Кузя и "Благословение Марии"

* * *

Всему положен свой срок и свой порядок. И надо их соблюдать, иначе все в этом мире обязательно перепутается. Да так, что потом и не разберешь.

Вот весной, например, снег тает, ручейки бегут, почки на деревьях распускаются. Летом все растет и зеленеет, овощи–ягоды поспевают. Осенью – урожай собирают, дождики идут, листья с деревьев падают. А зимой всегда мороз да снег, чтобы укрывал поля да леса белой шубкой, чтобы озимым тепло было.

Так природой задумано, так и должно быть.

И Новый Год полагается встречать возле елочки, чтобы снежинки за окошком падали, чтобы в печке пироги пеклись. А на елочке чтобы игрушки разные висели, да звездочка наверху. А если как-то по-другому сделать, ничего хорошего не выйдет. Все на свете перепутается, и такое приключится!

Я все это к чему говорю. Подружка наша апельсиновая – Кристи, пригласила Лизу новогодние праздники вместе справить. Оно, конечно, хорошо – девчатам повидаться, да вместе повеселиться, да вот только решили они с родителями Новый Год не где-нибудь, а на самых Багамских островах встретить.

Я-то поначалу не понял, почему моя коза–дереза, сумку собирая, всякие летние маечки да юбочки кладет, так она мне объяснила:

— Кузенька, — говорит, — там сейчас самое лето. Мы будем купаться аж в океане, загорать целый день, а зимы там никогда и не бывает.

Ну тут я просто руками развел. Где ж это видано, чтобы зимы совсем не бывало! Неправильное это место, где круглый год лето.

— Что, спрашиваю, — и снега не бывает?

А Лиза только смеется.

— Конечно, нет. Там все время погода, как у нас жарким летом.

— А как же елочка? Разве елочки в таком жарком лете растут?

— Найдем елочку. Ну, в крайнем случае, пальму нарядим.

Пальма – это дерево такое, я потом в книжке посмотрел. Красивое дерево, высокое, а листья только на самой макушке. На сосну немножко похоже, только не с иголками, а с большущими–пребольшущими листьями, ровно лопухи в заброшенном огороде, а, может, и поболе. Из этих листьев даже крышу на доме сделать можно.

Ну совсем неправильное место! Зимы нет, снега нет, даже дома – и те с какими-то крышами непонятными. И называются чудно: «бунгалы». Разве можно в такое чудное место дитё одно посылать. И о чем только моя хозяюшка думает. Ведь, вроде, любит доченьку-то, а в такие дальние странные края одну, да на самолете этом страшном отпускает! Ой, неправильно это!

Придется мне, видать, обратно с нею ехать. Не хочется дом покидать, да из родной зимушки–зимы в чужое лето перебираться, да деваться некуда: кто ж за ребенком присмотрит, коль не я.

Я когда Лизе об этом сказал, она даже и не удивилась:

— Мы с Кристи были уверены, что ты со мной поедешь. Да ты не переживай, там очень красиво, тебе обязательно понравится.

Вот в чем, в чем, а в этом я совсем даже и не уверен был. Краше нашей деревни все равно места нет. И если б не коза моя дереза, нипочем бы в эти самые Багамские острова не поехал.

* * *

Бедненький Кузя! Вот уж повезло ему с жильцами. Домовым полагается дома сидеть, а не с детьми по всему свету мотаться. Ладно еще в Лондон, туда лететь всего три с половиной часа, а тут – на другой конец света. Перелет у нас был аж с двумя пересадками, и когда меня Эрик в аэропорту Нассау[i] встретил, я уже думала, что еще полчасика, и точно помру от этих самолетов.

А с Нассау мы на катере поехали на другой остров, где и собирались отдыхать – на Парадиз[ii]. Мне так там понравилось, что я даже умирать от долгой дороги передумала, как раньше собиралась! А когда нас Дженни и Кристи встретили, тут уж и Кузя перестал бухтеть. А так ворчал всю дорогу, что место, где зимы нет – совсем неправильное, незачем туда ехать, да и вообще никуда ездить не надо было. Лучше бы дома, под елочкой, что во дворе, Новый Год отметили.

Первые два дня мы просто ничего не делали: купались, гуляли и мороженое лопали. Так здорово: зимой — и жара, и мороженое. Главное только было, не обгореть: солнышко-то в тропиках, ой-ой-ой как жарит!

Потом отмечали Рождество. Даже елку нарядили. Искусственную, правда, чем Кузя был очень недоволен. А мы с Кристи еще и пальму игрушками украсили, которая возле бассейна в гостинице росла. Всем, кто с нами жил, очень понравилось.

Правда, за Кузю мы сильно беспокоились. Ему-то все не слава богу: и погода, и море, где мы обязательно утонем, и елка ненастоящая. И загорать домовые не загорают. Только мороженым и спасались: угостим Кузю каким-нибудь новым сортом, он на пару часиков ворчать и перестанет. И про Рождество он не очень понял: почему дома, в России оно 7 января, а здесь – 24 декабря. Ему-то что: он вообще языческая нечисть, но вот что в этом странном и нехорошем месте даже день рождения бога отмечают не в тот день, как положено, ему совсем не понравилось. А про смену календарей и старый–новый стили он просто ничего не понял. Мы старались, старались, объясняли, объясняли, а он только лапкой махнул, и все.

— Вот я что и говорю вам, девчата. Неправильное это место, коли у них тут еще и не поймешь какой день на календаре.

Ну да ладно! Зато вечером, под елку мы всем-всем подарки положили. И Кузе, конечно, тоже. И за стол его пригласили. Он так рад был. Правда, всякие тропические фрукты есть не стал, зато пирог с яблоками оценил по достоинству. А Дженни ему жилетку шерстяную связала, так он сразу ее надел и целый вечер ходил. Мы с Кристи чуть со смеху не умерли: вы только представьте – на улице жара, +30 в тени, в гостинице кондиционер, конечно, но для шерстяной жилетки жарковато все-таки.

А на следующий день у нас с Кристи был великий план задуман. Мы решили сесть на катер, который Эрик напрокат взял, и потихоньку, когда Кристины родители после обеда отдыхать будут, съездить на какой-нибудь соседний островок. Их тут вокруг — пруд пруди, невооруженным глазом из окон видно. Мы и думали, что за полчасика доплывем, поглядим: что там да как, и обратно. Потому что, честно скажу, Эрик с Дженни нам одним на катере плавать не разрешали.

Кузю мы, конечно, тоже брать не собирались: он бы шум поднял. Дескать, утонем, потопнем, два раза нырнем, один раз вынырнем.

Ну разве от него куда спрячешься! Прибежали на стоянку катеров, залезли – а он уж там сидит.

— Если уж, — говорит, — вас от всяких дурных затей отговаривать без толку, хоть пригляжу за вами. Чтоб не случилось чего!

А что с нами случится: погода ясная, ни ветерка. Солнышко светит, никаких туч да бурь на горизонте. Плавать мы, в случае чего, умеем, да и спасжилеты под лавочками есть. Но Кузю разве переубедишь.

Но что он с нами поедет, мы очень рады были! Скучать один в номере не будет, а, может, ему все-таки тут и понравится, если побольше посмотрит.

Так что мотор запустили и двинули в сторону ближайшего островка. Как называется – не знаю, но Эрик говорил, он такой маленький, что там ни гостиниц, ни частных вилл нет. Вы представляете: настоящий необитаемый остров! Ну как это можно было такое дело пропустить.

Вихрь налетел непонятно откуда. Только что сияло солнышко, на водной глади искрились солнечные зайчики, а море было таким прозрачным, что виднелись косяки рыбок, проплывавших на большой глубине под нами. И вдруг небо резко потемнело, раздался свист ну просто штормового ветра, а мы очутились в центре гигантской воронки.

Мотор заглох, катер раскачивался из стороны в сторону так сильно, что пришлось ухватиться за борта, чтобы не вывалиться, волны окатывали нас с головы до ног. Честно скажу, мы с Кристи ужасно перепугались. Так сильно, что даже слова сказать не могли. А что в это время переживал Кузя, который вообще к морю относится с недоверием, и представить себе трудно! Нас затягивало все глубже в воронку, в которой уже плавали какие-то бревна, комки водорослей, даже обломки деревянных лодок. Катер накренился на бок, уходя вглубь.

— Мамочка! – завопили мы хором.

И тут все неожиданно кончилось.

Небо снова было синим и ясным, над головой появилось солнышко. Катер выпрямился, а мотор снова заработал. Мы сидели на лавочке, стуча зубами от страха, и дико озирались по сторонам.

Первой пришла в себя Кристи.

— Лиз, да это наверное какой-то маленький смерч был. Я читала, тут такие бывают: налетит на пять минут, а потом словно и не было.

— Ничего себе, маленький, — отозвалась я, — чуть-чуть не затянуло!

— Вот говорил же я вам, — встрял Кузя, — неправильное это место. Смерчев ваших я не знаю, но нутром чую, что-то нехорошее все-таки случилось. Уж вы мне поверьте: объяснить не могу, но что-то точно не так.

— Да что не так, Коузиа, — рассмеялась Кристи, и повела рукой вокруг, — ты гляди, все в порядке. Ой! Лиз, посмотри, что это!

Я обернулась в ту сторону, куда Кристи показывала пальцем, и увидела движущийся к нам парусник. В точности такой, как рисуют на старинных гравюрах и показывают в пиратских фильмах.

— Вот это да! – обалдела я. — И откуда он здесь взялся?

— Ой, Лиз, а я, кажется, знаю, откуда. Здесь же часто кино снимают. Давай подплывем и посмотрим, — и Кристи прибавила скорости.

— Точно! – обрадовалась я и повернула руль в сторону парусника. Ужасно хотелось посмотреть, как снимают настоящее кино, только… — А вдруг они нас прогонят?

— Ну мы же только поглядим чуть-чуть и все. Да ты что думаешь, они такие все вредные, что детей гонять будут?

— Не надо туда плыть, — неожиданно заголосил Кузя[iii], — плохой это корабль, неправильный. Вертайся назад, Кристи, вертайся, кому говорю!

Но «вертаться назад» было поздно: с корабля нас заметили, на борту поднялась какая-то суматоха, потом на воду спустили шлюпку, которая быстро направилась к нам.

Вы даже не представляете, как мы обрадовались: нас не только не прогоняли, но даже хотели взять на борт. И мы точно посмотрим, как снимают настоящее кино! А то, что это кино — сомнений не было. На офицере, стоявшем на носу шлюпки, был надет старинный камзол и расшитая треуголка, а на боку, на переливающейся перевязи висела шпага. Да и гребцы–матросы выглядели не как полагается современным служащим военно-морских сил неважно какой державы.

Лодка быстро приближалась к нам, и, судя по выражению лица офицера, прогонять с места съемок нас явно никто не собирался.

— Ура! – радостно завопили мы.

Необходимое отступление.

В архивах Адмиралтейства Великобритании хранится множество документов, происхождение которых до сих пор остается загадкой, как для сотрудников архивов, так и для ученых–историков.

Нижеприведенный документ как раз и относится к числу таковых. Судя по приложенной пояснительной записке, он был извлечен из плывшей бутылки где-то в начале 1800-х годов экипажем английского торгового судна недалеко от западного побережья Центральной Америки, а затем доставлен капитаном корабля в Адмиралтейство.

Похоже, что мы имеем дело с остатками дневника, ведшегося на борту корабля «Благословение Марии», принадлежавшего английской короне и совершавшего регулярные торгово–военные рейсы от метрополии до колоний.

С декабря 178… года о «Благословении Марии» не было никаких вестей. Упомянутый дневник, хотя и проливает некоторый свет на те обстоятельства, при которых произошла гибель корабля, однако не может считаться достоверным историческим документом, так как содержит множество фактов и реалий, затрудняющих его датировку. Кроме того, хотя дневник и написан грамотным английским языком, язык этот сильно отличается от употребляемого в XVIIIвеке и содержит некоторые современные нам слова и выражения. С другой стороны, нельзя рассматривать этот документ просто как фальшивку, так как обстоятельства, при которых бутылка с дневником была найдена в море, исключают подобное предположение. Да и многие упоминаемые в дневнике факты, имена и подробности после тщательной проверки полностью подтвердились, хотя ранее не были известны даже самым маститым ученым.

Начало дневника утрачено: то ли потому, что первые листы размокли от воды и были выброшены при извлечении из бутылки, то ли их не было с самого начала. После внимательного прочтения и расшифровки испорченных мест мы рискнули предложить читателям документ, который условно назвали «Записки юной герцогини».

Мы постарались откомментировать некоторые спорные места, и сопроводить их примечаниями.[iv]

Записки юной герцогини.

«…поверить, что это происходит на самом деле! И с нами! Черт, как неудобно писать гусиным пером, да еще и эта качка! Хорошо, что миссис Браун не видит мои каракули … Ну вот, еще и пятно ляпнула!

В общем, когда до нас с Лиз дошло, что никакое это не кино, а мы на самом деле (нет, вы только представьте! НА САМОМ ДЕЛЕ!) попали в XVIIIвек, мы, честно скажу, разревелись, как две идиотки. Слава богу, капитан с лейтенантом решили, что это результат нервного потрясения.

То есть попасть в прошлое, это, конечно, жутко интересно, но, с другой стороны, как должны беспокоиться ма и па, что мы пропали неизвестно куда. Наверное, решили, что мы утонули. И сейчас ищут нас по всему дну залива. А уж про маму Лиз и говорить нечего! Каково ей в России узнать, что дочка пропала неведомо куда на другом конце света! Прав был Коузиа, надо было «вертаться назад». А, собственно, куда назад? Мы ведь в тот момент уже были в прошлом.

После серьезного анализа сложившейся ситуации и срочного вспоминания всего, что мы знаем о пространственно–временных дырах в районе Бермудского треугольника, выяснилось, что знаем мы чертовски мало. И, в частности, ни я, ни Лиз никогда не читали и не слышали, чтобы из этих самых дыр кто-то и когда-то возвращался назад. Перспектива, скажем прямо, малоутешительная!

Но, поскольку ничего поделать мы не могли, решено было поддержать ту легенду, которую невольно подсказал лейтенант Стенфорд, подобравший нас[v]. Дескать, мы — единственные выжившие с торгового судна, вышедшего из порта Глазго за неделю до «Благословения Марии» и имевшего на борту пассажиров, которых следовало доставить в Санкт–Вирджинию[vi].

Я – дочь герцога Кроуфорда (что, между прочим, истинная правда), вместе со своей кузиной (ну, положим, Лиз мне никакая не кузина, но это уже мелочи), слугами и нашей гувернанткой совершала путешествие в гости к своему дяде – виконту Кроуфорду, который на текущий момент является губернатором Санкт-Вирджинии (спасибо па, что в свое время вдолбил мне в голову все наши семейные хроники – знала хоть, как соврать поубедительнее)[vii]. После подобного официального заявления с моей стороны капитан почтительнейше уступил нам свою каюту и пообещал доставить в Санкт-Вирджинию как можно скорее.

Слава богу, Коузию, который все эти дни продолжает ворчать на тему нашего безрассудства и несознательного поведения, до сих пор никто не видел. Сам Коузиа несколько раз говорил, что его могут видеть только по-настоящему хорошие люди, а потому прячется всякий раз, как к нам заглядывает лейтенант Стенфорд.

На текущий момент (то есть на 26 декабря 178… года) дела обстоят следующим образом. «Благословение Марии» медленно – из-за противных ветров – движется в сторону Санкт-Вирджинии, где мне предстоит объясняться с «дядюшкой», которому еще придется доказывать, что я его родственница.

На корабле все заняты делом, поэтому мы стараемся не мешаться под ногами и большую часть времени проводим в каюте. Заняться особо нечем, поэтому Лиз и предложила записывать все, что с нами происходит, чем я сегодняшнего дня и занимаюсь.

Поскольку, когда нас подобрали, из одежды на нас с Лиз были только топики и шорты (которые экипаж корабля принял за дамское белье), нам выдали два платья для юных леди. Их вместе с другими новомодными нарядами везут в колонию на продажу. Чертовски красивые! А уж неудобные! А корсеты! Мама мия! И как бедные девчонки в них ходят! Короче, корсеты мы втихаря за борт выкинули.

Кормят нас по-королевски, только уж больно много. Можно подумать, что в это время герцогские дочки жрали как кони (прошу прощения, конечно, но столько ни одному нормальному человеку не съесть).

У меня есть плеер, который пока работает (вот только боюсь, батареек надолго не хватит), так что можно и музыку послушать. А еще мобильник[viii]. Который, что самое смешное, автоматически перестроился на текущее время и дату, но, разумеется, при попытке набрать какой-нибудь номер, сообщает, что сеть недоступна.

В каюте капитана много книг, но все больше специальные: атласы, штурманские лоции, описания подводных мелей и самых удобных маршрутов. Читать их, прямо скажем, скучновато. Зато лейтенант Стенфорд оказался большим любителем романов, которые он нам и приносит, чтобы юные леди не скучали. Между прочим, мистер Джонатан – единственный приятный человек на судне. В чем Лиз со мной полностью согласна. С ним можно поболтать, поиграть в шахматы. И разговаривает нормально. Что вообще-то здесь редкость. Когда я первый раз услышала, как капитан орет на матросов, и какие он при этом употребляет выражения, мне даже дурно стало. Положим, всякие ругательные слова я и раньше слышала, но такие! И в таком количестве! И наше присутствие его совершенно не смущает. Надо думать, в это время герцогские дочки часто слышали, а, может, и сами употребляли подобные выражения[ix].

Катер наш был принят за шлюпку новой модели и привязан рядом с другими спасательными шлюпками. Добраться-то до него мы, конечно, можем, и даже спустить на воду, но вот что толку, если вода вокруг все равно XVIII, а не XXIвека. Ну ладно, доберемся до Санкт-Вирджинии, там видно будет. Капитан утверждает, что через недельку должны быть там, если никакие шторма не нагрянут. А в это время года бурь здесь больше чем достаточно. Вот и тот корабль, с которого мы «спаслись», тоже попал в шторм. Стенфорд рассказывал, «Благословение Марии» тоже его с трудом пережила, а потом они увидели обломки на воде, потому-то и решили обследовать местность вокруг: вдруг кто-нибудь да спасся. Но, судя по тому, что, кроме нас никого не нашли, наверное, на том корабле все погибли. Жалко, конечно, зато никто не знает, откуда мы с Лиз на самом деле взялись.

29 декабря 178… года.

Прошедшие два дня я ничего не записывала, потому что было просто не до того. Разыгрался такой шторм, какого я себе даже в самых страшных кошмарах представить не могла. Надо же! Мы-то с ма и па и Лиз были в том же месте и в то же время года, но погода стояла дивная, никаких тебе штормов. Даже малюсенького ветерка не было! А тут!

С утра небо потемнело, с востока быстро подошли черные–пречерные тучи, задул сильный ветер. Капитан приказал убрать часть парусов, но корабль все равно болтало очень сильно. А потом налетел вихрь, полил дождь с градом. И это в тропиках, где всегда теплынь стоит!

Что происходило дальше, и сколько времени все это заняло, я точно сказать не могу. В таких условиях понятие о времени совершенно теряется. Раньше, когда я читала о чем-то подобном, мне казалось, «нет времени» — это просто фигура речи. А оказалось – самая что ни на есть истинная правда! И Лиз со мной согласилась. А Коузиа вообще считает, что с временем какая-то беда приключилась, так что говорить, есть оно или нет – совершенно бесполезно. Если и есть – все равно неправильное.

Мы сначала сидели в каюте, но качка была такой сильной, что приходилось хвататься за что ни попадя, лишь бы не упасть с дивана или кресла на пол. Над головой топали матросы, капитан что-то кричал, но разобрать слова было невозможно. Все заглушал свист ветра и шум обрушивающихся на палубу волн. Нам было так страшно, что мы решили подняться наверх: если и будем тонуть, хоть останется шанс спастись. Да и помирать в компании как-то веселее.

На палубе творилось нечто несусветное. Матросы пытались свернуть оставшиеся паруса, но им мешал штормовой ветер. Одного моряка ударом волны выбросило за борт, другого ударило по голове мокрым полотнищем, да так сильно, что он рухнул на палубу. Это я уж потом узнала, что в края парусов, для прочности, зашивают куски свинца. Неудивительно, от такого удара можно было и сознание потерять.

К нам подбежал лейтенант Стенфорд.

— Что вы тут делаете, леди? Скорее вернитесь в каюту, вас может смыть волной!

— Нет, — говорим, — там еще страшнее. А здесь хоть люди есть.

— Тогда привяжитесь концом каната, — крикнул он и бросил нам скрученный моток.

Сами бы мы ни за что с этим тяжеленным и мокрющим канатом не справились, но Коузиа, который вылез вместе с нами, помог. Мы привязались к борту, но все равно никакого чувства хоть чуть-чуть, ну самой маленькой безопасности не возникло. Стоишь на коленях, хватаясь за скользкую деревяшку, тебя болтает туда–сюда, каждый полминуты окатывает холоднющей волной, да еще и сечет дождем сверху. Ощущения, скажем честно, малоприятные!

И тут у одной из пушек, что была прикреплена к борту, цепь лопнула. Да с таким треском. Вы только представьте: тяжеленная железная цепь, и лопнула, как тоненькая веревочка! А пушка слетела со своего места и стала кататься по палубе: волна нас кидает на левый борт – и пушка катится влево, на правый – вправо. Такая громадина мечется по палубе, как взбесившийся бегемот, круша все на своем пути. Налетела на одну из мачт (не знаю, как они правильно называются на морском языке, ну, в общем та, что вторая от носа корабля), поддала ей своим железным рылом, мачта – хрясь! И пополам! Хорошо, в море упала, никого не задела. А другой кусок на палубу, прямо рядом с нами.

И никто не может ничего с этой пушкой сделать, потому что все и так делом заняты.

— Кристи, — говорит Лиз, вернее кричит, потому что в таком шуме все равно только кричать можно, — надо как-то ее остановить, иначе она все покрушит, и люди могут погибнуть!

— Точно, — кричу, — только вот как?

— Надо, девоньки, вашу толстую веревку отвязать, петлю сделать, да поймать эту железяку.

Надо же! Я и не думала, что бедненький испуганный Коузиа может подать такую классную идею. Ему-то хуже всех приходится: домовые – они ж не водоплавающие, он и в речке-то не купался. А тут – целый океан, да еще шторм, ветер. И нам-то паршиво, а уж ему совсем нехорошо.

Но он молодец: дело придумал. Только мы отвязались, и нас тут же как швырнет к другому борту. Хорошо Коузиа сильный, он мигом из каната лассо сделал, узел туго–натуго затянул, пока мы за что ни попадя хватались, чтобы не смыло. А потом выждали малюсенькую такую передышку между волнами, когда корабль прямо встал, и Лиз набросила на рыло пушке петлю. Лиз просто суперски умеет мячи метать и стрелять из лука: это я еще летом в деревне заметила. У меня бы точно ни с первого, ни со сто первого раза не вышло, а у нее сразу получилось.

Заарканили мы эту дуру железную, петля затянулась, а дальше-то что! Канат мокрый, в руках скользит, ладони обдирает. Да и не удержать нам ее – она ж тяжелая. Коузиа тоже схватился за канат, они ж – домовые – сильные, но даже у него одного сил не хватало. И тут подбегает к нам Джонатан Стенфорд, тоже хватается рядом. Вдвоем с Коузией они пушку к борту подтянули и заново привязали.

— А ты еще кто такой? – только сейчас заметил Коузию лейтенант.

— Домовой я, Кузьмой Кузьмичем кличут[x], — отвечает Лизин Хозяин спокойно так, как дома в деревне, а не посреди бушующего океана на хрупком корабле.

— Очень приятно, лейтенант Стенфорд, — и так друг другу раскланялись, словно на твердой земле стоят, — только будет лучше, если вы все-таки возьмете юных леди и пойдете вниз, в каюту. Сейчас уже больше ничего страшного не случится: видите, вот там просвет намечается, – и рукой на восток показал. Мы-то, честно скажу, никакого просвета не заметили, но лейтенанту верить можно – все ж старый морской волк, — буря к концу подходит.

Мы спустились в каюту, а буря наверху бушевала еще весь день и всю ночь. Она и вправду стала стихать, но при таком шуме, вое ветра и болтанке спать все равно было невозможно. Поэтому мы сидели и обсуждали: сколько все это еще продлится, и как быть теперь с Коузией, раз Стенфорд его видел. Ничего не придумали, и, в конце концов, все-таки уснули, сидя на диване.

А вопрос с нашим «нечеловеческим» другом разрешился на следующий день сам собой[xi].

…никогда бы не смог в такое поверить, — сказал Джонатан, — но вы же здесь, и ваш Коузиа тоже существует на самом деле. И вот это тоже, — он осторожно дотронулся до лежащего на столе мобильника и плеера – нашей техники он все-таки побаивался. — Но что же вы, юные леди, намерены теперь делать?

— Не знаем пока, — ответила я, — доберемся до Санкт-Вирджинии, а там видно будет. Может, виконт Кроуфорд все-таки признает нас родственницами.

— Можно поговорить с Арабеллой, — заметил лейтенант, — я думаю, ей даже можно сказать правду.

— Кто это, Арабелла? – поинтересовался Коузиа.

— Это дочь сэра Кроуфорда, — ответил Джонатан и вздохнул.

— Ой, я про нее читала. Она была очень красивая девушка. И, как говорится, с характером. Отказала самым лучшим женихам и ушла в монастырь, где дала обет молчания. Она что, такая верующая?

— Конечно, леди Арабелла верит в Господа нашего, но мне трудно представить, что она может уйти в монастырь. Она очень любит жизнь и этот мир, — и лейтенант снова вздохнул. — Но могу вам точно сказать, леди, она настоящий друг и очень умна. Она может что-нибудь придумать.

— А она нам поверит? – поинтересовалась Лиз.

— Думаю, если вы расскажете ей все, как мне, обязательно поверит.

— Скорее решит, что мы малость чокнутые или какие-нибудь авантюристки, — заметила я.

— Нет, нет, что вы! Вы просто не знаете Арабеллу! Она необыкновенная девушка. Хотите, я сначала поговорю с ней сам? Мне почему-то кажется, — тут Джонатан покраснел, — что так будет лучше.

Когда лейтенант Стенфорд ушел, мы с Лиз посовещались и решили, что доверять Арабелле у нас пока никаких оснований нет. Джонатан – дело другое. А еще мне почему-то показалось, что в оценке виконтессы Кроуфорд он, как бы это поделикатнее выразиться, не совсем объективен. Лиз со мной полностью согласилась.

— А она правда очень красивая?

— Ага, я ее портрет видела. Потрясающая красавица. Говорят, что в нее были влюблены чуть ли не все молодые люди в Санкт-Вирджинии. Так что и Джонатана вполне можно понять.

— А мне почему-то кажется, — ехидно заметила Лиз, — что твоя родственница тоже относится к нему «необъективно».

— Мне почему-то тоже так кажется, — ответила я, — только тогда с чего бы ей в монастырь было уходить?

— Может, ее замуж за бедного лейтенанта папочка не отпустил?

— Может, и так. Только я читала, она была девушка с характером, так что если бы захотела, могла и без родительского благословения замуж выйти. Но вот стоит ли ей все рассказывать: не знаю.

— Подожди, не спеши, девонька. Вот приедем, посмотрим на эту Арабеллу. Я-то вам точно скажу, можно ей верить или нет.

Это правда: Коузиа хороших и плохих людей сразу чувствует. Его не обманешь.

А если не будет больше никаких штормов, то поглядеть на леди Арабеллу мы сможем уже послезавтра.

…Не знаю, какое сегодня число – может 2 января, а, может, уже и 3. В мобильнике сел аккумулятор, а спросить не у кого. То есть люди-то вокруг есть, если только их можно назвать людьми. Вот уж нелюдь да нечисть, куда там Коузии!

Но постараюсь рассказывать по порядку.

30 декабря мы уже видели вдалеке огни Санкт-Вирджинии, но дул сильный ветер от берега, так что ночь пришлось провести в море. Мы очень надеялись, что уже завтра ступим на твердую землю, но не получилось.

Посреди ночи мы проснулись оттого, что над нашими головами раздавались топот и крики. В дверь забарабанили.

— Леди, — услышали мы голос Стенфорда, — откройте скорее, беда!

Лиз, как была в топике и шортах, бросилась открывать. Лейтенант стоял на пороге, в руке у него была обнаженная шпага.

— На судно напали пираты! Подкрались незаметно, убили часовых, наверху идет бой. Вы плавать умеете?

— Умеем, — ответили мы, еще толком не проснувшись.

— Тогда открывайте окно, прыгайте в воду. Бог даст, доплывете до берега. Море не очень холодное.

— Но до берега далеко, — попытались возразить мы.

— Господь поможет, а другого выхода все равно нет. Спасайтесь, пока есть возможность.

Лейтенант оглянулся назад. За его спиной что-то полыхало.

— Они подожгли корабль! Бегите! И еще: если доберетесь живыми, скажите Арабелле… нет, ничего ей не говорите, — и он бросился вверх по лестнице.

— Пираты, это что еще за напасть такая? — спросил Коузиа.

— Это морские разбойники, — отозвалась Лиз, — они грабят корабли, убивают команду, а потом топят пустое судно. Крис, ты как считаешь, нам надо бежать? Мне почему-то не хочется.

— Мне тоже, — ответила я, хотя боялась страшно. Но бросить Джонатана и всю команду в беде – это такое свинство, какого я не могла себе позволить. — Но чем мы можем им помочь?

Лиз вместо ответа схватила висевшую на стене шпагу капитана. Шпага, похоже, была парадная, тоненькая, с золотым эфесом, толку от нее было маловато, но ничего другого в каюте все равно не было. Я прихватила со стола массивное пресс–папье. Хоть какое, да оружие. Мы побежали наверх.

— Куда? – возопил было Коузиа, но тут же потопотал следом.

На палубе действительно шел бой. И знаете, что я вам скажу: это было совсем не так романтично и красиво, как показывают в пиратских фильмах! Солдаты и матросы орудовали шпагами и ружейными прикладами, потому что в такой тесноте стрелять не было никакой возможности. Пираты лезли с палубы своего корабля, темной массой видневшегося по левому борту, как саранча. Не знаю, сколько их было, мне показалось – целая тыща. Хотя это, конечно, не так.

Трещала горящая палуба, раздавались крики сражавшихся (большей частью ругательные) и стоны раненых. Кого-то из матросов, истекавшего кровью, у нас на глазах столкнули за борт.

Джонатан, уже раненый в плечо, отбивался сразу от двух разбойников. В правой руке у него была шпага, а в левой – кинжал. Может быть, кому-то наша помощь была нужнее, но мы, не раздумывая, бросились к Стенфорду.

В это время один из пиратов еще раз ударил лейтенанта кривой саблей — теперь уже в ногу. Джонатан покачнулся и упал на одно колено. Я завопила что-то типа «Получай, гадюка!» и с размаху швырнула пирату в голову пресс-папье. Впервые в жизни у меня получилось! Раздался такой треск, как будто раскололся кокосовый орех, и пират рухнул на палубу.

Сзади кто-то больно схватил меня за руку:

— Ах ты, маленькая дрянь!

Я обернулась. Надо мной нависал… нет, на человека он был мало похож. Скорее, на лохматую, волосатую, вонючую (они что, никогда не моются, что ли?) обезьяну. Ручищи у него были размером с две мои ноги, а ростом он был метра под два. Лицо все в шрамах, один глаз с черной повязкой. В общем, ночью приснится – проснешься с криком «мамочка!»

Это существо так больно вывернуло мне руку, что даже слезы выступили на глазах. И тут Лиз без разбега подпрыгнула и, издав вопль «кия!», со всего размаху засадила гаду ногой прямо в переносицу. (Раньше ни к чему было вспоминать, а вообще-то у нее коричневый пояс по карате. Так что если она кому двинет ногой в нос, ему вряд ли можно позавидовать)[xii] Пират выпустил мою руку и беззвучно рухнул на палубу.

Я оглянулась. Джонатан пока успешно сражался со вторым пиратом, но прямо перед нами на палубу с соседнего судна перелезали еще трое.

— Держи, — крикнула Лиз, передавая мне шпагу, — я лучше ногами повоюю, мне так привычнее.

Огромного негра, первым оказавшегося перед нами, нейтрализовал Коузиа. Он просто вскочил на борт и слегка стукнул разбойника кулаком по темечку. И удар-то, если со стороны поглядеть, был несильный, но негр захрипел и свалился обратно: то ли на пиратское судно, то ли за борт.

Второй пират – высокий, рыжеволосый, с нечесаной бородищей, увидев перед собой двух девчонок (Коузию он, ясное дело, не заметил) расхохотался, ощерив наполовину беззубый рот. И очень даже зря! Потому что я тут же ткнула эфесом шпаги в раззявленную пасть, а Лиз, перехватив его руку, применила какой-то хитрый прием, в результате которого рыжий обернулся на 360 градусов, рука у него хрустнула, а сам он с диким воплем (подозреваю, неприличным), отлетел на несколько шагов.

Третий бандит – даже в тот момент я обратила внимание, что он был очень молодой и симпатичный, ну, если не считать противной гримасы, исказившей его лицо, — оказался умнее предыдущих. Он не стал приближаться к нам, а попытался ударить Лиз хлыстом, который держал в левой руке. Я размахивала у него перед носом шпагой, от которой, честно скажу, толку было маловато, а Лиз пыталась обойти его сзади. И тут мы увидели, что на Джонатана налетело еще четверо. Сразу забыв о том «джентльмене», который находился перед нами, мы бросились на помощь приятелю.

Дальнейшие события я могу восстановить с большим трудом, потому что на этом наше везение кончилось. Не успела я сделать несколько шагов по палубе, как почувствовала сильный рывок за ногу и рухнула лицом прямо об деревяшки. Очень больно! Просто ужасно! Как до меня дошло с некоторым опозданием, это симпатичный пират захлестнул меня хлыстом. Наверное, я на некоторое время потеряла сознание, потому что, когда открыла глаза, увидела над собой обезьянью рожу того самого одноглазого, которому Лиз засветила в нос.

— Очухалась, герцогинюшка! – просипел он и довольно фамильярно похлопал меня по щеке.

Не могу не отметить с нескрываемым удовольствием, что под носом у гада была засохшая кровь, да и, продолжая светскую беседу, он поминутно хватался за переносицу и скрипел зубами от боли.

— В каюту ее, к той, второй, — распорядился обезьян и отошел туда, где на палубе под охраной пиратов стояло несколько израненных членов команды нашего корабля.

Мы проиграли – это было ясно. Я еще успела увидеть, как пираты, выкрутив руки за спиной нашему коку, подтолкнули его к борту и выкинули в воду, а потом кто-то схватил меня на руки и понес вниз по лестнице.

В каюте горела только одна свечка, но даже в полумраке я увидела, что на кровати лежит Лиз с перевязанной головой (ей, похоже, досталось сильнее, чем мне), а рядом сидит Коузиа и гладит ее по волосам.

— Крис, ты видела, — со слезами в голосе Лиз попыталась подняться, — они все погибли, и Джонатан, и все его солдаты. А капитан, капитан! Ты только представь! Вот гад-то!

— Ты лежи, лежи, девонька, я сам все расскажу.

Оказывается, пока я валялась кулем на палубе, Лиз успела душевно приложить одного из пиратов, напавших на Стенфорда, но тут очухался одноглазый обезьян (который, кстати, оказался капитаном, а звали его – вот уж никогда бы не подумала! – Джон Сильвер[xiii]). Он подкрался к Лиз сзади и стукнул ее эфесом шпаги по голове. Коузиа помочь ничем не мог, так как в этот момент как раз занимался переправкой за борт другого разбойника.

Бой закончился очень быстро. Большая часть команды погибла, Джонатан тоже. Пираты повыкидывали трупы в море, перевели оставшихся в живых на свой корабль, а потом подожгли «Благословение Марии» и отплыли подальше от берега. Ведь в Санкт-Вирджинии могли заметить зарево и снарядить в погоню военные парусники.

Всем пленникам было, как полагается, предложено вступить в команду. Согласился на это предложение – ушам своим не верю! – только наш капитан. Он-то и рассказал Джону Сильверу, что мы с Лиз – особы знатного рода, и за нас можно получить неплохой выкуп. Капитан довольно заржал («Ровно лошадь бешеная» — прокомментировал Коузиа), и в качестве первого задания отправил изменника с письмом к нашему дядюшке – виконту Кроуфорду[xiv].

Мы посидели, обнявшись, и поплакали. Положение наше было – хуже не придумаешь: если, встретившись с виконтом Кроуфордом, мы имели хоть какие-то шансы убедить, что находимся с ним в родственных отношениях, да и лейтенант Стенфорд обещал замолвить словечко перед леди Арабеллой, то письму пиратов губернатор Санкт-Вирджинии уж точно не поверит. Так что спасать нас никто не будет. А что делать – совсем непонятно!

Мало утешил нас и Коузиа. Он ухитрился подобраться к телу Джонатана и снять с его шеи золотой медальон, который мы видели у лейтенанта и раньше.

— Жалко мне больно стало, девоньки, — посетовал домовой, — золото — оно этим бандитам завсегда надобно, а ведь дружок-то ваш так этой штучкой дорожил. Вот я и не хотел, чтобы им досталось.

Мы открыли медальон. С одной стороны в нем был женский портрет, с другой – темный локон.

— Это Арабелла, — вздохнула я, — хорошо, что эти гады медальона не получили.

— Точно, — отозвалась Лиз, и, помолчав, добавила, – Крис, а я, кажется, теперь знаю, почему леди Арабелла отказала всем женихам и ушла в монастырь.

Я, наверное, тоже теперь знаю, но говорить об этом слишком грустно.

Сейчас мы целые дни сидим в каюте, потому что она заперта снаружи. Три раза в день нам приносят еду: ничего не могу сказать – кормят вкусно. Даже платья новые выделили, вот только страшновато подумать, что случилось с их прежними хозяйками, и вообще, откуда эти наряды взялись.

Коузиа бродит невидимкой по всему кораблю, пытается если не понять слова, то хоть прочитать мысли, но, похоже, пираты вообще думать не умеют. АйКью, видать, у них низкий. Куда плывем – непонятно, сколько еще будем плыть – тоже не ясно. Джон Сильвер все время ругается и хлещет ром, как воду, а его друзья–приятели вовсю стараются за ним угнаться.

На судне грязь непролазная, народ недисциплинированный. Хорошо, хоть море спокойное, а то, если наша команда в шторм с трудом справлялась, то чего же от этих балбесов ожидать!

Правда, грязюка на корабле сослужила нам в первый же день хорошую службу. Коузиа принес паутину, потом еще какую-то серую гадость, похожую на влажную пыль, и сделал нам с Лиз компрессы на голову. Мы поначалу сопротивляться вздумали, но он строго так на нас прикрикнул:

— Много вы чего понимаете! Этим средством моя прабабушка помиравшего хозяина в своем дому вылечила, когда его бешеный бык на рога поднял, а потом об землю шваркнул.

Народное средство оказалось противным только на вид. После того, как его приложили к моей больной головушке, сразу стало легче, словно чья-то прохладная мягкая лапка погладила. А Коузиа еще и пошептал что-то, после чего мы сразу обе уснули.

На следующий день ни от моей шишки, ни от раны Лиз и следа не осталось.

Прошла еще пара дней, и нас стали выпускать из каюты. Не потому, что пираты вдруг прониклись к нам доверием, просто, видать, поняли, что деться нам некуда. Вокруг – море–океан, если и проплываем мимо каких-то островов, то далеко (не вплавь же добираться), да и вообще, мы же с Лиз не знаем, где находимся. Катер вот жалко – сгорел вместе с «Благословением Марии». На нем можно было бы попробовать убежать: по ночам здесь никаких караулов не выставляется. А на простой шлюпке далеко не уплывешь: мы ведь даже грести не умеем. А если бы и умели – что толку: весла-то все со шлюпок сняты, и паруса спрятаны. Так что можно, конечно, спустить лодку на воду, а дальше останется только ждать, пока обратно не заберут.

Кстати, доблестного капитана, отправившегося с посланием в Санкт-Вирджинию, пока что-то не видно и не слышно. С одной стороны, дело плохо: значит, никто нас спасать не будет. С другой – если он получил от губернатора по заслугам, то мне лично его нисколечко не жалко. Так ему, предателю, и надо!

Короче, осмотрелись мы немножко, и поняли, что рассчитывать можем только на себя. В том, что надо бежать, и я, и Лиз, и Коузиа были совершенно согласны. Вопрос в том: как? И вот тут-то мы ничего не могли придумать. Видно, от общения с такими высокоинтеллектуальными господами наш АйКью тоже сильно понизился.

Третий день стоит полный штиль. Паруса обвисли, корабль медленно дрейфует по течению. Команда обалдела от жуткой жары и безделья, капитан в беспокойстве.

— Он, девоньки, все в голове крутит, что такой штиль – к беде, — заметил нам Коузиа, — после него непременно буре сильной быть. Вот и беспокоится.

Матросы по вечерам собираются на палубе, рассаживаются кто где придется, и, передавая по кругу бутылку с ромом (брр! и как они эту гадость пить могут!), рассказывает всякие морские байки. Если рассказчики между собой не согласны, прибегают к авторитету боцмана – он самый старший. Как он скажет, так, значит, и было.

Мы сидим на свернутых канатах и тоже слушаем. Господи, сколько же всякой ерунды у них в головах понапихано: я даже и представить не могла, что люди верят в подобную чушь!

Самое удивительное, что рассуждают эти славные мореходы не о бурях и военных кораблях, которые на самом деле представляют для них опасность, а о всяких чудищах морских, каких и в природе не бывает.

— А вот я слышал, — начинает кто-то, — что в море водится трехголовый дракон. Ростом он превыше самой высокой церковной колокольни, одна голова у него, как у петуха, другая – как у козы, а третья – как у настоящего дракона. Он весь зелено-голубой, лапы у него красные, а хвост отливает золотом. А все пузо усеяно бриллиантами и изумрудами, а еще золотыми монетами, которые он подбирает с погибших кораблей. Ходит по дну, и если видит какой затонувший корабль, хвостом раскалывает его на куски, сундуки, ясное дело, выпадают. Тогда он раскалывает и сундуки, золото и камешки рассыпаются по дну, а он ложится на них и лежит день, другой, третий. Пока все камушки в пузо не врастут. И ему надобно, чтобы побольше кораблей тонуло, тогда и шкура у него все краше и краше становиться будет.

— Про драконов, которые сокровища сторожат, все знают, — прошептала мне Лиз на ухо, — только я вот первый раз слышу, чтобы они в море жили.

— Ага, — отвечаю, — они же огнедышащие. В воде им как раз верная смерть.

— Вранье это все, девоньки. У нас в сказках вон тоже Змей Горыныч и о трех, и о двенадцати головах бывает. Да вот только никогда он в воду-то не полезет. Там огнем пыхать несподручно.

— Вот бы этого дракона поймать да заарканить, — вздохнул кто-то из пиратов. — Ух и каменьев на нем!

— Безмозглая каракатица, — крикнул Джон Сильвер и запустил в говорившего стаканом, — ты помолчи. Этот дракон, не к ночи будь помянут, добыча не для таких сопляков, как ты. Нельзя его победить, потому что он золотом и бриллиантами словно латами покрыт. Как ты в него ни стреляй: что из ружья, что из пушки – ничего ему не сделается.

— Кэп, а ты сам-то его видел?

— Нет, не довелось. Врать не стану. А вот с Кракеном как-то довелось переведаться.

По палубе пронесся вздох ужаса.

— Это что за чудо-юдо? – тихонько спрашивает Коузиа.

— На самом деле кракен – это очень большой кальмар, — тоже шепотом отвечает Лиз, — у него огромная голова, туловища нет, а на конце вместо хвоста щупальца. Он бывает длиной до восьми метром. И совсем не страшный, потому что ему корабли не нужны. Он кашалотами питается, а не людьми и не деревяшками.

— А что ж они все так перепугались? Вон, даже побледнели разом.

— А ты послушай, как капитан сейчас рассказывать будет. У него точно пострашнее Змей Горыныча монстр выйдет.

Видимо, рассказ про Кракена относился к коронным номерам капитана, потому что он сначала не спеша отхлебнул рома, потом набил трубку, и, только изрядно потомив слушателей, начал историю.

— Я тогда мальцом был, у самого Джекки Одноногого юнгой плавал. Вот пристали мы раз к небольшому островку, пресной воды набрать. Как водится, послали меня и еще двух младших: спустили шлюпки, бочек пустых наставили, и отправили. Островок-то тот нам знакомым был, и раньше случалось к нему причаливать, так мы воды набрали, в шлюпку перетащили, а сами задержались поохотиться. Кролей там много водилось, а может, и зайцев. Но мясо вкусное, вот и решили пострелять. Уж больно солонина надоела, до тошноты. А когда, уже на закате, подошли к шлюпке, да только отчаливать собрались, тут и увидели… — в голосе капитана послышалась настоящая дрожь, лицо побледнело. Видно, воспоминание о том далеком дне было ему неприятно. — Стоит наша красавица–каравелла на рейде, а ее обхватило чудище длиннющими щупальцами, и давит, и ломает. Даже нам на берегу треск слышен! А клюв у него агромадный, Кракен его разевает и кричит что-то: жутко так, от одного крика помереть можно. Матросы там бегают, стреляют, саблями тычут, да ему эти выстрелы да тычки, что москитные укусы. Только сердят больше. Сдавил посильнее, корабль лопнул, как пустой орех, и пошел ко дну. А Кракен еще щупальцами стал по воде молотить, чтобы, значит, те, кто на воде очутился, не выплыл. И все так быстро случилось, что мы только рты разинуть успели.., — Джон Сильвер помолчал и добавил, — до берега никто из наших так и не добрался. Только обломки приливом выбросило. А нас потом, через пару месяцев, Старый Патрик с этого острова снял.

— Кэп, а разве нельзя было в этого Кракена из пушек пострелять?

— Ну как ты в него стрелять будешь, дурак, когда он корабль обнял, как ты любовницу на берегу. И крушит, и ломает! Тут не то, что до пушек добежать, «Аве Мария» прочитать не успеешь.

Пираты зашептались. Рассказ капитана их и вправду напугал.

— Коузиа, — Лиз шепчет, — он сейчас правду говорил или врал, как сивый мерин?

— Правду, девонька, самую что ни на есть. Да еще и думает, вот повезло его дуракам, что с таким ужасом не спроведались.

— А вот интересно, — заметила я, — если такого гигантского кальмара в природе не существует, кто ж на них на самом деле напал? Не могли же они до такой степени упиться ромом, что им все это померещилось?

Джон Сильвер как-то услышал мою реплику.

— Ты, глупая девчонка, помолчи! Больно умные вы там все, на берегу! Вот повидала бы сама Властелина Моря, так и не говорила бы глупостей! «Не существует!» – передразнил он меня. — Ты еще скажи, и «Летучего Голландца» тоже не существует!

— Конечно, нет, — вмешалась Лиз, — все это ваши байки дурацкие. Кораблей-призраков вообще не бывает.

Народ на палубе зашумел. Похоже, нашими недоверчивыми выступлениями были явно недовольны.

— Да что вы от девчонок хотите, — пробурчал боцман – самый добродушный член команды, — откуда им про морских чудищ да призраков знать. А насчет «Голландца» я вам точно скажу – есть он.

— Да ну? – хмыкнула я. — И откуда же он взялся? Только не надо мне рассказывать, что капитан Ван дер Страатен поспорил с самим дьяволом, что обогнет земной шар за три месяца, а когда нечистый понял, что капитан выигрывает, превратил паруса в железные листы. И корабль с тех пор стал неуправляемым, и болтаться ему по морям до самого конца света.

— Да нет, все не так было, — перебил меня кто-то из молодых матросов, — на самом деле Страатен поспорил со своими друзьями, что обогнет мыс Горн, даже если ему придется плыть до Страшного Суда. А в заклад поставил свою душу. Вот ему такая судьба и вышла: огибать мыс Горн, пока мир не скончается.

— Глупости все это, — махнул рукой боцман. — Все не так было. Вот давайте я вам расскажу.

— Не надо бы, к ночи-то, — тихонько произнес чей-то дрожащий голос.

— Не трусь, — откликнулся боцман, — от судьбины все одно не уйти. Вы лучше слушайте. И вы, глупышки, тоже бы послушали, — обернулся он к нам. – «Голландца» построили на Антверпенской верфи лет так двадцать–двадцать пять назад. А за скорость да красоту и прозвали «Летучим». Был он обычным торговым судном, только очень быстроходным и маневренным. Да и при таком капитане, как Страатен, мало какая буря ему грозила. Потому что был это капитан от бога…

— Может, от дьявола? – перебил кто-то.

— Может, и так, — согласился боцман, — но по морям ходил, что посуху. Все мели да подводные рифы знал, умел течениями и ветрами пользоваться так, что за пять лет ни разу ни в одной буре «Голландца» сильно не трепало, — народ недоверчиво зашумел. — Раз я говорю, — рассердился боцман и кулаком по коленке стукнул, — значит, так оно и было! Ну, вот, стало быть, пошел как-то «Голландец» с грузом в обход Африки, какие-то там торговые дела делать. А как пришло ему огибать мыс Бурь…

— Что-то я такого не знаю в Африке, — сказала я Лиз на ухо.

— Это мыс Доброй Надежды так называли, — откликнулась она, — только ему мыс Бурь больше подходит.

-…попали они в сильнейшую бурю. Что в тех краях и не удивительно. И вроде уж выбираться стали, вдруг видят, на рифах расколотый корабль, а команда на шлюпки спустилась и пытается к берегу выгрести. Да куда там! Такие волны, ветер, шлюпки об рифы колотит! В общем, верная им всем смерть. А есть такой морской закон, самый первый, что для пиратов, что для торговцев… Знаете его, щенки? – боцман обвел глазами сидевших перед ним юнг и молодых матросов.

— Спасать тонущих – первый закон моря, — нестройно ответили они.

— Вот то-то и оно. Спасти! Это уж потом разберешься: друг он тебе или враг! Но спасти обязан! А Страатен не захотел кораблем рисковать: мелей да рифов вокруг полно, напорешься того гляди, да и ветер противный был. Скомандовал повернуться на другой галс и пошел от тонущего корабля. Те-то как увидели, что их на верную смерть оставляют, стали кричать вслед, просить помочь. Только «Голландец» все дальше и дальше уходил. И тогда кто-то со шлюпки крикнул: «Будьте вы прокляты! Как нам никогда не увидеть берега, так и вам не будет суждено ступить на твердую землю!» Вот так оно и сталось. Так теперь и ходит «Голландец» по морям, а кто с ним встретится – верная смерть. Может, от бури, может от людского гнева, а, может, и еще от чего. И ходить ему так до самого дня Страшного Суда, или до того дня, когда появится на корабле женщина, которая полюбит Страатена и силой своей любви спасет и его, и команду. Только тогда они смогут умереть и обрести покой.

— И откуда ж ей, бедняге, посреди моря взяться? – прошептала Лиз. — Охота была в скелет полусгнивший влюбляться! Ты представь – во мужчина твоей мечты!

Реплика пришлась очень кстати, потому что от жутковатого рассказа, который мы слушали уже глубокой темной ночью, даже мне сделалось страшно.

Но тут, благодаря Лиз, я представила такой симпатичный скелетик, в расшитом камзоле и треуголке на звонком пустом черепе. А я подхожу к нему, нежно глажу по черепушке, а потом целую «в уста сахарные» (как в русских сказках говорят)! Это было так прикольно, что я не выдержала и хихикнула!

— Зря смеешься, дурочка, — вздохнул боцман, — совсем ничего смешного нет.

— Она нечаянно, — вступилась за меня Лиз, видимо, представившая себе похожую картину и тоже с трудом сдерживавшая смех, — мы больше не будем. Только вы знаете, все это как-то, — она помахала в воздухе рукой, — нереально очень. Драконы, Кракены, которые корабли лопают, «Голландцы» эти самые.

— Вот–вот, — вмешалась я, — вы еще скажите, что вот та развалюха, которая виднеется по правому борту, «Летучий Голландец» и есть.

— Где? – вскочил Джон Сильвер, и влепил часовому звонкую оплеуху. — Куда смотришь, разиня? Акулам скормлю! Смерть свою и то проглядишь! — тут он поперхнулся и застыл с разинутым ртом.

Как я уже писала, стоял полный штиль. На темном небе сияли яркие звезды тропиков. И, тем не менее, корабль, направлявшийся к нам, шел на всех парусах. От него исходило серебристое, лунное свечение, но вода за кормой не вихрилась бурунами. Казалось, корабль не разрезает волны, а словно скользит поверх них, даже не касаясь дном. Капитан и команда в полном составе стояли на носу, глядя на нас. Взгляды их были неподвижными, застывшими, безо всякого выражения: так смотрит на тебя кукла из витрины магазина – не моргая, совершенно мертвыми глазами. Одежды их превратились в лохмотья, а под лохмотьями – мама мия! – свисали куски кожи, кое-где обнажавшие мышцы и кости. Они были похожи на полуразложившиеся трупы из фильмов ужасов – только гораздо страшнее! Паруса тоже были изодраны в клочья, но надувались неведомым ветром. Штурвалом никто не управлял.

Лунный луч скользнул по борту незнакомого корабля, и мы увидели надпись. Впрочем, и без надписи все было понятно: к нам навстречу шел «Летучий Голландец»!

Что тут началась! Матросы в панике метались по палубе, кто-то попытался спустить шлюпку, другие падали на колени, посылая проклятия небу и кораблю–призраку. «Голландец» бесшумно и неумолимо приближался. Мы с Лиз застыли, открыв рты.

— Прыгайте! – крикнул Коузиа (по-моему, он единственный сохранил присутствие духа), — скорее прыгайте в воду!

И мы прыгнули. Когда я вынырнула, «Голландец», уже вплотную подошедший к пиратскому кораблю, проходил сквозь него, как нож сквозь масло. Я зажмурилась, раздался страшный треск, а когда рискнула открыть глаза, увидела, как наше судно разламывается на две ровнешенькие части. С бортов сыпались обломки, рядом со мной в воду рухнул кусок мачты. Вокруг плавали люди, пытаясь ухватить за деревяшки. С ужасом я увидела, как кто-то идет ко дну, красиво раскинув в воде руки и кружась, словно в каком-то неведомом танце.

— Крис, — услышала я, — давай сюда.

В два гребка я добралась до перевернутой шлюпки, за которую уцепилась Лиз. На гребне лодки сидел Коузиа.

Мы обернулись. «Летучий Голландец» стремительно и беззвучно уходил в ночь.

На месте кораблекрушения от тонущего корабля начала образовываться большая воронка. Туда засасывало деревяшки, людей, отчаянно сопротивлявшихся и пытавшихся отплыть подальше. Нашу шлюпку тоже потянуло в водоворот. Выпустить ее мы не успели, только заметили, как края воронки наклоняются все глубже и глубже, смыкаясь у нас над головой. Шлюпка стала почти вертикально…. Я закрыла глаза…»[xv]

* * *

Мы, домовые, вообще сухопутные жители. И вода нам без надобности. Мы даже в баню с хозяевами не ходим, потому что мыться домовым не положено, только лапками умываться, как котам. А уж плавать-то точно никто из нас не обучен. Особенно, как наша апельсинка умеет. «Баттерфляй» называется. Она говорит, что это значит «бабочка», но такие фонтаны никакая бабочка вам крылышками не поднимет: только какое ни то чудо-юдо морское. И то вряд ли.

Так что мне было очень страшно, когда нас затягивать начало. Вцепился я в деревяшку какую-то, что у лодки из дна выступала, глаза закрыл, дедушку и бабушку вспомнил…

Потом ничего не помню. Открываю глаза: над головой небо синее, ясное, и никакая вам не ночь, а самый белый день. Солнышко светит, ветерок мягонько так лодку колышет. Девчата мертвой хваткой за бортики держатся. Ну, раз держатся, значит, живы. Невдалеке островок какой-то виднеется. В общем, страхота всякая позади. Только вот воды я наглотался: а она в море, не то, что в нашей реченьке или в родничке – чистая да прозрачная. Здесь – хоть и теплая, да горькая да соленая.

Тут и Лиза с Кристи глазыньки открыли.

— Мамочка, — коза моя говорит, — где это мы?

— Что ж нас, до самого утра по морю болтало? – удивляется апельсинка.

— Не, девоньки, это мы обратно возвернулись. Чует мое сердечко: наше это время, правильное. Точно вам говорю.

Тут они как закричат «ура!», «браво!», даже какой-то «банзай!» вспомнили. Не знаю, что за слово чудное. А чего кричать: с самого начала ясно было, что и ехать в эти самые Багамы незачем, потому как все у них тут не по-людски! Где ж это видано, чтобы прошедшее с нынешним перепутывалось.

Девчонки-то мне еще на «Благословении Марии» что-то про дырки какие-то во времени объясняли, только я не понял ничего. И что бы там ни было, не должно быть во времени никаких дырок: оно завсегда от вчера к сегодня идет, а потом к завтрему. Так от века заведено, так и должно быть. И никак иначе!

Добрались мы кое-как до этого островка, который в полчаса пешком пройти можно. Нет на нем ничего: только пальмы да кусты какие-то растут. Да еще родничок из-под земли махонький бьет, журчит. Напились воды, помылись, отдохнули.

Потом лодку перевернули, да и поплыли себе обратно, домой. Хорошо, хоть в ней парус оказался: кто-то из пиратов, видно, успел положить. И ветер нужный оказался: прямо к нашему причалу пригнал. Повезло, считай. А то ведь ни я, ни девчата с этим самым парусом управляться не умеют.

Подплываем мы, значит, к бережку, а на причале Кристины родители стоят. И вместо того, чтобы дитёв, бог знает через какие муки да страхи прошедших, пожалеть, да приласкать, папа Эрик строго так спрашивает:

— А позвольте узнать, милые дамы, что это за корыто? И куда вы дели катер?

— И вообще, — подхватила мама Дженни, — где вы плавали столько времени? Уже семь часов скоро! И что это на вас надето? Вы где эти платья взяли?

А девчонки выскочили на берег, маму Дженни с двух сторон обхватили, да как разревутся! Тут их, конечно, сразу ругать перестали, давай утешать, минеральной водой умывать, успокаивать всячески.

Ну, отплакались мои путешественницы, сопли–слезы вытерли, и хором:

— Ой, и проголодались мы! Давайте пойдем поедим хоть что-нибудь!

— А в такие походы, дорогие леди, — говорит папа Эрик, — надо с провизией собираться. Ну ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Пошли в кафе, там и расскажете, где катер утопили, да лодку стащили.

— Ох, Коузиа, — вздыхает мама Дженни, — что ж ты за ними так плохо следил. Мы уж тут волноваться начали. Удрали, еще и часу дня не было, а ведь вечер уже.

— Как вечер? – вскинулась Лиза. — А число сегодня какое?

Папа Эрик с мамой Дженни только переглянулись.

— Какое с утра было, 25-ое.

— Быть того не может!

* * *

В кафе мы засиделись чуть ли не до самого закрытия. Дженни с Эриком слушали и только ахали. А народ на нас подозрительно посматривал: мокрые, грязные. Правда, платья мы додумались еще на причале снять, а то бы вообще отбою от любопытных не было.

— Вот оно значит, как с Арабеллой было, — вздохнула Дженни в середине рассказа, разглядывая медальон, — печально, конечно. Но теперь нам известна еще одна страничка семейной истории.

А Кристи отошла немножко, и говорит, под конец уже:

— Вот, «Летучего Голландца» мы живьем видели. А Кракена и дракона этого самого трехголового не довелось. Жалко, конечно. Правда, Лиз?

— Угу, — отвечаю, а сама думаю, что никаких мне кракенов и других чудес больше не надо. Не хочу я ни в какое прошлое. Мне и здесь хорошо.

За пропавший катер пришлось все-таки Эрику выплатить круглую сумму. Он-то сказал, что мы его возле того островка потопили, водолазы там искали, искали, искали, искали. И, конечно, ничего не нашли. А лодку в морской музей отдали: она же старинная. Долго там допытывались, где мы ее взяли, да как она до наших дней в таком состоянии сохранилась. Сначала решили, что это очень хорошая подделка, но анализ возраста древесины показал, что она на самом деле из XVIIIвека. Из музея специалисты какие-то приезжали, расспрашивали нас с Кристи, но мы уперлись и твердо стояли на том, что нашли ее на маленьком островке, когда катер перевернулся и затонул. А мы вплавь до берега добрались. Так они и уехали ни с чем.

Вскоре после Нового Года решили мы покататься на катере[xvi], но уже со взрослыми. Кузя на берегу остался: ему морских приключений на всю оставшуюся жизнь хватило.

Плывем мы значит, плывем, и вдруг Дженни нам куда-то вправо показывает и спрашивает:

— Девочки, а ваш парусник, «Благословение Марии», не так ли выглядел?

Мы обернулись – и рты разинули. Прямо на нас с развернутыми парусами шел старинный корабль.

Мы как заревем хором:

— Нет, только опять не надо!

А Эрик смеется:

— Девчонки, да вы что. Это же кино снимают.

— Знаем мы, какое кино! – кричим. — Уплываем отсюда поскорее.

Только это и вправду кино снимали. Там на корабле полно всяких дядей в шортах да бейсболках было, вперемешку с камерами и какой-то современной аппаратурой. Но мы все равно ни за какие коврижки ни ближе подплывать не захотели, ни, тем более, на борт подниматься.

* * *

А в последний день, перед отъездом, Лиз мне такую классную шутку предложила. Тот дневник, который я вела сначала на «Благословении Марии», а потом на пиратском корабле, запечатать в бутылку, и бросить в море. Ведь в старину частенько так поступали, если никакой другой связи не оставалось.

Кстати, о связи: мобильник жалко – он так вместе с кораблем и потонул. И плеер, если честно, тоже: мне его ма и па на Рождество только-только подарили. Интересно, может они так и лежат себе на дне моря, ржавеют потихонечку. Вот будут чудеса в решете, если найдут затонувшее «Благословение Марии», поднимут наверх, и найдут – чему там быть совершенно не положено.

И вообще, в этом месте планеты точно творится что-то странное и загадочное. В этом Коузиа прав. Дело в том, что спустя пару месяцев после нашего возвращения па принес мне «Вестник Оксфордского Исторического Общества за 200… год», где были напечатаны мои записки. Па после этого долго звал меня «Вашей Светлостью» и смеялся.

А меня вот что интересует: если бросали мы их в воду в XXIвеке, то как же они обратно в XVIIIочутились. Или наша бутылка тоже попала в какую-то временную воронку?

А профессора эти – комментаторы, кое о чем умолчали. Бутылка-то была от «Кока-Колы»! И поскольку пластику с веками ничего не делается, вполне может быть, что она благополучно дожила в архивах Адмиралтейства до наших дней. Ведь когда ее нашли, таких и в помине не было: значит, выбросить точно не могли. Оставили, как говорится, «для истории».

Но, наверное, о таком они просто побоялись написать: никто ж не поверит, засмеют еще, чего доброго. А все потому, что взрослые всегда боятся, что если начать рассказывать о чем-то непривычном или необычном, их другие взрослые тут же на смех поднимут. И, в целом, они, конечно, правы. Взрослые, они ж иногда такие чудные бывают. Такие, как мои ма и па, и мама Лиз – скорее исключение. И они точно знают – мы врать не будем. Так что вы эту историю взрослым не рассказывайте: они все равно ничего в чудесах не смыслят. Потому что не верят в них. А, между прочим, зря!

Похожие статьи:

Рассказы → Кузя и лесные жители

Рассказы → Кузя и старинный клад

Рассказы → Кузя и Красный Лотос

Рассказы → Как посмотреть...

Рассказы → Кузя и тайны фараонов