– Разбудите возле ада.
– Сам проснёшься к тому времени, мажор. Не на скоростном чай, со всеми остановками едем.
Он не мажор, он родился там. Мажоры на таких поездах не ездят. А пиджак, да, понтовый.
Когда проснулся, за окном отъезжал перечёркнутый щит «Село Козлец». Значит, ещё часа полтора до Агнищева.
«Забытые богом российские версты. Люблю я дороги печаль».
В незапамятные времена – село Малые Агнищи, после революции, естественно – Красные Агнищи, по мере урбанизации – город Агнищев с барашком на гербе. Широкий город промышленного типа, бесформенный в окраинах, холмистый, потому как стоит на заброшенных горных разработках. Пейзаж: узкие речки, причудливой формы озерца, рёбра голых выветренных скал и отвалы шлака, так и не поросшие травой. Пещеры, заброшенные шахты.
Агнищевым этот город звали, пожалуй что, лишь местные. Остальные говорили попросту: «Там, возле Ада». Имея в виду градообразующее предприятие и область в целом. Это не образное выражение. Хотя, если точнее, то следует говорить: над преисподней.
Самовозгорание угля положило начало плодотворному союзу ада и Агнищева. Под землёй чёрта с три потушишь, что торф или газ, то и уголь. Разлом пламенел, дымился. Произвёл закономерные прибаутки, сказочки, которые оказались и не сказками вовсе.
Когда в очередной раз полезли тушить чёртов огонь, столкнулись лицом к лицу с его рогатыми хозяевами, составили пакт о взаимном ненападении, затем и о сотрудничестве. Над жаром трещины возник металлургический комбинат, последнее новшество – бальнеологический санаторий. Горное дело окончательно ушло в небытие с наступлением времён, когда захоронение токсических и радиоактивных отходов превзошло по выгоде добычу любых камешков.
Крестом пересекала железка Агнищев под землёй. Пятым лучом тоннель уходил в ад.
В коллекторе, на Ноль Сортировке вагоны с грузом ждали полночь, когда откроется пятая ветка. Ближе к утру из неё в коллектор шёл адский полуфабрикат для самых разных предприятий.
Человеческие поезда следовали где-то поверху, а где-то ныряли под землю. Адский подкидыш по левой пятой ветке шёл под уклоном вниз.
Туда – в адскую скотобойню ада, оттуда – на Агнищенский мясокомбинат, на выделку кожи, на швейную фабрику и прочее... Туда – химические и отходы, обратно пустые – цистерны. Обратно – в сейфах защитного цвета, в деревянных ящиках и герметично запаянных банках что-то ещё. Туда – биологические отходы, оттуда – бог весть какие препараты, мутанты для вивариев, органы и реагенты. Всё суперсовременное, в хладагентах, в кейсах с кодовыми замками.
«И поезд домчится, осталось немножко, девчонок целуйте взасос!»
К невесте, можно сказать, ехал.
Эта девчонка командировочная две недели бродила по этажам и офисам, никто её особо не замечал. Столичная девка, называется, дизайнер. Свитер до колен, лосины и кеды. Всё-таки пограничный город имеет лоск побохаче ихней столицы.
А затем приехал директор из центрального офиса и ему, видите ли, помешал кот. Кот помешал! Уму непостижимо! Мефодий... Любимец всех без исключения. Мейкунистый, громадный, патлатый. Рыжий, в белых носочках. С одной стороны у него не хватало уха, с другой – клыка. Разбойная рожа.
– Немедленно уберите!
Мефодий прижал единственное ухо.
Столичная девочка Маша подхватила кота на руки, скрывшись за ним целиком:
– Уже!
И больше на директора, моментально переставшего быть ей директором, не обращала внимания.
Коту сказала безапелляционно:
– Мефодий – самый лучший кот на свете. Мефодий – мой кот, Мефодий – моё счастье.
Пластиковый офис раскрылся, как подарочная коробка, всеми стенками сразу, открыв лазурное безоблачное небо.
«Женюсь».
Мефодия тащили к ней домой в усиленной скотчем коробке из-под принтера. Орал он всю дорогу благим матом.
Машка жила у родственников, и раз так сложилось, то возвращалась в столицу. Насквозь она была зелёная зоозащита. Не перекати-поле, а вроде как дом, который преумножается: людьми, зверями, проблемами... Солнцем во всю ширь веранды...
«Светлая, тёплая. Не столичная девка вообще».
Даже агитируя и нагнетая, Машка напоминала бункер выживальщиков без паранойи, при свете восковых свечей и поедаемого из банки неприкосновенного запаса.
«Сто пятьсот женюсь».
Неделя промелькнула, как один день.
В любви не признался, но билет до столицы купил, едва посадив на поезд их с котом.
«Дорога, дорога, ты знаешь так много о жизни такой непростой».
В последний день перед отпуском сослуживцы достали. Без причины, просто рожи всё те, а мысли уже далеко.
Дымили под козырьком, не надышавшись, не пройти. Перетирали, как всегда, за потрахушки, их последствия, шире: спиды всякие и про синдром ЛА в частности. Адский синдром ЛА... Каково это – жить возле ада? Какими шлюзами отделена преисподняя от наземного мира? Во всякую ли ночь над ней ядовитые миазмы клубятся, и вылетают дьяволы на перепончатых крыльях?.. Ой, такую херь несли...
Вспылил:
– Вертушка там обыкновенная на проходной! Домик при ней, будка. За поворотом налево их, адский тоннель, перекрытый шлагбаумом. Деда моего родной брат, как на пенсию вышел, там сидел, да и теперь наверняка сидит. Мы с корешами к нему через день бегали! Ему пиво, нам от бабы Нины евоной леща за это! Но и гематогенки!
Фигасе... Курилки замерли, вейперы забыли парить.
– Ты реально возлеадовец?
– Слых, а за шлагбаумом чего? Прям вот в рельсы во тьму, в жерло вулкана?
– А кто-нибудь пытался... А можно туда пройти?
– Легко.
Ключ в ад хранился где-то за вертушкой. А от самой вертушки, от сараюшек дровяных и администрации вокзальной ключи у дядь Славы всегда при себе были.
Мальчишки эту связку даже стащили один раз. Дядь Слава пива перебрал и за будку с инвентарём справить нужду пошёл. А порты-то простые, без ширинки, ремень расстёгивал на ходу. Они за связку проволочкой зацепили, и все дела. Он хороший мужик, только пил, как все, в общем. Они рванули за вертушку, а он из-за будки пьяненький: «Нюрка, крикни им, с земли вагон пришёл». Что за вагон? С сухим льдом для ада. В такие свояченица подкладывала вкусное мороженое. Они бросили ключи у вертушки, типа он сам потерял, значит, и побежали.
Народ оживился:
– Слушай, а повторить это можно?
– Блин, полноценное журналистское расследование!
– Ты прикинь, какой репортаж будет!
– На пулитцеровскую премию!
– В нью-йорк таймс!
– А чертовки горячие там водятся? Что б фотки поэффектней, а?
«Журналистское расследование, чот ржу. Лавры разделить со мной никто не желает? Потащусь я в эту дыру, как же. Прям, с разбегу».
Вечером закадрил пяток сочных тёток на мамбе, кто-нить да клюнет, написал Машке, что приедет на день позже, чем на самом деле, и завалился спать. Жизнь удалась.
Спал плохо.
Похожие статьи:
Рассказы → Елки-палки
Рассказы → Случай в тундре, или Визит семейного проклятия
Рассказы → Саня Чёрт
Рассказы → Почти идеальный план
