Саня Чёрт

1. Конвойный отряд.

– Вернётся с полевых Саня Чёрт, проведёт те мастер-класс! Чего лыбитесь, правильно говорю?

Ноябрь, тучи, смог – небо приплюснуло тюремную зону. Шахтовая подземная тюрьма отапливается углём. С холма она выглядит как дымный провал, опоясанный пятью кругами красноватой сплошной подсветки.

– Санёк? Не откажет… Он до-обрый…

Ветрище со всех сторон атаковал кузов грузовика, крутил пыль, гнал следом за колючку, дым разворачивал обратно к трубе. Высоко над ней проплывал узкий разрыв между тучами, синеватый как шрам на продрогшем теле. Холодина отступала по мере спуска к шлагбауму, в отличие от тревоги.

– Что есть, то есть: Саша – природный чертяка…

Чем ближе проходная, тем слабей палёный запах, сушащий нёбо. За вертушкой гарь и темень пропадали, как инъекция в крови.

– Не понял… Кто-то засомневался, что Санька – всем чертям чёрт?

Порывы ветра то за шкирку, то в лицо: «Стой, куда прёшься? Беги, беги». Как это ни глупо, а было искушение…

После всех тычков близким локтем и надёжным плечом, перечисления товарищами всех памятных им гауптвахт и карцеров, сержант поднапрягся, учуял нехорошее и бросил в общую копилку:

– Отбой паниковать, до конца года ещё целый декабрь. Справишься. Ребята правильно говорят, вернётся Саня Чертогий, покажет тебе класс.

Саня вернулся и показал.

Месяц прошёл, а как вчера:

– Манраж? Время тю-тю? На календарь надо было смотреть, Малёк, не только на часы до обеда! Вырулим, не дребезжи.

…

Малёк, лейтенант конвоя едва не упустил заключённого. Не в смысле побега, а том смысле, что перед концом срока не спровоцировал на этот самый побег, не добил, короче. Из особой тюрьмы ПрИсп1-4ТГЗ (четвёртый горизонт залегания) выход предусматривался один единственный: через этот самый четвёртый горизонт – крематорий. Через верх – по милости столичных господ и никак иначе.

Виноват был не Малёк, а надзиратели предыдущих двух ярусов. Раньше надо было добивать, и по правилам, но подопечного не просто так назвали: герр Герой, этнический немец – Константин Кёлер… Подпольщик, мечтатель и практик, создатель альтернативной криптовалюты, он такое выдержал за девять лет, что на финишную прямую вышел прозрачным-хрустальным. Мельче эти осколки ломать было уже некуда. Страха в нём ноль и ненависти тоже, осталось лишь тихое ожидание.

«Не в личных качествах дело! У меня тупо не хватает квалификации. Я чего-то не улавливаю во всём этом… На третьем ярусе пытки запрещены, с подсадным ничего не вытанцовывалось, там строгач – одиночки. Что я-то мог сделать, когда настолько полная изоляция, что и надзирателей как таковых нет. Конвой приводит, конвой уводит, оформляет, контролирует почту, я его перевёл… Ну, и? С чего бы ему вдруг признавать вину или вешаться? Есть люди, на них третий ярус и рассчитан, для которых изоляция – хуже смерти, только Гергерой определённо не из их числа. Какие варианты? Несчастный случай?»

Тот, кто устраивает несчастный случай, подставляется не по-детски. Скрыть это невозможно, а дальше русская рулетка. Начальство может сквозь пальцы посмотреть, может поощрить, а может и без слова пустить в расход.

Умыть руки – худший вариант из всех. Политический выходит в чистую, и какой экзекуцией обернётся это для всего гарнизона, думать не охота.

…

Новогодние мероприятия исчерпались. Завтра будний день.

Глаза в пол, руки в колени. Пустая казарма. Часовая стрелка – на второй… на третий круг. Под двускатной крышей стометрового ангара гулкая тишина. Малёк сидит на бывшей своей койке. Гирлянды ещё не сняли, мерцают.

«С тех пор так и висят… Убрать пора! Мысли мыслишки, тупиковый тупик. Не понимаю: всё так долго тянулось и так быстро закончилось? Прямо вдруг, осознать не успеваешь. Может и не надо, раз всё уже? Я никому не должен, общее дело делали. Общее моё. Бред. Это я тупик. Чего я здесь торчу? Кто на кывыене, кто на клубняке, я как не пойми что. Ребята подумают, что я диверсию провожу под шумок, под праздники, что я засланный какой-нибудь…»

Он уже не «малёк», и комната у него в январе появилась своя отдельная, хоть женись, но кличка осталась.

«Это из-за того, что я расспрашивал много, – безразлично подумал он, – лучше бы самому приглядываться».

Саню Чёрта в гарнизоне тоже одного так звали, хотя все служаки – черти.

«Почему ты сразу к нему не обратился? Не знаю… А должен был? Потому что Саня – безопасник, он – по технике, а с камерой там не имелось проблем. Он из другого подразделения. Он по званию старше. Не в этом дело… А в том, что Саня – чёрт! Хребет сломать, как бы тьфу для него, плёвое дело. Например, идейному, рогом упёртому фанатику. Чёрт его перекусил и сплюнул. Такой своего брата схарчит, не заметит».

С чего бы? И где справедливость? Ведь мастер-класс заключался, собственно, в том, что Саня Чёрт сделал за Малька его работу.

«Подразделение не расформировали благодаря ему, а это меньшее, что нам грозило. Но какой же заносчивый он тип… неприятный!»

Ерунда полная. Саня вообще средний, без выпендрёжа. Ну, может быть, рукава не по уставу закатаны. Видок скучающий, это подбешивает, да и то зря: как сослуживец Чёрт лёгок в общении, отзывчив и очень прост.

………………………………………………………

………………………………………………………

2. Труба

Топонимы задают жаргону. Шахтовая тюремная зона Предварительного Исполнения, ПрИсп1-4ТГЗ располагалось рядом с водохранилищем Чистое. Как её называть, если не «чистилищем»? Кому там и служить, как не «чертям»? Но это высокий штиль, по-простому называли – Труба.

Огромная, многонаселённая, как городской район, ПрИсп1-4ТГЗ была построена вокруг цилиндрической шахты. Если заглянуть с купола – ровный колодец в огоньках сигнализации, небоскрёб, вывернутый наизнанку. Логически же тюрьма организована, как трёхъярусная система: от самого лютого, где вой и крик не прекращаются круглые сутки, до тихих глубоких одиночек. На местном арго сверху вниз: «кругосветка», «фитнес» и «мюнхгаузен». Под «мюнхгаузеном» – «небо». Кочегарка, крематорий.

Гарнизон обитает на поверхности земли, зеки – под ней.

В «кругосветке» штормит так, что ломаются кости. На «фитнес» попадают, чтобы сильно похудеть: минимальная пайка зависит от нечеловеческих норм погрузки угля и бессмысленной работы, вроде перетаскивания чугунных болванок.

У нижнего яруса нет особенностей, это изоляция, да и всё.

Почему его назвали «мюнхгаузеном»?.. Время от времени в интернете объявляются такие фантазёры: «Я прошёл Чистилище, все три яруса и выжил!». Натуральное враньё. Со дна второго яруса мало кто выныривает. На третьем пустыня: десяток фанатиков, столько же сумасшедших. Девяносто девять из ста камер «мюнхгаузена» отданы лаборантам под выращивание какой-то нейротоксичной плесени, а так же для опытов.

Через всю шахту снизу доверху тянется труба крематория, как ствол с дымовой кроной. Шанс вылететь в неё у всех обитателей ПрИсп1-4ТГЗ гораздо выше среднего. Акт – в акты, пепел – к пеплу. Бывшие сотрудники вне очереди.

«Кругосветку» солнечные лучи ещё достигают. Её прогулочные галереи – козырьки «фитнеса», его галереи – «мюнхгаузена», внизу которого на бесконечно далёком дне шахты лежит единственный настоящий дворик. Железный, всегда тёплый пятачок над кочегаркой, в пахнущей гарью темноте.

…

Ноябрь кончается завтра. «Скончается. Умрёт. Погибнет. Ай, да в само деле, хорош психовать! Пора на дежурство». Малёк сверился с коммуникатором: «Третий ярус, обход».

Когда Малёк зашёл в лифт, два лаборанта дёрнулись, аж отпрыгнули к зеркалу.

Малёк вскинул руки:

– Стоп, гражданские, что за дела? Что скрываем?

Шутка, да не совсем. С них действительно любой погонный может спросить.

Долговязый кривовато заулыбался и вдруг скороговоркой спросил:

– Лейтенант, у вас ведь есть проходной на «мюнхгаузен»?

– Допустим, туда направляюсь.

– Мм… мы тоже.

– Так он и вас должен быть! – засмеялся Малёк.

– Вот именно. Вы не против, лейтенант, если мы его с вашей помощью потеряем? Не в лифте, а там уже на третьем ярусе. Времени нет заходить. Просто бросьте сразу за дверью, а?

Цап Малька за руку и сунул в неё пластиковую карту.

– Хм… Вы недавно тут?

– Мы вообще командировочные! Сегодня отбываем.

– …и хотите удрать, не сдав ключи… Чего случилось-то? Дьявол прогрыз колбу? Вы сматываетесь, а нам ловить?

Вместо ответа второй, сутулый лаборант, не одобрительно наблюдавший за порывом коллеги, назвал номер камеры – экспериментального бокса. Уходя обернулся и пробормотал:

– Безбожно это…

Двери раскрылись, лаборанты немедленно перешли в соседний лифт, идущий наверх.

…

Малёк запомнил номер камеры и свернул к ней первой на обходе. Глянул на сопроводительный лист возле двери. Сначала не понял, вроде ничего особенно страшного: «Ну, калеки сидят, пятеро…» Камера не вполне обычная: чёрная целиком и свет не сверху, а снизу – по периметру. «Негры что ли? Зеки тоже радикально чернокожие». Малёк провёл по зеркальному обзорнику и случайно включил флуоресцентный активный объектив. Подсветка камеры стала зеленоватой… Оп-па! У всех зеков были отрублены кисти рук, но так это выглядело раньше. В зеленоватых лучах видно, что от места перелома, разветвляясь, росли по две-три новых руки с веером пальцев на каждой.

– Круть! Вот за этими я бы присматривал на постоянной основе!

…

ПрИсп1-4ТГЗ – чистилище автоматизированное.

Все атрибуты пыточной тюрьмы присутствуют в нём сполна за исключением побоев. То есть, заключённый с заключённым, надзиратель с надзирателем, мордуйтесь на здоровье, это сколько угодно. Надзиратель с зеком – ни при каких условиях. Этим ограничением тюрьма несколько напоминала Мальку игровой автомат, достающий игрушки стальной трёхпалой лапой.

Программа Авттех-Яр-№1,2,3 отправляет заключённого на конкретный ярус, в камеру определённого типа. Надзиратель её программирует, следит за порядком и беспорядком, решая каких неприятностей добавить, каких убавить. Им самим тоже во многом распоряжается Авттех-Яр-№1,2,3. Например, отравляя запрос очного контроля. Иногда надзорная служба – расслабон, иногда на пределе человеческих возможностей: проверка за проверкой.

…

Перенаселённые камеры, круговая порука, стравливание за дефицитную еду – низший сегмент воздействия. Не для того ПрИсп1-4ТГЗ конструировали. Не для того создавали камеры-тиски, камеры-дыбы, камеры: «сюрприз», «молния», «безвоздушное пространство» и «шторм в океане». Конвой-надзор – палачи. Этого Малёк не знал, когда переводился из обычных конвоиров.

Под конкретные запросы надзирателей камеры готовят инженерно-технические подразделения. Настройщики дыб, кузнецы кандалов, так сказать. Они рангом повыше. Инженер без труда заменит надзирателя, но не наоборот. Впрочем, и среди них есть технически подкованные черти, и среди инженеров отличные психологи. Саня Чёрт, например, – универсал, безбожно эксплуатируемый начальством как спортсмен от ПрИсп1-4ТГЗ. Он не жаловался: что за чёрт, потерявший форму?

…

Обход закончен. В большом медленном лифте целая толпа. Малёк поднимался, с удовольствием прислушиваясь к его гудящему взлёту, но не до самого верха… Посередине «кругосветки» у него зацокал коммуникатор, приказывая выйти. Срочное.

На шестом этаже в двух шагах от лифта ждал сержант. Рядом стоял рядовой внутренней полиции с арестованным человеком в пальто, в штатском. Долговязый, согнутый пополам, рука заломана. Вихрастая голова болталась так, что видно лишь макушку и кровь на шее. Малёк пригляделся, узнал.

– Лаборант?

– Пресекались внизу?

– Не совсем так. Докладываю.

Кратко изложив странную просьбу, Малёк отдал сержанту чужой пропуск и получил командировочного лаборанта с направлением в «мюнхгаузен». Пришлось ехать на скоростном обратно. Защёлкнул наручники, один болтается. Второй руки у арестованного не было.

…

Помимо крутого обмундирования и престижа в ПрИсп1-4ТГЗ Мальку действительно нравился тир, качалка и вид с купола над шахтой, куда он всё-таки добрался.

Обзорная площадка вровень с холмами. Раз в году бесконечной рекой летят чайки, на востоке делая кольцо. Саму зону небесная птичья магистраль огибает по широкой дуге. Чайки не приземлялись даже на свалке, всегда полной ворон.

Качалка шикарная, спору нет, но с мышцами прибывало и ощущение тесноты в целом. Малёк усмехнулся, словив ассоциацию. Он раньше так смотрел на перекачанных мужиков, которые не могут руки прижать к бокам. Неудобно ведь, как в скафандре! На местных харчах сам превратился в бульдозер. Здесь большинство такие, крутые, а смысл? Зона всеми распоряжается, как машина машинами, человек в кабине пластмассовый, для вида – и ему тесно.

………………………………………………………

………………………………………………………

3. Перевёрнутый мир

Происхождение и режим ПрИсп1-4ТГЗ неординарны.

В государстве случился такой взбрык свободомыслия, когда анархисты получили большинство в парламенте и напринимали всякого разного. Был разработан реформаторский проект системы наказания «Отсрочка 3.651» по числу дней в десяти годах минус один.

Проект с дивной логикой: суд после исполнения приговора, приговор один и тот же за любую вину – высшая мера. Каждому – десятилетняя отсрочка. Отсюда и «предварительное исполнение» в названии.

Через пару лет анархическая республика вернулась к уютной родной деспотии, тюрьма стала политической. Дважды вывернутая логика сохранилась.

Суть законопроекта есть в архивах. Подробней смотри примечание* – 10 глава «Отсрочка 3.651».

…

Говорили… – что ПрИсп1-4ТГЗ нашпигована камерами под завязку, неизвестными даже её начальнику, позволяющими наблюдать в каких-то секретных лучах всех и всё насквозь.

Говорили… – что ПрИсп1-4ТГЗ, как пыточная тюрьма, представляет собой тотализатор для правящего эшелона. В этом причина шикарного обеспечения и беспощадного преследования утечек. Записи, прилетевшие в даркнет с дрожащих камер смартфонов, удалялись мгновенно, а сделавшие их люди – на следующий день.

Говорили… – что, самая мякотка, когда лажает надсмотрщик и отправляется пинком за ту же дверь, которую охранял.

…

«Что здесь правда, что выдумки, трудно сказать… Ясен общий расклад: не докапывайся, будет хуже, чем обыкновенному зеку, и не выйдешь, сколько ни кайся, хоть язык себе вырви», – думал Малёк. Проветрил, называется, башку на обзорной площадке. Получил обратный эффект: к одной тёмной здравой мысли, как к вороне, нашедшей падаль, мигом слетелась целая стая и затмила горизонт. «Милуют всякую нажористую политоту, рядовых утилизируют… А можно ли отсюда уволиться вообще?»

Вороны галдели на свалке. Малёк жопой ощущал под собой, через все головокружительные ярусы, вкрадчивое тепло кочегарки – крематорий не простаивал никогда.

…

«А вот лаборанты.. Они строго следуют каким-то своим инструкциям или как мы – импровизируют в общем русле? Будут на долговязого, как на подопытного кролика, его вчерашние коллеги ставки делать? На мутации-регенерации или ещё что-то?»

Устранённый от банального произвола, человеческий фактор азартно участвовал в разработке произвола опосредованного и упоённо играл на деньги. Внутри-то тюрьмы можно! Отчего бы надзирателям не поставить бутылку пива на спор: доходяга зажмурится вечером или к утру? Кто запретит и, главное, зачем? Творческому отношению к службе это лишь способствовало.

…

«К чему это лицемерие про десять лет? Перед зеком ведь не ступенек, а подножек – три тысячи шестьсот пятьдесят… Подловато как-то».

Десять лет отсрочки пред крематорием были пронизаны стержнем бюрократической отчётности. Раз в месяц заключённому приходил обязательный бланк: «вины не признаю» или «прошу о помиловании». Обратная связь в ПрИсп1-4ТГЗ – не более чем атавизм исходной анархической идеи, но галочка и подпись обязательны. Они, как бы сама жизнь, удостоверяющие слова: я существую. Один пропущенный бланк – и всё: человек выбывает из «предварительных» в «актированные», смертники.

Спустя десять лет и сто двадцать «вины не признаю» заключённому должен прийти бланк: «невиновен – утверждаю. Подпись». После чего дверь на свободу распахнётся. Таков порядок.

Гергерой отбыл девять лет. Его потому и спихнули на Малька, что уверенно шёл к освобождению. Ясное дело, спихнули на новенького. Малёк застал его полосатым от заживших шрамов и дико худым, но что главное: одним из десятков актуальных заданий. Малёк просто упустил Гергероя из виду, живёт и живёт себе… И тут бабах: перемена бланка – на выход. Это не форс-мажор, это хуже – прецедент, Рагнарёк. Мальку стало страшно до ледяного кома в желудке.

………………………………………………………

………………………………………………………

4. Игра на деньги

Мечта командного состава: изучение устава службы и режима объекта подчинённым на досуге! Сеть, разумеется, только внутренняя, так что, в учебку за компы по доброй воле приходили немножко поиграть или порнуху глянуть. Малёк открыл должностные обязанности конвойных в левом окне, правила эксплуатации камер в правом и тупо уставился между ними – в небесно-голубой просвет.

Хоть смысла в этом не было ни на грош, Малёк хотел посмотреть на упущенные возможности. Сломать заключённого не удалось, это уже понятно, герр, как есть, Герой… Кёлер прошёл два верхних яруса, сохранив рассудок и даже отчасти здоровье. Но что именно Гергерой прошёл, чего избежал?

– Может, идея какая-то придёт в голову, если подряд листать.

Идея не пришла, но чтение скучным не назовёшь. Один только список даже тут, в ПрИсп1-4ТГЗ запрещённых инструментов чего стоит…

– Проблемы, друг? – подмигнули Весёлые Наручники в нижнем углу экрана. – Нужна помощь? Консультация? Как настроение, друг?

– Чтоб тебя, зараза…

Отвечать им ни в коем случае нельзя. Весёлые Наручники – это приблуда-стукач… Жалобы, сомнения, недовольство, всё-всё немедленно полетит к инспектору. Закрывать их тоже не лучшая идея: направят к штатному психологу отчёт: сотрудник в подозрительном расположении духа… Хитрый Малёк открыл калькулятор и перетащил его поверх стукача-консультанта, ха-ха.

…

Дебют Малька в качестве надзирателя – «железные» камеры «кругосветки». Их пробивало электричеством и затапливало, там включалась музыкальная шкатулка. Вариантов одной только «сетки» больше ста. Она могла быть в разных сочетаниях – падающей, раскаляющейся, швыряющей пойманного, колючей, под током, душащей, которая затягивается при малейшем движении. Кое-что Малёк испробовал на своей шкуре.

– Дда, это было сильно…

Отреагировав на голос, Весёлые Наручники высунулись из-за калькулятора:

– Друг! Могу я чем-то помочь?

– Исчезни!

Злорадно кивнув, Наручники ушли сквозь монитор в лукавый цифровой сон.

– Идиот, – ругнулся Малёк на себя, – выдержка ни к чёрту. Как  и тогда…

…

Тогда, это в отпуске. Он и ещё два дурака решили в зеков сыграть.

От скуки, не заработав поначалу на дорогу в тёплые края, они захотели проверить себя, поиграть с автоматикой «кругосветки» на деньги. Победитель смог бы купить билеты и улететь к морю, сложив общие отпускные. Но поехал он в дурку и совершенно бесплатно.

Каждый тогда настроил несколько рандомных камер, любовно, тщательно настроил… Затем приятели их разыграли: кому куда. Попросили дежурных страховать.

Малёк вылетел первым через сутки разрядов, бьющих в железный пол, где ни прикорни. Поспать он любил, а боли боялся.

Дружбан сломался на второй день, едва дыша в затопленной камере под потолком. Вообразить не мог, чем аукнется ему это зловонное джакузи: неделю пища как входила, так и выходила. Несчастный сидел, дырявил тарелку голодным взглядом, резко набрасывался на еду и сразу бежал в сортир. В аптечном ларьке он скупил всю лаванду, залился с головы до ног, не помогло.

Брата друга, победителя вытаскивали радикально свихнувшимся. В дурке он срывал с себя невидимую сетку, катался и выл. А ведь он единственный знал, что его ждёт и мог, по крайней мере, не бояться неизвестности. По жребию ему выпала камера, настроенная собственноручно.

…

Малёк рассеяно набрал на калькуляторе ноль разделить на ноль и вызывал дьявола.

– Проблемы, друг? – прищурились Весёлые Наручники.

Малёк выдохнул, нормально крестиком закрыл их, а затем и все окна.

Открыл общий план тюрьмы, задумался: «Да, оклады низкие, а престижность нехилая».

ПрИсп1-4ТГЗ действительно обладала каким-то магнетическим флёром. Гипнотизировал сам замысел шахтовой подземной тюрьмы, колодца, уходящего во мрак.

«Три дэ… Впечатляет, ничего не скажешь».

Зарешеченные сегменты прогулочных двориков чередуются с глухими сегментами камер. Монотонный ритм. Единственный сквозной перпендикуляр – труба кочегарки.

По закону трупы зеков не отдают на вскрытие и не хоронят. Их утилизируют. Этот последний ритуал также не отдан гражданским учреждениям, а тюремный крематорий один в стране.

– Просидел полночи… Лучше бы выспался.

Или пролежал до утра с открытыми глазами.

………………………………………………………

………………………………………………………

5. Спаситель

Первого декабря Гергерой оправил последнее «вины не признаю». Пятого он получит бланк на выход «невиновен – утверждаю. Подпись». Что Малёк тогда получит, знает лишь начальник Трубы. А чего тут гадать? Начальник умножит на тысячу оплеуху, доставшуюся ему от хозяина в столице, и мозги оплошавшего надзирателя разлетятся не хуже ворон.

Третье число прошло. Никто с полевых не вернулся. Традиционный матч в конце учений перенесён из-за погоды. Сердце Малька ёкнуло и упало. «Труба мне. Стой на месте, раз-два, пришли».

Вернулись! Четвёртого после полудня. С полевых учений Саня Чёрт приехал душной, как козёл, и поцарапанный через обе щеки.

Когда, переборов себя, Малёк подловил его и пробубнил: что мне делать-то с Гергероем, Саня такое ответил, такое… Мальку аж кровь в лицо бросилась. Однако совет не был насмешкой.

Саня Чёрт выслушал его по пути в бассейн, притормозил на пороге:

– Нехороший, да? Умирать отказывается забесплатно, – Чёрт широко улыбнулся пыльной мордой и развёл руками, – так не жмоться, дай ему конфетку!

– Чего?

Старшие товарищи уже потом, в столовой намекнули Чёрту, что тот не вполне понят. Да и проблема вырисовывается больно серьёзная для конвоира… Саня примирительно кивнул ему: завтра обговорим.

…

Завтра настало по графику.

Солнечный день в ноябре. Дружбан Малька – караульный зоны. Пост у него на самом куполе – «курорт», куда лифт выпускает по карте. Смена не его, в будке торчать не ему, а проход на обзорный мостик свободен – загорай, не хочу. На этот раз Малёк загорал не один. Целой компанией выбрались на верхотуру, набили полные карманы сухарей, взяли молоко в пакетах и айда – по нюансам обговорить дело. Малёк с другом, Саня Чёрт, два техника из его подразделения и буфетчик-раздатчик, любопытный, как сто чертей, источник сухарей и молочка.

Идея проста: обеспечить Сане Чёрту легитимный контроль камеры Гергероя. Техники нужны, чтобы удалённо сделать «поломку» запирающего узла камеры, «обнаружить» и вызывать Саню, такие вот предварительные ласки в шесть рук. За пять минут справились.

В три часа дня обед. Шестнадцать ноль-ноль – время корреспонденции для заключённых. Тогда Саня и пойдёт смотреть, в чём дело. Разобравшись с «проблемой», затем он будет приходить раз в сутки, чтобы «убедиться в исправности». Чёрт сам выбрал это время. Договорились. Он почесался, хмыкнул и снисходительно так повторил, с ударением:

– Если чо: я лично там абсолютно не нужен. Но раз вы настаиваете…

…

Ещё пол часика свободы… Все мордами к солнцу тащатся, кемарят. Чёрт на животе лежит, в шахту пялится. Малёк психует, грех над ним не поизмываться… Почём они знают, что психует? Сидит ведь, молчит. Друган лениво:

– Малёк, не тушуйся, конвой-куколд – это норм вообще! Ну, поиграется он с твоим герром, чо такого. Ваниль ты, ваниль. Саня не попортит клиента. Да он вообще минималист!

Это так. О Чёрте плохого, неуставного не знали, да и уставного-то знать особо нечего. Разве… Саня Чёрт своего «переводчика» со свету сжил. Того майора, который его перевёл сюда, говорят, по пьяни за грубый отказ во взаимности.

В Трубу Саня попал раньше многих и не добровольно. Он ведь со срочной здесь оказался, как стройбатовец. Тюрьма достраивалась тогда. Протрезвев, майор его на стройку и оправил, немого со сломанной челюстью – на тот свет: «Сдохни. Ничего не было, никто не узнает». Как бы, да не так. Кость срослась, губу зашили. Саня дослужил, выучился от тюрьмы на инженера и вернулся… А тут сюрприз: его «переводчик», тот самый майор прибыл в машине без окон и сразу был отправлен в «кругосветку». Просидел майор недолго… Саню хотели гнать или судить, но Чёрт серьёзно, даже мало-мальски не просительно сказал:

– Первый и последний раз. Такого больше не повторится.

Оставили, даже не штрафанули. Талантливый, чёрт.

…

Труба… Местность ветреная. Воют и свистят скоростные лифты. По цилиндрической шахте гуляет что-то среднее между звуком духовых инструментов и гудением. «Горн зовёт», – говорят. «Кого-то черти с оркестром встречают». Явственно «горн» слышен с нижней площадки. Здесь, наверху он больше напоминает стонущий, мычащий голос всей тюрьмы. На ярусах напоминает завывание, срывающееся в крик. Надзиратели даже порой гадают, где зек поехал умом, в одиночке или в общей камере? В ПрИсп1-4ТГЗ часто сходят с ума.

…

Солнце прямо в лоб светит… Низкое, северное солнце. Когда ещё его увидишь. Может быть в следующем году, в марте. Вставать лениво, а надо. В секторе Б/17 труп незапланированный. Это не дело техников, но конвой там стажёры, надо бы присмотреть за ними.

Старший техник дразнит рядового коротышку с высоты своего положения:

– Кровушку отмывать пойдёшь? За синими следить?

Уборщики работают в синих комбинезонах и рады прибухнуть при первой возможности. Сколько главтехник их не репрессирует, бесполезно.

– Упал? За клинингом пусть стажёры сами следят! Чегой-то я?

– Я из лучших побуждений. Думал, тебе интересно. В архив отдадут, уже не посмотришь. В семнадцатой зек пред смертью чуть дверь не выломал, ну, и сам заодно подразбился…

– Ууу… – вклинился буфетчик, толкнул Саню локтём. – Такое ведь переводчик твой отмочил, больше никто? Скажи, Чёрт?

– Не было этого, – безоблачно улыбнулся Саня. Включил, повернул к нему свой инженерский, лопатообразный коммуникатор, – вот как было, хотите посмотреть?

Буфетчик: да! Остальные черти, как девки застенчивые, бошками: не-не, а моргалами: зыкр-зырк в архив. Не у всех к нему есть полный доступ. Видимо, чтобы креативили сами, чтобы зеки не вычисляли и не накапливали методы сопротивления.

Малёк взглянул и не увидел ни крови, ни гари, ни расчленёнки, только мёртвое лицо. Крупным планом бордовое, почерневшее лицо дебелого мужчины с глазами. Открытые, выпученные глаза: белок сверху, зрачок направлен куда-то вниз, на своё тело. Саня провёл, сдвигая фотку в направлении мёртвого взгляда.

У Малька зацокал коммуникатор. Сбор подразделения. Он вскочил как на тренировке – с полулёжа на ноги.

– Всем пока. Саня, до четырёх, надеюсь?

– Я буду. Сам успеешь?

– Хотелось бы!

Лифт ждал наверху. Из шахты горн – оууу… – ауу… За спиной тишина.

…

«Что он сделает? – думал Малёк в лифте. – Что здесь можно выдумать? Это не шахматная партия, это… Единственный, один король на доске. Гергерой в одиночке, его в прямом смысле слова не бьёт ни какая фигура».

Подразделению всего лишь раздали новые регистраторы, поэтому Малёк успел к шестнадцати ноль-ноль и своими глазами увидел, что можно сделать, когда ничего нельзя.

………………………………………………………

………………………………………………………

6. Карамелька

Саня Чёрт уже слонялся у обзорника камеры, сухарик грыз.

Бюрократическая программа Авттех-Яр-№1,2,3 в означенное время плюнула вакуумной почтой бланк на выход: «невиновен – утверждаю. Подпись».

Чёрт разгладил свёрнутую рулончиком бумагу, полюбовался, открыл два бокса. На одном набрал код: «продукты», кинул в него карамельку. На другом набрал «корреспонденция», положил документ. Поставил боксы в горизонтальный шлюз и толкнул.

Оповещение о доставке пропищало два раза. У Малька пересохло во рту.

Гергерой, прикорнувший спиной к стене, очнулся от полудрёмы. Подошёл, удивился второму боксу, открыл…

Саня Чёрт салютовал ему, как бокалом, последним сухариком:

– Дольче вита! За сладкую жизнь!

Заключённый достал карамель, покрутил,        сомневаясь, но быстро решился. Сунул в рот, прикрыл веки…

Чёрт подмигнул, хлопнул Малька по спине, ушёл.

Гергерой тоже не торопясь перекочевал за крохотный столик с бумагами, дозволенными в одиночках, вырыл из-под них огрызок карандаша… В страшных снах Малька поверх всего там лежал свежий бланк, наяву его не было.

Малёк остался стоять. Дышать забыл. Не шевельнулся, с ноги на ногу не переступил. Замер и отмер, когда невостребованный бокс корреспонденции час спустя откатился из шлюза вместе с другим, пустым. Семнадцать ноль-одна. Непонятно зачем, торопливо Малёк поднял обе крышки и заглянул внутрь.

«Чёрт, у меня есть день жизни, сутки жизни. Чёрт-чёрт-чёрт!»

…

Ещё день и ещё. Те же действия, один в один. Малёк пасовал. Чёртики у Сани в глазах покатывались со смеху. Приглашающим жестом ладони он всякий раз предлагал Мальку бумагу, конфету и раскрытые боксы:

– Дерзай!

– Н-нет.

Зеркальный обзорник расположен непосредственно в двери над шлюзом. Чтобы не стоять за спиной, Малёк наблюдал от поста в цифровой глазок-объектив.

Лазерный луч идентификации пробегал по лицу, пуская огненно-красных дьяволят в глаза, и всякий раз Малёк забывал сощуриться.

Комбинированный инфракрасный «рыбий глаз» показывал вместе и камеру, и коридор, не учитывая стены. Дверь камеры отображалась на нём едва заметным вертикальным дефектом. В абсолютно красном пространстве ярко-алые Чёрт и Гергерой казались стоящими лицом к лицу. Боксы прозрачны. Алые руки Чёрта толкали банк и конфету, худая рука заключённого тянулась к фантику, кажущемуся пустышкой.

«Чёрное чудо… Нет! Это же совершенно естественно! Тюремные документы, как сама тюрьма, ну, куда они денутся? Разумеется, зеку интересна посылка!»

…

Вторая неделя зависимости.

Крючком в жабрах Малёк ощущал потребность увидеть Саню Чёрта до решающих минут. Он не доверял своей руке. Не окажись Чёрта на месте, всё полетит в кочегарку.

На обеде Малёк проходил в столовую через буфет, где зависали все, не прельстившиеся кашей на раздаче, и видел – его. Издали, мельком. Совсем издалека, на долю секунды, но Саня Чёрт неизменно ухмылялся шрамированным уголком рта.

Зашили криво, не ухмылялся он.

…

Когда Малёк был один, то наблюдал за Гергероем через обычное зеркальное стекло.

Камера светлая. По периметру потолка – диодный шнур, ярко, но тепло. Камера была как бы весенней, гораздо приятней глазу, чем фиолетовые коридоры и беспощадные прожектора.

Гергерой мало писал, хотя среди груды исчирканных листов лежала неоткрытая пачка бумаги. Часами он вышагивал по камере с мягким мечтательным выражением лица. Последние дни в неволе… Стоял у вертикальной щели окна, смотрел в лежащее за решёткой зеркальце, где отражался круг неба. Это была полированная вентиляционная заглушка. Откуда взял? Даже в такой, зарегулированной тюрьме зеки умудряются что-то подобрать, смастерить... Малёк не отнимал.

…

Пятнадцатого числа, на половине срока Малёк тихо спросил:

– Почему он так…

Но Чёрт уже смылся.

Малёк открыл оружейный стенд. В цинке с патронами лежала горсть карамелек… «Те же самые, что каменеют в столовой, в вазочках на каждом столе. Пятнадцать, ровно по числу… а не, одна лишняя». Он развернул хвостик и тут же, закрутив, суеверно швырнул к остальным.

…

Стандартный бланк отказа «вину отрицаю» отправляют первого числа, мгновенно получая продление срока. Выход и помилование – последнее число месяца. У автоматики всё чётко. Перенос на следующий месяц невозможен. Следующий начнётся для тех, для кого начнётся, и обратное верно.

«Сука, можешь ты просто открыть этот чёртов бокс?! Кто, какая сатана тебе мешает?! Гад, юродивый, открой его! Сраная конфета тебе что, отшибает мозги?»

………………………………………………………

………………………………………………………

7. Штопор

Последнее фотодокументирование в году, без одежды. Уже просто худой, а не как скелет. Руки обвиты толстыми венами и приобретёнными на «фитнесе» мышцами. От «кругосветки» на память во весь корпус – фрактальные следы ожогов. Такие оставляет грозовой удар: двухголовые змеи, ветвистые деревья, и собственно молнии.

Малёк легко представлял себе этого человека в новостных сводках, в рубашке и галстуке, под заголовком, занимающим четверть листа: «Вышел из тюрьмы… Победил на выборах… Встретился с главами…» Легко. Если герой и должен как-то выглядеть, то это бледное тело – архетипический Герой.

«Я даже знаю, – подумалось Мальку, – что Кёлер ответит, когда жена или сестра, увидев его таким, заплачет, легко-легко, едва касаясь, проведёт по коже. Он улыбнётся, конечно, обнимет. Скажет: «Ну, что ты, что ты?.. Это был очень интересный опыт. Можно сказать, уникальный».

…

Зависимость номер два походила на патологию. Теперь, когда от Малька ничего не требовалось, он каждую свободную минуту проводил у обзорника. Стоял, как ребёнок носом в автобусное стекло, и смотрел, смотрел, как Гергерой вышагивает по диагонали камеры. Когда тот поворачивался спиной, Малёк раздражался. Ему не хватало несколько секунд. Ещё чуть-чуть, и он понял бы что-то важное, без слов прочитал на лице. Гергерой разворачивался, шагал обратно: погружённый в себя взгляд, лёгкий тик, бескровные губы. Сдержанная жестикуляция, будто ласкающая воздух, останавливала незримого собеседника: ты прав, хороший мой, ты прав, и вот ещё что... С кем бы он там ни общался в своей голове, они явно не пикируются.

…

За остаток декабря Гергерой ему стал ближе, чем долгожданный хомяк ребёнку. Никогда, ни за кем больше Малёк не наблюдал так долго и чутко, всматриваясь в малейшее изменение лица, в каждую черту. Или нет… В детстве. Зимой дед вдруг приехал в город, а предки свалили, что-то случилось у них, мелким же не говорят... Дед ему кашу варил, молоко грел и деревенскую жесть толкал под видом сказок. Тогда Малёк изучил каждую морщину, щетину, седые брови до волоска.

…

Последний день.

Тюрьма готовилась к Новому Году. Гирлянды развешивали, ящики со жрачкой тащили пока что в подсобку.

Малёк спустился на «мюнхгаузен» загодя, Сани ещё не было. Он ждал, подпирая плечом дверь камеры, щёлкая задвижкой шлюза. Мог бы сам толкнуть боксы. Не мог. Стоял, барабанил пальцами по выключенному переговорному динамику. Наверно, единственная вещь, односторонняя блокировка которой системой не предусмотрена, но и не востребована. Чтобы надзиратель лясы точил с заключёнными, такого ни разу не бывало. Малёк даже не помнил, есть ли формальный запрет. Радиаторы шпарили, его лихорадило как собаку.

В торце коридора лифт бумкнул, шикнул дверями. Саня толкнул боксы на бегу, подмигнул и приглашающе махнул утыренным шампанским: двумя бутылками в одной руке.

– Не, я в качалку.

Ну, а Чёрт – ещё ниже, к кочегарам. Грузовой лифт на «небо» в противоположном торце: шшшик… бум… Запах гари усилился и растаял.

…

Малёк не смотрел в камеру. Он дождался пока вернуться боксы, сидя на корточках у стены. «Месяц так психовал, едва умом не поехал, а сейчас ничего не чувствую». Заглянул, убедился, что бланк не востребован, свернул его рулончиком и отправил в трубку вакуумной почты.

«Приговорённых травят газом. Это лёгкая смерть».

…

До курантов ещё общий сбор, построение. Логичней потратить оставшееся время на СМСки родне, но Малёк и правда отправился в качалку. Программа Авттех-Яр-№1,2,3 ещё вчера издевавшаяся над ним плотной очередью вызовов, разжала челюсти, обозначив срок: до 15-00 завтрашнего дня свободен.

Он ехал в лифте и на коммуникаторе, вроде кадета какого-нибудь, листал базовые правила, хотя знал процедуру наизусть до секунды. Когда в ПрИсп1-4ТГЗ что-то получает движение, то всегда по ритму 0-15-0 – от дела до дела. Пятнадцать минут – время, за которое со всеми остановками лифт проходит от главной вертушки до крематория.

 «В убойный газ добавляют «землянику». Дезинфицирующий газ – мерзкий, клопиный. А этот – земляничный. Сам хочу так умереть».

Финальный срок подачи бланка: 21-52. Отчёт системы и приговор: 22-07. Подача газа: 22-22. Контроль и освидетельствование: 22. 37. Утилизация: 22.52.

………………………………………………………

………………………………………………………

8. Кочегарка

«Спорю, ребята уже собрались. Если прийти пораньше можно ставки делать, как именно и на какой минуте пузанчик лампасный с трибуны обделается в этот раз. Генеральские привычки возьмут верх или прогрессирующая деменция?»

Под праздник качалка пустовала. Последний уходящий как раз успел щёлкнуть выключателем, когда они столкнулись в дверях. Это был кочегар, и без света не ошибёшься: чёрный-шерстяной с ног до головы, спереди и сзади, из тех, что можно стричь и носки вязать. Естественно, эта шерсть провоняла местом службы навечно. В столовой у кочегаров отдельный угол по этой причине. Так-то в гарнизоне их уважают. Девочки-корреспондентки у них первых берут интервью и селфи обязательно. Бывали случаи, когда упоротые эзотерики кочегаров откровенно преследовали, пытаясь раздобыть сувенир или привлечь к своим ритуалам.

«ПрИсп1-4ТГЗ все ключевые бюрократические моменты решает сама: выбирает первую камеру, визирует последний акт, казнит, зовёт «кочегаров». Никогда не задумывался: тюрьма насквозь автоматизирована: живое туловище терзает железо, а мёртвое в последний путь отправляют люди. Даже подразделение специальное для этого есть...»

…

Едва переведясь на новое место службы, Малёк не был оригинален. Первым делом он спросил: можно ли взглянуть на кочегарку? Да без проблем, это уже стало традицией, вроде посвящения в черти.

Рука сержанта на плече, кочегара – на шкирке… Едва прибыл, а так панибратски. Малёк недолго удивлялся. Ему объяснили:

– Самоубийцы же!

От них, от «ныряльщиков» и решетчатый купол над Трубой, и обязательное сопровождение вниз всех прибывших.

– Есть места, прямо притягивающие суицидников. Что ты служить перевёлся – никаких гарантий не даёт. Может, для того и перевёлся, кто тебя знает!

Страховали они Малька, точнее, себя – от проблем.

– Бывало, что по нескольку проверок в месяц из главкома приходилось встречать. Кажется, чего тебе стоит: уволься ты по-человечески! Возьми билет в отчий мухосранск и там выпились, как тебе угодно: хоть в ванне с бритвой, хоть в петле. Почему именно здесь приспичило, к чему весь этот пафос?

…

Сам крематорий выглядел геометрически строго: зарешеченный круглый стол над шахтой. Высокотемпературные горелки по периметру. Стол держался на кресте – на полозьях, ведущих к нему с четырёх сторон. По ним в центр креста закатывался труп, обёрнутый консервирующей плёнкой. Тройной стеклянный экран опускался, горелки ударяли в середину. Металлик плёнки закипал, разбрызгиваясь и на лету догорая. Прах тела просеивался сквозь решётку.

…

Кочегарку использовали и в прямом отопительном назначении, летом тоже, чтобы не простаивала. Без неё в шахтовой тюрьме царила бы стандартная пещерная холодина, и в трубах крематория возникал разрушительный перепад температур.

Малёк прибыл на новое место службы в разгар жаркого лета, кочегарка работала на минималках. Темень лифтовых шахт излучала холод. Его поразил этот контраст: здесь пылает ад, здесь – в шаге от раскалённого жерла кровь стынет. Центральная скважина ПрИсп1-4ТГЗ ведь не заканчивается кочегаркой, уходя, чёрт знает, на какую глубину.

…

« И в качалке успели попраздновать!»

Скамейки для пресса передвинуты квадратом, для отжиманий – крестом. Круглое винное пятно, крошки и соль.

Мотивируя себя, в стойке Малёк представлял, что этот крест – тот крест, далеко внизу, рельсы крематория. Напряжение катилось от пресса и собиралось к нему. Планка – таймер-таймер-таймер – лёг, расслабился – планка… Таймер в наушниках громко бил каждую секунду. Раньше не замечал, что так громко.

– …кочегар, я кочегар… ты можешь сделать чудо?

Резкий взрыв хохота.

– Волшебная палочка закоптилась! Полирнёшь?

Оказывается, Малёк произнёс это вслух. Он очнулся башкой между упорами, шея затекла. Вырубился – не заметил как.

Лбом ко лбу Малёк увидел ржущего кочегара. Чёрный-чёрный, щёки до глаз в шерсти. Белки яркие, как фонариком подсвеченные. Земляки они, все одной породы. Смена у них кончилась, вот и пришли: не качаться, а так, расслабиться в массажных креслах и принять душ.

– Опс, уснул… Сколько времени?

Таймер сбросил часы. Малёк спросонья не туда нажал, всё сбросил.

– До построения что ли? Полчаса. Какого, брат, чуда ты у нас просил?

– Не у вас, у него… К чёрту.

…

Общее новогоднее построение.

Малёк не заметил, как оно промелькнуло. Да чего там, общие слова, дебильные грамоты, кому-то и звёздочки на погоны, но не ему. Малёк подумал: «Сколько награждённых и повышенных в чине обязаны этим Сане Чёрту? Если все прикрутить на него, Чёрт бы ходил усыпанный звёздами, как тёлка на эстраде».

………………………………………………………

………………………………………………………

9. Новый год

Первое января. Последняя обязанность надзирателя – проконтролировать в освободившейся камере уборку и архивацию.

Одинаково круглые, шустрые, неотличимые в синих комбезах и респираторах мужичонки. Отдельный вид, специально выведенный для уборки. Клининг не интересовали только две груды равные по высоте: постельное с одеждой и бумаги. Сколько писанины, и всё в кочегарку.

Малёк присел на корточки. Нумерованные листы, начала каких-то юридических проектов, аргументы в цитатах, отсылки к древней истории, сделанные на память в сносках. Рифмованное, столбиком записанное мелькнуло несколько раз. Всё в кочегарку. Если в углу листа стоит дата и росчерк, бумаги подлежат бессрочной архивации. Не проставил, не успел.

Клининг работает сверху вниз: опрыскивание потолка. Один поджёг исписанный лист бумаги, чтобы задействовать противопожарку. Порошковый туман клубами. Пять минут, и он убрался в прорези вытяжки, осушив потолок и стены. Технологично.

Вперемешку с бумагами лежали тщательно разглаженные фантики от карамели с начинкой «Мечта».

…

Клининг ушёл. Малёк тоже, в административный корпус.

«Ничего у них тут: фикусы зелёные, кресла мягкие – утонуть…»

Из окна приёмной со второго этажа он бросил взгляд на главную проходную зоны и сразу понял, к кому это…

«Десять лет. Не забыли».

Белый мерседес у ворот, вереница из пяти машин поодаль.

«Нарочно все белые», – подумалось Мальку. Мужчина в драповом пальто вертел так и этак выписку, будто не понимая, с какой стороны читать. Щуплый старичок в куртяшке ловил его руку, наконец, отнял, и уставился не в бумагу, а в небо.

Мужчина размахивал руками перед блокпостом, указывая под землю.

«Вещи забрать хочет, какие остались, бумаги».

Патрульный качал головой.

Сопровождающие уже разворачивались на узкой бетонке.

Пять машин уехали. Старик пешком направился в сторону водохранилища и деревни… «Если на вокзал, долго ему идти». Мерседес ехал рядом с скоростью нетвёрдого стариковского шага.

…

Обед.

Преобразившаяся к новогодним праздникам столовка. Конечно, не банкетный зал, но всё-таки: мишура, новые скатерти-клеёнки, торт на каждом столе.

Малёк забыл о чём-то подумать… Вспомнил: «Живём. Проскочил. Всё кончено». В новогоднюю ночь забыл, сейчас всплыло, когда увидел новые вазочки, другие конфеты в них. «И что я должен Чёрту в благодарность? Как люди говорят спасибо?»

Саня Чёрт и без того ходил именинником. Ходил, сидел именинником под золотой мишурой, провисшей именно над его столиком. По заслугам. Как офицер подразделения безопасности энергетиков и систем слежения, он ещё и Новый Год спас.

…

Когда официальная новогодняя часть закончилась, едва перестали аплодировать и разошлись по столикам, электричество сделало: хлоп!.. Не раньше, не позже. Умерло всё: и телик, и музыка, и гирлянды. И лифты, между прочим. Физическая подготовка Сани на километровых лестницах пригодилась, как никогда. Резерв питал только угловые прожекторы. Дичайшим кошмаром в их свете выглядела столовка. Забегали техники. Высший состав негромко, многообещающе произносил интересные слова и выражения.

Принеся за собой дымный шлейф горелой изоляции, Саня Чёрт вернулся к самому бою курантов, одновременно со вторым: хлоп! Свет! Обмотавшись мишурой, Саня подхватил бокал… Уж и хлопали его по плечам, уж и поздравляли, как будто Новый Год – Чёрта персональная заслуга.

…

Малёк подсел рядом. Пробормотал спасибо, признателен. Небрежный тон не удался. Через минуту он орал:

– Почему?! Он умер за карамельку?! Я тупой, признаю! Я обязан тебе, признаю! Ну, сделай мне ещё одолжение! Десять лет у него на языке не было крупинки сахара, из-за этого? Или он не знал, что там опять дурацкая конфета?

Чёрт положил вилку и нож, вытер губы:

– Срока он не знал, времени у него не было. А конфета – вот она! – бросил в рот.

…

Пока Малёк сидел, держась за виски, толпа сконденсировалась рядом.

– Помню на «кругосветке», – хвастался смуглый парень, недавно вернувшийся с юга, из командировки, – вообще так настроена камера была… кромешный ад. Тьма – «фейерверки», тьма – «фейерверки», а от них в глазах песок, выжигает сетчатку, как нечего делать. В остальное время «звёздочка» мигала. Так вот, мы шум за дверью устроили, спор какой-то, стук особенный. В передачу кондитерскую плитку подложили, дрянь совершеннейшую, а на фольге выдавили письмецо: друг, брат, держись, наступит пора, ты примешь парад… И он это нащупал! Представляете? Разглядел, прочитал! А уж как прятал потом! И что ты думаешь, Чёрт, он в следующие дни бросался на эти плитки, раньше, чем за водой! Мы особо-то и не заморачивались, какую ерунду нацарапать, так, общие слова!

Одобрительно хмыкнув, Саня уточнил:

– Ослеп в итоге?

– Это и было целью, промежуточной.

Саня Чёрт поднял палец:

– Молодцы, но… Лишнего много, лиш-не-го! Уверяю, если на фантике два слова черкнуть, мол, помним тебя, он за этот клочок драться будет! Перечитывать сто раз на дню. За пустые слова, за фантик душу продаст! И эти, первогодки, и эти, доходяги, – Саня располагал воображаемые камеры на ромбах клеёнки, чтобы немедленно перемешать, – они ведь ждут. Все чего-то ждут…

От края вазы Малёк шёл по горе леденцов без обёрток, зачем-то считая их. Не дойдя до вершины, поскальзывался и летел в руки напёрсточника, тасующие пустоту на столе.

– …а смысл? – вопросительно ухмыльнувшись, Чёрт подтолкнул к нему вазочку целиком.

………………………………………………………

………………………………………………………

10. *Примечание: «Отсрочка 3.651»

Реформаторский проект системы наказания «Отсрочка 3.651» возник на излёте последней революции. Являющийся результатом ожесточённых прений, проект основывался на главном принципе анархистов-синестетиков: «Произволу – произвол». (Анархо-синестетизм – политическое движение, отрицающее иерархию и чёткие границы между различными явлениями, вводя универсальную единицу счисления – ОПБ «один произвольный броун»).

…

Одни законодатели новых обществ аккуратно, как воду ногой трогают старые грабли: что делать с преступниками? Они будут, как ни крути... Другие ныряют с пирса по то же самой причине: как ни крути.

Анархо-синестетики, образно говоря, возвели на пирсе трамплин, чтобы сигануть ласточкой. Их решение предполагало единую формулу для четырёх вечных проблем:

1. Кто судит и на основании чего?

Принцип «око за око» ещё дальше от справедливости, чем судьи от непредвзятости, ведь он позволяет преступнику (непонятно с какого бодуна?) задавать всю дальнейшую повестку.

2. К чему приговаривают?

Что фактически делать с преступником? На чём основывается лишение именно свободы и денег, а не части тела скажем, как за воровство отрубали руку? Должен ли быть священной коровой отказ от физических наказаний и публичного позора?

3. Как соотнести ущерб с возмездием?

Как узнать, сколько весит для жертвы: травма, удар, кража, оскорбление? Как узнать, что хуже для преступника: лишение руки, языка, имущества, чести, свободы?

4. Как быть с нераскрытыми преступлениями, судебными ошибками и вредом, причинённым по неосторожности?

Формула звучала так: к чёрту нюансы, смертная казнь за любое преступление с отсрочкой на десять лет.

Преступлением анархо-синестетики постановили считать любой поступок, если таковым его называет жертва. Анархисты, они и есть анархисты. Функция суда свелась к вынесению приговора.

Десять лет отсрочки выбрали абсолютно произвольно. Пророчество или кара, но как раз столько минуло, когда в живых не осталось никого из авторов законопроекта.

…

В развёрнутом варианте итоговый проект «Отсрочка 3.651» не лишён интереса.

Общество, наконец, перестаёт лезть в частные мотивы. Причины, цели преступления, обвинения или оговора абсолютно неважны. Человек сам решает, что счесть для себя ущербом и что компенсацией. Сам решает, стоит ли рисковать подвергать себя угрозе встречного иска.

Ключевые пункты:

1. Жертва является обвинителем.

2. Адвокатуры нет.

3. Суд не опирается ни на какие доказательства.

4. Предварительный и единственно возможный приговор: смертная казнь.

5. Обязательная отсрочка: десять лет.

6. К отмене приговора ведёт отрицание вины.

Всё.

Чтобы избежать смерти приговорённый обязан десять лет непреклонно отрицать свою вину. Каждый месяц он должен встречаться с обвинителем во Дворце Истины лицом к лицу, чтобы один выдвинул обвинение, а другой отверг.

Если обвинитель не придёт, это значит:

– он тем самым признался в клевете,

– он простил,

– он умер, попал в плен или болен так тяжело, что не смог прийти, судьба считает, что так ему и надо.

Ремарка: человека, находящегося в плену, анархо-синестетики считали на этот промежуток времени принадлежащим к другому социуму (похитителей), на него законы не распространялись. То есть, преступник и жертва, находящиеся рядом друг с другом, не являются таковыми, как и в самом Дворце Истины.

Если не явился приговорённый – ему конец при любом из трёх раскладов:

– судьба его уже где-то прикончила,

– совесть не пустила, тем самым он признал вину,

– он пренебрёг своей обязанностью.

Последнее хуже всего. Тебе неважны наши правила? Тогда и нам не важно, по заслугам или ты отправляешься в крематорий.

…

Ремарка про убийства: если человек пропал, но никто-никто не обвинил очевидного или предполагаемого злодея, не человек и был, туда ему и дорога. Может быть, это и не убийство, а добровольное исчезновение. Вдруг кому-то захотелось свалить окончательно и втихаря, его личное дело.

…

Художественной вкус анархо-синестетиков оставил на проекте «Отсрочка 3.651» выразительный раздвоенный след утопической некро-готики.

Исполняющая приговоры гвардия должна быть высшей кастой, элитой. Ясновидящие сыщики, непобедимые бойцы. Добрую половину законопроекта занимала их экипировка, оружие, детали шикарной и пугающей формы, знаки отличия.

Дворец Истины напоминал храм. На первом этаже регистрировали бы преступления, на крыше – сжигали тела преступников. Крематорий в проекте был исходно, только по замыслу анархистов он должен быть дном не шахты, а венцом здания суда. Там же раз в месяц, как бы перед лицом смерти, на протяжении десяти лет должны встречаться жертва и преступник. Там, в кафе под открытым небом прежде официанта к ним подходит вооружённый гвардеец с бумагой: «вину отрицаю».

Печь крематория задумывалась полностью стеклянная. Находясь в центре зала, печь должна быть видна от любого столика, как напоминание о смерти. Функционируя, в качестве городского крематория, она служила бы кухонной плитой. Работа повара – шоу, но и священнодействие. Музыканты в форме гвардейцев нон-стоп играют джаз.

Похожие статьи:

Рассказы → Случай в тундре, или Визит семейного проклятия

Рассказы → Почти идеальный план

Рассказы → Солнечный синдром

Рассказы → Возле ада. 1часть

Рассказы → Елки-палки