Не нам завещана Земля

Хотя этот кленовый лист казалось ничем не отличается от остальных в парке, я знаю - это ищейка. Ветер дует прямо в лицо, сотни сорванных листьев проносятся мимо, воспоминаниями минувшего лета. Они летят и исчезают за спиной. И только этот, пожухший, с ярко-красным пятном посередине, уверенно двигается против ветра, следом за мной, нарушая все мыслимые законы природы.

Следят! Чувство опасности, притупившееся много лет назад, снова пробудилось от спячки. Зашевелившись в костях, оно снова вцепилось в них  своими острыми зубами, с каждым мгновением кусая все ощутимее. И с каждым моим шагом, разверстая пасть души вопит о бегстве.

Я могу бежать! Прямо среди осеннего парка рассыпаться стаей кричащих ворон, или сотнями скользких червей проложить себе путь в прелом перегное… Я могу сделать что угодно…  Что угодно! Лишь бы  не дать отправить себя в сектор, уготованный таким как я. Но, едва я сделаю что-либо подобное: исчезну, или расползусь туманом среди деревьев, я стану доступен Стражам! Опыт моих братьев не прошел даром. Я научен на их ошибках. Собрав всю свою волю, я заставил себя идти вперед, стараясь ничем не показать, что засек «хвост».

Слежки не было давно. Меня потеряли из виду еще во время войны. В лагере военнопленных состоялась моя последняя встреча с подобным мне. Мы сражались по разные стороны, хотя и носили форму одних цветов. Он был уверен, что теперь я на крючке. Ему оставалось лишь дождаться удачного момента, чтобы отправить меня вслед за братьям. Туда, где сотни тысяч раскаленных игл чистого света впивались бы в мою плоть, а я не смог бы даже закричать. Мокрая вата безвременья забила б мой рот, и каждое мгновение вечности я чувствовал, как моя сущность распадается на куски, становится гнилостной жижей источающий наисладчайшее зловоние гордыни.

Так бы оно и было, если бы его величество случай не вмешался в хваленную немецкую педантичность. Какому-то майору не понравился разрез моих глаз. И горбинка на носу, следствие давнего перелома - дефект, который я не захотел исправлять в своем облике,  наконец-то сыграл свою роль в моей судьбе. Я оказался в группе пропахших потом и страхом людей, толпящихся в переполненном товарном вагоне. Документы были утеряны, и я назвался именем пражского раввина, которого хорошо знал лет триста назад. Так, вместо отправленного на расстрел красноармейца, в трудовом лагере, расположенном рядом с неприметным польским городишкой, появился еще один узник. Удивительно, но за два года проведенные там я узнал о людях больше, чем за всю свою жизнь.

Что, в сущности, я знал о людях?  Давно, в самом начале…

В тот день, тысячи лет назад, когда мы спустились на склоны заснеженной горы, пропахшие козами пастухи в страхе бежали в низины. Их глаза наполнились кровью от созерцания нашего облика, их барабанные перепонки лопнули, когда воздух наполнил шум наших голосов. И тогда, чтобы сохранить жизнь этим жалкими существам, мы приняли облики. Ведь мы пришли понять - почему они, а не мы? Что такого есть в них, чего нет у нас?

В обликах мы ходил среди людей, и каждый раз убеждались в ничтожности человека. Нас обвиняли в том, что мы их испортили… Ха! Как можно испортить то, что было испорчено изначально? Помню одного вождя, которому мы дали огонь, чтобы он и его люди не замерзли, когда на смену теплу пришли холода, и ветви гиацинтов укрылись снегом. Он разжег очаг и  первым делом, принес жертву своему новому богу. Чтобы тот не погас в его доме, он стал кормить его жиром своих состаренных жен.

Говорят, мы дали им оружие. Нет! Они сами себе оружие. Стая голодных зимних волков и та не преследует добычу с таким остервенелым упорством, как это может делать человек, преследуя собрата.

Глядя с покрытой снегом вершины на раскинувшиеся внизу луга, прорезанные сеткой прозрачных как слеза водных потоков, на тучные стада животных, бродящих по равнинам, на покрытое дымкой побережье моря, я сотню раз задавал себе вопрос: Почему не нам даровано все это? Почему им? Ничего толком не знающим, и от того следующим за ложными авторитетами, ради презренных денег способных на самую низкую подлость, несостоятельных запомнить не то чтобы тысячелетия истории, а даже жалкие крохи времени, за которые пролетает их жизнь. Бабочки-поденки!  «И это их мы должны возлюбить? Им кланяться!?» Большую часть своей жизни, если у меня находилось время для размышлений над природой человека, я неизменно мыслил подобным образом. И цивилизация, век за веком, только убеждала меня в правильности этих взглядов. Так было, пока я не попал в тот лагерь.

Поначалу я думал, что ниже пасть они уже не могут. И я был прав, и неправ одновременно. За два года, перед моими глазами прошли примеры самой глубокой человеческой низости и высочайшей чести. Недоступные пониманию, они что-то изменили во мне. В нечистотах и вшах, среди холодных стен бараков я научился сострадать. И еще я понял, почему им дарована Земля. До конца времен я буду помнить девочку, сжимавшую руку умершей на плацу женщины, которая не была ей ни матерью, ни сестрой. Помню, как она затянула на древнем языке напев своего народа, как вспыхнули и погасли глаза. Помню, как орал брызжа вонючей табачной слюной жирный капитан, как бил по лицу снявшего пилотку мальчишку, чьи пальцы дрожали на спусковом крючке автомата.

Там, в лагере, я кое-что узнал и о себе самом. Мерзкий страх боролся во мне с желанием сбросить истончившуюся ветошь облика, чтобы огненный столп, восстав посреди гнилой польской зимы, выжег это место, навсегда запаяв в стекло ненависть и страдания, как вечное напоминание о случившемся здесь.

Страх быть обнаруженным победил. Сияние не озарило нависшей над миром ночи. Тот, кто одним движением плеча мог обрушить скалы, оказался слабее и трусливей голодного ребенка и мальчишки, отказывавшегося убивать во славу великих идей очередного царька.

Так я понял - то, что не могут ангелы, могут люди! Я прятался от судьбы, а они шли наперекор ей, даже зная, что впереди гибель! Я был поражен, найдя ответ. Но, как часто бывает с ответами, он лишь породил новый вопрос: «Что придает им сил?»  

Я продолжал прятаться. В лагере, во взлелеянной атмосфере страха меня было не найти. Никто из моих преследователей не смог бы даже предположить, что я могу выбрать убежищем подобное место. Я некогда с легкостью предлагавший другим все царства земные, гнил среди измученных узников. И я был худшим из них! Воистину, я был посрамлен. Кто бы поверил в такое?  Я  совладал с гордыней, и Стражи упустили меня на целые восемьдесят  лет. Теперь меня снова нашли, и страх, древний как порода литосферных плит, вновь грызет меня голодным червем.

Достав из кармана пальто телефон, я сделал вид, что отвечаю на звонок и мельком взглянул в отражение экрана. Лист с красным пятном обнаружился  у парковой скамейки, в нескольких метрах за моей спиной. Словно затихший в засаде скорпион он неподвижно ожидал когда я пойду дальше, а ветер проносил рядом другие листья. Я понимал - те, кто послал его, придут следом, едва появится подходящий момент. Для них это дело чести, ведь я один из последних Падших.   

Чем же я выдал себя? Чем привлек их внимание? Я лихорадочно соображал, пытаясь собраться с мыслями, но в голове сидело только одно – бежать, бросить все, уйти, скрыться, забиться в самую глубокую нору, какой бы темной она не была.

Уйти! Я прекрасно понимал, это значит навсегда исчезнуть из своей нынешней  жизни. Отрубить все возникшие связи, оставить работу и редких друзей - тех, что знали меня как скромного преподавателя мертвых для всех языков. Уйти означает бросить ее - ребенка ставшего главным смыслом моего существования.

Нет, я не обманывал себя, мне известно, что рано или поздно этот день все равно придет. Рано или поздно нам пришлось бы расстаться. Хотя бы для того, чтобы избежать неудобных вопросов: «Это ваша дочь? Ваша жена? Ваша мать? Бабушка?» Прошло столько лет, а ты почти не изменился, папа!

Для нее я отец, готовый на все ради счастья своего ребенка. Как я могу подвести ее, предать? Даже осознавая, что рано или поздно, мне придется оставить ее, я не собирался этого делать сейчас. Она еще слишком мала. Я должен подготовить ее. Дождаться чтобы она выросла, вышла замуж, родила детей…  А потом, например, после какого-нибудь семейного торжества, когда все собираются вместе за одним столом, поцеловать ее на крыльце ее счастливого дома и исчезнуть, пополнить городскую статистику чрезвычайных происшествий еще одним необъяснимым случаем.

Знать правду обо мне ей ни к чему. Нет, она не стала бы меня осуждать, я уверен в этом. Просто так безопасней.

Когда-то, у таких как я уже были дети. Некоторые из нас думали, что так будет проще понять людей. Они считали, что если мы станем растить маленького человека, наблюдать за его первыми мыслями и делами, то сможем получить ответы на свои вопросы.

Эти дети стали архетипом, которым люди до сих пор пугают себя в книгах и кино, пересказывая истории об ужасных  исполинах – порождениях низвергнутых ангелов.  Но все эти истории ложь! А правда, как часто бывает, намного страшнее и не так красива, чтоб превратить ее в миф.  Маленьких исполинов оказалось так просто убить. Нас не было рядом, чтобы защитить их. Мы бежали, прятались от гнева Стражей. Не выступили против них, как это сделали бы люди. И вот, спустя столько лет, все повторяется заново.

Пусть лучше до конца дней дочь ненавидит меня за то, что я бросил ее, но не станет объектом чьей-то охоты!

Я должен исчезнуть из ее жизни сегодня, сейчас. Я не встречу ее, как собирался, после уроков, по пути к дому мы не купим ей любимое пирожное, я не узнаю, как у нее дела в школе и что задано на завтра, не почту на ночь книгу…

О, как бы я хотел прожить не тысячи, а одну нормальную жизнь! Жизнь,  в возможность которой я почти поверил за эти годы.

Во время развязанной людьми войны я научился сострадать. Странно, то чему Он пытался научить нас добром, против чего я восстал в начале времен, пришло ко мне среди тех, кого я так искренне презирал.

Смешно вспоминать, но с ее матерью мы познакомились, когда меня сбила ее машина. В глазах склонившейся надомной женщины, я увидел столько тревоги и заботы, что помимо воли, улыбнулся ей.  Я подумал, что это знак, что мне можно будет осесть в этом городе, найти какое-то дело, спокойно прожить много лет бок о бок с кем-то, к кому можно возвращаться, как после очередного космического катаклизма возвращаются к своим орбитам планеты. Назвать что-то домом... Женщина улыбнулась в ответ, и предложила отвести в больницу.

Мы прожили вместе пять счастливых лет. За это мгновение рядом с ней я, окончательно понял как это - жить человеком. В рамках крошечной на фоне эонов песчинки времени, сотню раз пережить радость и горе, минуты восторга и боль утраты. Я разучился быть одиноким, я перестал думать о себе и своих потерях. Впервые стал робко задумываться о будущем. Даже пытался найти способ примирения с миром, хоть крошечный шанс, который дал бы надежду на счастье.

Она умерла, оставив мне ребенка - девочку, которой мы вместе даже не успели дать имени. «Мог ли я ее спасти?» Сотню раз я задавал себе этот вопрос.  Если бы я открыл свою истинную сущность, смог бы своим огнем отогнать пришедшую за ней тень? Или нет? Этот вопрос мучит меня, наполняет мысли горечью.

 Когда она умерла, тоска, сравнимая с тоской о потерянном рае, обрушилась на мои плечи. Я грозил небу! Безразличное, оно цвело голубой плесенью, издеваясь надомной. Я был готов взбунтоваться, и возможно у людей  стало бы больше страшных историй. Но ребенок тянулся ко мне. Я брал дочь на руки и напевал ей песни словами позабытыми за тысячи лет до того как первые камни легли в основание пирамид. Она засыпала и улыбалась во сне, крепко обняв мои плечи. Моя боль гасла, и забытое чувство наполняло меня, и я снова летал. Летал, не распуская крыльев.

Имя дочери я дал сам, вложив в него  всю свою радость. Я воспитывал ее как мог, стараясь привить то, чему сам успел научиться. И вот теперь я должен бросить этого ребенка, лишенный возможности даже сказать ей последнее прощай. Те, кто виноват в этом, будут прокляты до конца времен! Даже если времени осталось совсем немного.

В груди заныло, но я достал телефон и просто отключил его. Надеюсь, она сможет меня простить. Себе я не прощу  никогда!

Я решительно повернул на одну из боковых тропинок и медленно побрел вдоль голых кустов сирени.

Нужно сбросить «хвост»! Найти убежище, в котором можно отсидеться. Никто не обещал, что этот мир будет совершенным. Здесь всегда найдутся сотни мест, где ненависть и страдания готовят людей к встрече с чудовищами. Я подумал о старинном двухэтажном здании, с колоннами и желтой побелкой фасада, на другом конце города.  Больница для душевнобольных, отличное место, если хочешь чтобы мир забыл о тебе. Я исчезну, а в палате появится очередной несчастный, сданный уставшими родными на попечение системы медицинского патронажа. Даже если мне станут сниться сны, среди живущих в собственных фантазиях людей они будут незаметны, по ним меня не отыскать. Сумасшедший дом - разве плохо для такого как я!?  Среди порождений больного человеческого разума я затеряюсь, как иголка в стоге сена. 

Впереди замаячили огни какого-то кафе или ресторанчика. Случай, не раз приходивший ко мне на помощь, вновь подвернулся под руку. Там наверняка найдеться черный ход, а значит, у меня появится шанс улизнуть, не прибегая к сверхъестественному. Может мне повезет. Слабая надежда, но она есть!

Входя в кафе я думал о том, что дочь, наверное, уже вышла из школы и растерянно оглядывается, выискивая меня взглядом на школьном дворе. Достает телефон, набирает номер, выслушивает ответ механического оператора.

Внутри было тихо и пусто. Суетиться не стоило. Суета привлекает внимание. Я заказал кофе и осмотрелся. Табличка «Только для сотрудников» обнаружилась справа от бара, в другом конце зала. Значит, если я решу воспользоваться черным ходом, кроме бармена меня никто не заметит. Я с легкостью отведу глаза, при помощи всеми забытого трюка, подсмотренного мной три тысячи лет назад у индийского факира. Дальше просто. Выход из парка в двух шагах. Подходя к кафе, я слышал звонки трамваев. Остановка  где-то рядом. Середина дня, народу много, я смогу затеряться в толпе. Поменяв несколько маршрутов, окончательно собью «хвост».  Если что, у меня в запасе всегда есть пара отработанных  веками приемов.

Дверь, на которую я нацелился, приоткрылась, я ощутил запах оливкового масла долетавший с кухни.  Когда-то очень давно в Персии, уходя от преследования тамошних жрецов-магов – больших любителей заточать подобных мне в заговоренные сосуды, я не стал привлекать внимание Стражей, а просто спрятался в одной из пустых бочек на базаре. С тех пор запах оливкового масла стал для меня чем-то вроде доброго предзнаменования. Я был уверен, у меня все получиться, но в этот момент в кафе вошел Он.

Высокий человек лет пятидесяти – пятидесяти пяти. Длинные вьющиеся волосы, на висках тронуты сединой. В руках футляр от скрипки. Немигающие, змеиные глаза смотрят прямо.

Конец! Теперь не уйти! Я очень хорошо знал того, кто сейчас прикрывался личиной пожилого скрипача. Я посмотрел в глубину его глаз и обжегся отсветом пламени. Я словно вновь увидел, как падают огромные каменные блоки. Как гигантская  башня, ставшая нашим первым прибежищем на земле, осыпается, словно песочный домик, от прикосновения его десницы. Я словно вновь улышал вой своих братьев, кинувшихся врассыпную из объятого пламенем города, который спустя века  назовут Вратами Бога. И еще протяжный, рвущий душу звук инструмента.

Кивнув бармену, скрипач молча подошел к моему столу, расстегнул пальто, поставил футляр на свободный стул и присел напротив, оперев о край столешницы ухоженные длинные пальцы. Пальцы отбил дробь - я узнал начало пятой симфонии Бетховена. О да, он лучше всех режиссеров мира знал толк в эффектных сценах. Мотив будоражил. Сейчас я не сомневался, что этот мир сотворен музыкой. Страх каменным кулаком взял за глотку. Лучше бы я сразу истаял, просочился в недра планеты, только бы не быть здесь, не смотреть в это лицо, угадывая за маской черты грозного лика Метатрона. Какое-то время мы сидели напротив и молча смотрели друг на друга. Вдруг, улыбка коснулась его губ. Я ожидал чего угодно - взмаха золотой цепи, удара огненным кликом, жалящей боли пламенных стрел, но только не снисходительной отеческой улыбки. И тут, его очертания поплыли, словно мои глаза наполнились слезой. Я моргнул.

Наш стол стоял посреди широкой равнины. Весь окоем, вплоть до видневшихся вдали гор, был завален серым снегом. Большие хлопья медленно падали с темных небес и коснувшись земли, рассыпались прахом. Присмотревшись, я понял - это не снег, это пепел сгоревших бумаг. На мою ладонь приземлился один клочок. Сквозь патину проступали слова: «В начале…»

– Видишь ли, - спокойно сказал он, - будто мы продолжали только что прерванный разговор, –   ты думал, что успешно укрылся, но это не так.

В этот момент я понял все!

Потопы и пожары, войны и концлагеря, смерть сотни тысяч живых существ, расцвет и гибель природы, взлет и упадок человечества, первый и последний вздох… Вся история мира, прошедшая перед моими глазами, все это было подстроено, ради того, чтобы такие как я - те кому не хватало слепой веры, нашли ответы. Теперь я знал, что предает людям сил! И я, падший ангел, стал подобен им, жалким владыкам Земли. Ибо научился  любить их.  Всех! Умершую на плацу девочку и убившего ее мальчишку, любить врага и оружие которым побеждаешь его, любить женщину и оставленного ей ребенка. Любить весь этот мир, каким бы несовершенным он ни был!  Я смог полюбить, и теперь все возвращалось на круги своя, к самому началу истории. Ведь, как говорят, Он и есть сама всепоглощающая  любовь!

Первые слова, последней в мире Библии рассыпались на моей ладони.

- Теперь, ты знаешь, Ловкач. Все верно. -  Улыбка снова коснулась его тонких губ.

- И что теперь? - я стряхнул пепел.

- Этот мир – только прелюдия, -  скрипка сама собой возникла в его руках. -  Без гармонии его нельзя было сделать совершенным. Теперь же, пришло время темы. - Тонкие пальцы прошлись по колкам, подтягивая струны. - Пусть каждый услышит в ней то, что захочет.

Смычок лег на струны, и с первой же прозвучавшей нотой меня не стало.

Я тихонько допел колыбельную. Поцеловав дочь на ночь, ощутил ее запах - аромат маленькой новой жизни, печенья и молока. Отложил книгу и осторожно, чтобы не разбудить, подоткнул одеяльце.

Ночник заморгал, -  должно быть скоро перегорит диод. Пора поменять.

Она сонно потянулась во сне, и прижалась щекой к моей руке. – А мама скоро придет? - прошептала в полудреме.

 - Скоро, скоро… Спи! – я осторожно высвободился из ее сонных объятий, и присел на край кровати, ожидая мурлыканья дверного звонка.

Похожие статьи:

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Обычное дело