог поделать: проснуться не получалось.

Он бежал – сломя голову нёсся по лесной чаще. Стояла ночь. Деревья высились безмолвными и безразличными истуканами; под ногами проминалась чёрная земля. Прохор поднял голову и увидел полную, круглую, как копейка, луну. Постоял некоторое время и опять рванулся бежать.

Проламываясь сквозь кусты, он не замечал стегающих по лицу ветвей, жгущей руки крапивы, впивающихся в пятки корней. Он выбрался на пустое пространство и замер в нерешительности. Впереди раскинулась огромная и невероятная Ярмарка Бесов. А чуть левее, прыщом на коже, торчал домик. Лунное сияние пеленало ночное пространство, кутало в мягкие жёлтые простыни. На небе зажигались звёзды; проступил Млечный Путь.

Исторгнув из глотки надсадный рык, Прохор ринулся по высокой траве к одинокому домишке. Беспокойная тишина сопровождала его всюду. Лишь мгновение назад входная дверь располагалась далеко, и вот он уже перед ней. Он бил по дереву чем-то зажатым в руке; дверь трещала, изгибалась, ломалась. Прохор налёг плечом, поднатужился и снёс её.

Зашёл в лишённые света внутренности дома, рыскал, перебегая из комнаты в комнату. На первом этаже искомого нет. Он поднялся на второй по стонущим, припадочным ступенькам. Где-то здесь, где-то здесь... Мужчина огляделся и заметил тощую фигурку, что от страха вжалась в стену, надеясь слиться с ней.

Вне себя от злости, ненависти и десятка иных чувств, Прохор размахнулся и опустил тяжёлый предмет на голову человека. Тот беззвучно упал на стоявшую здесь же кровать. Прохор снова поднял и опустил предмет. И снова. И снова, и снова, и снова.

Чернота ночи окрасилась в багровый.

Сознание и остальные ощущение вернулись быстрее, чем в прошлый раз. Прохору хватило буквально мига, чтобы проанализировать ситуацию. Однако эта лёгкость, нарочитая небрежность, с которой кто-то неведомый опускал его в бездну помутнения и вынимал оттуда, обратила ужасное положение в подлинный кошмар.

Он стоял посреди комнаты, на втором этаже домика Агнетты Фёдоровны. Недавно купленный молоток торчал из каши, в которую превратилась голова старухи. Потёков, пятен и струек густо-красного цвета Прохор не различал в обступившей его тьме, но знал: они там. Потому что все его руки, вся грудь и лицо были выпачканы в тёплой, пахнущей железом крови. Кровь текла по телу, и мужчине казалось, он слышит, как она едва-едва слышно падает на пол: кап... кап... кап...

Он рухнул на колени; размазывая пахучую жидкость по лицу, закрыл ладонями глаза и заплакал.

Вставало солнце.

Прохор знал, что это последние мгновения его жизни. Даже если тонкая нить не оборвётся сейчас, то спустя часы или дни Агнетты Фёдоровны всё-таки хватятся.

Он отнял руки от лица и принялся лихорадочно соображать.

Сбежать? Но собаки наверняка найдут его по запаху крови. А если наткнётся на кого-нибудь, тот немедля, без вопросов и выяснений, вызовет полицию.

Спрятаться у себя дома? Слишком опасно, ведь на улицу не выйти: народ встаёт рано, и округа полна свидетелей.

Затаиться на месте преступления? Тоже очень кратковременное спасение.

Что же делать? Что же делать?..

Рука, точно начав жить собственной жизнь, потянулась к рукоятке молотка. Невообразимым усилием Прохор заставил себя не брать его.

И тут что-то внутри мужчины, что-то сколь незнакомо новое, столь и тлетворно древнее, взбунтовалось. Оно взорвалось оглушительным криком, желая подчинить волю Прохора себе, заставить беспрекословно слушаться, принудить к очередным убийствам.

- Нет! – срывая голос, завопил столяр. – Не-э-эт!

Его уже не беспокоило, услышат или нет. Если настал конец, он примет горькую судьбину с высоко поднятой головой.

Образы Ярмарки Бесов вторглись в разум – невыразимые, ужасные, искривлённые рожи. Они шумели, взывали, приказывали!

- Не-э-эт... - переходя на хрип, произнёс Прохор.

Потом хрип сделался негромким стоном, тот превратился в еле слышный шёпот, после чего мужчина замолчал. Он завалился на вымазанные кровью доски и, лёжа на боку, мелко и часто задрожал. Прохор хотел унять дрожь, пытался совладать с собственным телом – куда там.

Бесы командовали всё громче; их количество прибывало.

- Я вас не выпущу... - опять прохрипел Прохор. – Я не позволю вам убивать... Не позволю...

Каждый миг перебарывая себя, упираясь руками в предательски скользкий пол, он сел на колени. Отдышался.

Воспользовавшись моментом, Бесы усилили атаку.

Прохор сжал зубы. Перед взором поплыло, на глаза навернулись слёзы. Медленно, осторожно он поднялся на ноги и, пошатываясь, подошёл к двери. Протянул дрожащую руку, закрыл дверь и передвинул заслонку. Отлично, теперь последнее.

Еле волоча ноги, он приблизился к кровати и упал на неё, ещё больше пачкаясь в крови и внутренностях. Рука, уже управляемая им, а не бесконтрольная, потянулась к молотку. Пальцы обхватили рукоятку.

Бесы сходили с ума!

- А-а-а!.. – зарычал он, сопротивляясь изо всех сил, из последних возможностей.

Он не встанет, не встанет! И не выпустит из руки чёртов молоток – нет, никогда!..

...Дверь на втором этаже пришлось взламывать, потому что она была закрыта на щеколду. Но вот дерево сорвалось с петель и упало на пол. Тут же дыхнуло запахами крови, смерти, разложения.

Деревенские отреагировали по-разному. Одни отвернулись, не вынеся вони. Иные зажмурились или закрыли лицо руками при виде открывшейся безумной картины. Кого-то тошнило в углу.

Полицейский, невысокий крепыш в форме, вошёл в тесную комнатку.

- Убил старушку, - резюмировал он, разглядывая два распростёртых тела. – И с собой покончил.

Однако тут его взгляд упал на молоток, что сжимал в руке мёртвый молодой мужчина. Служитель порядка замер в недоумении.

Вроде бы налицо убийство и самоубийство. Голова старой женщины, Агнетты Фёдоровны Боровой, превращена в ничто. Большой, в следах крови, молоток – у второго трупа. Лицо этого человека, Прохора Силина, тоже обезображено, хотя и не столь сильно. А ещё, похоже, у него сломаны кости. Причину смерти – не совместимые с жизнью травмы, кровопотерю или что-то иное – установят эксперты. С точки зрения же лейтенанта Павла Круглова, очевидность картины определённо скрывала в себе тайну. Во всяком случае, ни он, ни коллеги никогда раньше не сталкивались с самоубийством, совершённым молотком.

Павел надел перчатки, присел и, потрудившись, разжал цепкие пальцы мёртвого мужчины. Полицейский взял молоток, намереваясь отдать инструмент на экспертизу. Странно, но в тот же самый миг, когда он коснулся вероятного орудия убийства, в сознании вспыхнул некий неясный образ. Уродливая морда, похожая на звериную, и ряды сероватых палаток.

«На солнышке припекло, что ли? – родилась мысль. – Хотя с моей работой какая только муть на ум не полезет».

Мотнув головой, Павел отстранился от нечёткого образа и закинул его подальше, в подсознание. После чего вернулся к своим прямым обязанностям.

(Апрель 2015 года)

Похожие статьи:

Рассказы → Обычное дело

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Потухший костер