Зов Предков (роман полностью)

ЗОВ ПРЕДКОВ

Пролог. Рукопись на столе.

«Возможно, никто и никогда не поверит тому, что я описал в этой рукописи. Возможно, мои записи никто и никогда не прочтет. Возможно также, что даже если и прочитают, то назовут меня сумасшедшим… Пусть! Мне уже все равно! Ведь все, что было мне дорого на этой земле, кануло в Лету, как кану в неё скоро и я сам, а потому… Пусть все будет так, как будет! Как ученый, я, во всяком случае, убежден, что для истины нет преград, а потому если есть на свете некое Знание, которое является истинным, даже если 99,9% населения земного шара считает это Знание бредом сумасшедшего, то я убежден, что оно и тогда должно быть явлено миру во что бы то ни стало, хотя бы только для того, чтобы предупредить его об опасности, а уж как мир отнесется к нему – это остается целиком на его совести…»

Эта странная надпись, сделанная нервным, прыгающим, едва читаемым почерком на чистом титульном листе довольно толстой кипы распечаток – первое, что я увидел, внимательно осматривая письменный стол таинственно пропавшего сотрудника нашего института и моего бывшего университетского товарища.

Дело в том, что после того, как он неделю уже не появлялся на работе и не откликался на телефонные звонки, кафедра подняла тревогу. Но прежде чем беспокоить полицию, попросили сходить к нему на квартиру меня, как человека, который был ему ближе, чем все остальные.

Не могу сказать, что я был его другом. Строго говоря, у Кирилла вообще не было друзей. Он был всегда одинок, замкнут, особенно после скоропостижной гибели, с интервалом всего в несколько месяцев, его бабушки с дедушкой – единственных его близких родственников. Но мы друг друга знали давно, ещё с университетской скамьи, регулярно здоровались при встречах, с жаром обсуждали близкие нам обоим научные проблемы — наши интересы в области изучения народной мифологии, в целом, совпадали.

Кирилл всегда казался мне странным парнем. Проводил большую часть времени в библиотеках, читал. В выходные любил в одиночку ездить на природу, а летние каникулы – в этнографические экспедиции. Наверное, было бы лишним говорить о том, что он никогда не был женат…

Раскрывался он, как можно догадаться из сказанного выше, только в беседах на научные темы, точнее, на научные темы, близкие к его собственным изысканиям. Кирилл мог часами говорить, например, о значении мифологического образа «заложных покойников» для славянской фольклорной традиции, с пеной у рта доказывать абсолютное несходство образа «классической» западной русалки с рыбьим хвостом и её славянской тезки, или, наоборот, проводить далеко идущие параллели между славянской и кельтской мифологическими традициями. Он горел своими научными теориями, но – ничего кроме теорий выудить у него было невозможно. Когда беседа плавно переходило в русло личной жизни или, скажем, перескакивала на другие научные темы, он неизбежно терял к дальнейшему ходу разговора интерес, замыкался, уходил в себя, молчал…

Надо сказать, большую часть времени Кирилл работал в одиночестве, и у него в порядке вещей было не отвечать на звонки. Именно поэтому мы, его коллеги, и не сразу хватились его…

Дверь в квартиру Кирилла оказалась заперта. Однако, постучавшись к соседке-старушке, я, объяснив ей ситуацию, получил от неё дубликат ключей. Кирилл оставлял ей дубликат на случай, если прорвет трубу или случиться какое-нибудь другое бытовое ЧП, тем более, что он в последнее время часто уезжал и не ночевал дома. Меня же старушка хорошо знала и доверяла мне.

Как только я открыл двери, меня сразу обдал поток неприятного, пронизывающего до костей холодного ноябрьского ветра, беспрепятственно гулявшего по всей квартире. В зале я не обнаружил ничего примечательного, как и на кухне, если не считать полнейшей чистоты и порядка, резко контрастировавшего с весьма неуютным и совершенно неуместным сквозняком. Все было прибрано, все лежало на своем месте, никаких следов насилия (если бы имел место грабеж со взломом) я не обнаружил. А потому поспешил перейти к осмотру комнаты пропавшего.

Окна, раскрытые настежь, оказались именно там. Квартира находилась на девятом этаже, а потому вряд ли открытое окно могло наводить на какие-то подозрения насчет проникновения сюда посторонних лиц. Мысли о самоубийстве также пришлось сразу же отбросить. Если бы Кирилл покончил с собой, сразу бы сообщили по месту работы, и уж тем более сказала бы об этом его соседка. И тем не менее широко распахнутое окно – достаточно странная деталь в общей обстановке. Тем более, что, несмотря на то, что помещение было более чем хорошо проветрено, мне показалось, что я постоянно чувствовал еле ощутимое, пьянящее (от него даже слегка закружилась голова) благоухание, казалось, пропитавшее все вещи и предметы обстановки в комнате. Если не ошибаюсь, пахло какими-то лесными цветами. На подоконнике, письменном столе и даже на полу я обнаружил довольно ещё не до конца высохших лепестков… Очень странная, надо сказать, находка для начала ноября!

Не обнаружив в комнате каких-либо следов насилия, я принялся аккуратно перебирать бумаги Кирилла на письменном столе. Я искал блокнот, записную книжку или что-то в этом роде. Компьютер оказался запаролен. Будучи занят этим делом, я почти сразу и наткнулся на рукопись со странной надписью. Она лежала на виду, у самого монитора, в компании с целой кипой книг по славянской этнографии и археологии.

Прочитав странное рукописное предисловие, содержание которого я огласил выше, я, недолго думая, перевернул страницу и начал читать уже распечатанный текст.

«Зовут меня Шадрин Кирилл, сегодня в полночь мне исполняется 30. По образованию я – историк, специализировался на изучении фольклора. Однако не фольклористика, как могут подумать те, что найдут в себе труд прочесть нижеследующую рукопись, привела меня к сделанным мною открытиям. Нет.

Дело в том, что я – сирота. Рос, сколько себя помню, в Москве, у бабушки с дедушкой по отцовской линии. Отец пропал без вести ещё тогда, когда я был младенцем. Об обстоятельствах его исчезновения так толком никто ничего и не узнал. Мать вроде бы по каким-то причинам была лишена родительских прав почти сразу же после моего рождения и проживала где-то в Сибири. О бабушке и дедушке с её стороны я тоже почти ничего не слыхал.

Я сообщаю возможному читателю моей рукописи эти, на первый взгляд, лишние подробности моей семейной генеалогии только потому, что это имеет прямое отношение к предмету, которому и посвящена та самая рукопись, к которой я и пишу это предисловие.

Рукопись эта представляет собой воспоминание о моей поездке, предпринятой в прошлом октябре в далекую Сибирь с целью поиска моей матери и вообще родственников по материнской линии. Совершенно естественным с моей стороны было стремление узнать хоть что-то о них, увидеться с матерью, от которой у меня не осталось даже фотографии.

Однако не путевые заметки и не сентиментальные подробности моей семейной жизни стали поводом для обнародования этой рукописи. Нет. Только к концу поездки, когда я столкнулся с явлениями, превосходящими всякий здравый смысл и нарушающими все каноны научной логики, а также когда я осознал, какую опасность они таят для человечества, — особенно сейчас, в эпоху полнейшего пренебрежения с его стороны не только религией, но и самой наукой — я принял тяжелое для себя решение вспомнить все обстоятельства моей поездки, описать их на страницах этой рукописи, чтобы предупредить человечество о грозящей ему опасности. И только закончив этот труд и поставив жирную точку в конце его, я почувствую себя, наконец, исполнившим свой долг и спокойно смогу уйти...

Специально для сотрудников полиции или для моих коллег (потому что кроме моих коллег да пары знакомых у меня не осталось ровным счетом никого на этом свете), которые будут меня искать, сообщаю: я не был убит, не покончил жизнь самоубийством и не был похищен. То, что произойдет буквально через пару часов со мной, не укладывается ни в одну статью Уголовного Кодекса ни одной из существующих стран мира. А потому спешу призвать как сотрудников полиции, так и коллег сэкономить свои драгоценные время и силы на моих бесплодных поисках и потратить их лучше на то, чтобы донести содержание моего последнего исследовательского труда до адресата.

P.S. Собственные мои имя и фамилия, имена и фамилии основных участников описанных ниже событий, а также названия населенных пунктов, улиц и топографических мест намеренно мною изменены. Не хочу, чтобы хоть кто-то отправлялся по моим следам, подвергая себя и других смертельной опасности. Надеюсь на ваше понимание. Кирилл Ш.».

Таковым было содержание второй (первой печатной) страницы рукописи.

Не нужно, наверное, говорить, что всю ночь, а затем и весь следующий день я провел за тщательным изучением рукописи. Затем, рассказав в самом общем виде о её содержании всем моим коллегам, я принял решение все же сообщить (за неимением других близких к нему лиц) в полицию об исчезновении Кирилла. Рукопись же его, после долгого и пристального изучения, я решил, по причинам, указанным ниже, опубликовать, как этого и хотел её автор.

Однако здесь я сразу же столкнулся с очень трудной проблемой. Издавать её как научное сочинение было невозможно по причине фантастичности всех описываемых там событий. Издавать же как мемуары – также невозможно, поскольку ни одно из указанных там имен и мест совершенно невозможно с чем-либо идентифицировать – во всяком случае, мне этого сделать не удалось. Поэтому я решил опубликовать его как художественное сочинение и, поскольку у меня уже был опыт публикаций подобного рода, мне и выпал жребий проделать эту работу.

После некоторых размышлений, я разбил бессвязную (особенно во второй своей половине и в конце), написанную практически очевидно психически нездоровым человеком, рукопись на пять глав, по количеству дней, точнее, суток, в которые происходили главные события путешествия. Ибо в полночь 27 октября 2008 года Кирилл подъезжал к «Таежному», а уже в полночь на 31 октября на «Монолитах» произошли главные события.

Потом я постарался придать этим запискам как можно более вменяемую литературную форму – насколько позволяли мне мои скромные литературные способности – оставив, впрочем, элементы «мемуарности» — повествование от первого лица, а также строго выдержанную датировку событий и мест, в которых они происходили. В общем, я постарался свести свое вмешательство, как своего рода литературного редактора, к minimum minimorum: все действующие лица, вся топография, даже описания местности и содержание разговоров – все целиком авторское. Я лишь разнообразил язык, убрал все повторы (Кирилл почему-то имел свойство в рукописи по многу раз писать одно и тоже, может, боясь, что особо важные с его точки зрения места обойдут вниманием, но на практике это невероятно затрудняет чтение), а также сочинил диалоги, также из соображений максимального облегчения восприятия текста.

О чем остается сказать ещё?

Признаюсь честно. Я, как ученый, как и все мои коллеги, ни на йоту не поверил во все то, о чем было написано в рукописи. В то же время, ввиду того, что исчезновение Кирилла – это непреложный факт, факт, который и по сей день остается загадочным, несмотря на то, что вот уже полгода ведется расследование, а также потому, что всем нам, его коллегам, хотелось почтить память о Кирилле – выдающемся молодом ученом и просто хорошем, хотя и глубоко несчастном, человеке, скорее всего, ставшего жертвой сильного психического расстройства в результате понесенных им тяжелейших утрат, — мы решили во что бы то ни стало приложить все силы, чтобы издать его рукопись. А были ли описанные события правдой или фантазиями его больного рассудка – судить самому читателю…

Горюнов Ю. С., канд. ист. наук, доц., 29.04.2010 г.    

27.10.08, Энск, Сибирь. Понедельник.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

В ту ночь, 27 октября 2008 года, я проснулся ровно в 00:00. Странное и почти невероятное, что ни говори, совпадение! Но я могу поклясться, что проснулся я именно в это самое время, потому что сразу же механически взглянул на свои наручные электронные часы. Они показывали 00:00.

Сильный толчок тронувшегося поезда, от которого я едва не слетел с верхней боковой полки прямо на пол, пронзительный рев проносившегося на соседнем пути товарняка, ослепительный свет фар которого больно резанул мне по глазам – вот первые впечатления, которые сохранила моя память о начале того дня.

Я был весь мокрый от пота, хотя в вагоне было, мягко говоря, не жарко. Мне сильно хотелось пить. И ещё – было поразительно тихо. Этим мой вагон напоминал скорее заброшенное сельское кладбище, чем самый густонаселенный вид транспорта на земле. Осенью вообще мало кто ездит в поездах дальнего следования. В конце октября во всем плацкартном вагоне ехало буквально человек 10-12, и те спали уже. В моем купе – вообще никого.

Свесив ноги с полки, я некоторое время сидел неподвижно и никак не мог сообразить, что же собственно со мной произошло, хотя то, что со мной ЧТО-ТО произошло, я понимал отчетливо: что-то липкое, вязкое, леденяще холодное, как вынутая из каменного колодца змея, свило себе гнездо в глубинах моего сердца, наполняя его изнутри отвратительной жутью.

Нет, проснулся я явно не от толчка и не от пролетевшего стремглав шумного товарняка. Эти впечатления врезались в мою память позднее. Но отчего же тогда? Что было источником того гадкого послевкусия, которое я ощущал сейчас так отчетливо?

В голове хаотически замелькали и закружили, как мозаика калейдоскопа, обрывки различных воспоминаний. Остановить и собрать их в какую-то более или менее стройную картину представлялось совершенно невозможным. Я инстинктивно сжал виски потными ладонями — как будто это могло привести мысли в порядок! – и попытался вспомнить.

Мерный стук вагонных колес, молнии проносившихся искусственных огней, темные коробки вагонов и каких-то грязных домов за окном – все это порядком сбивало с мысли. Я решил, что меня может спасти только сигарета.

Спрыгнув с полки – сколько себя помню, в поезде я всегда любил спать на верхней боковой полке, чем изрядно удивлял всех своих попутчиков – и, напялив на ноги тапочки, я отправился в тамбур. Там, кроме меня, смолил какой-то подвыпивший мужик с третьедневной щетиной на лице. Он сразу полез ко мне с развязной болтовней и я, помню, даже что-то механически ему отвечал, продолжая думать, как всегда, о своем.

Безрезультатно. Вспомнить ничего не удавалось. Тусклый и тяжелый свинцовый туман заполнил голову. В этом тумане безвозвратно утопала всякая порожденная моим уставшим мозгом мысль, и я уже было совсем отчаялся вспомнить хоть что-то, как вдруг, в результате очередного толчка, сигарета вывалилась у меня из рук и я с досады выругался. Мужик-попутчик тут же участливо вынул сигарету из своей пачки и протянул её мне.

В этот момент луч света от одного из фонарей упал на его лицо и на миг оно как бы просияло. Свет был достаточно ярок, он ослепил меня, а потому перед моим взором предстала жуткая картина: я не увидел на лице ни глаз, ни носа, ни губ, как будто это было не человеческое лицо, а диск луны…

И тут меня проняло! Я почувствовал что-то вроде электрического разряда в сердце и… Вспомнил! В одно мгновение я вспомнил то, что мне приснилось этой ночью и что я при пробуждении почти забыл! Смертельно-бледная юная девушка, — на окутанном какой-то легкой непроницаемой дымкой лице которой совершенно невозможно было разобрать ни глаз, ни носа, ни губ, — вся в чем-то тускло белом, напоминающем то ли ночную сорочку, то ли сарафан, бледные тонкие руки, одна из которых протянута ко мне с каким-то предметом, зажатом в ладони. Длинные цвета воронова крыла волосы, ниспадающие почти до пола, шевелятся как живые. Прямо над её головой, на темном беззвездном небе, восходит полная белесая, как лицо утопленника, луна, только какая-то совсем необычная, слишком уж крупная, чуть ли не в локоть в диаметре, а на заднем фоне, из-под хлопьев белесого тумана, виднеется темная сосновая роща и какой-то заброшенный всеми безлюдный город, по которому шныряют какие-то бесформенные тени. Потом в моем сознании один за другим начинают возникать такие-то странные образы: покрытые густым хвойным лесом сопки с огромными каменными монументами на них, у подножия которых видны отблески каких-то огней, слышен отдаленный шум барабанов, задающий ритм какой-то пляске, и звук свирелей, но пляшущих не видно, равно как не видно и источников огней. Призрачная музыка для призрачных плясок вокруг призрачных огней – первая мысль, которая озарила мое сознание тогда. Бред какой-то! Однако потом я все же, поддавшись какому-то немому приказу, взял из её ужасно холодных, почти ледяных, как у мертвеца, рук что-то твердое и гладкое. По всему моему телу пробежала волна гадливости и какой-то жути, будто взял я что-то невыразимо нечистое. От этого ощущения я, собственно говоря, и проснулся…

…Оттого, что меня кто-то бьет по щекам. Передо мной по-прежнему было лицо моего случайного собеседника. Я смущенно улыбнулся и отшутился тем, чего он от меня и ожидал. Дескать, немного хватил лишнего. Дружелюбно взял предложенную сигарету, подкурил и с наслаждением затянулся.

Когда беседа вновь вернулась в привычную колею, мой собеседник, как водится во всех подобных ситуациях, спросил, откуда и куда я еду. Я ответил, что еду из Москвы в Таежный, по семейным делам. Мужик выразительно присвистнул и постучал мне, несколько фамильярно, согнутым указательным пальцем по моей голове. Оказалось, что Таежный мы проехали минут десять назад.

Я выругался. Почему меня проводник не разбудил?!

Но попутчик успокоил меня: скоро мы должны были подъехать к Энску, оттуда автобус ходит в Таежный утром и вечером.

Через час мы с моим случайным знакомым уже стояли на пустом перроне Энска. Проводница что-то бессвязно пролепетала, что проспала, да «и вообще, пассажиры что – дети малые? Надо самим следить, когда и во сколько выходить! Бухать меньше надо!». Но я был не в обиде. В самом деле, мало ли что бывает?! Ведь и сам я хорош. Сколько ни ездил до сих пор в поездах, всегда точно следил за тем, когда будет моя станция. Да и вчера вовсе не собирался я спать. Лежал на верхней полке и думал. А потом – то ли стук колес да качка меня усыпили, то ли ещё что… Скажу только одно – давно я так крепко не спал, хотя и спиртного у меня не было вовсе.

Распрощавшись с моим попутчиком на вокзале, я решил скоротать время до автобуса, который должен был отъезжать в 7:00 в довольно приличном и чистом, но почти совершенно пустынном зале ожидания. Взял какую-то местную газету. Как всегда, начал читать с конца. Лениво просмотрел объявления. Бросилось в глаза, что в колонке «продаю» было много желающих продать недвижимость именно в Таежном, причем за какие-то совершенные копейки. Впрочем, упоминание о Таежном в энской областной газете меня только вдохновило. Хотелось узнать о нем побольше: все-таки, как-никак, родина моей матери, а я, к своему полнейшему стыду, почти ничего о нем не знаю, если не считать скупых сведений, почерпнутых второпях из википедии – населения столько-то, расположен там-то и проч. Затем я вяло пролистал третью полосу. Там говорилось о каком-то очередном полусумасшедшем вожде какой-то секты, засевшей в этом глухом краю. А вот вторая полоса меня изрядно заинтересовала. Там было размещено интервью с руководителем областного союза туристов, неким Звягиным Е. А. – довольно привлекательным широколицым и широкоплечим молодым человеком с длинной бородой лопатой, одетым с ног до головы в хаки. Поскольку я всегда интересовался всем, что связано с экспедициями, то с большим удовольствием прочитал материал от строки до строки. Оказывается, очередная экспедиция, которую организовывает Союз, будет к местной достопримечательности – «Монолитам».

При слове «монолиты» меня охватило спонтанное тревожное возбуждение. Что-то о сибирских «монолитах» я слышал и раньше: обрывки разговора с одним коллегой-археологом, кадры из телепередачи «Очевидное невероятное», просмотренной мельком перед сном, статья, кажется, в «Науке и жизни», несколько постов на форумах об одной, кажется, попавшей в какую-то неприятную историю туристической группе… Но все это так, мельком, между делом, без сосредоточения внимания… И при этом я никогда даже и не думал, что «Монолиты» располагаются рядом с Таежным…

— …Да, вы правы, я полностью с вами согласен. Заниматься туризмом в Энской области и не покорить «Монолиты» — это просто смешно. Наша группа объездила и Алтай, побывала и на Кавказе, сплавлялась по притокам Енисея и Лены, но в «Монолиты», которые находятся у нас, смешно сказать, в Таежном, считай под самым носом, мы пойдем впервые…

— …Да, причина, главным образом, состоит в том, что туда нас раньше не пускали…

— …Нет, ничего в этом странного нет, там действительно опасно, по крайней мере, для неподготовленного человека. К тому же там находят уникальные образцы флоры и фауны, занесенные в Красную книгу…

— …Нет, судьбы пропавшей группы Груздева опасаться на сегодняшний день не стоит. Как показало расследование, — думаю, вы, журналисты, это знаете лучше, чем я, — причина их гибели достаточно очевидна и не имеет под собой никакого криминального подтекста. Группа нашего Союза, в отличие от группы Груздева, имеет высшую квалификацию не только по отечественной, но и по международной шкале. К тому же, мы отправимся не в конце декабря, а в конце октября, когда нет сильных снежных бурь и морозов, а погода, по прогнозам синоптиков, будет сухой и ясной, так что опасности не вижу никакой…»

Интервью со Звягиным я прочитал с жадностью умирающего с голоду, смакуя буквально каждую строчку, а после – пробежался ещё и ещё раз. В голове тут же сама собой образовалась устойчивая ассоциативная связь: монолиты – камни на лесистых сопках из моего сегодняшнего кошмарного сна. Пожалуй, ради встречи с этим человеком стоит повременить с поездкой в Таежный! Не долго думая, я сдал свой билет на автобус и взял на вечерний рейс. Не нужно, думаю, говорить о том, что как только я задремал на узком и жестком, ужасно неудобном сиденье в зале ожидания, мне снились опять эти чертовые монолиты!   

Проснувшись уже утром, прямо скажем, далеко не в самом лучшем расположении духа, я, аккуратно сложив газету, сунул её в карман пиджака и, захватив свою сумку, двинулся в поисках закусочной. На привокзальной площади, мало чем отличающейся от подобных в других областных центрах, я обнаружил столовую, где заказал порцию пельменей с бульоном, пару кусков черного хлеба и рюмку водки. Водка, тошнотворная на вкус, неприятно обожгла горло, но привела мои мысли и настроение в полный порядок, и я стал думать, что же мне делать дальше.

В самом деле, как встретиться с незнакомым человеком в городе, который видишь в первый раз в своей жизни? Вот это задача, достойная Шерлока Холмса! – усмехнулся про себя я и решил, что наилучшим выходом из положения будет посещение местной центральной библиотеки – там уж точно сориентируют.

Случайный прохожий указал мне направление, и я решил не ждать троллейбуса, пошел пешком, на ходу «приговаривая» оставшуюся с дороги пачку сигарет.

Ранним утром улицы были практически пустынны. Дома и деревья были в достаточно приличном виде. С витрин магазинов, как и везде и повсюду, скалились худосочные блондинки и круглощекие младенцы. В общем, город был неплох, по крайней мере, если судить по главной улице, однако свинцово-серое октябрьское небо, промозглый холодный ветер, пробирающий прямо до костей, несмотря на куртку и шерстяной свитер портили все впечатление от прогулки. Поэтому теплое фойе областной библиотеки показалось мне просто землёй обетованной.

Библиотека располагалась в старинном трехэтажном особняке XIX века с массивным античным портиком и дорическими колоннами и довольно длинной лестницей, по соседству с площадью, кажется, революции и городским парком. Наверное, это было самое древнее и самое лучшее здание в историческом центре города.

Я достаточно быстро нашел зал периодики и представился сонной и худой как вобла с припухлыми от недосыпа глазами библиотекарше, впрочем, с достаточно миловидным лицом (его портил разве что остренький и немного крючковатый нос да короткая стрижка – терпеть не могу коротких стрижек!) спецкором из столицы. Для подобных целей я всегда возил с собой в экспедиции фальшивые «корочки» одной из авторитетных московских газет. Затем, не давая ей прийти в себя, я продемонстрировал и вырезку из своей «вокзальной» газеты.

— Ах, Звягин… — понимающе качнула головой она. — Да уж, конечно, конечно… Фигура у нас в области известная. Союз туристов располагается в Железнодорожном районе, на улице Рабочей 35. Это остановок 7 на трамвае отсюда…

Сердце мое радостно подпрыгнуло…

— …Н-о-о-о… Вряд ли вы его там застанете. Газета почти недельной давности. Насколько мне известно, они уехали в Таежный, кажется, как раз вчера. Поход начнется оттуда, как изменится погода…

…И, провалившись словно в оркестровую яму, затихло.

Впрочем, я не стал прилюдно ругаться или вообще каким бы то ни было образом выражать свою досаду. Наоборот, беседа с библиотекаршей пустынного ранним утром зала периодики показалась мне небезынтересным и небесполезным для моего дела занятием. После прочтения интервью со Звягиным тайна монолитов не менее, чем тайна моего происхождения захватила в меня.

— Интересно, а чем могли привлечь туристов, побывавших на Алтае и на Кавказе эти самые… «монолиты»? – начал я издалека.

— Как? Вы не знаете, что такое «Монолиты»?! – с видом величайшего удивления и даже возмущения воскликнула моя собеседница так, что я невольно почувствовал себя не в своей тарелке – как школьник, проявивший перед учителем свое глубочайшее невежество в области прописных истин, которые знать он просто обязан.

— Я же из Москвы, не местный… — поспешил напомнить я.

— А-а-а… Из Москвы-ы-ы… Простите… — хихикнула она. – Я так долго ими занимаюсь, что мне уже кажется, что о них знают уже по всей планете!

— «Монолиты», значит… А можно поподробнее?

— Можно… Чаю хотите?..

По лицу библиотекарши, представившейся Ниной Алексеевной, судя по состоянию безымянного пальца на правой руке не обремененной супружескими узами, я понял, что неизвестные мне доселе «Монолиты» — это её «конек». И совершенно не случайно. Оказалось, что она учится заочно на историческом факультете областного университета и пишет дипломную работу именно по «Монолитам», так что она – по её собственным словам – буквально «собаку на них съела».

— «Монолиты» — это наша местная знаменитость, расположенная примерно в ста километрах к западу от Энска, в глубокой тайге. К самым дальним из них вообще мало кто может добраться без помощи вертолетов.

В общем, «Монолиты» представляют из себя совокупность каменных моноблоков, – неясно, искусственного или естественного происхождения -, разбросанных по довольно большой территории, но, удивительным образом (если осмотреть весь заповедник с высоты птичьего полета) образующих два концентрических круга. Второй, так называемый Дальний Круг, составляют семь самых больших камней, стоящих на высоких, покрытых густой тайгой сопках. В центре Дальнего Круга у склонов самой высокой сопки можно найти лишь разбросанные камни. Это, как предполагают, остаток «восьмого» монолита. Есть версия, что «Монолиты» – это остаток мегалитической цивилизации, раскинувшей свидетельства своего местопребывания на всем просторе от Атлантики до Тихого Океана, и в этом смысле они родственны, например, британскому Стоунхенджу или бретонскому Карнаку, но веских доказательств их искусственного происхождения до сих пор не нашли… Да что я тут говорю? Вот, посмотрите! Как раз в прошлом году наш союз туристов подготовил небольшой самиздатовский альбомчик, там все и увидите…

Библиотекарша, возбужденно сверкая своими не лишенными некоторой прелести бледно-голубыми глазами, протянула мне иллюстрированный цветными фотографиями альбом, на котором крупными буквами было напечатано: «Монолиты»: чудо природы или памятник доисторической цивилизации?»

Сердце мое бешено забилось, голова слегка закружилась, ладони вспотели, сразу же, как я увидел первую фотографию.

Прямо перед моими глазами предстал могучий сланцевый моноблок, сплошь изрезанный, как морщинами, разного рода трещинами, выбоинами, наслоениями пород, образовывавших собой причудливые рельефы, по которым мог карабкаться любопытный скалолаз. Все это создавало иллюзию того, что скала состоит из множества наваленных друг на друга камней, каким-то невероятным образом спаянных друг с другом строительным раствором (хотя какие циклопические руки могли проделать ЭТО и какой раствор они должны были применить? – совершенно невозможно представить).

Неровные края монолита живо напомнили мне чем-то края грубых каменных изделий доисторического человека. А когда я рассмотрел изображение целиком, то мне показалось даже, что я вижу перед собой какого-то легендарного великана, окруженного войском карликов – именно такими по отношению к нему представлялись стройные ряды густо разросшихся вокруг сосен.

Весь облик каменной глыбы буквально дышал какой-то невероятной древностью, первобытностью, могуществом. Казалось, мощь, сокрытая в каменном сердце этого чудовища ещё в те времена, когда по земле ходили гигантские ящеры, до поры до времени лишь дремлет, но стоит ей пробудиться, стоит каменному великану как следует расправить свои могучие ссутуленные плечи – и ничто не сможет остановить эту дикую, первобытную силу природы.

Почему-то на память мне сразу пришла иллюстрация из «Руслана и Людмилы» — огромная голова циклопического богатыря в коническом шлеме, которая одним своим дыханием поднимает ураган, способный сбить коня могучего всадника в доспехах…

И ещё я вспомнил, что это был тот самый монолит, который я видел в своих снах: и сегодняшнем, и вчерашнем. Только тогда он выглядел таким размытым, призрачным, полускрытым от взора покрывалом какой-то серой, слабо проницаемой дымки. В ночной темноте, освещенный лишь луной и звездами, он казался просто большой и массивной каменной глыбой, мало чем – кроме, пожалуй, лишь колоссальных размеров – отличавшейся от надгробного памятника. А здесь, на высококачественной цифровой фотографии, сделанной при свете дня, монолит предстал несколько в другом ракурсе.

Впрочем, монолиты были разные. Я лихорадочно перелистывал глянцевые страницы, буквально пожирая изображения, рассматривая в них каждую деталь.

Некоторые отдаленно напоминали какие-то фигуры, лица. Один так и назывался – «Дед», так как на нем можно было отчетливо рассмотреть «бороду», «усы» и «нос», правда, только в профиль. Был монолит, расколовшийся на ряд вертикально стоящих, заостроенных сверху камней, действительно похожих на «стоячие» камни Карнака или Стоунхенджа.

Но самым интересным показалось мне фото, сделанное с высоты птичьего полета. На нем я отчетливо увидел, что монолиты составляют между собой какое-то подобие неровных кругов, в самом центре которого можно было увидеть вершину, отделенную от остальных камней широкой полосой болот, на которой ничего не было…

— Эту гору поэтому и прозвали – «Лысая», — заметила библиотекарша.

— Такое впечатление, что лес специально не зарастает на её вершине только для того, чтобы разрушенный камень смог когда-нибудь вновь занять свое место… — неожиданно сорвалось с моих губ.

Я почувствовал на себе пристально-восторженный взгляд моей собеседницы. Она глубоко задышала. Вероятно, я выразил её собственные мысли.

— …Хотел бы я знать, почему монолит в центре разрушился, какая сила смогла сделать это, — тут же смущенно поправился я.

— Никто этого не знает. Говорят о движении земной коры, землетрясении, но… — она развела руками. – Во всяком случае, когда сюда пятьсот лет назад пришли русские первопроходцы, его уже не было, а на пустой вершине местные жители совершали какие-то странные обряды. Какие – толком не ясно, но, видимо, ужасно бесчеловечные, потому что казаки беспощадно истребили всех туземцев, живших у «Монолитов», старше 7 лет. Но после этого и сами пропали…

— Как… пропали?

— Так. От них осталась лишь грамота с донесением о произошедшем здесь инциденте, которую они и послали в Москву, в Приказ Казанского Дворца, ведавший тогда сибирскими делами, а вскоре после этого – пропали. Эта территория была заселена новыми поселенцами только десять лет спустя.

— Пропали… — что-то в её словах показалось мне смутно знакомым. – Пропали… как экспедиция Груздева? – неожиданно вспомнил я.

— И не только она… — почему-то шепотом добавила библиотекарша. – Заключенные, укрывавшиеся за Дальним Кругом – тут ведь вокруг полно «зон»! -, особый отряд НКВД, который их там искал в 38-м году, рота подполковника Оленева в 19-м, партизанский отряд Дергачева, несколько ссыльных ещё до революции,  а уж сколько любопытных подростков и охотников… — пальцы, которая загибала на руке библиотекарша, закончились.

Теперь только я, глядя на сиявшее от какого-то мистического восторга, который обычно возникает у любителей порассказывать «страшные истории», лицо библиотекарши вспомнил ту самую передачу «Очевидное и Невероятное», которую как-то смотрел на ночь. Она называлась «Сибирский Бермудский треугольник: pro et contra». Да, именно так. Место, где периодически пропадают люди, место, окутанное мрачными легендами о призраках, таинственных звуках и видениях, — это то самое место, к которому меня, по какому-то странному, но отнюдь не случайному капризу, привела судьба. И перед моим мысленным взором опять пробежала вереница образов из полузабытых кошмаров: темные глыбы стоячих камней, отблески неведомых огней, полузаглушенный звук барабанов и свирелей, к которым теперь добавлялись все новые и новые детали: пляшущие тени, завывание дикого, пронизывающего до костей ледяного ветра, чьи-то истерические крики и отвратительный хруст.

— …Я уверен, что большую часть всех этих исчезновений можно объяснить вполне логически, с позиции здравого смысла, — вдруг, совершенно неожиданно, услышал я свой собственный голос, раздававшийся как будто бы откуда-то со стороны. — Про белых и партизан итак все понятно, с первопроходцами, думаю, тоже, как и с детьми, охотников могли задрать медведи или они могли погибнуть на болотах, заключенные могли просто разбежаться и скрываться под чужими именами, а чекистов могли перебить под шумок какие-нибудь народные мстители – сколько угодно таких случаев было. Думаю, и для других исчезновений можно найти разумные объяснения.

— Вы рассуждаете, прямо как Егор Звягин, — грустно улыбнулась библиотекарша, наливая новую кружку чая. – Мы с ним неоднократно спорили в институте. Он там преподает краеведение. Он как раз и считает, что никакого «бермудского треугольника» нет и никогда не было, а есть только «лакуны в источниках» и простое разгильдяйство. Про отряд Ивашки Скопца – ну, казаков-первопроходцев — он говорит, что просто не сохранились источники о нем. Отряд маленький, малозаметный для большого начальства, да много что могли и потерять да позабыть. А про группу Груздева говорит, что это просто разгильдяйство – отправиться брать «высоты» в самые большие зимние морозы, почти в пургу, да к тому же и без достаточной подготовки и запасов… Примерно то же самое он говорит и обо всех остальных случаях. За это его многие «монолитчики» и прозвали: «Занудин».

— А вы как считаете?

Она многозначительно промолчала.

— Все члены группы Груздева найдены были в разных местах, как будто бы разбегались от одного центра в разные стороны, у всех у них сильно изуродованы лица, не было глаз, губ и носов, — такое просто так не случается!

Возникла неловкая пауза. На сердце навалилась какая-то тяжесть, к горлу подступил ком, говорить не хотелось.

К счастью, тут в зал вошла целая группа школьников и беседа естественным образом подошла к концу. Не желая ставить мою новую знакомую в неудобное положение, я вернулся из подсобки в читальный зал и заказал довольно обширную подборку местной прессы, после чего целиком погрузился в чтение. Работа мне предстояла не из легких – из колоссального количества газетного «мусора» приходилось вылавливать крупицы ценной информации. Впрочем, к подобной работе мне было не привыкать.

В общем, к концу дня «улов» мой оказался весьма немаленьким, если судить по количеству публикаций. Я нашел около полусотни статей и заметок, так или иначе касавшихся темы «Монолитов». Заголовки были яркими и броскими: «Таинственные огни в каменном лабиринте», «Ещё одна жертва векового проклятия», «Загадка Дальнего Круга», «Что мешает ученым раскрыть тайну?», «Пропавшая экспедиция: кто виновен в смерти группы Груздева», «Я знаю, что произошло там» – откровенное интервью единственного выжившего участника экспедиции», «Врата в преисподнюю» и все в таком духе. К сожалению, содержание большей части материалов – многие из которых были простыми перепечатками самиздатовских постов на интернет-форумах – оставляло желать лучшего. Песчинки твердых фактов – и целые моря досужих сплетен и самых идиотских предположений.

Какие только версии не выдвигали журналисты! От НЛО, снежного человека и призраков до преступлений зловредной секты «Дети Солнца», чей полусумасшедший лидер окопался в здешних дремучих лесах и проповедовал близкий конец света, в котором спасутся только избранные.

Между тем фактов, вокруг которых крутились самые дикие предположения, было несколько:

1. Ни одного года не проходило без того, чтобы в районе «Монолитов» не погиб (или не пропал без вести) хоть один человек.
2. Периодически на «Монолитах» видны какие-то вспышки света, блуждающие огни, иногда – слышны какие-то крики.
3. Гибель группы Груздева – наиболее очевидная для всех трагедия, напрямую связанная с «Монолитами», поскольку произошла относительно недавно, пятнадцать лет назад, и относительно хорошо задокументированная – действительно выглядит удивительно странной. Внимательно осмотрев фотографии, опубликованные в прессе, а также подробную схему расположения трупов, я не мог не поразиться увиденному. Я никогда не был профессиональным туристом или следователем, но видеть столь обезображенные трупы, лежащих в таких неестественных позах, мне никогда не приходилось. Кроме того, в самом расположении трупов можно было увидеть намек на определенную «структуру» — ВСЕ ОНИ СОСТАВЛЯЛИ НЕМНОГО НЕРОВНУЮ ОКРУЖНОСТЬ, СЛОВНО ПРОЧЕРЧЕННУЮ ВОКРУГ НЕКОЙ ТОЧКИ. Центром круга был заваленный снегом костер. У меня сразу возникли ассоциации с каким-то бесчеловечным религиозным культом, адепты которого уничтожили несчастных студентов, руководствуясь явно солярным принципом – особенно если учесть, что гибель их пришлась на 25 декабря – канун зимнего солнцестояния, дату, которую во всем древнем мире почитали как «День Солнца».   

Помимо того, что в беседе упомянула библиотекарша, в материалах было отмечено, что налицо было выражение самого что ни на есть животного ужаса у всех погибших. Такое выражение и такие травмы не могут быть у тех, кто просто замерз!

Впрочем, даже эти факты в попадавшихся в газетных комментариях «серьезных» специалистов разбивались на корню. На улицах людей пропадает значительно больше… Крики — ночных птиц… Огни – от костров туристов или сектантов… Группа Груздева стала жертвой страха перед разыгравшимся в ту ночь сильнейшим снежным штормом, который при нулевой видимости привел к тому, что члены группы погибли в разных местах, а лица их были изуродованы птицами и зверями уже после их смерти. И все в таком духе. Ведущее место среди этих специалистов занимал, естественно, Звягин Е. А., председатель областного союза туристов.

В сущности, газетные материалы только разбередили мою душу вопросами и подозрениями, но не дали ровным счетом никакого ответа. Из всего прочитанного я понял только одно: место действительно странное. Это хорошо сочеталось со снившимися мне в последнее время кошмарами, где тонущие во тьме стоячие гигантские каменные глыбы занимали ведущее положение. Однако, прочитав полсотни газетных статей и заметок, я так и не получил ни намека на разгадку – ни всех этих таинственных смертей и исчезновений, ни, самое главное, своих странных сновидений. Я разочарованно отставил очередную кипу подшивок в сторону и закрыл ладонями слезившиеся от напряжения глаза.

Библиотеку я покинул вместе с Ниной – мы перешли уже на «ты». Она вызвалась проводить меня до автобусной остановки. Естественно, что говорили мы целиком о «Монолитах» — ведь она была уверена – конечно, не без моей помощи — в том, что цель моего приезда исключительно сбор материалов об этом чуде природы (природы ли?). Я позволил ей так думать, а также решил упорно не замечать её намеков на то, что живет она одна и что вполне можно было бы продолжить разговор за чашечкой чая… Возможно, в другой ситуации я бы и согласился, тем более что она была действительно интересной собеседницей, — каковых вообще мало бывает среди женщин – да простят меня представительницы прекрасного пола -, если бы не настойчивое желание как можно скорее оказаться в Таёжном. Мне не терпелось начать поиски моей родни…

А потому, после того как мы распрощались с нею на остановке, предварительно обменявшись телефонами, я сел в старенький пазик и отправился, как я это отчетливо чувствовал, навстречу своей судьбе.

Дорога пролегала почти в кромешной тьме. Автобус шел полупустым. Изредка проносились какие-то машины. Пахло бензином. Сильно трясло.

Скука в сочетании с отсутствием достойных для наблюдения картин за окном невольно вернула меня к моим мыслям и переживаниям. Я вновь, как это неоднократно бывало и ранее, с головой погрузился в свой внутренний мир.

Я думал о том, что через каких-нибудь полтора часа я буду в месте, где родилась моя мать, которую я никогда не знал, где родились её родители, где родился я сам – только я этого, естественно, не помню. По крайней мере, так записано в свидетельстве о рождении и в паспорте. Свой переезд в Москву я тоже не помню.

Я крепко зажмурил свои глаза и попытался представить себе, как могла выглядеть моя мама, но у меня ничего не получалось. Я ни разу не видел её, у меня даже не было ни одной её фотографии, а на все мои расспросы бабушка и дедушка отмалчивались или говорили уклончиво. Сейчас я понимаю то, чего не понимал, когда был ребенком. Они не любили, ненавидели, а, может быть, даже боялись её. Они не одобряли связи моего отца с нею и не желали, чтобы его сын был также и её сыном, чтобы воспоминания о ней сроднили меня с нею. Отдельные слова, сказанные мимоходом или подслушанные мною из разговора бабушки с дедушкой, — вот тот весьма скромный материал, на котором я делаю эти выводы. Они считали мою мать сумасшедшей и, насколько я могу судить, именно на этом основании её лишили родительских прав. Они считали, что именно она – каким образом, неясно – «приворожила», а затем «свела в могилу» моего отца – инженера-геолога, который познакомился с нею во время разведки Нижне…го месторождения, женился, родил сына, а потом таинственным образом исчез во время очередной вахты. Они не хотели, чтобы я хоть что-то знал и помнил о ней… Запись в свидетельстве о рождении – вот тот единственный твердый факт, который я имел. Я родился в городе Таежный, Энской области 31.10.1979 года. Родители – Шадрин Андрей Николаевич, 1953 г.р., и Серебрякова Светлана Святославовна, 1961 г.р. Вот и все. Странное нагромождение букв «с» в её ФИО, а также весьма молодой возраст, в котором она меня родила, — вот и все, что у меня осталось в памяти.   

Я с тоской посмотрел в окно: «Мама, мама, где же ты, моя мама»? В темноте плавно проплывали силуэты множества деревьев, где-то вдали виднелись мрачные, покрытые густым хвойным лесом возвышенности, дорога стала неровной – череда подъемов и спусков.

Ей, наверное, сейчас было бы всего 47. Совсем не старая, хотя, говорят, психические расстройства сильно старят… Впрочем, я не хотел в это верить. В моем сердце ещё с детства упорно засело, не основываясь на каких-то реальных фактах, убеждение, что она – не сумасшедшая. Я всегда считал, что бабушка с дедушкой из ненависти к ней называют её такой, как все мы обычно, желая унизить кого-то, называем его «психом», «ненормальным» и проч. С другой стороны, ответить на вопрос, на каком основании тогда её лишили родительских прав, я не мог, как и допустить мысль, что она меня бросила сама или мертва.

Сердце мое сжалось, как будто под действием какой-то давящей силы, мне стало тяжело дышать, перед глазами все поплыло.

Я вспомнил, как навзрыд ревел в детском саду, когда видел, как родители забирали своих возлюбленных чад домой, тогда как меня забирала только бабушка. Вспомнил, как меня дразнили в младших классах школы «детдомовцем», после чего я неизменно приходил домой с разбитым носом или подбитым глазом. Вспомнил, как часто смотрел на фотопортрет моего отца и тщетно пытался мысленно представить себе рядом с ним портрет и моей матери…

Я рос замкнутым, нелюдимым ребенком. Уже в старших классах школы я предпочитал больше сидеть за книгами со сказками, чем бегать со сверстниками на дискотеки. Меня считали «ботаником» или даже «маньяком», но я не обращал на это внимания. Так было и в университете. Впрочем, я никогда не страдал от одиночества. Со мной всегда были мои книги, мысли, мой внутренний мир, но не только…

Я не могу объяснить как, но все это время мне казалось, что я не один. Когда, бывало, моя тоска доходила до определенного предела, я совершенно неожиданно получал приходившие словно ниоткуда утешения. Тогда мне снились чудесные цветные сны: сплошь какие-то сказочные пейзажи и герои, с которыми я легко и свободно говорил, куда-то летал, во что-то играл. То это были какие-то волшебные города, целиком состоящие из огромных цветов намного выше человеческого роста, в бутонах которых могли совершенно спокойно спать их обитатели – вечно юные красавцы и красавицы с огромными, радужными как у бабочек крыльями. То необъятное морское царство, населенное полулюдьми-полурыбами, спящими в циклопических перламутровых раковинах, раскрывающихся только при восходе луны. То глубокие пещерные лабиринты, со стенами, сверкающими в первобытной тьме по причине множества драгоценных камней и золотых жил, вкрапленных в них, в которых обитали смешные горбатые карлики с разноцветными фасеточными, как у жуков, глазами. Было множество и других миров, и других обитателей самого фантастического вида, но неизменным было одно – ощущение радости и свободы, которое я ощущал во время этих снов.

Откуда были они? Кто их насылал? Я не знаю. Но я всегда знал, что появляются они не случайно: я чувствовал стоящую за ними невидимую направляющую руку, а когда пробуждался — на губах, щеках и лбу неизменно ощущал следы поцелуев…

Когда я стал уже взрослым, цветные сны прекратились. Некоторое время я вообще ни о чем подобном не думал, целиком погрузившись в учебу и науку, и прежние переживания и тоска по матери ослабли почти до полного забвения. Но потом, года три-четыре назад, сны возобновились. Теперь уже окрашенные в темные, загадочные, мистические тона — сны о монолитах и вымершем городе. Я стал чаще думать о матери, стал подумывать и о том, чтобы попытаться её разыскать, но что-то неизменно мешало мне это сделать: то бабушка с дедушкой, то занятость, то просто-напросто лень… И если бы не становившиеся все более настойчивыми сны, совершенно лишавшие меня покоя, я бы никогда не решился на поездку.

Безбожно трясущийся на разбитых дорогах пазик окончательно укачал меня. Веки мои налились свинцом и я, не пытаясь более противиться, с головой погрузился в мрачные недра царства Гипноса.

…Я стоял у входа на балкон. В комнате было темно, холодно, мертвенный серебристо-желтый лунный свет слабо освещал предметы обстановки. Дом был мне не знаком, но обстановка комнаты по своей утилитарности чем-то напоминала то ли гостиничный, то ли санаторный номер. Примитивная односпальная кровать, бельевой шкаф, тумбочка у изголовья, ночник, письменный стол, телевизор.

Поежившись от холода, я, однако, не смог заставить себя закрыть распахнутую настежь балконную дверь, несмотря на то, что белая тюль от ветра буквально раздувалась «парусами». Я знал, что на балконе КТО-ТО есть, но кто именно – не знал, выйти я не решался, а ТОТ меня не звал. Чтобы хоть как-то отвлечься от нахлынувшей на меня липкой жути, я внимательно осмотрел комнату. Входная дверь была заперта на ключ, свет не включался. Впрочем, это меня нисколько не удивило. Я сел на кровать и заметил, что на тумбочке что-то есть. Я щелкнул зажигалкой и заметил, что это – фотография в рамке. На фотографии – портрет женщины.

При взгляде на её лицо, я почувствовал, как у меня закружилась голова и к горлу подступил горький ком.

На портрете была запечатлена молодая женщина, блондинка, с длинными, ниже плеч цвета спелой ржи волосами, заплетенными в две тонкие косички. Определить на глаз, сколько ей лет, казалось, было совершенно невозможным: черты её лица были тонкими, миниатюрными, как у совсем юной девушки, но глаза… Глаза были много старше и резко контрастировали со всем остальным в её внешности, особенно с легкой и непринужденной улыбкой на губах, и казались совершенно чужими и чуждыми на этом лице: чересчур серьезными, необыкновенно глубокими, словно сосредоточенными на чем-то невидимом наблюдателю. В целом, от фотографии возникало такое ощущение, какое бывает, когда смотришь на  ложный портрет: когда в вырезанные на картонном лице глазные отверстия, принадлежащем одному человеку, смотрит другой человек. «Эти глаза не имеют возраста», — подумал тогда я. «Эти глаза стары как мир» — догнала вторая мысль первую. «Они видят меня насквозь» — вспыхнула в сознании третья. Фотопортрет казался живым, взгляд пронзительных, цепких, едва ли не хищных, глаз не отпускал меня ни на мгновение, насмерть впечатавшись в мою память. Может быть, именно поэтому я не запомнил больше ничего на этом лице? Ни цвета глаз, ни формы носа или губ, ни размера лба… Все было как в дымке. Впрочем, и сама фотография была в этом отчасти виновата: кроме глаз все остальное в ней было размыто, как-то недостаточно четко, как будто бы между объективом камеры и лицом было нечто другое, какое-то туманное облачко, или просто камера была неисправна… Но тогда почему так четко и резко получились глаза?

Я механически отложил фотографию в сторону и пошарил руками в темном чреве тумбочки. Там оказалось немного вещей, в основном, бытового назначения. При свете зажигалки я их внимательно осмотрел. Помимо всего прочего, там были вещи чисто мужского обихода – пена для бритья, крем после бритья, бритвенный станок и лезвия. Мне бросилось в глаза, что станок был явно устаревшей конструкции, как и сами лезвия — «Нева» — такими уже давно никто не пользуется. Крем и пена также оказались отечественного производства. В моем сознании вспыхнула фантастическая догадка – и я, внимательно осмотрев коробки, ахнул: на всех их красовалась маленькая звезда, вписанная в пятигранник, с надписью «Произведено в СССР»! С энтузиазмом археолога, напавшего на след какого-то древнего артефакта, я едва не с головой залез в тумбочку и обнаружил под кипой белья, спортивных штанов и футболок толстую 80-листовую тетрадь в клетку, исписанную хорошо знакомым мне бисерно мелким, филигранно красивым почерком с завитушками.

На первой же странице тетради я прочитал: «01.07.75. Сегодня отправляюсь в свою первую экспедицию в должности младшего специалиста. Как долго я ждал этого дня! Наконец-то я стал взрослым… Теперь я – дипломированный специалист. Мне больше не надо отчитываться перед родителями, я сам себе хозяин. На меня уже купили билет. Едем сначала в Тюмень. Там сориентируют. Сегодня – начало новой жизни!»

Я пролистал почти полсотни страниц с замиранием сердца. В висках так колотило, что перед глазами забегали красные мураши. Кончики пальцев похолодели, сами пальцы с трудом слушались. Рот заполнила вязкая слюна.

«13.06.79. Наконец-то, мы прибыли в Таежный. Здесь мы загрузимся снаряжением и на вертолете нас забросят прямо на Нижнюю К… Там мы и будем проводить разведку. У меня целых две недели отдыха. Какое это блаженство: цивилизация! Наверное, ощутить это блаженство по-настоящему может только дикарь. Без туч мошкары, без клещей, без комаров и ночевок в палатках. Да будет земля пухом изобретателю туалетов, ванн и горячего душа! Одену сегодня, впервые за полгода, свои блатные джинсы. Прошвырнемся с Валерой по местным кафешкам. Говорят, девчонки здесь просто конфетки. На всякий случай, запасаемся импортным шоколадом, вином, есть даже ананас и бананы. Валера прихватил пачку «Мальборо». Впервые в жизни пожалел, что я не курю… Толик со стажерами собирается сходить поглядеть на местную достопримечательность – «Монолиты». Мы над ним смеемся и прозываем его «Лешим». Не нагулялся ещё в тайге, сумасшедший! А он твердит, когда ещё здесь будем… Все, дальше писать не могу, Валера уже оделся, а мне ещё бриться. Жаль, кроме проклятой «Невы», у меня ничего нет. А за ней глаз да глаз нужен, могу порезаться и пиши пропало – идти на свидание с резаным лицом – хуже некуда».

Я судорожно сглотнул и перевернул ещё пару страниц.

«25.06.79. Не могу заснуть всю ночь. Снова и снова смотрю на её портрет, который вчера получил из фотоателье. Специально заказал для него рамку. Её глаза… Они словно намертво впечатались в мое сердце! Странные они какие-то… И смешливые, и серьезные, и юные и старые одновременно. А в голове играет и играет мелодия, под которую мы танцевали тогда, как будто бы у меня в голове кто-то невидимый завел пластинку. Странная вещь! Иногда мне кажется, что она не покидает меня ни на минуту, хотя и нет её рядом. Жара стоит такая, что я держу балкон номера постоянно открытым. Может быть, где-то в глубине души я жду, что на балкон, как бабочка, прилетит Она и утешит меня этой ночью? Глупо, конечно, но все влюбленные, наверно, кажутся со стороны дураками… Несколько раз уже за ночь я выхожу на балкон и любуюсь полной луной. Но не только… Вид таинственных камней на горизонте, высоких, покрытых тайгой сопок, не может не завораживать! Иногда мне кажется, я различаю там какие-то огни… Может, Толик с ребятами ещё там и жжет костер ночью? О нем уже беспокоятся. Впрочем, он — опытный таежный медведь и никогда не попадал в переделки. Да и из ружья стреляет без промаха. Вернется. Отправка экспедиции задерживается, а я просто летаю от счастья: значит, у меня ещё есть время, ещё есть время…».

Теперь я уже не пропускал ни страницы, но в самих записях обнаружились досадные пробелы.

«02.07.79. Толик и его ребята так и не вернулись. Отправка экспедиции опять задерживается. Их ищут с вертолетами и собаками. Мы не можем отправиться в путь, пока не будет что-либо известно об их судьбе. Тем более, что Толик – уникальный в группе специалист по сейсмике. Заменить его можно только если кого-то пришлют из Москвы. Мы все в тревоге. Да и я уже не рад задержке. Единственная отрада для меня – это мой Светик. После того, как вчера она подарила мне первый поцелуй, я не могу думать ни о чем, кроме неё. Я, наверное, самый гнусный человек на свете, потому что я не удержался и дал волю рукам. Но она сказала, что пока нельзя. Я сказал, что я честный человек и могу хоть завтра пойти расписаться… Но она говорит, что не в этом дело. Нужно что-то ещё… Что – не могу понять. Но губы её – снежные сугробы, дыхание – арктическая вьюга, а руки её – маленькие льдинки. И я больше не имею власти над собой. Я – Кай, она – Снежная Королева. И этим сказано все. Когда я сказал ей об этом, она рассмеялась. Но ничего не ответила. Она – вчерашняя школьница, но уже полна загадок. Её глаза – бездонный колодец, я тону в них. Валере она не нравится. Он считает, что она меня просто «разводит на бабки». Она его тоже не любит. Сказала, если увидит меня в городе с ним, не будет со мной здороваться. Я все добиваюсь того, чтобы она познакомила меня со своими родителями. Но она говорит, что они умерли, но в её словах я не чувствую печали. Ей вообще, мне кажется, не знакомы глубокие чувства. Она играет людьми. Играет мастерски. Я уже писал о том, как она сыграла злую шутку с тем парнем в кафе. Именно поэтому она не нравится Валере. А, может, он просто ревнует?.. И все же, где же Толик с ребятами?! Где же?!»

Сердце просто выскакивает из груди, но разум мой холоден, как лед. Я перелистываю страницу.

«05.07.79. Она мне наврала! Её родители живы! Я специально все разузнал. Единственная ли это её ложь или есть и другое? Сердце болит от возмущения! Родители пьющие. Она не ночует дома неделями, но о ней никто не беспокоится. Может, не так уж она и не права? Выпросил альбом с её детскими фотографиями. Странное дело! Родители, бабушки с дедушками, братья и сестра, двоюродные братья и сестры – все жгучие брюнеты, она одна – блондинка с васильковыми глазами. Может, она приемная дочь или подброшенная? Я постеснялся задать этот вопрос, а теперь жалею. И ещё… Везде у неё такой цепкий и пронзительный взгляд, даже когда она в пеленках. Толика до сих пор не обнаружили. Да и с Валерой приключилась беда. Ни с того ни с сего упал с лестницы в гостинице. Сильная черепно-мозговая травма. Но вроде не унывает. Иду навестить его. Достал через начальника дефицитных мандарин и пепси-колу».

«06.07.79. Она была в гневе. Я впервые видел её такой. Её глаза горели, как фары автомобиля, а рычала она просто как львица в зоопарке. Ей не понравилось, что я приходил к ней домой. Пришлось просить прощения едва не на коленях. Она простила, но взамен я был вынужден согласиться пойти вместе с ней с ночевкой на эти проклятые «Монолиты». Она просила меня об этом уже давно, но сначала мне было неохота опять лезть в тайгу, хотелось растянуть удовольствие пожить в цивилизованном мире, а потом, после совершенно очевидной пропажи Толика и ребят, я уже и сам не хотел лезть на рожон. Но она твердо сказала мне, что нам там не грозит никакая опасность. «Монолиты» оцеплены милицией, туда никого не пускают. Но она сказала, что мы все равно пойдем туда ночью, секретной тропкой, которую не охраняют. Я не удивился этому. В альбоме её родителей я видел много фотографий с «Монолитов». Чуть ли не с самого раннего детства она гуляла там. Состояла в школьном кружке по туризму и скалолазанию. Имела награды от пионерской и комсомольской организаций. Каждое лето проводила в туристических лагерях. Ходила даже за Дальний Круг… И я сломался. Сегодня вечером мы выходим. Она намекнула мне, что именно там мы станем ближе друг к другу. Именно там. Кровь кипит в моих жилах, я весь в предвкушении неземных удовольствий. Жду только её звонка…».

Эта была последняя запись в толстой тетради. Я разочарованно вздохнул. Дальше следовали следы вырванных «с мясом» листов и множество ещё не использованных страниц. Безымянная хроника внезапно оборвалась.  

 Шелест занавески и чей-то глубокий тоскливый вздох пробудили меня словно ото сна. По позвоночнику моему пробежал неприятный холодок. Я отложил тетрадь и посмотрел в сторону балкона. Через прорези тюля я увидел там силуэт человека, точнее, женщины. Хрупкие плечи, тонкая талия, длинные густые черные волосы ниже пояса, бледное как покойницкий саван одеяние, напоминающее ночную рубашку. Она сидела спиной ко мне и смотрела, смотрела куда-то вдаль.

Меня охватило неодолимое желание приблизиться к девушке и узнать, куда она так сосредоточенно смотрит, почему она так печально вздыхает, и в то же время мне что-то мешало. Я начинал осознавать, что тот ледяной холод, что я ощущал с самого начала своего пребывания в этой комнате, исходит отнюдь не с улицы. Он исходит от этой женской фигуры. Странный был этот холод! Он пронизывал не только (и не столько) тело, сколько пронизывал саму душу. В голове замерзали мысли, в сердце остывали чувства, тоска и сонное оцепенение – вот то, что я ощущал тогда. Именно это оцепенение и мешало мне встать и выйти на балкон.

Некоторое время я разрывался между борьбой чувств, к которым добавился ещё и жуткий страх. Наконец, желание приблизиться оказалось сильнее, и словно порыв ветра подхватывает опавший осенний лист, так и меня что-то подтолкнуло – и вот я уже оказался на балконе.

Небо было усыпано крупными и яркими звездами, лик луны как обычно был печален, а тусклый свет навевал мысли о чем-то потустороннем и бесконечно далеком от меня.

Широкий просторный балкон был общим для двух комнат. Из этого обстоятельства я сделал вывод, что нахожусь в гостиничном номере. Однако рассмотреть, что находится внизу, на улице, совершенно не представлялось возможным – землю окутывал сплошной покров белесого непроницаемого, как вата, тумана. Зато то, что располагалось вдали, странным образом просматривалось достаточно хорошо: там были видны покрытые тайгой возвышенности – словно древние курганы -, на некоторых из которых стояли высокие камни разных форм, а на одной из них можно было различить яркую, как звезда, пульсирующую точку.

Именно на неё неотрывно смотрела черноволосая девушка с худыми плечами.

— Этот огонек мне напоминает маяк, который предупреждает моряков об опасном рифе впереди. Но, боюсь, что для меня он уже бесполезен, — произнес я, сам не зная почему, эти слова – губы мои совершенно не подчинялись мне.

— Не говори ерунды, дорогой, — донесся до меня сухой шепот, словно шелест мертвой ломкой листвы под ногами. – Опасности для тебя не было и нет.

— Но тела Толика и ребят уже обнаружены и отправлены в Москву в закрытых гробах, — настойчиво возразил я почему-то. И только сейчас меня озарила мысль, что хотя говорю все это я, но на самом деле словно воспроизвожу запись чьего-то разговора, в котором я не в силах поменять ни одной буквы! – А Виталя так и не пришел в сознание…

— Ничего из этого к тебе не относится… — опять выдохнула девушка. И в этот раз её голос напомнил мне дуновение холодного осеннего ветерка.

— Значит, ты все-таки что-то знаешь?! Знаешь – и молчишь?! Ответь, ты знала, что они там погибнут, да?! Что произошло с Виталей? Знала, говори! – внезапно сорвался на крик я и попытался развернуть девушку к себе за плечи, но не смог – лед её кожи так больно обжег мои пальцы, что я буквально отпрыгнул в сторону.

— Какое это имеет значение, любимый? Мы были там вместе, нам было хорошо вдвоем, чего тебе ещё нужно?

— Ничего. Я счастлив, что завтра уезжаю. И, надеюсь, навсегда. Оставь меня. Я вырвал последние страницы дневника, надеюсь, также вырву и тебя из своего сердца и из своей памяти.

Я развернулся, чтобы уйти.

— Постой! – также, не оборачиваясь, громким шепотом прошипела она. На этот раз у меня возникли ассоциации со змеей. – Ты не можешь так просто взять и уйти! Я беременна.

— Не говори чепухи. После одной ночи? Да и срок всего ничего… Как ты можешь знать?

— Я знаю…

— К черту!

— Я знаю.

— Мне все равно.

— Тебе не удастся так просто уйти! Предки скрепили наш союз навеки, а ребенок во мне уже связан со мной и с тобой незримыми узами. Если ты захочешь их разорвать, ты погибнешь, но виной тому буду не я!

— Ты просто чокнутая.

— Ты просто меня не любишь! Как и все они! Вы все боитесь того, чего не понимаете! Вы ненавидите то, что выше вас! Вы стремитесь уничтожить то, чем не можете обладать!

— Я тебя не понимаю. Мне пора. Мы вылетаем на рассвете.

— Лети, но знай, что Я тебя не отпускаю. Ты ещё вернешься ко мне.

Я промолчал.

— Разве ты не хочешь поцеловать меня на прощание, любимый?

В это же мгновение меня ударило словно током жгучее желание. Разум помрачился и я, против своей воли, шагнул к странной собеседнице. Я вновь взял её за плечи. Они не были уже так холодны.

— Ты сжигаешь меня дотла, колдунья, но сердце твое сделано изо льда, как у Снежной Королевы, — вязкая слюна уже заполнила мой рот, а потому говорить я мог с трудом.

— Ты так ничего и не понял, глупыш… Тебе нужно время… И Я дам его тебе!

С этими словами она повернулась ко мне лицом – и волосы на моей голове стали дыбом. Лица не было! Передо мной была белесая пустота овальной формы, голая, как скорлупа яйца, обрамленная по бокам густыми цвета воронова крыла прядями.

Я вскрикнул от ужаса. И в этот же момент балкон стал стремительно менять свои формы. Он стал вытягиваться куда-то вверх, сужаться, монолиты вдали – резко приближаться. И вот я уже вижу себя стоящим на вершине «Лысой» горы и смотрю на тот самый монолит «в шлеме», который я увидел сегодня на фотографии, а рядом со мной – никого нет. Только в руке я сжимаю какой-то предмет. Я подношу руку к глазам и вижу – это бледная как смерть лилия, с одного конца до другого сплошь покрытая инеем. Только мой взгляд упал на неё, как лепестки её тут же осыпались, легкими бабочками закружившись вокруг меня. Я попытался схватить их руками, но не удержал равновесия, поскользнулся и – полетел в отверстую бездну…    

Автобус сильно тряхануло и я, должно быть, сильно ударился головой о кресло впереди меня. Я окончательно проснулся и некоторое время совершенно не понимал, что со мной произошло. Я посмотрел в окно и увидел далеко на горизонте, при свете только что взошедшего месяца, монолит, на котором мерцал еле заметный красный огонек. Глядя на него, мне сразу вспомнился минувший кошмар – до самых мельчайших деталей, до запятых на страницах безымянной тетради. Вспомнил, и понял, что теперь уже мне его не забыть никогда. А через несколько мгновений автобус сделал крутой поворот и монолит с огоньком скрылись из виду, а по обоим сторонам дороги стали видны освещенные уличными фонарями старые, скособоченные двухэтажки. Мы были в Таежном.

Менее чем через полчаса я уже поднимался со своей дорожной сумкой наперевес на третий, самый верхний, этаж гостиницы «Турист». Когда я открывал дверь номера 58, я уже знал, что меня там ожидает: примитивная односпальная кровать, бельевой шкаф, тумбочка у изголовья, ночник, письменный стол, телевизор. А дальше будет широкий балкон, объединяющий собой две комнаты. Так оно и было. Только тумбочка была пуста, как пуст был и балкон.

Я мысленно рассмеялся. Спокойно принял душ, перекусил, переоделся ко сну.

Все это время я думал о произошедшем со мной за день: сон в поезде, интервью в газете, рассказы библиотекарши, подшивки, сон в автобусе… Я пытался выстроить некий логический порядок в голове и даже пробовал чертить на листах своего блокнота логические схемы, но в этих схемах было полно лакун, которые пока что нечем было заполнить.  

А факты были таковы:

1. Совершенно очевидно, что моя мать как-то связана с «Монолитами» и её поиски будут неразрывно связаны с ними.
2. Ясно, что дневник, который я «читал», во сне, был дневником моего отца (я узнавал его хотя бы по почерку), а фотография на тумбочке была фотографией моей матери.
3. Ясно, что причина исчезновения моего отца, равно как и моей матери, связана с таинственными свойствами «Монолитов».

Однако, прочитав вышеописанные «факты», я не смог сдержать смеха. Какие факты?! Что за чушь!

Дневник, который я видел во сне! Фотография матери, которую я никогда в жизни не видел! «Монолиты» — о которых толком ничего не известно! Если это можно назвать «фактами», то я могу сказать, что романы Лавкрафта – это исторический источник, а мифология Ктулху имеет такую же культурную ценность, как гомеровский эпос или «Бхагават-Гита»!

Но даже если исходить из фактологической ценности всех этих «источников», остается неясным очень и очень много чего:

• Если мой отец с моей матерью зачали меня в начале июля 1979 года, как я мог родиться 31 октября этого же года? Или они зачали не меня, а значит, у меня есть брат или сестра, о которых я и не подозреваю?
• Если я стал невольным свидетелем прощального диалога между моей матерью и моим отцом на балконе гостиничного номера, то почему «в роли» матери выступала жуткая безликая черноволосая девушка, если моя мать – блондинка?
• Что произошло между ними на «Монолитах», что так отвратило дотоле горячо влюбленного в неё моего отца?

Все эти бесконечные «почему» окружили мой утомленный тяжелым днем разум как лесная мошкара усталого туриста. Я твердо решил «подумать об этом завтра». Выключил свет и сразу же заснул. На этот раз – без сновидений…

28.10.08, Таежный, Энская область, Сибирь. Вторник.

ДЕНЬ ВТОРОЙ.

На следующее утро я проснулся бодрым и полным внутренней решимости докопаться до истины. В первую очередь, я решил найти родной дом моей матери.  

Здесь у меня была одна-единственная зацепка — ксерокопия моего свидетельства о рождении, где было записано, что Шадрин А. Н. и Серебрякова С. С. зарегистрировали брак в отделении ЗАГСа пос. Таежный 12 октября 1979 г. К счастью, в поселке отделение ЗАГСа было одним-единственным. А, следовательно, именно там должна была храниться запись в книге регистрации браков, в которой обязательно содержатся паспортные данные жениха и невесты.

Недолго думая, рано утром я отправился прямиком в ЗАГС.

Гостиница «Турист» располагалась на центральной площади городка, которая была, откровенно говоря, единственным по-настоящему цивилизованным местом этого Богом забытого населенного пункта.

Как мне удалось выяснить ещё до приезда сюда, город был построен в пятидесятые годы прошлого века вокруг нескольких градообразующих предприятий, входивших в состав крупного территориального промышленного комплекса. Именно центральная часть городка свидетельствовала о том, что когда-то он знал лучшие времена: гранитное здание бывшего горисполкома с большими ростовыми окнами, бронзовый памятник всегда бодро указывающему куда-то вперед Ильичу, роскошные декоративные голубые ели, монументальный ДК со стеклянными вращающимися дверями, полированная гранитная плитка под ногами. Все это производило неплохое впечатление о поселке, если только не удалятся из этого пятачка цивилизации слишком далеко. В моей голове вспыхнули воспоминания об обшарпанных, облупившихся стенах покосившихся грязно-желтых двухэтажек и перевернутых урнах на автобусных остановках, но я решил оттянуть знакомство с этими местными достопримечательностями, насколько это будет возможно.

Выйдя из гостиницы, которая располагалась прямо напротив поселковой администрации, мне оставалось пройти буквально метров пятьсот влево по образцово-показательной тополиной аллее, — впрочем, изуродованной следами плевков, раздавленных «бычков» и разбитых пивных бутылок, — чтобы оказаться как раз напротив городского здания ЗАГСа.

В пустынной канцелярии мне потребовалось все мое красноречие, чтобы побудить ленивую регистраторшу выдать мне необходимые данные. Только документально доказав, что я являюсь сыном пропавшей, а также присовокупив к этому заранее заготовленное дорогое шампанское и натуральные французские духи, я получил доступ в святая святых – в архив. Адрес прописки моей матери был мною получен. По словам регистраторши выходило, что ехать мне придется в самый мрачный, в самый депрессивный район поселка с красноречивым названием «Тупик».

Собственно, «Тупиком» он назывался потому, что там располагалось трамвайное депо и, соответственно, последняя остановка трамвая. Однако приехав туда, я понял, что название это поддается не только (и не столько) буквальному толкованию. Ещё по мере удаления от центра на скрипучем, донельзя изношенном трамвае, я с тоской наблюдал за картинами постепенного возрастания процессов разложения и деградации. Почему-то мне сразу подумалось, что именно так должен был видеть Рим его гражданин, возвращавшийся туда после нашествия вандалов.

Если ближе к центру ещё попадались вполне добротные хрущевские пятиэтажки бледно-кремового, бледно-желтого и серого цветов, с разноцветными детскими городками и относительно чистыми стенами, а также даже пять или шесть девятиэтажных домов уже брежневской постройки, то вскоре их сменила совершенна другая архитектура. Недолго полюбовавшись на бурые трехэтажки с деревянными дверями и заросшими сорняками пустырями, я увидел уже замеченные вчера облупленные двухэтажки, которые, однако, очень скоро уступили место деревянным баракам с косыми дощатыми, давно не крашеными заборами, покосившимися ставнями, с полным отсутствием хоть каких-то детских сооружений во дворах. Унылый пейзаж украшали тут и там попадавшиеся фигуры ещё (или уже?) пьяных местных жителей, один из которых между прочим спал прямо на заплеванной подсолнуховой шелухой скамейке, с батареей пустых бутылок на асфальте. Создавалось впечатление, что это не населенный пункт в буквальном смысле этого слова, а город-призрак какой-то, потому что за все время моего путешествия на трамвае я не увидел ни одного опрятно одетого нормального человека на улице, шагающего прямоходящей походкой homo erectus.

Вскоре двухэтажные бараки сменились одноэтажными «избушками на курьих ножках», с характерными «удобствами» на улице. Тяжело запахло неубранным мусором. Глядя на тут и там попадавшиеся разбитые уличные фонари, а кое-где на их полное отсутствие, я внутренне порадовался тому, что еду в эту глушь в светлое время суток.

Уже подъезжая к конечной остановке я увидел выложенную кирпичом на стене здания давно остановившегося электромеханического завода надпись, которая мне показалось скорее образцом чьего-то черного юмора, чем отражением «унесенной ветром» действительности: «Слава труду!».

На самой остановке общую картину ужасающего запустения и разложения дополняла доска объявлений с уже устаревшей надписью крупными буквами: «ИХ РАЗЫСКИВАЕТ МИЛИЦИЯ». Из довольно содержательных надписей и не менее колоритных портретов в фас и в профиль я сделал вывод, что частые упоминания в местной прессе о пропажах людей можно объяснить и более простыми причинами.

Закончив с изучением местных достопримечательностей, я отправился искать нужную мне улицу.

Часы показывали одиннадцать. Погода стояла теплая, но воздух был влажен, небо сплошь затянуто серыми тучами, достаточно хорошо пропускавшими свет, но скрывавшими сам его источник. Под ногами смачно чавкала грязь, не высохшая после вчерашнего дождя. Асфальт в этой части городка отсутствовал. На тесных и кривых улочках предместья мне опять не встретилось ни одного нормального прохожего, если не считать периодически проплывавшие мимо меня персонажи, больше похожие на тени из царства Аида, чем на живых людей: землистые, невыразительные лица, остекленевшие глаза, спутанные грязные волосы, какое-то рванье вместо одежды и неизменно сопровождавший их шлейф невыносимой вони. Смотреть на таких полулюдей, не говоря уже о том, чтобы говорить с ними, мне не хотелось.

Я прошел несколько перекрестков наугад. Перешел по небольшому мостику через ручей. Слева от мостика стоял облупленный двухэтажный желтый кирпичный дом, в котором на первом этаже располагался продуктовый магазин. Часть дома, занятая под магазин, выглядела вполне прилично. Здесь стены были заново покрашены, стояли пластиковые окна, развешены красочные фото с изображением различных продуктов. У крыльца стояли какие-то пьяные типы и что-то рядили насчет выпивки. Прошмыгнули несколько бабушек с кошелками.

Я уже решил было попытать счастья у продавцов магазинов, как вдруг слева ко мне уже подскочил какой-то странный молодой человек с длинной едва ли не до пупа спутанной русой бородой, нестриженной буйной шевелюрой на голове, обтянутой по периметру черепа тонкой алой шелковой лентой с какими-то таинственными символами, вышитыми золотистыми нитками. На ногах он носил настоящие лапти. Рубаха и штаны, перетянутые веревочным поясом, выглядели экспонатами из музея по истории костюма. Если бы не хипповские «фенечки» на запястье и шее, его можно было бы вполне принять за сошедшего с полотна XIX века покойного графа Льва Николаевича.

— Мир тебе, брате! – донесся до меня сладко-певучий, мелодичный, завораживающий голос сектанта. – Вступившего на произрастающую токмо волчцами да терниями землю Содомскую, Лота, родича Авраамова, приветствую сердечно!

Я сначала оторопел, но быстро нашелся:

— А ты Ангел что ли, с мечом разящим? Только в Содоме их было двое!

— Нас больше, чем двое, и мечей у нас – тоже. Имя нам – легион, однако, детей тьмы, детей ночи – легион легионов. Будь бдителен, пришлец из земли Авраамовой! Близиться суд Божий, суд праведный! Берегись доли окаянной жены Лотовой! Берегись!

Глаза молодого человека сверкали, а из губ летела слюна. Он говорил смачно, не торопясь, четко выговаривая, «выстреливая», слова, красноречиво жестикулировал, а его слогу могли бы позавидовать начинающие актеры. Я с опаской взглянул на алкашей у магазина, но они не обращали на него внимания. Видимо, у них были дела поважнее…    

Меня внезапно осенило.

— Ты из «Детей Солнца»?

— Аз есмь! – довольно кивнул мой странный собеседник. – Мы – чада света, чада дня, мы — не чада тьмы, не чада ночи. Последних пророков пустил Господь наш Солнце Правды на проповедь пропащим, дабы не имели более оправдания в грехе своем. И горе тем, кто камением побиет их, горе тем, кто оплюет возлюбленных Господа Солнца – лучше бы таковым и не рождаться на свете этом, лучше бы им быть извергнутым из утробы матерней, лучше бы им с мельничным жерновом кануть в пучине…

Я совершенно механически перестал слушать этот бред.

Алкаши между тем исчезли, а вокруг бесновавшегося бородача уже начинала скапливаться стая из праздношатающихся бабушек, суеверно крестящихся дрожащими пальцами и что-то согласно бормочущими под нос. Я почувствовал сильное желание как можно поскорее убраться со сцены назревающего идиотского спектакля и резко оборвал бородатого:

— Где здесь Коммунистическая 86/1?

Парень от неожиданности поперхнулся на полуслове и вытаращил на меня свои по-рыбьи мутные и невыразительные глаза:

— Направо до конца и прямо до упора – махнул он в сторону рукой.

— Спасибо за незабываемый перфоманс, — облегченно улыбнулся я и зашагал своей дорогой, всей спиной ощущая на себе его недоуменный взгляд. Я чувствовал себя Одиссеем, только что вырвавшемся из смертоносных объятий сирен.

Пройдя в указанном направлении, я уткнулся в полуразвалившуюся конструкцию, которую только с большой долей условности можно было назвать домом. По существу, это были голые кирпичные стены с пустыми глазницами окон, ничуть не скрывающих отвратительного содержимого – полусгоревших балок, обломков штукатурки и кирпича и прочего мусора, кучами наваленного внутри дома. Участок, на котором располагался дом, полностью зарос крапивой, полынью и гигантским борщевиком высотой почти в человеческий рост. Бурная сорная растительность напоминала мне какое-то вражеское войско, окружившее ветхие стены старой крепости кольцом плотной осады. Крыши над домом не было вовсе. Только обгоревшая печная труба уныло, как мачта давно затонувшего корабля, безмолвно сообщала досужему наблюдателю о том, что здесь когда-то теплилась жизнь, ныне же ставшая одним лишь воспоминанием…

— Померли все тут.

Я быстро обернулся на звук.

Справа, у невысокой калитки стояла, облокотившись на ограду, пожилая женщина в старой рваной дубленке.

Я не сразу смог ей ответить. Горький ком внезапно подкатил к самому горлу, глаза заполнила мутная пелена, дыхание перехватило. В голове все перемешалось. Хаос мыслей, чувств настолько поглотил меня, что я никак не мог понять, что же мне делать дальше. Ведь все мои расчеты строились на одном-единственном предположении: если я найду местопребывание родителей моей матери, я смогу найти и её саму. Хотя гнетущая картина всеобщего запустения, которую я наблюдал по пути, порядком испортила мне настроение, я все же надеялся найти своих родственников хотя бы живыми, если не здоровыми, надеялся на альбом с семейными фотографиями, рассказы о детстве матери за чашкой чая, а тут… В один момент весь карточный домик моих расчетов и грез рухнул. Я вновь оказался ни с чем.

— Когда? – только и смог из себя выдавить я чужим голосом, чтобы хоть что-то сказать и получить тем самым ещё немного времени для того, чтобы обдумать в корне изменившийся порядок вещей.

— Дом сгорел уже лет пятнадцать назад. Сначала мать померла, потом все дружно стали пить, жить соседям не давали. А как отец помер, так запили все на месяц, вот дом и сгорел. Никого не осталось. Никого.

Несмотря на шок от всего только что пережитого, мне бросилось в глаза, что говорила женщина обо всем этом безразличным, каким-то отстраненным голосом. Скорее, больше из потребности хоть с кем-то и хоть о чем-то поговорить, чем из какого-то сочувствия или участия.

Словно в тумане, я совершенно механически сделал несколько неуверенных шагов по направлению к развалинам. Протиснувшись кое-как в пролом в стене, я оказался внутри пепелища. Стал рыться в мусоре, не боясь поранить пальцев. Сколько продолжались мои импровизированные археологические изыскания, я точно не помню. Весь мир в тот момент сжался для меня в одну-единственную пространственно-временную точку «здесь и сейчас». Все, что было за её границами, просто перестало существовать. Вдобавок, в ушах у меня звенело так, что я ничего не слышал из происходящего вокруг. Не знаю, что в точности хотел я найти там тогда, но, видимо, мои нелепые попытки тронули чье-то не до конца очерствевшее на этом дне жизни сердце…

— Да не копайся ты там, сынок. Все равно ничего не откопаешь. Растащили, что оставалось, уже давно.    

Тошнотворно-резкий запах перегара, смешанного с потом и чесноком, окончательно отрезвил меня. Я повернул голову и увидел перед собой красное как перезрелый помидор, изрезанное словно шрамами глубокими морщинами лицо, покрытое грязно-белым ежом щетины недельной давности. Одет он был примерно так же, как и ранее попадавшиеся мне лица неопределенного рода занятий и местожительства, однако в отличие от них, в его глазах ещё блестели искорки разума и, что особенно ценно, живых чувств. В данный момент его глаза излучали какое-то подобие сострадания и участия моему горю.

— Твоя родня, да? – не дожидаясь ответа просипел пропитым голосом он.

Я снова промолчал. Говорить с ним не хотелось, а тем более – открывать перед ним душу. Однако в голове моей вдруг прояснилось и я не без труда выбрался из развалин на дорогу. Но пьяный старик не отставал от меня.

— Ты вроде не нашенский, а? Вижу, одет как депутат… Знакомый больно…

Я уже дошел почти до перекрестка, стараясь как можно больше увеличить расстояние между мной и дедом-алкашом, как вдруг последняя фраза, сказанная им, меня зацепила. «Знакомый…»

Я тут же развернулся на 180 градусов и едва не подбежал к нему.

— Вы-ы-ы… З-знали… Ну… Тех, кто жил… В-в-в… Этом доме – мой голос едва подчинялся мне.

— Их весь «Тупик» знал… Пока не померли все, упокой душу… — старик размашисто перекрестился.

— А Светлана? Светлана, дочь их… Беленькая такая, с косичками… Знаете?

В мутных глазах старика стало появляться какое-то новое выражение — узнавания.

Я тут же насел на него. Оживленно жестикулируя, объяснил, как мог, этому человеку, что я – родственник погибших, точнее, внук хозяев дома, что я приехал издалека, из Москвы и намекнул ему, что за сведения готов заплатить. Старик намек понял и также намекнул, что со вчерашнего дня у него очень болит голова. Я, в свою очередь, сразу догадался, какого рода лекарство ему нужно и отправился уже знакомым мне путем в магазин.

Через полчаса я уже сидел в довольно мрачного вида деревянной конуре, поставив на стол бутылку 0,7, сигаретный блок, пирамидку мясных консервов и большую, ещё горячую, пиццу. По горящим глазам старика я понял, что такого богатства он не видел давно. Видимо, здешние обитатели пробавлялись в лучшем случае спиртом, черным хлебом и «Примой» местного производства. Старик одним махом опрокинул полстакана водки, но закусил удивительно мало. Я даже испугался, как бы он не свалился раньше времени, не рассказав ничего. А потому, под предлогом того, что ему надо основательно закусить, я придвинул бутылку к себе, задав первую серию вопросов.

Старик принялся закусывать плотнее, а под влиянием выпитого его речь стала гораздо обильнее, четче. Он говорил с определенной долей вдохновения, несколько раз пускал пьяную слезу.

Несмотря на мои прямые вопросы, он позволил себе сделать довольно пространное лирическое отступление о «золотом веке» городка. Вспоминал, что когда-то получал на предприятии не меньше двухста пятидесяти рублей, ездил на новенькой «копейке», отстроил «этот вот» дом и даже первым на улице купил цветной телевизор. Подчиняясь какому-то спонтанному порыву, я взял на себя труд повнимательнее осмотреть его конуру. В самом деле, по ней можно было заключить, что когда-то жить здесь было не стыдно. Ободранные теперь ковры на стенах когда-то возможно выглядели шикарно, цветной ламповый телевизор «Рассвет» наверняка был писком моды в конце 1970-х, а давно немытая ныне люстра со стеклянными птичками, летающими под абажуром, говорила о некоторых эстетических запросах души хозяина дома.

Тем не менее, я постарался поскорее вывести разговор в нужную мне колею, но сделать это удалось лишь после того, как я налил старику ещё полстакана.

Дальше он мне рассказал, что работал в одном цехе со Славкой, моим, как выходило, дедом по материнской линии. Вместе неоднократно ходили на охоту и рыбалку. Дед даже несколько раз порывался броситься на поиски своего бившего без промаха ружья, но мне всякий раз не без труда удавалось его остановить. Ружья скорее всего не было уже и в помине, а вот свалиться на кровать и уснуть он мог вполне. Я знал, что алкоголикам много не надо…

Дальше он рассказал, как здорово все у них было, пока…

Я несколько раз спрашивал у него, что значит «пока», но старик каждый раз перескакивал на другое, как иголка проигрывателя, когда попадает на поцарапанный участок пластинки.

Долго говорил о том, каким «реальным мужиком» был Славка, какой «видной бабой» была его жена Машка, какие у них были дети. Здесь я уже слушал его не перебивая – мне хотелось узнать как можно больше о семье моей матери.

Дед Слава оказался мастером на все руки. Он не только был рабочий-передовик, первоклассный охотник и страстный рыболов, но человек с золотыми руками. Сам выстроил дом, сам выложил русскую печь (этим искусством он славился на весь «Тупик», что в конечном счете его и сгубило – ему щедро наливали перед, во время и после работы…), сам собрал из различных деталей мопед, на котором гоняли потом его сыновья, и восстановил разбитый «москвич», который потом продал, а деньги пропил. Помимо всего прочего, отлично играл на гармошке.

Его жена Маша тоже была «бабой хоть куда». Держала хозяйство, свиней, кур, даже корову, был свой огород. Воспитала четверых детей, хотя беременна была едва ли не десять раз. У неё был хороший голос и на всех застольях неизменно выступала в качестве главной запевалы, знала чуть ли не все народные песни наизусть. «Пока…» Тут опять мой собеседник съехал с проторенной колеи рассказа и резко перескочил на их детей.

Двое старших – сыновья – Владимир и Илья. Оба высокие, статные, широкоплечие брюнеты, отличавшиеся только тем, что у второго волосы были курчавыми и носил он длинные усы. Оба также работали на заводе. Первый успел жениться и родить дочь, «пока…». Опять проклятое «пока»! Выпить они, конечно же, любили, но не так, чтобы очень. Вообще были дружные хорошие ребята. На свадьбе обоих гулял весь «Тупик».

Третьей была дочь – Зоя. О ней дед говорил мало, так как слабо её знал. Родилась она последней.

Тут меня разобрало уже нешуточное нетерпение. Последней? А как же Светлана?!

Я задал вопрос напрямик, удерживая заветную бутылку – единственный рычаг, каким я мог повлиять на расслабленную волю старика – в своей руке. Он намек понял и стал разговорчивее, за что получил ещё полстакана.

Осушив его и старательно закусив, он некоторое время молчал, вертя в своих морщинистых пальцах граненый стакан, что-то в нем постоянно высматривая, не торопясь закурил и тяжело вздохнул.

— Уж не знаю я, ей-богу, что сказать тебе, сынок… — начал мяться он. – Вижу я, копия ты Светки белобрысой. Копия… Знаю, был у неё мальчонка, от москвича, приезжего, знаю…

— Знаешь – так говори – не тяни! – нетерпеливо оборвал я. – Неужели умерла?

— Может, умерла, а, может, и нет… Леший её знает! Но только не видали мы её давненько уже…  И хоть бы и век её не видать! Ведьма она, ведьма та ещё, окаянная…

Покрытые нездоровым румянцем щеки его побледнели, также как и костяшки пальцев, сжимающие стакан, а взгляд остекленел, осунулся.

Ещё одна порция водки подтолкнула его речь. Но здесь я уже понял, что совершил ошибку. Речь его стала невнятной, мутной, неопределенной. Он часто говорил невпопад, перемежал свой рассказ с истерическими выкриками, язык его заплетался. Стало ясно, что последняя стопка явно была лишней. И это как раз в тот момент, когда мы добрались до самого главного!

Не поддаваясь волне темного отчаяния, я утроил свою бдительность, ловя каждое слово своего информатора, каждую фразу, анализируя каждый его мимолетный пьяный выкрик, пытаясь прочесть буквально между строк, прямо как золотоискатель, оцеживая каждую крупинку драгоценного песка от куч пустой породы.

Насколько мне удалось понять, мою мать знали здесь далеко не с хорошей стороны. Все считали её ведьмой, появившейся «оттуда» (старик неопределенно махнул рукой куда-то в сторону, но не уточнил откуда). Сначала обитатели «Тупика» смеялись, глядя на белобрысое дитя Машки, сплетничая о том, где и с кем она могла нагулять такое, не похожее ни на родителей, ни на кого в роду. Затем смех прекратился, когда несколько самых злостных недоброжелателей внезапно постигла зла судьба: кто в лесу пропал, кого в реке нашли, кто по пьянке помер. Поползли слухи, что девчонка эта не простая. С детишками она не играла, предпочитая одна гулять по лесу или на реке, иногда смеясь себе под нос, читать по ночам сказки и петь вполголоса песни. Песни у неё были странные, по крайней мере, таких не знала даже «Машка». При этом дед внезапно как-то странно встрепенулся как полусонная птица и стал напевать своим надтреснутым, старческим голосом, на какой-то до ужаса заунывный мотивчик что-то вроде:

Трава-мурава,

замуруй у ручья,

дай землице водицы,

Хозяин ручья!

Грудь сдавила земля,

Ручки-ножки не в мочь

Сдвинуть с места лежащая

Мертвая дочь…

Эти странные слова, напомнившие мне обрывки тех деревенских заговоров, что я сам собирал в далеких деревнях Архангельского и Вологодского краёв во время своих этнографических экспедиций, показались мне в исполнении этого старого алкоголика, в этой полуразваленной хижине особенно жуткими. Видимо, в лице этого деда страна потеряла великого актера, потому что пропел он эти стишата таким заунывным голосом, напоминавшим что-то среднее между воем ветра на заброшенном кладбище и издыхающей собаки, что мне стало как-то не по себе.

…Дочь постится давно,

Ей уж точно не в мочь

Обождать ещё

И эту темную ночь!

Дай напиться мне вволю,

Хозяин ручья,

Дай наесться мне вдоволь,

Трава-мурава…

Потом старик осекся и пробурчал себе под нос, что он вроде бы дальше не помнит, хотя я не очень-то ему поверил…

Ещё она любила из деревяшек вырезать себе страшные куклы. Впрочем, она играла и с покупными, но всегда уродовала их ножом, полностью срезая у них лицо.

Мать сначала пыталась было её наказывать, но потом сама стала бояться. Как и отец. Именно в этот период они начали особенно сильно пить. Именно тогда у «Машки» стали происходить частые выкидыши. Рождение младшей дочери в этой связи было просто чудом.

Училась Света в школе хорошо, но не на отлично, уроки делала от случая к случаю. Зато очень любила спорт и, особенно, ходить в лес и плавать. Здесь её таланты были скоро замечены и по достоинству оценены. Её всегда ставили во главе пионерского, а затем комсомольского отрядов школы по части походов. Она занимала первые места в соревнованиях по скалолазанию и плаванию.

Она была на редкость мила и даже красива, на её внешние данные многие обращали внимание. Но в её отношениях с юношами была какая-то холодность. Эта холодность, вдобавок с репутацией ведьмы, отпугивала молодежь. Пока она не встретила «приезжего»…

Но об их отношениях дед почти ничего не сказал. Сказал лишь, что родился мальчик, что за ней смотрели разные доктора, прилетевшие даже из Москвы. И удивлялись. Шутка ли – родить через пять месяцев здорового малыша! Это обстоятельство дед считал неоспоримым доказательством того, что она — ведьма.

Что произошло потом, неизвестно. Только вот вышла она из больницы нескоро – через много лет — и уже без малыша…

Незадолго до этого один за другим померли отец с матерью. Отец пьяный утонул в реке, а у матери нашли рак – она сгорела буквально за три месяца. А после её появления ждали беды, которая и не замедлила прийти: пожар. Пришла навестить родных, заказала бурные поминки. На поминках-то пожар и вышел…

Старик намекнул, что пожар возник явно не случайно, но больше ничего от него добиться было невозможно.

Когда я спросил его, почему он считает, что «может быть» она и жива, он лишь помотал головой и прокричал что-то вроде про трубу, в которую что-то вылетело, что так напугало всех местных жителей, что тот проклятый участок никто так и не решился забрать себе.

Вскоре старик окончательно потерял дар речи. Его веки закрывались, руки дрожали так, что не в силах были держать сигарету. Я не стал его больше мучить. Помог ему добраться до кровати и вышел из дома. Закурил.

Уже начинало смеркаться, а поскольку мне совершенно не улыбалось оставаться в этой дыре в темное время суток, я, положив несколько денежных купюр в карман уснувшего деда, отправился в обратный путь.       

По пути, не в последнюю очередь чтобы скрасить себе дорогу через это царство Аида, я решил позвонить моей вчерашней знакомой. Тем более, что у меня возникли кое-какие идеи.

Нина ответила сразу и была непритворно рада моему звонку. К счастью, работы сейчас у неё не было, поэтому она любезно согласилась оказать мне услугу. Я «заказал» ей просмотреть подшивки местной прессы относительно таинственного пожара в доме на Коммунистической улице – не может быть, чтобы событие, которое так напугало деда, не было отражено в местной хронике!

Без всяких приключений я уже в шесть часов вечера был на трамвайной остановке. На подошедшем трамвае я заметил табличку: Тупик – Кладбище. Уже пройдя внутрь, я поинтересовался и узнал, что кладбище в городе одно-единственное и располагается прямо на противоположном конце маршрута. Я подумал, что возвращаться в гостиницу ещё слишком рано, а рабочий день учреждений уже закончился, а потому решил воспользоваться случаем и прогуляться по кладбищу – отдать последний долг памяти моим погибшим родственникам. По крайней мере, это все, что я мог для них сделать. Про то, что там будет могила и моей матери, я старался не думать.

Пока я ехал, улицы окончательно утонули в вечернем сумраке. В общем, это оказало благотворное влияние, поскольку картина всеобщей разрухи теперь была не так очевидна, как днем. Я смог полностью погрузиться в свои мысли.

А мысли были, мягко говоря, безрадостные. Мало того, что я не застал в живых свою родню, известия о моей матери встревожили меня. Не могу сказать, что дурные мнения о ней были для меня новостью. Как я уже писал выше, я с детства привык намеками да оговорками узнавать нечто подобное от бабушки с дедушкой. Но тогда я не воспринимал все это всерьез, считая плодом простой враждебности к жене единственного и горячо любимого сына.  А тут я услышал это из уст совершенно чужого человека. Если же принять за реальный источник информации мой вчерашний кошмар, то это убеждение разделял и сам мой отец…

Впрочем, я всеми силами пытался оттолкнуть от себя нахлынувшие на меня черные подозрения. В конце концов, говорил я сам себе, досужие деревенские сплетни кого угодно могут сделать «ведьмой», а уж тем более явно странноватую девочку, которой, судя по всему, была моя мать. Вся история «охоты на ведьм» в средневековой Европе, подумал я, могла подтолкнуть к такому выводу. Достаточно было женщине чем-либо отличиться от серой массы односельчан – красотой ли, знаниями ли, или даже, скажем, бездетностью или цветом волос – как она тут же становилась объектом насмешек, подозрений, а в периоды бедствий – и животной ненависти. Побьет ли град посевы, будет ли падеж скота, появиться ли чума – сразу все обвинения падали на этих несчастных, становившихся жертвами жестокой расправы зачастую задолго до прибытия служителей святой инквизиции. Хотя те времена давно канули в Лету, но психология массы на все века остается одной и той же: срезай все выдающееся. Тут кстати припомнил я и несчастную судьбу альбиносов в животном мире.  Что касается того, что она была не похожа на ближайших родственников – тоже было вполне объяснимо. Наследование признаков может не всегда происходить по прямой линии, а учитывая то, что современные люди не помнят свою родню дальше, в лучшем случае, прабабушки и прадедушки, то вполне могло оказаться так, что её предки четвертого и старше колена были блондинами, просто этого никто из местных уже не помнит. Что же касается сна, то, право, верить ночным кошмарам мне представлялось совершенно нелепым.

От размышлений меня оторвал звонок моей библиотекарши. По её голосу я понял, что только природная сдержанность её характера и хорошее воспитание мешают ей накинуться на меня с расспросами о том, зачем мне понадобилась эта информация. Кроме того, я понял, что мой запрос совершенно неожиданно попал в точку.

Действительно, бегло осмотрев подшивку местной газеты «Таёжник» за 1995 год, она почти сразу же наткнулась на искомую информацию. Таинственный пожар на Коммунистической, в котором погибла почти вся семья Серебряковых, заполнял добрую половину ноябрьских номеров. Как свидетельствовали публикации, пожар произошел в ночь на 31 октября 1995 года. Примечательным его делал даже не столько масштаб трагедии, сколько несколько странных обстоятельств:

1. Несмотря на все приложенные усилия, пожарным – прибывшим довольно скоро – не удалось потушить пожар, пока дом сам не сгорел дотла. Сами пожарные объясняли это тем, что возгорание было слишком сильным, возможно, произошел взрыв газового баллона, однако следов последнего обнаружено не было.
2. Возгорание произошло внезапно и сразу же охватило весь дом, хотя опрошенные свидетели не слышали звука взрыва (что противоречило гипотезе о газовом баллоне), не было криков, зова о помощи – такое впечатление, что все находившиеся в доме погибли мгновенно.
3. Пламя бушевало только в пределах одного участка и, несмотря на свою сверхъестественную мощность, не перекинулось на другие дома.
4. По результатам отдельного журналистского расследования, положенного в основу целой статьи размером в две полосы под смачным названием «Инфернальный Хэллоуин в Таежном», многие жители, выбежавшие на звуки, увидели, как из печной трубы вылетело какое-то дымное облако, как показалось некоторым, имевшее вид то ли человека, то ли черта, то ли большой вороны. А день спустя на пепелище любопытными были найдены разные старинные предметы из малахита и бирюзы, слитки золота и серебра. Правда, куда они потом пропали, журналистам узнать не удалось. Соседи считали, как написал автор статьи, что в доме этом издавна жила нечистая сила, пришедшая сюда с «Монолитов» и что этот пожар инициировала именно она. Но что эта за нечистая сила и какими мотивами она руководствовалась в своем черном деле – никто из опрошенных не уточнял.

Дальше шли достаточно любопытные рассуждения самого журналиста, связывавшего этот пожар с таинственными смертями других пьющих жителей городка. Он делал прозрачные намеки на то, что секта «Дети Солнца» уже давно взывает о том, что необходимо очистить этот городок, «худший Содома и Гоморры», от скверны, причиной которой являются «дети тьмы, дети ночи», очистительным огнем. Журналист вольно интерпретирует эти мрачные слова в том ключе, что «детьми тьмы и ночи» являются асоциальные элементы, а огонь, их очищающий, понимается в буквальном смысле. В доказательство своей версии он, напоследок, приводит свидетельства некоторых соседей о том, что после пожара сектанты что-то осматривали здесь, кропили все предметы своей «святой водой» и служили молебен на свой манер. Никаких улик, заслуживающих внимания соответствующих органов, он в своей статье не привел.

Если моя бедная библиотекарша Нина рассчитывала на то, что я сейчас пущусь в рассказ о том, что все это значит, и зачем мне все это нужно было, то она, без сомнения, была тяжко разочарована, потому что я тепло поблагодарил её за помощь и попросил ей рассказать мне все, что она знает об этой странной секте.

«Секта «Дети Солнца» была основана в 1990 году бывшим милиционером  из Риги. По легенде,  прогуливаясь жарким летним днем по морскому пляжу, тот получил «откровение», что он является «новым воплощением Солнца». В этот момент ему «открылись» также основные принципы «Учения». Согласно этому «Учению», Солнце является космическим кораблем и по совместительству местом обитания высшей расы существ, которых раньше называли «боги». Они прибыли в нашу галактику более 4,5 миллиардов лет назад, чтобы взрастить на одинокой пустынной планете цивилизацию, исполненную света и добра. Но их работе стали препятствовать порождения Луны, которая также является космическим кораблем других пришельцев. Они стали вселятся в созданных солнечными богами людей и творить зло. Если же они вселялись в животных, то добрые травоядные животные становились злыми хищниками, а растения – ядовитыми или сорными. Таким образом, вся земля разделилась на детей света и детей тьмы. Дети тьмы, с точки зрения «Учения», не имеют права на существование и подлежат уничтожению в некоем очистительном пламени. Чтобы спасти Землю от гибели, солнечные боги периодически посылают череду «пророков», «мессий» и «ангелов» (посланников). Ими были Христос, Будда, Мухаммед и другие великие религиозные лидеры прошлого. Однако окончательную победу над силами тьмы, согласно «Учению», одержит только последнее воплощение Солнца, т.е. он сам. Он сумеет победить воплощение тьмы, которое именуют Антихристом, и даровать истинным сынам света блаженную жизнь в идеальном городе-государстве Солярис, который он и основал в 1991 году в сибирской тайге энской области, на территории заброшенной зверофермы «Светлый путь». Последователи секты полностью отказываются от животной пищи, сексуальную жизнь признают только для неограниченного деторождения, причем поощряется многоженство (чтобы увеличить число «воинов света»), спят всегда до обеда, всю ночь посвящают молитвам при включенном (или зажженном) свете, отказываются бриться и стричься, а также одевать одежду животного происхождения. Своего духовного лидера они называют не иначе как «Солнце», «Истинное Солнце», «Солнце Правды», а себя – его детьми. Инициация жизни в общине начинается с продажи всей своей собственности и передачи вырученных средств Учителю, который усыновляет (или удочеряет) нового члена семьи. Последователи культа считают своими священными книгами любые духовные книги – Библию, Коран, Веды и т.п. (правда, в оригинальном истолковании Учителя). Однако главным источником вероучения секты являются нравственные проповеди и литературно-философские труды самого «Солнца Правды», которых он издал почти пять сотен…»

    Дослушать до конца довольно интересную лекцию Нины я не успел, потому что трамвай, наконец, добрался до конечной остановки «Кладбище» и мне пора было выходить.

Я поблагодарил её, заметив про себя, что было бы интересно разобраться с сектой поподробнее.

От остановки до ограды вела узкая грунтовая дорога, прорезавшая довольно густой лиственный перелесок напополам. Фонари здесь, к счастью, горели, так что опасность споткнуться о корень и расшибить себе нос мне не грозила. Место было полностью безлюдным. Собственно, в вагоне трамвая к последней остановке подъехал я один. Под ногами мягко шуршала опавшая листва, в которую ноги уходили буквально по щиколотки. Ветер полностью стих. Где-то далеко слышалось сварливое карканье чего-то не поделивших ворон. Приятно пахло влажными гниющими листьями.  

Я продолжать предпринимать попытки собрать все мои разрозненные сведения в одну систему, чтобы завтрашний день провести более рационально. Хотя сегодня я узнал немало, но мне казалось, что я мог бы узнать гораздо больше, если бы действовал по плану, а не по интуиции. В первую очередь, я был раздосадован тем, что, позвонив Нине, я не попросил её проверить по газетам события 1979 года, а ведь именно это окончательно разрешило бы мои сомнения относительно вчерашнего кошмара – стоит ли доверять тем сведениям, которые я получил тогда. Но сейчас делать ещё один звонок моей знакомой я не осмеливался. Часы показывали уже семь вечера. Задерживать её на работе не хотелось.

Впрочем, я уже дошел до кладбищенской ограды.

Надо сказать, кладбище в поселке находилось на должном уровне. Этим я был приятно удивлен после всей той разрухи, что мне довелось наблюдать сегодня. Оно было обнесено высокой трехметровой металлической оградой черного цвета, совершенно не облупившейся и не проржавевшей. Вход на кладбище был выполнен в виде высокой металлической арки настолько широким, что в него могли въехать, пожалуй, сразу три грузовика в ряд. Могилы были правильно распланированы. Улицы некрополя – широкими и прямыми, асфальтовыми. Тут и там виднелись зеленые насаждения. Горели фонари. Справа от арки располагался дом смотрителя кладбища – добротный трехкомнатный дом, выкрашенный свежей зеленой краской.

Смотритель кладбища – довольно благообразный непьющий старичок — очень хорошо мне помог. Узнав фамилию моей родни, он быстро меня сориентировал, где я мог найти могилы. На мое счастье оказалось, что они похоронены все вместе.  

Кладбище, как я уже говорил, было хорошо освещено, хотя идти пришлось мне порядком.

Весь путь меня не покидало одно странное ощущение…

Не скажу, что я вообще являюсь частым посетителем кладбищ. В виду особенностей моей биографии, мне некого была там посещать. Однако бывать там время от времени приходилось – по самым разным причинам, иногда даже связанным с моими научными интересами. И никогда кладбище не производило на меня особенного впечатления. Не больше, скажем, чем бульварная аллея или парк. Правда, бывал я там всегда днем, а не темным осенним вечером, когда самый обычный перелесок приобретает некоторые мистические очертания.

В общем, ощущение было, прямо скажем, не из приятных. Когда я проходил по широкому главному «проспекту» некрополя, а потом и по боковым «улицам», я не мог отделаться от ощущения, что за мной – наблюдают… Такое чувство бывает, когда идешь по улице, заполненной народом, в чем-то, что привлекает внимание. Пусть тебе никто и ничего не скажет, но ты всей кожей будешь чувствовать на себе чужие взгляды. Примерно то же самое ощущал я здесь. Сначала я было пытался отвлечься от этого неприятного чувства, подумать о чем-нибудь другом. Но очень скоро поймал себя на том, что украдкой озираюсь по сторонам в поисках источников взглядов.

Да уж, такого странного кладбища за всю свою жизнь я не видел никогда! Впрочем, тогда я подумал, что это просто следствие нервного расстройства, ведь у меня был невероятно тяжелый день.

Чем дальше я шел, тем это ощущение становилось все сильнее, а шелест опавшей листвы от слабого ветерка легко превратился моим возбужденным воображением в чей-то тихий шепот. Некоторое время я размышлял над тем, почему этот шепот мне так знаком… И, наконец, вспомнил! Этот шепот-шелест напоминал голос той черноволосой безликой незнакомки из моего вчерашнего кошмара! Шепот-шуршание, шепот-шелест – тихий, но резко и властно врезающийся в самые бездонные глубины сознания, вползающий туда, как змея в нору, чтобы остаться там навсегда.

Наконец, переживание стало попросту невыносимым. Я остановился,  присел на лавочку возле роскошного мраморного памятника, чтобы передохнуть. На нем был выгравирован портрет какой-то совсем юной девушки. Я взглянул на неё мельком и постарался тут же отвести взгляд. Я никогда не любил надгробные фотографии. Наверное, потому, что фотографии были изображениями живых людей. Когда смотришь на такой портрет, создается впечатление, что человек этот до сих пор жив, смотрит на тебя, улыбается тебе, тогда как на самом деле ты сидишь у его могилы и кости его давно сгнили. Внезапно я понял, откуда у меня возникло ощущение, что на меня смотрят множество глаз, и рассмеялся. Огромное количество портретов умерших на памятниках – детей и стариков, бабушек и девушек, мужчин и женщин – вот разгадка моих навязчивых ощущений!

«Это просто стресс – не более того», облегченно подумал я и двинулся дальше.

Впрочем, по закону прогрессирования галлюцинаций, к первым двум ощущениям – взгляд, шепот — добавилось третье. Мне показалось, что я ощущаю, каким-то непонятным образом, само Присутствие их рядом со мной. Скажем, когда идешь по улице и видишь раздавленного жука, такого ощущения не возникает. Он остается за гранью твоего сознания. Но когда, например, находишься в доме, где в соседней комнате спит человек, его присутствие ощутимо, даже если он при этом спит глубоко и никак не проявляет своей жизненной активности. Вот и тогда у меня появилось ощущение, что я чувствую каждой клеточкой своего тела, каждой порой своей кожи незримое присутствие здесь и сейчас тысяч и тысяч людей. Как будто хожу я не кладбищу, а по огромной спальной комнате, в которой присутствуют, но пока никак себя не проявляют тысячи тысяч глубоко спящих людей…

Нет, не спящих, нет! Но, хотя и лежащих без движения, но думающих, чувствующих и даже переговаривающихся мысленно между собой субъектов, видящих меня через закрытые веки, через глаза на фотографиях могильных памятников, слышащих меня через поры почвы… И только и ждущих своего часа, когда они смогут освободиться от тесных могильных оков!

От этой странной иллюзии меня бросило в жар, а потом в холод, я почувствовал мокроту подмышками, на шее и лбу. На секунду прикрыл глаза, и…

Как воочию увидел себя со стороны, увидел толщу почвы под моими ногами и под гранитными памятниками, а под ней – сотни и сотни гробов, внутри которых отчетливо различил лежащих покойников…

Но удивительно странных покойников! Я не увидел ни мужчин в черных костюмах, ни женщин – в строгих платьях. Но нечто, что мне трудно описать. В глубине земли, в черных могилах располагались кости странных существ. Разных… существ. Удлиненные черепа с выдающейся челюстью, утыканной острыми зубами хищника, иногда – какие-то черные осклизлые щупальца, ядовитые жвала, остатки плавников и хвостов… Я увидел их четко и ясно, не менее ясно, чем мы можем видеть обитателей аквариумов или террариумов или дождевых червей в стеклянной банке, заполненной землей. Но, кроме того, что я видел, Я ОЩУЩАЛ. Я ощущал, что они мыслят, что они говорят между собой, что их мертвые сердца и груди исполнены чувств и желаний. Я чувствовал, что они пытаются воззвать ко мне, достучаться до меня, вступить со мной в контакт. Я почти физически слышал их шепот в моем мозгу, но не ушами, а чем-то другим. Как будто бы не звуки это, а всполохи образов, навязчивых мыслей, мыслеобразов. Но я не знал, чего они хотели от меня! 

Живот мой судорожно сжался от спазмов и я — очнулся.

На одном из «переулков», которые ответвлялись от боковых «улиц» главного «проспекта» некрополя я увидел несколько прямоугольных памятников, объединенных одной оградой. Здесь была похоронена вся семья Серебряковых: отец, мать, двое сыновей и две дочери…

Стальная игла пронзила мне сердце и тут я уже не смог сдержать слез: последняя надежда на то, что моя мать была все ещё жива – рухнула, поскольку среди прочих фотографий я увидел и хорошо знакомое мне лицо…

Стоп! Сердце мое похолодело. Лицо… из сновидения?! Лицо, которое я наяву, в твердом уме и ясной памяти, никогда в жизни не видел?! Лицо… Бред какой-то! Бред! Бред! Я не мог поверить собственным глазам! Я узнавал лицо, которое никогда не видел в реальной жизни, которое видел только во сне… Неужели это — свидетельство того, что все, что происходило тогда, верно?

Нет, конечно же, нет… Лицо матери я мог запомнить в младенческом возрасте, память была запрятана в самых глубинах моего подсознания, а потом, под воздействием внутренних переживаний, «всплыть» на поверхность в причудливом, фантастическом образе сна. Отрезвляющий голос моего разума привел меня в чувство. После чего освободившееся место вновь заполнила тяжелая тоска.

Я перешагнул через ограду и сел на лавку как раз напротив памятника матери и долго смотрел на её лицо. Какое-то чудо, что на памятник попала именно та фотография из фотоателье, которая, если верить сну, была сделана по заказу моего отца, когда они только встретились! Я вновь, но теперь уже своими собственными глазами, наяву, мог увидеть родной сердцу облик, теперь уже представший передо мною без всяких «мутных» искажений. Тонкие черты миниатюрного лица, высокий умный лоб, аккуратненький носик «картошкой», веснушки, светлые волосы цвета спелой ржи, заплетенные синими лентами в две тоненькие косички, загадочная улыбка на губах, очаровательные ямочки на щечках, миниатюрно тонкая шея и худенькие плечи. Бросив общий взгляд на портрет, я как-то совершенно непреднамеренно не посмотрел в её глаза, словно избегал этого специально.

Бегло осмотрел памятники её родителей, братьев и сестер. Опять бросилось в глаза кардинальное различие во внешности между ними. Смуглые лица, черные жесткие волосы, темно-карие, почти черные глаза, пухлые губы и немного приплюснутые носы – нельзя было найти больших антиподов для неё!

Наконец, мой взгляд скользнул ниже, к основанию памятников…

Стоп! Меня опять прошиб холодный пот, а слезящиеся глаза мои разом высохли. Я так увлекся рассмотрением портретов, особенно матери, что совершенно не обратил на это внимания. Под всеми памятниками лежали букеты ещё свежих бледных цветов! Я осмотрел их внимательнее: лесные лилии! Откуда? Поздней осенью? Но, самое главное, кто? Кто мог здесь оставить лилии?! Родственники? Впрочем, возможно, да, ведь я почти не знаю эту ветвь своего генеалогического древа, да и, насколько мне известно, у меня точно есть живая тетя и двоюродная сестра по материнской линии…

Я взял в руки несколько цветков.

Но ведь это невероятно! Цветки совсем свежие, как будто бы только что сорваны. Я понюхал место разрыва и почувствовал терпкий запах свежей травы, а на конце увидел несколько капелек ещё не высохшего зеленого сока. Да и сами цветы пахли. Обычно лилии не бог весть как ароматны. Их покупают для красоты, но не для запаха. А эти пахли необычайно ароматно. Запах, который я не мог идентифицировать ни с чем. Не медовый и сладковатый, как у роз или георгинов, он был безвкусен, но в то же время имел вкус, как свежая речная вода. От них пахло свежим лесным ветром и лесным ручьем. Запах был таким густым и насыщенным, что от него начинала кружиться голова, как если бы я забрался на вершину горы и посмотрел оттуда вниз, в лесную бездну, развернувшуюся под ногами. Я тогда подумал о том, не содержит ли это растение в себе наркотических веществ, как, скажем, мак или конопля, но подумал как-то отстраненно, между прочим, будучи не в силах оторваться от их запаха. Тут я опять вспомнил вчерашний сон и с удивлением отметил, что там были те же самые цветы… Цветы, росшие у монолитов!

Теперь я уже новыми глазами осмотрел могилы. Во-первых, у меня как рукой сняло с сердца ощущение тоски, безысходности и страха. Во-вторых, я только теперь обратил внимание, что могилы моих родных имеют явные признаки ухоженности. Вокруг нет мусора, памятники чисты, трава пострижена, нет сорняков, краска на лавочке не облуплена, фотографии почти новые, особенно – моей матери. Её фотографию вообще можно было сравнить с цифровой, настолько она была четкой и красочной. Даже буквы надписи под ними были позолоченными. И снова – рой вопросов. Откуда в этом Богом забытом поселке такой уход? Кто навещает эти могилы? Кто принес букет свежих лилий? Почему? Зачем? Как?

В этот момент я необыкновенно остро ощутил, что на меня смотрят. Нет, не тысячи глаз с фотопортретов, как было раньше. А нечто иное…

Я тут же обернулся.

В метрах пятиста от меня, прямо у соединения моей боковой «улочки» с «проспектом» я увидел фигуру одиноко стоящей женщины в белом. Странное видение, способное напугать кого угодно! Почти в восемь часов октябрьского вечера, когда уже темно и холодно, на безлюдном кладбище – и вдруг – женщина в белом!

По причине сумерек и краткости видения, я успел заметить только, что на ней было белое платье и, если не ошибаюсь, у неё были необыкновенно длинные черные волосы, не заплетенные, свободно ниспадающие на спину. На ней не было даже свитера, не говоря уже о куртке! (А ведь и мне в моей куртке и шерстяном свитере было уже прохладно). Лица я её не рассмотрел, поскольку она тут же развернулась ко мне спиной и стала удаляться от меня.

Сердце мое бешено заколотилось. Перед глазами поплыли багровые круги. Ладони вспотели. Я, совершенно не понимая, что со мной происходит, едва не бегом бросился за ней. Почему я не побежал? В тот момент я думал, что если побегу, то напугаю её. В самом деле, чем я объясню такой поступок? Забыл часы? Хотел спросить, который час? Глупо как-то. Поэтому я пошел, но пошел быстрым шагом. Женщина удалялась не торопясь. Шла шагом. Но при этом я, хотя и как мог ускорял свое движение, ни на йоту не мог приблизиться к ней! Создавалось такое впечатление, что я сплю и вижу сон, потому что такие ситуации бывают только во сне (когда идешь и никак не можешь приблизиться к чему-либо или, наоборот, убежать от чего-либо). Расстояние между мной и ею ни сокращалось и ни увеличивалось! При всем притом женщина не шла, а как бы парила. По крайней мере, во все сгущавшихся сумерках я не видел характерных движений юбки платья, свидетельствующих о движениях ног. Платье почти не шевелилось! Я не слышал шума её шагов по асфальту, который должен был быть, даже если она носила обувь без каблуков! Но и обуви её я не видел!!! Впрочем, возможно, всему виной осенние сумерки…

Я хотел было её окрикнуть, придумать что-то вроде того, не обронили ли вы цветы или платок, но слова застряли у меня в глотке. Я словно боялся нарушить поистине кладбищенский покой этого места…

Я был уже весь в поту, когда заметил впереди ворота кладбища и домик сторожа. Каково же было мое отчаяние, когда я увидел, как женщина в белом вышла из ворот и свернула в сторону – туда, куда тропинка вела к трамвайной остановке. Тут я уже не выдержал и побежал со всех сил. Но когда я оказался у выхода кладбища, на тропинке никого не обнаружил. Я добежал до самой трамвайной остановки, но и там никого не было. Она была абсолютно пуста. Тогда я вернулся к домику сторожа и осторожно постучался. Открыл он мне не сразу и глаза его были заспаны. Я понял, что спрашивать его о женщине в белом не было никакого смысла…

Впрочем, уже вторично следуя к трамвайной остановке, я, на одном из поворотов тропинки, в свете электрических фонарей отчетливо увидел на траве белый предмет. Поддавшись внезапно нахлынувшему на меня чувству узнавания, я поднял его. Это была свежая, терпко пахнущая бледная лилия...

В гостиницу я вернулся без приключений. Тоски не было, равно как не было и усталости. Я был не на шутку возбужден. В кармане куртки я то и дело ощупывал стебель аккуратно завернутой в носовой платок лилии, как будто бы боясь, что без этого цветка я буду воспринимать все происшедшее со мной на кладбище как сон. И ещё… Я был уверен, что этот цветок – не случайность, что его обронили специально для меня, что это некий знак, символ, пароль или ключ – можно назвать это как угодно – к тому, что будет происходить дальше. И, как показали последовавшие события, в этом я не ошибся…

В гостиничном номере я быстро принял душ, переоделся и спустился в ресторан поужинать. На часах было полдесятого.

Конечно, в глубине души я знал, что ужин – это только предлог. Я просто не мог находиться в четырех стенах после всего произошедшего, я ждал чего-то – общения, встречи, или другого знака – и знал, что все это я мог получить только в людном месте!

Ресторан гостиницы «Турист» был достаточно приятным местом, хранящим, как и все в центральной части городка, следы былого процветания. Наверное, когда-то в этой гостинице проживали важные гости из столицы или областного центра, а потому о ресторане позаботились особо. Паркет на полу, стены, декорированные под кирпичную кладку, стеклянные декоративные шары, ложный камин в углу, даже небольшой танцпол в середине. Столики круглые, на тонких изящных резных ножках, стулья с натуральной кожаной обивкой. Уютные лампы на столе в виде искусственных электрических свечей. После всей увиденной в городке разрухи, мои глаза просто пировали от этих созерцаемых ими признаков нормальной человеческой цивилизации, здесь казавшейся просто предметами роскоши. Приятно пахло мясом и специями.

Народу было не густо. Вечер был будний, наверное, в пятницу или в выходные здесь бывает людно. Сейчас же я увидел всего две-три парочки за столиками. Я заказал себе жаркое с картофелем, жареную треску с грибами и чай с куском земляничного торта. И ждал.

Не успел я расправиться со своим заказом, как в ресторане стали происходить изменения. Его двери открылись и в помещения буквально вывалилась из фойе, как грибы из лукошка, целая толпа вполне, впрочем, приличных молодых людей. Один из них мне показался смутно знакомым…

Молодые люди, человек около двенадцати, шесть юношей и шесть девушек, были одеты неброско – джинсы, клетчатые рубашки, цветные футболки, свитера, кроссовки. Юноши почти все были с бородами, бородками или, по крайней мере, с усами. Девушки – с длинными волосами – кто с распущенными, кто с косами, кто с хвостиком. У одного юноши за спиной наперевес, как ружье у охотника, — гитара.

Нахлынув шумной ордой на тихий ресторан, они тут же, никого не спрашивая, сдвинули в кучу несколько пустовавших столов, и, не переставая гомонить, принялись сдвигать стулья, шутливо вырывать друг у друга меню, смеяться и подтрунивать друг над другом. Официантка, видимо, привыкшая уже к ним, не проявляла никакой враждебности, но стояла у барной стойки и терпеливо ждала, когда они, наконец, угомонятся, чтобы сделать заказ. Я обратил внимание, что только один из этой веселой и шебутной компании не веселится, выглядит мрачным, серьезным, сосредоточенным целиком на своих мыслях. Я заметил, что выглядел он гораздо старше своих товарищей, может быть, из-за серьезности и озабоченности, может, из-за густой окладистой рыжей бороды, сильно старившей его, а, может, потому, что его фигура была чересчур коренастой и широкой, что всегда добавляет «лишний» возраст при взгляде со стороны. Молодой человек был одет в футболку «хаки» и такой же расцветки штаны, на ногах у него были армейские бутсы.

Я некоторое время безучастно сидел, прихлебывая свой чай, и пытался вспомнить, где же я его видел? Как вдруг услышал, как одна из девушек обратилась к нему:

— Внимание! Внимание! Внимание! Егор Занудин опять ушел в астрал и обещал совсем не скоро вернуться! Так что в поход нам придется пойти без него! О, Великий Джа! – тут она шутливо подняла руки в молитвенном жесте. – За что ты так любишь его, что подаешь ему то, что все мы получаем только после стакана «зеленки»!?

Молодые люди прыснули от смеха, впрочем, не произведшего никакого впечатления на Егора. А меня, в свою очередь, осенило. Ну, как я мог забыть! Боже мой! Положительно, последние события полностью выбили меня из колеи, раз я забыл о человеке, ради которого вчера весь день провел в Энске!

Не долго думая, я тут же взял быка за рога.

— Егор Звягин? Рад познакомиться! Кирилл Шадрин, журналист, — тут же сунул ему под нос свое поддельные «корочки». – Я спешу передать вам привет от Нины Акаванцевой, нашей общей знакомой…

Среди общего галдежа на меня никто не обратил внимания, кроме самого Егора. Он, довольно медленно и тщательно, миллиметр за миллиметром, осмотрел и ощупал мое удостоверение, потом также долго жал мне руку, и только потом произнес:

— Нины?.. Как же, помню-помню… Значит, Москва снова снарядила сюда десант! Думаю, что угадаю его цель с первой попытки. На «Монолиты»? – добродушно улыбнулся он в бороду.

Я молча кивнул.

— За это не грех и выпить! – тут он повернулся к своим товарищам. – А, ну, угомонитесь вы, сороки-вороны! У нас тут гость из Москвы от жажды умирает! Брысь!

Видимо, авторитетом Егор пользовался непререкаемым, потому что ребята тут же умолкли, рассаживаясь по своим местам. Я сел на предложенное мне место. Официантка, наконец, поняла, что пришло её время, и тут же подбежала к столикам. Ребята немного пошептались и сделали заказ: один на всех – столько-то порций картошки в горшочках, столько-то хлеба, салата и проч. Я сказал, что уже поел. Не отказался только от пива, которого заказали в большом количестве.

Не буду подробно описывать весь наш разговор. Скажу сразу, что Егор, к счастью, относился к такому типу людей, с которыми я – обычно замкнутый в себе интроверт – в буквальном смысле слова «совпадал». Я это замечал по одному-единственному признаку. Если я встречал подобного человека, между нами пробегала какая-то искра, все окружающее – обстановка, люди – тут же уплывали в стороны, как бы не существовали для меня, как зрители и кресла в кинозале во время показа фильма, а я целиком погружался, как в омут, в беседу и общение только с этим человеком. Также произошло и с Егором.

Мы сразу без слов поняли друг друга и полностью ушли в беседу, не забывая потягивать пиво.

В первую очередь, я изложил свою легенду, придуманную специально для библиотекарши, с небольшими поправками. Это произвело впечатление – специалистов из Москвы тут уважали. Я сразу стал центром внимания и восхищения. В общем, на что-то подобное я всегда и рассчитывал, запасаясь «корочками» в своих поездках в провинцию. Они открывали многие двери и сокращали расстояние до нужных мне людей или информации.

Затем я вкратце изложил суть того, что мне удалось узнать из беседы с библиотекаршей, из чтения газетных подшивок, естественно, опустив все то, что касается моей родни. При этом я сделал особенный акцент на изложении позиции самого Егора и его характеристики как «скептика», которую ему дали Нина и авторы газетных статей.

Егор сдержанно улыбнулся и заметил мне, что Нина, как всегда, все преувеличивает, как это вообще свойственно женщинам и журналистской братии. Это был укол и в мой адрес. На самом деле, отметил он, он не такой скептик, каким его выставляют.

  — Как на войне не бывает атеистов, так и в тайге нет скептиков — эту фразу я запомнил дословно. – Когда поднимаешься в горы или идешь глухой тайгой, иной раз увидишь или услышишь такое, что не укладывается в прокрустово ложе здравого смысла и/или научной рациональности. Однако вместе с тем я считаю, что не следует от первого же шороха в кустах кричать о привидениях или от первой же пропажи человека в тайге заявлять о том, что здесь водится нечистая сила. Нужно собрать всю совокупность фактов, тщательно проверить их достоверность, сопоставить между собой достоверные факты на вероятность связи и уже только на этом основании делать умозаключения. Вот моя позиция. И если это есть скепсис, то я — скептик, но не в том смысле, в каком обычно употребляют этот термин. Я знаю, что сверхъестественное есть! – он загадочно и долго посмотрел куда-то сквозь мое правое плечо и отхлебнул пива из кружки. Я закурил.

К этому времени отряд Егора уже устал от меня. Ребята весело, прямо как воробьи в погожий денек, болтали между собой, а я вздохнул с облегчением – теперь можно было поговорить о самом главном. Я напрямик спросил у него, какого он мнения держится о «Монолитах», заверив его в том, что у меня нет под столом включенного диктофона и я не собираюсь публиковать его высказывания без его на то согласия. Я лишь провожу журналистское расследование и пишу сугубо от своего имени.

— На мой взгляд, «Монолиты», — как всегда обстоятельно ответил он, — это действительно очень интересный объект для исследователя. То, что в нем есть определенная загадка, в том числе и мистического плана, — это для меня совершенно очевидно. Однако проблема «Монолитов», по крайний мере на данный момент, — это, прежде всего, проблема источников. Я могу тебе сказать точно – сам я ими занимаюсь давно -, что нет ни одного бесспорного источника, который бы на высоком уровне вероятности подтверждал хоть одну из тех умопомрачительных гипотез, которая выдвигалась в прессе на протяжении последних двух десятков лет. Их попросту нет. Если пропадали люди, то не было никаких твердых причин утверждать, что их похитили таинственные силы. Если люди погибали, не было причин утверждать, что смерть их была неестественной – начиная от казачьего отряда Ивашки Скопца и заканчивая экспедицией Груздева.

Мой взгляд, наверное, сильно поскучнел, потому что Егор, смачно хлебнув пива, вдруг заговорщицки подмигнул мне и прошептал:

— Но именно поэтому я и организовал эту экспедицию, — и улыбнулся улыбкой висельника.

— Правильно ли я тебя понимаю, что весь этот поход нужен лишь для того, чтобы собрать необходимые «источники»? – затаив дыхание, спросил я.

— Да, но это строго между нами – иначе мне грозит статья.

— Почему?

— Дело в том, что после гибели группы Груздева запрещено совершать походы за Дальний Круг. Мне разрешили только под подписку, что я поведу ребят по Ближнему Кругу, не более того. А там ничего интересного. Если верить всему тому, что я слышал, все таинственные исчезновения и гибели происходили за Дальним. Это своего рода сердце «бермудского треугольника», цитадель, святая святых, алтарь таежного храма, если угодно – и алтарь, судя по всему, хорошо охраняемый. Так что если об этом узнают там, где не надо, меня не только исключат из Союза, но могут и посадить. Но, по большому счету, закон я и не собираюсь нарушать. Группу я планирую оставить возле монолита «Перья», а сам под каким-нибудь предлогом отправиться дальше в одиночку. Я уже договорился с ребятами, они сами выведут девчонок без всяких проблем. Поведут их по кругу, так что меня даже не хватятся, а связь будем держать по рации (мобильные там не ловят). Если у тебя достаточно выдержки и подготовки, можешь присоединиться ко мне, но в своих материалах меня указывать запрещаю.

— Спасибо за доверие … — я почувствовал себя пионером, которого только что приняли в партизанский отряд.

После этого Егор в двух словах объяснил мне, что, собственно, они собираются делать. Как оказалось, мне очень повезло. В поход они должны были отправиться сегодня – дожди уже миновали, погода стояла сухая и теплая. Однако по причине безалаберности некоторых товарищей, часть снаряжения ещё не пришла. Поэтому они вынуждены были на сегодня остаться в городе. Снаряжение прибудет завтра. Поход начнется с туристической базы «Таежник», что в тридцати километрах от первого монолита. Маршрут уже проложен, есть подробная карта как на бумаге, так и в GPRS навигаторах. Экспедиция оснащена всем необходимым, есть ружья и даже мачете. Сам Егор служил в погранвойсках, поэтому даже если на него выйдет медведь (который, кстати, в изобилии водится в здешних местах), он сумеет за себя постоять.

— Впрочем, — тут же добавил он грустно. – Если все россказни о тех местах -правда, то ни ружье, ни мачете не спасут…

— Как не спасли Толика и его ребят в 79-м… — как-то бессознательно механически, ляпнул я.

Егор вытаращил глаза и поперхнулся пивом.

Я спросил его, в чем дело. Он некоторое время помолчал, а потом дрожащей рукой взял меня за рукав рубашки.

— Откуда ты знаешь про Толика? – прошептал он. — Про это в газетах не писали!

— Правда? – мое удивление было искренним, а сердце трепетало от радости – мой сон оказался вещим! – Наверное, я имею доступ к спецхрану КГБ, – попробовал пошутить я. Однако Егор остался серьезен и непроницаем, как скала.

— Этот случай действительно был засекречен. Гриф пока ещё не сняли, хотя есть люди, которые этого добиваются. Я знаю о нем только потому, что тот самый «Толик», точнее, Анатолий Иванович Смирнов, — был мой родной отец!

Тут уж мне пришла пора удивляться, и я тоже поперхнулся пивом. Совпадение – нарочно не придумаешь! Чтобы закрепить свой успех и узнать больше, я приоткрыл и свои карты – ровно настолько, насколько мне было нужно.

Я сказал, что я – сын того самого Андрея Шадрина, коллеги «Толика и ребят», что мой отец был в Таежном в июне-июле 1979 года, что он рассказывал мне, как «Толик и его ребята» ушли на «Монолиты», там пропали, что их искали с вертолетами и собаками и поэтому задержалась отправка всей геологической экспедиции, т.к. «Толик» был ведущим специалистом в группе по сейсмике.

Глаза Егора заметно потеплели и он крепко пожал мою руку.

— Что ж ты мне сразу не сказал, дружище?! – в его глазах заблестела влага. – Ну, конечно, такое мог знать только сын кого-то из участников экспедиции! Да, мой отец действительно был специалистом по сейсмике, однокурсником твоего отца. Я не ношу его фамилию, потому что родился вне брака. У моего отца в Энске жила девушка… — Пауза. – Он не успел на ней жениться. Поэтому я и ношу фамилию моей матери.

Немного помолчали. Потом я предложил выпить за упокой души. Мы чокнулись, выпили. Я закурил.

— А почему это дело засекречено? Я первый раз слышу об этом. Отец мне особо подробно об этом не говорил…

— Сам не знаю. Во-первых, в те времена почти все засекречивали, а рассекретить вновь – это большая юридическая загвоздка, особенно при нашей-то бюрократической волоките. А, во-вторых, говорят, что умерли они действительно странно. Во всяком случае, хоронили их всех в закрытых гробах. Матери не дали взглянуть на отца – она ведь юридически никак к нему не относится. А вот бабушка моя, мать отца, взглянула… Она никогда мне так и не рассказала, до самой смерти, ЧТО она там увидела. Во всяком случае, на похоронах её не было и состояла она после этого на учете в психиатрической клинике до конца своих дней… Кроме того, в КГБ с неё взяли подписку о неразглашении. Поэтому открыть эту тайну за семью печатями для тебя я при всем желании не могу. Впрочем, это и есть главная причина, которая вынудила меня посвятить всю свою жизнь открытию тайны «Монолитов» и в частности – отправиться в этот поход. Всю свою жизнь я готовил себя к нему – и служба в армии, и туризм, и спорт, и наука – все это были лишь ступеньки зиккурата, для вхождения по ним во святая святых – за Дальний Круг и на вершину Лысой Горы!

Я понимающе кивнул, но промолчал, про себя подумав, что Егор, сам того не подозревая, сказал мне намного больше, чем я мог рассчитывать. Фактически, его слова означали, что сон, который мне приснился, был вещим, что если информация с Толиком, которую я никак и ни при каких обстоятельствах не мог знать до этого, подтвердилась, то и все остальное, каким бы фантастическим оно не оказалось, также могло быть правдой.

Но эта же мысль заставила меня не на шутку встревожиться.

— Ты уверен, что хочешь пойти по стопам своего отца? Ведь ты даже не знаешь, отчего он и его друзья погибли!

— У меня нет другого способа узнать это, кроме того, как отправиться туда самому. У меня нет выбора…

Возвращаясь обратно к столику после туалетной комнаты, я обратил внимание, что в ресторане заиграла мягкая и мелодичная музыка. Две пары уже танцевали. Я невольно залюбовался красотой этого бессловесного языка любви. Вдруг боковым зрением я заметил, что в противоположном шумной компании углу ресторана сидит одинокая девушка. Столик её располагался в самом углу, тень падала на её лицо, скрывая его от моих глаз. Она была одета в роскошное белое вечернее платье, приталенное, с открытыми плечами и сильным вырезом на груди. Волосы у неё были длинны и распущенны, но тень мне мешала увидеть, какого они цвета. Я заметил лишь, что они были темны. На скатерти столика ничего не было, кроме бокала белого вина. Там же стояла ваза с каким-то цветами. Девушка не обращала никакого внимания на происходящее и, казалось, совершенно не скучала одна, лишь изредка потягивая вино.

Пиво сильно ударило мне в голову, выпил я его немало, но даже будучи не вполне трезв, я не мог не обратить внимания, что незнакомка кого-то сильно мне напоминает…

Совершенно позабыв о Егоре, я решительно направился к ней. Кажется, я пригласил её на танец. И она тут же, как-то отрешенно и совершенно безвольно, приняла мое приглашение.

Руки её были холодны, как шампанское со льдом, платье нежное, как шелк, волосы и кожа ароматны и свежи, как горный воздух. Танцевала она изящно и грациозно, но как-то отстраненно, как будто во сне. У меня почему-то возник образ «летучего голландца», медленно, не торопясь, парящего над волнами забытого океана… Я сказал ей об этом, она тихо рассмеялась и прошептала, что я на верном пути. Её голос был тих и больше всего напоминал шелест сухих осенних листьев. И я вновь вспомнил свой вчерашний сон…

Меня охватило страстное желание увидеть её лицо, т.к. во время танца я все время смотрел за её плечо и видел лишь мочку уха, на котором красовалась серебряная сережка с молочно-белым камнем, и прядь её черных как вороново крыло вьющихся волос. Я подался назад, но в этот момент она обвила мою шею своими ледяными руками и поцеловала меня в губы.

Этот поцелуй, похоже, я не забуду никогда!

Представьте себе, что к вашим губам прикоснулись кусочком колотого льда, только что вынутого из холодильника! Но даже этот образ не может отразить ту гамму ощущений, которую я испытал. Её губы были мягкими и нежными, но в них было и нечто жесткое, агрессивное. Они буквально вцепились в мои и я почувствовал, что их леденящий холод, с одной стороны, а, с другой стороны, острые зубки девушки, схватили меня мертвой хваткой. Я не смог бы от них оторваться, даже если бы и захотел – примерно также, как если языком или губами в морозную погоду прислониться к железной палке -, тем более, что мне и не хотелось этого делать. Через её рот, мой рот, а потом и горло и легкие, наполнились таким свежим морозным ароматом, моя голова так сладостно закружилась, что я не мог больше думать ни о чем, как о продлении поцелуя – настолько, насколько это вообще может быть возможным. Не знаю почему, но в моем мозгу сразу же возникла ассоциация с Каем, который прицепился к роскошным саням Снежной Королевы и несется с ней в чужедальние края, не в силах, да и не имея такого желания, освободиться от её сладостных ледяных оков.

А я и в самом деле, куда-то летел…

Я не чувствовал своего тела, хотя где-то на самом краю своего сознания понимал, что оно по-прежнему там, на танцевальной площадке ресторана, с таинственной незнакомкой. Но на самом деле я, словно подхваченный снежной бурей сухой листок, лечу, лечу, куда-то далеко-далеко, сквозь пространство и время, сквозь сотни километров и тысячелетия… Туда, откуда простому смертному нет возврата…

Я снова увидел кладбище. Но не то, на котором я был сегодня. На нем не было крестов, красных звезд, фотографических портретов. Собственно, то, что это – кладбище, я понял лишь по вертикально стоящим, грубо обтесанным каменным глыбам, стоящим на небольших холмиках. Глыбы были без надписей. Небольшие стоячие камни образовывали несколько сплошных кругов, в центре которых стоял самый настоящий склеп – высокая пирамида со шпилем, как наконечник копья, угрожающе нацеленный в небеса. Белоснежные камни её источали какой-то мертвенно-бледный, холодный свет. Возможно, они были покрыты краской, содержащей фосфор, не знаю. Во всяком случае, они светились. Вокруг дальнего круга камней стоял черной стеной густой лес, без какого-либо намека на дорогу или тропинку, ведущую сквозь него. Глядя на лес, создавалось впечатление, которое испытываешь когда играешь в компьютерную RPG, что за окружающим тебя пейзажем ничего нет. Что это – всего лишь декорация, скрывающая узкие границы игрового пространства.

Я посмотрел наверх и увидел, что небо безлунно, беззвездно, безоблачно. Такую ночь я не видел ещё никогда в жизни! Из портала склепа дул пронизывающий до костей холодный ветер. Я знал, что оттуда КТО-ТО пристально наблюдает за мной – чьи-то никогда не дремлющие, никогда не мигающие, вечные, как сама первобытная тьма, глаза.

Поддавшись безотчетному порыву, я сделал несколько шагов к склепу и подошел к самой лестнице. С удивлением я отметил, что даже с близкого расстояния рассмотреть чрево склепа было невозможно – его покрывала какая-то непроглядная, колышущаяся, живая тьма.

Внезапно, я услышал какие-то звуки. Где-то сзади раздалось какое-то заунывное пение под аккомпанемент флейт и постукивание барабана. Я посмотрел назад и увидел, что из черного леса выходит процессия человеческих фигур, облаченных в черные как ночь плащи с капюшонами, закрывающими лица. Четыре самые мощные фигуры несли длинный бледный, сделанный из слоновой кости, гроб на шестах. Остальные несли шесты с навершиями из круглых предметов, от которых исходил бледно зеленоватый, гнилостный свет разложения. Мне стало жутко и я быстро спрятался за одно из стоящих надгробий. Между тем процессия медленно подошла к тому месту, где я только что стоял. Они молча опустили гроб и встали двумя шеренгами по левую и правую стороны от него, продолжая петь под музыку.

Ужас охватил мое сердце стальной хваткой. От всех этих фигур, от заунывного пения и музыки, веяло таким духом смерти и разложения, что мне казалось, что если оно продлиться дольше, я просто-напросто умру – то ли от печали, то ли от страха. Одна мысль о том, что эти странные черные люди увидят меня, казалось мне невыносимой. Впрочем, где-то в глубине сознания я понимал, что этого не произойдет. Люди в черном, судя по всему, вообще не способны были что-либо видеть…

Наконец, тональность заунывного пения и мелодии стала повышаться. И чем больше повышалась она, тем явственнее я стал замечать, что крышка гроба начинает медленно отделяться и без помощи рук подниматься в воздух. Впрочем, мне так только показалось, потому что внимательно присмотревшись, я увидел, что крышка поднимается как раз руками, но руками – изнутри гроба!!!

От ужаса я готов был спрятать свою голову под землю, как страус, если бы только мог! Потому что просто физически не мог отвести своего взгляда от зловещего видения!

Тональность пения между тем продолжала неуклонно возрастать – басы давно перешли в теноры -, а крышка гроба, наконец, поднялась настолько, что я увидел, что же за нею скрывалось!

Молочно-белая, едва тронутая синевой кожа, выцветшее когда-то белоснежное платье, чернее воронова крыла растрепанные волосы, ниспадавшие ниже пояса, и – о, ужас – абсолютно безликое лицо! Лицо без глаз, без носа, без рта! Лицо, гладкое, как поверхность яйца!

В этот момент я стал различать отдельные слова, которые чаще всего звучали в песне черных людей – по-видимому, это был припев. Впрочем, смысл этих слов был мне совершенно непонятен.

Хтулфлу Ц’хаг!

Хтулфлу Ц’хаг!

Хаш’д Мурфлзлухлу!

Хтулфлу Ц’хаг!

От этой жуткой тарабарщины, повторяемой бесконечно, под одну и ту же плачущую мелодию, под заунывные мерные удары барабана, у меня закружилась голова. Меня затошнило.

Тем временем, жуткая обитательница саркофага окончательно освободилась от крышки и теперь сидела в нем, как какая-нибудь древневосточная царица на открытом паланкине. Сходство с царицей тем более было разительным, что она одела на свои черные волосы как корону венок из бледных лилий, который лежал рядом с нею в гробу, а все руки, пальцы и шея её были унизаны блестящими серебряными украшениями с молочно-белыми камнями, тускло мерцавшими при свете странных светильников

Наконец, на самой высокой ноте прозвучало последнее «Хтулфлу Ц’хаг», ударил в последний раз барабан, взвизгнули в агонии флейты и воцарилась замогильная тишина. Даже завывание ветра из склепа прекратилось.  

— Зачем вы потревожили сон Хтулфлу Ц’хаг? – раздался тихий шелест осенних листьев из посиневших губ. – Врата ’Аш’т Мах’т Фтхота ещё закрыты.

— Они закрыты, — проскрежетал, как ржавая дверная петля, один из черных. – Но уже есть ключ.

— Где… Он… — выдохнула опять «королева живых мертвецов», как я успел её окрестить про себя.

— Здесь, — хором отозвались черные в унисон.

Королева стала внимательно оглядывать все кладбище по периметру, причем когда она смотрела назад, ей не требовалось поворачиваться в гробу, в котором она сидела неподвижно. Двигалась вокруг одна голова.

Я буквально превратился в камень от ужаса. Безликое лицо вспыхнуло белесым пламенем и напоминало сейчас больше прожектор, какой бывает на боевых кораблях или маяках, который, медленно вращаясь вокруг своей оси, прорезывает, как нож – масло, лучом света ночную тьму. И чудовищный взгляд этого белесого прожектора неминуемо приближался ко мне!

Я всеми силами пытался спрятаться за могильный камень, а лучше – убежать, куда глаза глядят, но не мог. Я заледенел от мертвенного холода и не мог пошевелить даже пальцем, пока, наконец, светящийся лик мертвой королевы добрался и до меня.

Свет, как от очень яркой луны, на мгновение ослепил привыкшие было ко тьме, глаза, ледяной холод, пахнувший от фигуры «мертвой королевы», парализовал даже мои веки – я не мог моргать -, а её бледная, тонкая, — впрочем, изящная по форме, как будто бы вырезанная искусным художником из слоновой кости, — ручка с необыкновенно длинными черными ногтями указала на меня:

— Вот он! – прошелестела она. И все эти черные люди тотчас уставились в мою сторону и я отчетливо увидел, что за нависшими капюшонами скрывается черная пустота, а светильники на шестах – это не что иное как человеческие черепа на шейных позвонках, из глаз которых лился тот самый мертвенный свет…

Я очнулся, лежащим на полу своего гостиничного номера. Все тело было покрыто пупырышками «гусиной кожи». Я поднял глаза и увидел причину – окно было настежь распахнуто, ледяной октябрьский ветер, развевая шторы как паруса призрачного корабля, гулял по комнате. Я обнаружил, что я судорожно сжимаю в руках тонкую белую простыню.

Первым делом, я закрыл окно и включил свет – мне было жутко. Я тут же отправился в ванную и принял горячий душ. Дверь в номер была закрыта. Следов постороннего присутствия я не заметил, что было тем более странно, потому что я никогда не имел привычки спать почти обнаженным – всегда одевал пижаму. Я вернулся к кровати. Одеяло и подушка были просто ледяными, как сугробы снега.

«Да уж, — подумал я тогда. – Не умеешь пить – не пей! Надеюсь, в ресторане я ничего плохого не натворил?..»

Я надел на ноги тапочки и ещё раз внимательно осмотрел комнату, но ничего подозрительного не нашел. То, что мне приснился кошмар, совершенно ясно. Неясно было одно, кто была та девушка в ресторане? Каким образом я попал к себе в комнату? Куда пропал Егор? Что со мной вообще, черт возьми, произошло за… Я механически взглянул на часы и увидел, что они показывают без десяти двенадцать.

Подумав, что в такое позднее время беспокоить Егора не прилично, я решил оставить разрешение всех вопросов на завтра. Я лег на кровать и тут же сморщился от боли – в спину мне уткнулось что-то твердое. Я пошарил там рукой и обнаружил небольшой камешек бледно-молочного цвета, округлой формы, холодный, как ледышка. Внимательно присмотревшись при свете фонарика, я заметил, что на нем есть какие-то начертания. Я достал из ящика стола свою большую лупу и внимательно присмотрелся. На поверхности камня были видны какие-то черные трещинки, трещинки, составлявшие между собой некий порядок. Возможно, что это были даже не трещинки, а символы какие-то, иероглифы… Трещинки были тоненькие, толщиной с лапку паука, да и изгибались и кривлялись они, как лапки насекомого. Разгадать этот шифр – если это шифр – для меня не было никакой возможности, но почему-то я был уверен, что если это действительно иероглифический шифр, то здесь должно быть написано «Хтулфлу Ц’фаг».

Я снова заснул и снова мне снился кошмар. Я стоял на кладбище возле могилы моей мамы и слышал то же самое завывание, что в предыдущем сне, только из глубины её могилы. Завывание было таким сильным, что памятник на могиле слегка подрагивал, а глаза на фотографии горели как живые. Я всеми порами своей кожи ощущал, что они что-то пытаются мне сказать, но я не знал – что именно. Проснулся я уже намного после полуночи и дальше спал без сновидений.

29.10.08, Таежный, Энская область, Сибирь. Среда.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ.

Утром я проснулся с головной болью и отчетливым ощущением тяжести на сердце, причины которой я до конца не понимал. Пока умывался, я попытался припомнить, что же такое могло произойти со мной во временной лакуне между встречей с таинственной девушкой в ресторане и моим пробуждением на полу номера, но мне так и не удалось этого сделать. А потому первым делом, которое я себе наметил на сегодня, был разговор с Егором – он-то должен был все знать! Егор и его товарищи рано утром, ещё в шесть утра, ушли на туристическую базу. К счастью, я успел вчера записать его мобильный.

Егор ответил мне сразу:

— Я рад, Кирилл, что ты, наконец, проспался! Дурное пиво подают в этом гнилом местечке – крепленое. Вот тебе крышу, видать, и снесло… Впрочем, не расстраивайся! Мы сами едва сегодня встали и у меня до сих пор башка гудит, так что в поход тронемся только завтра.

Мое сердце громко застучало, ладони вспотели. Я, стараясь держать себя в руках, спросил его, что он конкретно имеет в виду, потому что я лично ничего не помню.

— Не удивительно… — хмыкнул он.

А потом рассказал следующее.

Когда я в очередной раз вышел в туалет, он меня долго ждал, но так и не дождался. Тогда он нашел меня там почти в бессознательном состоянии, лежащим у унитаза, с полуоткрытыми глазами. Зрелище было, прямо скажем, не очень лицеприятным. Особенно если учесть, что из-под полуоткрытых век были видны только белки глаз, а на губах пузырились сгустки пены. Он взвалил меня на себя и потащил в номер, однако у самой двери туалета едва не столкнулся с какой-то странной женщиной.

— Черноволосой? – прервал его я, затаив дыхание.

— Черноволосой, — ответил он.

— А… лицо? Ну, лицо её? Какое оно было?

— Лица не запомнил. Да я и не всматривался особо.

Так вот, женщина эта вызвалась помочь дотащить меня до номера. Здесь они положили меня на кровать. Дверь номера оказалась почему-то открытой. После чего Егор вышел вместе с женщиной.

— А дверь… Ты дверь закрыл?

— Не помню, если честно… Я сам, знаешь ли, был, мягко говоря, не в себе…

Теперь до меня окончательно дошло, как мог попасть этот камень ко мне на кровать. Но, если дверь была открыта до моего появления в номере, есть вероятность, что она была в номере и раньше… Но, в таком случае, что она искала? Что ей было нужно?

Я поблагодарил Егора за сведения, за вчерашнюю помощь и сказал, что, возможно, завтра присоединюсь к походу. А сам тут же бросился осматривать все свои вещи, но пропажи не нашел. Тогда я вернулся за чем-то в ванную и – обомлел… На видном месте стеклянной полочки для бритвенных принадлежностей я увидел станок «Нева» — точь-в-точь таким, каким я его видел во сне!

Голова у меня пошла кругом – это уж слишком! Все эти наблюдающие за мной и снящиеся мне мертвецы, жуткие откровения и истории – ими я был сыт уже по горло!

Конечно, все это вполне объяснимо. Моя диссертация и дебютная монография были посвящены теме «заложных (т.е. похороненных за границами кладбища) покойников» в славянском фольклоре (хотя для сравнения я привлекал и другие этнографические традиции – кельтскую, греко-романскую, германскую, финскую и тюркскую). Можно сказать, что это моя научная специализация. И я прекрасно знал, что вера в «зловещих» мертвецов также древна, как и само человечество. Мы мало что можем сказать о религии неандертальца, но то, что неандерталец боялся «живых мертвецов» известно достаточно точно. В их захоронениях археологи находили пронзенные кольями, связанные ремнями останки…

Можно совершенно точно сказать, что нет ни одного народа в мире – и древнего, и современного – который бы не боялся мести покойников. Я глубоко убежден, что современное увлечение зомби-апокалипсисами, вампиризмом и готическими историями – это не просто поп-символы, это проявление архаических верований в несколько иной, чем раньше, секулярной форме.  

Работая над этой темой, я неоднократно размышлял, почему это могло произойти. Почему люди, различающиеся по расе, языку, географическому месту обитания, поклоняющиеся разным богам, почему они так сходно верили в одно – в угрозу, исходящую из потустороннего мира?

Конечно, всегда перед глазами был очевидный ответ, который дал мне ещё мой учитель – профессор Покровский. Страх перед мертвецами – это всего-навсего олицетворенный страх смерти. Тьма неизвестности, пеленой закрывающая человеку глаза на то, что происходит по ту сторону биологической смерти, пугает его не меньше, чем обыкновенная темная комната ребенка. Страх перед потусторонним поэтому также присущ всем без исключения народам, как и вера в божественное начало в мире.

До какого-то времени меня этот ответ устраивал, но потом я перестал воспринимать его всерьез. Логика профессора была бы непробиваемой, если бы мы сами, ученые, знали, что стоит за границами смерти, также как мы знаем, что темная комната, испугавшая ребенка, всего лишь темная комната, в которой достаточно включить свет и — весь сонм беспокойных детских фантазий рассеется сам собой.

Однако что стоит за гранью смерти – нам не известно. А потому лично я бы не стал торопиться с высмеиванием наших «менее развитых» предков и современников. По крайней мере, пока не доказана полная беспочвенность их страхов.

Ведь по большому счету, наши настоящие знания – ничтожны. Мы не знаем, откуда мы приходим в этот мир и куда уходим, как образовалась вселенная и что находится за её границами, что послужило причиной возникновения жизни на земле… Из пяти тысяч лет письменной истории и по меньшей мере десятков тысяч неписьменной, мы только последние две сотни лет начинаем робко выползать из той раковины, в которой пребывали все остальное время. Мы, наконец-то, узнали, что кроме нашей солнечной системы есть миллионы недоступных нам миров, что возраст нашей планеты измеряется миллиардами лет, а материки располагались не так, какими мы их знаем ныне… Однако сделав лишь первые шаги по пути познания мира, мы уже считаем себя невесть кем, тогда как на самые фундаментальные вопросы человеческого бытия у нас как не было, так и нет ответа…

И главный из них – вопрос о смерти – по-прежнему открыт…

Для себя я сделал лишь тот вывод, что преданиями народов о существах «оттуда» не нужно пренебрегать; наоборот, нужно тщательно их изучать и вычленять из них рациональное зерно, которое могло сложиться под влиянием реального опыта общения с «тем» миром у множества поколений наших предков, отбрасывая шелуху праздных домыслов и фантазий. И, может, на этом пути мы будем способны хотя бы чуть-чуть приоткрыть завесу, раскрывающую эту загадку…

Впрочем, все эти мысли не приводили меня к однозначному выводу, как мне рассматривать все, происходившее со мной. Появляющиеся предметы, приходящие  во сне знания, видения на яву… Я вполне мог допустить мысль, что на фоне тяжелейших переживаний, мой разум отчасти стал работать автономно, механически, без моего участия порождая образы, связанные с моей исследовательской деятельностью, под покровом которых мое собственное подсознание указывало мне правильный путь. Но вот я порезал палец о «Неву» — и конкретная реальность крови, капавшей в раковину, привела меня в чувство. Нет, сумасшедшим я не был. Здесь что-то другое…

Между тем, окончательно приведя себя в порядок, я стал думать, что мне предпринять дальше. Первым делом я решил разыскать жену одного из погибших при пожаре своих дядей. Дед, с которым я разговаривал вчера, сообщил мне их адрес и я решил немедля отправиться туда.

Оксана с дочерью жили в относительно благополучном, по здешним меркам, районе поселка – в обшарпанной хрущевской пятиэтажке с характерным запахом затхлого подвала в полутемном подъезде. Но здесь, по крайней мере, было чисто и пьяных бомжей нигде не было видно. На мой настойчивый звонок открыла высокая и худощавая темноволосая, с короткой стрижкой, женщина с шоколадно-карими, большими и, без сомнения, когда-то очаровательными глазами. В каждом сантиметре её тела можно было обнаружить следы былой красоты: и правильные черты лица, и благородные линии тонкого, аристократического носа, и плавная округлость плеч, и тонкие, как у пианистки, пальцы… Однако таким же очевидным для меня был и тот факт, что красота эта преждевременно увяла: глубокие тени под глазами, встревоженный взгляд, странным образом расширенные зрачки, меловая бледность кожи лица, сильные проседи, глубокие морщины на лбу, щеках, отвратительная уродливая глубокая складка на тонкой шее – все это делало из ещё молодой, чуть старше 40 лет, женщины почти старуху. Глядя на её испуганное лицо, на трясущиеся мелкой дрожью руки, я долгое время просто не мог найти слов. Наконец, сделав усилие, я представился своей тете. Я увидел, как при этом по её лицу пробежала какая-то судорога, её глаза расширились от ужаса и она попыталась было тут же, перед самым моим носом закрыть дверь. Но в этот момент откуда-то из глубины квартиры раздался детский голос:

— Мама, мама, кто этот дядя? Пусть он заходит к нам. Впусти его!

Я заметил, как женщина несколько секунд колебалась, а потом, поддавшись какому-то порыву, впустила меня.

— Проходи…те.

— Это ваша дочь? Тамара?

— Да…

Я осторожно прошел внутрь однокомнатной квартиры. В душном полумраке комнаты, за письменным столом, что располагался у самого окна – почему-то плотно занавешенного темно-коричневыми тяжелыми шторами, — сидела спиной ко мне девочка-подросток, лет 12, с длинными цвета вороньего крыла черными волосами, ниспадавшими ниже пояса.

— Странно тут у вас… — не выдержал, наконец, я. – Темно как-то…

— У Тамары очень редкая болезнь… Она боится солнца и не переносит большого перепада температур. У нас… особый режим… — запричитала Оксана.

Я поспешил перевести разговор на другую тему.

— Что она делает?

— Она… Любит у меня рисовать, — как-то неуверенно произнесла Тамара. – Пройдем…те на кухню. Хотите чаю?

— Нет, я бы хотел побыть здесь.

Я подошел было к девочке, чтобы поближе с ней познакомиться. Меня удивила реакция матери. Она тут же бросилась вперед и встала между мной и дочерью, растопырив руки как наседка, защищающая своего птенца от хищной птицы.

— Мама, чего хочет дядя? – не отрываясь от своего занятия и даже не поднимая головы, звонким, но каким-то механическим, безликим голосом произнесла девочка.

— Я хочу подружиться с тобой, Тамара. Покажи мне, что ты рисуешь? – я сделал шаг назад, по направлению к дивану и сел.    

— Мама, я хочу к дяде.

— Да, доченька, да, но…

Мои брови недоуменно поползли вверх.

— Отвези меня к нему.

Не успел я понять, что происходит, как Оксана, скрепя сердце, подошла к дочери и…

То, что я принял сначала за спинку стула, оказалось спинкой инвалидного кресла, которое мать медленно развернула и покорно подкатила ко мне. К первому шоку добавился и второй. Глаза девочки были закрыты. Она была слепа, а её ноги были тщательно укутаны черной тканью, но даже под нею можно было угадать весьма и весьма странные очертания… Такое впечатление, что обе её ноги как будто бы срослись в одно целое, составляли какой-то один орган, впрочем, мне это вполне могло и показаться. Гораздо больше моего внимания привлекли её вечно закрытые глаза. Не знаю почему, но я чувствовал что-то неприятное, исходящее от них. Я пытался выдавить из своего сердца как можно больше жалости к несчастному инвалиду, но вместо этого в нем гнездился какой-то безотчетный ужас. Всеми порами своей кожи я ощущал, что из этих закрытых глаз изливается какая-то странная сила. Я мог бы поклясться, что в действительности она ими видит (иначе как бы она рисовала?), но видит как-то иначе, чем обычные люди, и чем-то, что, наверное, нельзя вполне назвать человеческими глазами.

— Здравствуй, Тамара, – еле смог выдавить из себя я, казалось, полностью подавленный исходившей от неё силой, которая буквально впечатала меня в спинку дивана.

— Здравствуй, Хталфлуг’х Х’тфанг, — её губы растянулись в довольной ухмылке.

Мне стало дурно. Я вопросительно взглянул на мать, но она как-то вяло смущенно улыбнулась.

— Не обращайте внимания, Кирилл. У моей девочки дефекты речи. Она мешает обычные слова с набором непонятных звуков.

— Шизофрения? – тут же подхватил я. Насколько я помнил, подобные расстройства бывают именно при шизофрении.

— Да… Она состоит на учете, у… доктора.

Я кивнул головой и постарался снова придать лицу жалостливое выражение, но в голове все бурлило и кипело. Вспыхнули отголоски вчерашнего кошмара, ведь именно там произносились подобные же невразумительные звуки. Сразу возникла в голове параллель: та страшная женщина передвигалась на гробе-носилках, тут – на коляске. Тут же мне бросились в глаза и другие сходства – длинные черные прямые волосы, молочно-белая кожа лица, отсутствие глаз. Но у той женщины вообще не было лица, у девочки же оно было. Впрочем, черты лица у неё были настолько невыразительны, что они совершенно не бросались в глаза. Тонкие бледные губы-ниточки почти не шевелились во время речи, мимика на щеках и у глаз совершенно отсутствовала, даже дыхания почти не было слышно. На такое лицо неприятно и жутко было смотреть.

Чтобы хоть как-то отвлечься и перевести разговор в более живое русло, я спросил:

— Значит, Тамарочка, тебе нравится рисовать?

— Да.    

— Покажи мне что-нибудь.

Я встал и подошел к столу. Он был весь буквально завален бумажной макулатурой – альбомами для рисования, тетрадями, блокнотами, просто отдельными листами формата А4, а также цветными карандашами, фломастерами, ручками. С первого же взгляда на рисунки мне стало дурно. Странные пейзажи, странные, если не страшные, существа, странные ситуации, странный набор красок… От них у меня сразу же заболела голова.

Например, на одном листе были изображены черноволосые женщины с открытым торсом, с паучьим телом и лапами, сидящие в пещере под высокой горой. На другом я увидел нарисованные синим карандашом, по-видимому, ледяные горы, а под ними – какие-то пирамидообразные схроны, внутри которых тоже находились какие-то уроды. Их было трудно рассмотреть, потому что рисунок несколько раз перечеркивался. На третьем было изображено море, по которому плавали какие-то причудливые существа, а на дне этого моря находились напоминающие яйца коконы, что-то вроде гигантской икры, которые сторожили колоссального размера спруты. И внутри этих коконов тоже кто-то был.

Ну и фантазия же у девочки! – присвистнул я и вспомнил высказывание одного моего друга, профессионального психиатра, который считал шизофреников всех без исключения весьма одаренными людьми и что гениальность – это ничто иное, как хорошо скрытая от посторонних, частично контролируемая шизофрения.

Дальше пошли рисунки ещё более ужасные. На них изображались люди без лиц – много-много людей. Они ходили по каким-то горам, пещерам гор, лесам. Особенно меня поразил рисунок, где было изображено кладбище и лежащие под надгробными памятниками мертвецы. Те были с лицами. Но к одному из памятников подходила женщина без лица…

— Кто они? – поддавшись внезапному порыву, совершенно механически спросил я.

— Разве ты не знаешь? – монотонный голос впервые ожил, в нем почувствовались нотки удивления. – Это наши Предки.

— Какие такие предки? – брови мои поползли вверх. – В смысле, наши прародители? Но разве наши прародители без лиц?

— Предки всегда без лиц. Неужели ты ничего не помнишь?

— А почему я должен что-то помнить?

Девочка вдруг повернулась в мою сторону – и это было для меня очевиднейшим доказательством, что через закрытые веки она все-таки видит меня!

— Должен.

Мне стало неловко. Я замолчал и стал перебирать другие рисунки.

Тут из одного из альбомов выпал оборванный лист. Я механически взял его в руки и вспотел. Я бросил быстрый взгляд на девочку и понял, что лист попал ко мне в руки не случайно. Там было изображено кладбище, люди в черном без лиц несли на руках гроб, в котором сидела безликая женщина.

— Х’тулфлу Ц’фаг… — прошептал я.

— Это она, — подтвердила девочка зловещим шепотом. – Королева… Она ищет тебя!

У меня задрожали поджилки.

— Зачем?

Но вместо ответа девочку вдруг затрясло, как будто она сидела на электрическом стуле. Её губы задрожали, из них повалила пена. А через мгновение из губ донеслось пронзительное завывание, примерно такое, какое бывает при сильном ветре в горах. От этого завывания – монотонного, тягучего, тоскливого – стыла кровь в жилах, кожа становилась «гусиной», волосы на макушке шевелились. Мать в ужасе бросила к дочери, но та затряслась ещё сильнее, а потом выпрыгнула из инвалидного кресла, упала прямо на пол и поползла ко мне, двигая сросшимися ногами на манер змеи, цепляясь длинными острыми ногтями за ворс ковра:

— Предки… Предки… Предки… Зовут… Они зовут… Зову-у-у-у-у-ут…

А потом до моего слуха донеслись зловещие стишата:

Трава-мурава,

замуруй у ручья!

Дай землице водицы,

Хозяин ручья!

Грудь сдавила земля,

Ручки-ножки не в мочь

Сдвинуть с места лежащая

Мертвая дочь.

Дочь постится давно,

Ей уж точно не в мочь

Обождать ещё и эту

Темную ночь!

Дай напиться мне вволю,

Хозяин ручья!

Дай наесться мне досыта,

Трава-мурава!..

— Уходите, уходите же отсюда, ПРО-О-О-О-ОЧЬ!!! – закричала истошным голосом Оксана. – Во-о-о-о-о-он! Уходите, убирайтесь отсюда! Убирайте-е-е-е-есь!!!!!!!!!!!!!

Не дожидаясь, пока я выйду из ступора, Оксана буквально схватила меня за шиворот и с какой-то нечеловеческой силой потащила меня к двери и вытолкнула в коридор. Но, прежде чем, дверь за моей спиной с шумом захлопнулась, я успел расслышать третий стишок, не досказанный стариком.

Разойдитесь скалы,

Разойдитесь горы,

Расступитесь волны,

Ледяные схроны!

Мы придем к вам снова,

Снова будем вместе!

Предки вновь воссядут,

На законном месте!

Мертвые восстанут,

Льды растают тоже,

Предки станут снова

На себя похожи.

Будут они сыты,

Будут все довольны,

Все проклятья смыты,

Сняты все оковы.

Девочка произносила эти жуткие стихи каждый раз все громче и все быстрее, так что даже дикий вой матери и захлопнутая дверь не помешали мне дослушать все до конца.

Все ещё в шоке, я совершенно автоматически спустился вниз и пошел прочь от дома по безлюдному, пустому двору. Дойдя до конца дома, я внезапно повернулся и посмотрел в окно квартиры на пятом этаже. Там я на мгновение увидел, как  в темных шторах показался проем и в нем мелькнуло бледное лицо девочки с длинными черными волосами, а ещё через мгновение – открылась форточка и из окна вниз ко мне полетел бумажный «самолетик». Описав несколько больших кругов в воздухе, он плавно приземлился прямо рядом со мной. Я развернул его. Там был рисунок. На большой горе стоял я сам, а рядом со мной находилось безликое существо с длинными волосами и держало меня за руку. А над ним были три строки: на одной строке черной ручкой были выведены странные символы-трещинки, напоминавшие паучьи лапки, на другой – «Мурзулфлу», на третьей уже по-русски: «Предки зовут». 

Я сел на трамвай и поехал на этот раз в местный ОВД. Выяснилось, что следователь, который вел в 95-м году дело о пожаре в «Тупике», уже вышел на пенсию. Там мне удалось достать его домашний телефон. Ответил мне глухой, надтреснутый бас пожилого человека. Сначала он совершенно не расположен был говорить об этом деле, но когда я представился сыном погибшей при пожаре, он сдался.

Я нашел следователя в двухкомнатной квартире в одной из более менее пристойных для поселка девятиэтажек. Это был коренастый, кругловатый мужчина с комплекцией бывшего боксера или чемпиона по вольной борьбе в отставке, загорелым мужественным лицом, коротко постриженным ёжиком совершенно седых волос. Я представился и хотел было уже предъявить свой паспорт, но он показал жестом, что этого делать не стоит.

— Я вижу, что вы не врете, — внимательно оглядев меня с ног до головы цепким следовательским взглядом, сказал он. — Точная копия матери.

— Вы знали мою маму? – голос мой предательски дрогнул.

— А кто ж её тут не знал? Не по одному делу она проходила, не по одному…

Мы сели на кухне. Уютно тикали в углу часы. Закурили.

Я спросил его, по каким делам она проходила. Он ответил уклончиво, ссылаясь на служебную тайну. Тогда я попросил его просто не называть ни имен, ни дат. Он согласился.

— Лично я всегда считал, что по некоторым делам она точно должна была сесть. Но никогда никаких доказательств не было. Были подозрения в шантаже, создании угрозы жизни и безопасности. Несколько жителей «Тупика» жаловались, что она им регулярно угрожает, присылает разного рода талисманы (например, куски воска с волосами, тряпичные куклы без лица и пр.) с записками. Но следствие затруднилось увидеть в этом состав преступления, хотя многие из этих людей потом таинственно исчезли. А ещё в советское время висела на ней статья за «проституцию». Часто её видели в ресторане и кафе, где она искала клиентов. Но и здесь все ей сошло с рук.

— А против Андрея Шадрина что-то было? Против моего отца?

Следователь помолчал.

— Было. Но здесь она привлекалась в качестве свидетеля. Действительно, был такой случай пропажи. Но так ничего не ясно.

— Умоляю, расскажите поподробнее…

— Вряд ли я тут чем-то могу помочь. Он пропал не в нашем округе. Я знаю лишь из того же самого источника, что и все – из слухов. Ходили слухи, что он уговорил врачей провести всестороннюю психиатрическую экспертизу и лишить её родительских прав. Её взяли тогда на принудительное лечение, где она, собственно, и провела многие годы. А тем временем он на правах отца забрал ребенка, т.е. я так понимаю, вас, и отправил его в Москву. А потом, где-то через полгода, находясь на вахте в Нижне…м, пропал, бесследно. В общем-то, в тайге такое нередко бывает, но слухи говорят, что это её рук дело, её… Месть.

При слове «месть» мне стало не по себе. Я сразу вспомнил угрожающие фразы безликой женщины из своего кошмара, особенно про «время», и подумал, что, наверное, время, данное моему отцу «на размышление», всё-таки истекло…

Я поспешил вернуть беседу к тому вопросу, ради которого я с ним встретился.

Бывший следователь рассказал, что дело было действительно трудным. Причина была в том, что пожар такой интенсивности, фактически, взрыв, мог быть объяснен взрывом газового баллона, но баллона не нашли. Как и любых других возможных причин взрыва. Отрабатывалась версия умышленного поджога со стороны соседей, в частности, при помощи бензина, однако никаких улик также не оказалось. Но самое главное следователь сказал последним, после долгой, неприятной паузы. Даже сам факт смерти был подтвержден только на основании того, что никого в доме не нашли, хотя целиком сгореть тела даже при таком пожаре не могли. Естественно, что прессе эту информацию не сообщали и следователь попросил меня её никому не разглашать.

— Так, значит, и моя мама, и мои родственники, может быть, живы? – с замиранием сердца спросил я.

— Я этого не говорил, — мрачно ответил мой собеседник. – Я сказал только, что тел не нашли.

— Но тогда кого же хоронили в гробах?

— Гробы были закрытыми и пустыми, — и после паузы, добавил. – В наших краях такое не редко бывает: гробы без мертвецов и мертвецы без гробов… – И мрачно хмыкнул, довольный своим неуклюжим каламбуром.

Уходил я от старого следователя со смешанным чувством надежды и тревоги. Удивительное дело, думал я, за эти три дня я узнал огромное количество новой информации о своих родных и о связанных с ними тайнах, но при этом ни на шаг не придвинулся к разгадке! Ощущение было такое, как будто я был мухой в комнате, которая не может выбраться наружу и бьется и бьется головой о стекло, хотя открытая форточка находится рядом.

Поддаваясь более инстинкту, нежели здравому рассудку, я решил опять поехать на кладбище.

Оказался я там уже к шести вечера. Сумерки рано, по-осеннему, сгустились, окутав своим темным покрывалом деревья и дома. Великая волшебница – Тьма – одним легким прикосновением своих незримых глазу пальчиков превратила тусклую обыденность в жутковатую сказку. Деревья превратились в черных великанов, протянувших ко мне свои хищные лапы, проходившие люди – в безликие призраки, а редкие уличные фонари – в осажденные со всех сторон своим вековечным врагом островки света. Я шел – и опять ощущал себя Орфеем, спускающимся в исполненные ужаса бездны Аида в поисках своей Эвридики. А вот и мой Харон, — подумал я,  подходя к воротам кладбища.

И вот, я вновь иду по забытому Богом и людьми проспекту некрополя, вновь лавирую среди могил, пытаясь припомнить путь, которым шел вчера. Визуальная память у меня всегда была отличной: даже не помня точного адреса, я всегда мог найти место, в котором побывал лишь однажды. Однако того странного ощущения, что я испытал вчера, у меня уже не было. Это послужило ещё одним доводом в пользу того, что тогда я просто был взвинчен. И все же…

И все же воспоминания о странных рисунках сумасшедшей девочки не давали мне покоя. Я вспомнил о покойниках, лежащих в глубине могил, покойниках с лицами, с закрытыми глазами, и о безликой женщине, точь-в-точь из моих снов, ходящей по кладбищу.

Странное дело! За все это время, подумал я, я даже не попытался хоть как-то осмыслить происходящее. Информация и видения сваливались на меня с такой быстротой, что я не в силах был переварить их содержание. Сначала эти «Монолиты», потом история об отце и матери, известие об их гибели, доказательства реальности моих откровений, а теперь ещё страшная встреча с уцелевшими родственниками и сведения старого сыщика… Новые события подавляли мою способность к рефлексии, который я так всегда гордился, а между тем теперь-то и было самое время для неё!

Взять, например, странные откровения про безликих «предков», о которых мне стало известно из уст явно сумасшедшего ребенка. Я как этнограф совершенно не представлял, откуда могли взяться подобные образы. Наверное, я бы вообще не принимал их всерьез, если бы не мои собственные сны, оказавшиеся настолько тесно связанными с реальностью. Насколько я мог судить, речь здесь могла идти о духах, о покойниках, причем о покойниках, занимавших достаточно агрессивную позицию по отношению к живым. И тут я опять вернулся к своим утренним размышлениям о покойниках.

Древние люди верили, что если человек умер не в свое время, молодым, насильственной смертью (включая самоубийство), то такой человек не сможет найти упокоения и будет вредить людям. Поэтому таких людей хоронили подальше от селений, у дорог и на лесных полянах, а часто и пробивали грудь колом, чтоб такой человек не встал с могилы. Существовали многочисленные заговоры и ритуалы, позволявшие задобрить «злых покойников». Всем известные «троичные русалии» и купальские игрища у славян – это лишь одни из многих подобных ритуалов. Подобные праздники были и у других народов: Самайн у кельтов, например, Лемурии у древних римлян. Страх перед могущими освободиться духами неупокоенных предков был невероятно велик. Так, в одной шумерской легенде богиня Иштар заставляет богов пойти навстречу её требованиям, угрожая, что откроет врата царства мертвых и выпустит мертвецов наружу.

Однако было во всем, что я узнал на собственном опыте в последние три дня, нечто, что не укладывалось у меня в голове. Откуда эта странная безликость? Духи древних народов всегда имели свои личины. Сибирские, индейские и африканские шаманы имели ужасные, но вполне «личностные», изображения как духов-прислужников, так и духов умерших предков. Ни одно из божеств или демонов древности не изображалось без лица. Древние религии и мифологии всегда осмысляли мир «по ту сторону» по аналогии с нашим миром. Отсюда анекдотические любовные похождения богов, достойные «Санта-Барбары», совместные излияния и даже войны. Безликость, а, значит, полная противоположность, чуждость нашему миру духов не встречается ни у одного народа древности.

Кроме того, если рисунки с кладбищами хоть как-то можно было объяснить, то что это за таинственные коконы на дне моря, охраняемые доисторическими животными? Откуда странные строения за глыбами льда и толщами снега? Ничего подобного историческая мифология не знает! Я невольно вспомнил старую платоновскую легенду об Атлантиде. Но там речь шла об обыкновенных людях, которые как всякие обычные смертные погибли. В их гибели, как и в её причине, не было ничего сверхъестественного.

А этот стишок? Если фрагмент про «мертвую дочь» вполне поддается объяснению в русле историй про «заложных покойников» — подобные заговоры я встречал и раньше в качестве элемента заклинаний из разряда черной магии, применявшейся у славян ещё задолго до проникновения христианства -, то как объяснить стихи о стремящихся освободиться «предках»? Тем более, из морских или ледяных оков? «Все страньше и страньше», как сказала бы на моем месте Алиса.

Вот, наконец, я и у могил. На этот раз никаких цветов не было. Я постарался отойти подальше, спрятаться за один из памятников, но так, чтобы все пространство могил было хорошо видно. Не знаю, чего я ожидал. Может быть, что таинственная гостья с цветами появится тут снова?

Каково же было мое разочарование, когда после почти полутора часов ожидания, я никого не увидел. Обыкновенное кладбище. И ничего более. Пришлось, не солоно на хлебавши, вернуться обратно в номер.

Однако уже на столе я обнаружил конверт, в котором лежала засушенная белая лилия. Естественно, что на вахте мне сказали, что никто в мой номер не входил и никакой почты не приносил.

Я понюхал конверт. Пахло свежей прохладой ночного леса. Я почувствовал сильную усталость. Однако стоило мне лечь в постель, как сон словно рукой сняло. Я беспокойно ворочался на жесткой постели, не в силах заснуть. Между тем усталость все прибывала и прибывала. Я чувствовал, как мои мускулы наполняются ею, как постепенно мне все труднее становится ими двигать. Потом я стал ощущать, как какая-то осязаемая тьма – тяжелая и густая — стала наваливаться сначала на мои колени, потом на бедра, на живот, грудь, словно какой-то бесцветный и грузный удав полз по мне. Когда он дополз до моей шеи, я понял, что не могу уже двинуть ни одним членом тела, не могу повернуться, я был буквально вутюжен в матрац!

Сначала меня охватила легкая паника, но что-то внутри меня подсказало мне, что это не опасно. Я внутренне успокоился и принялся ждать, что же воспоследует далее.  

Я закрыл глаза и заставил себя прислушиваться к малейшим звукам. Сначала это были обычные уличные звуки – шум шагов, гогот гуляющей молодежи, обрывки музыки. Но вскоре они стали умолкать. Я не был уверен в том, что сами источники шумов исчезли – по моим прикидкам, прошло не больше получаса. Да и такого безмолвия не было здесь даже и глубокой ночью! Наоборот, у меня возникло ощущение, как будто бы между мной и улицей постепенно был сооружен какой-то звукоизолирующий покров, какой бывает в музыкальных студиях, который шаг за шагом вытеснил малейшие звуки из внешнего мира, как до этого меня подобным образом лишили способности шевелиться.

«Наверное, — подумал я тогда, — именно так ощущают себя покойники в гробах, лежащие неподвижно в непроницаемой для звука и света среде».

«Именно так ощущают себя Предки», — внезапно вспыхнула в мозгу другая мысль.   

В этот момент я скорее кожей, по колебанию воздуха, ощутил, нежели услышал, что дверь, ведущая на балкон, начинает медленно открываться.  

Странное дело! Мои веки отяжелели так, как будто бы сделаны были из свинца, но я все равно видел все происходящее, хотя даже и не представляю, каким образом.

Сантиметр за сантиметром, словно во сне, щель между дверью и стеной все увеличивалась, как будто бы воздух сгустился до такой степени, что препятствовал ей открыться сразу – раз и навсегда. А между тем тяжесть, почивавшая на мне, стала видоизменяться.

Как чудовищный паук или осьминог обхватывает свою жертву множеством щупалец, так и я почувствовал, как множество невидимых, но вполне осязаемых тонких и упругих, прохладных конечностей обвило мое тело, не оставив, казалось, ни одного сантиметра свободным от них. Руки, ноги, туловище – все было стянуто сильными тугими тенетами, которые заползали, как вездесущие муравьи, во все мельчайшие складки и отверстия моего тела, прикасались к губам, щекам, векам. Казалось, одушевленная тяжелая тьма только и одержима каким-то совершенно не поддающимся объяснению неистовым желанием заполнить собою все мое существо, каждую пору моей кожи, каждый миллиметр, всюду втянуть свои щупальца. Я попытался было противиться, но бесполезно – тьма уже заполонила все внутри меня, жгучее приторно-острое темное пламя вспыхнуло в моей груди, напрочь сжигая остатки разума. Только теперь я понял подлинный смысл выражения «черти душу щипцами вытаскивают». Я ощущал, что все мое существо перестает принадлежать мне самому, мое «я» пропадает, растворяется в черном океане, и – что самое главное – я счастлив отделаться от него, как от грязной и ветхой одежды, я счастлив нырнуть в самые глубины черной бездны. И тогда я, наконец, услышал свой собственный голос, со стороны – «Да-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!».

К чему относится это «да» я тогда совершенно не понимал. Но это «да», безусловно, было с моей стороны ответом на безмолвно заданный мне вопрос, вопрос, без слов и без звука, Существа, которое я затруднялся определить. Ибо Оно не имело формы. Но именно поэтому, заполнив меня Собой без остатка, Оно сообщило мне свою волю.

Я ощутил, что наряду с моим собственным сознанием, у меня в голове возникает другое сознание, у меня в груди словно бьется второе сердце, и этот тяжелый, но причиняющий необыкновенное наслаждение сосед – заговорил. Но заговорил странным образом – не подразумевая никакого диалога, исключительно языком команд, точнее, одной-единственной команды: «Покорись! Прими меня! Стань частью меня! Сделай меня частью себя! Немедленно!»

Естественно, никаких слов я не слышал. Это был язык образов, язык электрических импульсов нервной системы, но никак не совокупность звуков, нет. И именно на этот приказ я дал свое твердое «да»…

А дальше, как будто бы в ответ – двери балкона окончательно распахнулись и пронзительно холодный осенний вихрь ворвался в комнату, занеся туда целый ворох желтых листьев, которые закружились по ней, как бы вальсируя под аккомпанемент дикого воя ветра. Я видел это отчетливо и ясно, хотя понимал, что мои глаза закрыты, а шея одеревенела настолько, что я не мог ею даже шевельнуть.

Осенний вихрь, продолжая отплясывать, шаг за шагом приближался ко мне. От его ледяного дыхания у меня онемела левая щека и губы. Я стал различать, что ветер явно был не простым – иногда мне удавалось различить в нем двигающуюся фигуру, целиком сотканную, казалось, из ледяного воздуха, облаченную в платье и венок из осенних листьев. Фигура танцевала, стремительно делая пассы длинными и тонкими ручками, прихотливо изгибая свой тонкий стан, как восточная красавица из индийских фильмов. Однако сколько я ни вглядывался в неё, лица её я не увидел…

Но вот, наконец, крутящийся смерч влетел мне на грудь, а потом взмыл вверх, к самому потолку. И я почувствовал, как меня что-то потянуло, неодолимой силой потянуло вслед за ним. Наверное, так ощущает себя перышко, когда на него направляется жерло включенного «на полную катушку» пылесоса. Я полетел вслед зовущей меня неведомой мне доселе мощи – через черный проем балкона, в холодные объятия октябрьской беззвездной и безлунной ночи!

Я не знаю, сколько длился мой сумасшедший полет. Но я всем своим существом ощущал, что пронзаю я не только толщи холодного воздуха, но что-то ещё и иное. Что-то, что невозможно описать, но то, что чувствуешь каждой порой своего существа – бесконечные тончайшие слои, слои, отгораживавшие от меня ранее, как и от всякого нормального человека, ИНУЮ реальность.

Зато я знаю, как и почему я летел. Хотя, наверное, назвать это полетом в строгом смысле слова было нельзя. Скорее, я – плыл. Подхвативший меня вихрь в очередной раз изменил свои формы, превратившись во что-то подобное холодной невидимой, но отчетливо осязаемой реке, по которой я с большой скоростью скользил вперед, при этом такой плотной, что я не проваливался вниз. Это напоминало скольжение по льду катка, только для этого мне не надо было одевать коньков и работать ногами (тем более, что я вообще не был уверен, остались ли у меня в этом состоянии ноги). Я скользил через вечность…

Не знаю, сколько прошло времени с начала моего полета. Знаю только, что скольжение мое в один прекрасный момент закончилось стремительным падением вниз. Поддерживающая меня струя упругого воздуха словно растворилась подо мною, но я, вопреки всем законам физики, не расшибся. Вообще, ощущение было примерно таким, какое бывает только во сне: я приземлился, словно на мягкий ковер. Наверное, то же самое бывает с муравьем, если его сбросить с высоты трехэтажного дома – по причине малого веса, его столкновение с землей будет совершенно безболезненным.

Я внимательно оглянулся вокруг: посветлело. Небо вновь было обычным – усыпанным крупными яркими звездами. Из-за тучи вынырнула, как дельфин из-под гребня волны, красавица-луна, щедро пролив, казалось, только на меня драгоценный поток серебристого света. Я невольно улыбнулся: как это наивно и как это, в то же время, как сказал бы один философ, «слишком по-человечески», думать, что весь мир крутится вокруг человека, как будто вся эта огромная вселенная из мириадов мириад солнечных систем, создана лишь для того, чтобы такой вот умник, как я, пялился на них и с гордостью провинциального пошляка думал, что именно я, Кирилл Шадрин – пуп земли, та ось мира, вокруг которой вращается мироздание! Я, жалкий таракашка, которого не видно даже с Луны, не то, что с какого-нибудь Плутона… Скорее можно поверить в то, что звезды есть оси миров, подумал я. Во всяком случае, их свет проникает в самые отдаленные галактики, тогда как следы обычного человека подчас заметает безжалостное время окончательно и бесповоротно уже при его правнуках.

Стоп! – вдруг сам себе сказал я. – Звезды! Холодок пробежал по моему хребту: Я НЕ УЗНАВАЛ НИ ОДНОГО СОЗВЕЗДИЯ! На ночном небе, сплошь усыпанном яркими, словно шляпки серебристых гвоздей, вбитых в черное полотно неизвестным мастером, я не увидел ни так хорошо выручавшей меня в экспедициях Большой Медведицы, ни Полярной Звезды, найти которые, казалось, я мог и с закрытыми глазами, ни даже Южного Креста! Наоборот, скопление совершенно неизвестных мне созвездий, которые я не мог идентифицировать ни с чем. Это могло означать только одно… Впрочем, мой разум отказывался признавать легко напрашивавшийся вывод. «Наверное, я просто сплю», — решил я, хотя припомнить такой сон, где бы я ясно осознавал, что «я просто сплю», я не мог.

В этот момент что-то легонько коснулось моей левой щеки. Как будто бы меня дотронулся тончайший язычок, сотканный из холодного ветерка. Я готов был поклясться, что это напоминало поцелуй. Затем что-то воздушное толкнуло меня между лопаток, в спину, и я почти против воли пошел, как парусник под ветром. Ощущение было такое, как будто бы я шел под гору, хотя дорога была ровной – так меня подталкивали сзади.

Всюду вокруг меня, куда бы я ни посмотрел, простирались дремучие леса. Деревья были такими высокими, что я, даже задрав шею насколько возможно вверх, не видел их крон. Наверное, такое же ощущение испытывает муравей, блуждая по травяным джунглям, — подумал я. Отдаленно деревья напоминали сосны – у них были такие же длинные, напоминающие мачты парусных кораблей, стволы. Но при этом стволы их были намного, намного толще, а ветви у них были устроены по-другому: вместо хвои на них росли какие-то щупальцеобразные листья, отдаленно напоминающие мох, которые при этом постоянно шевелились. По стволам все время ползали какие-то темные бесформенные твари, шурша и шипя, о чем-то между собой постоянно шушукаясь, но ни разглядеть их, ни понять, о чем они там беседовали, я не мог.

Я шел, точнее, путь, по которому меня толкали, представлял собой серебристую, тонкую, как лента, дорожку, светящуюся и именно поэтому видимую в ночной темноте. То ли дорожка так причудливо освещалась луной, то ли сама она была усыпана каким-то светящимся материалом, но ясно было одно – именно благодаря ей я мог беспрепятственно продвигаться вперед. Кроме шушукающихся тварей на стволах колоссальных деревьев, я не раз слышал всплески воды в каких-то темных водоемах за пределами моей видимости, и урчание, доносившееся оттуда и напоминавшее больше звук голодной утробы, не предвещало мне ничего хорошего.

Травы в этом странном лесу не было. За пределами серебристой дороги на черной земле можно было разглядеть растения, напоминавшие первобытные мхи и хвощи, которые отличались от них тем, что постоянно колебались, совершенно без всякого ветра, как будто бы по земле бегали стаи мышей, и я готов поклясться, что слышал еле различимый шепот с их стороны: даже флора этого таинственного леса пребывала в постоянном, непонятным для человеческого уха, общении.

Серебристая тропинка несколько раз вильнула из стороны в сторону, пока не вывела меня на берег ровного и круглого, как блюдце, озера. Его берега густо заросли высокой травой с сочными стеблями и такими же, подозрительно мясистыми, листьями, также пребывавшими в постоянном движении и шелесте. Вода – ещё удивительнее – казалась сплошь сверкающе серебристой от множества огоньков, блуждавших по её на вид такой спокойной глади. Такое впечатление, что все огромное множество звезд дождем упало с небес в озеро и с тех пор плавает в них, как перепуганные аквариумные рыбки. Но и помимо огоньков чудес хватало – чьи-то тонкие, упругие серебристые хвосты, напоминающие рыбьи, то и дело показывались на поверхности. Тела, также покрытые серебристой чешуёй, то ныряли, то выныривали из глубин озера. Постоянно находясь в движении, они мешали мне их детально рассмотреть. Не нужно и говорить, что и от них до меня доносились странные мурлыкающе-свистящие утробные звуки, смысл которых для меня был совершенно непонятен.

В середине озера, бывшего довольно большим в диаметре, напомнившим мне размерами Байкал – во всяком случае, противоположный берег терялся у самой линии горизонта -, располагался гористый остров, густо поросший лесом. На самой вершине горной гряды, почти на уровне ярко горящей Луны, я увидел нагромождение циклопически огромных монолитов, напоминавших снизу какую-то чудовищную корону, венчавшую не менее чудовищный каменный череп, роль пустых глазниц, рта и носовых отверстий в котором играли черные пустоты пещер, чьи жерла, видимо, вели в самое сердце горы.

При виде этого странного и поистине чудовищного творения природы (природы ли?) меня пронзила дрожь и какой-то древний ужас. Даже издалека я видел, что каменный храм – а я почему-то ни секунды не сомневался, что это Храм – потрясал своими колоссальными размерами. Я представил себе, какой диаметр имеют пещеры в нем и прикинул примерную высоту монолитов — и мне стало дурно от одной мысли, для КАКИХ существ он строился. Как бы в ответ на мои догадки, у самой гряды монолитов загорелись те самые холодные как звезды мертвенные огоньки, которые я видел в своих снах, и почувствовал неодолимое желание приблизиться к доисторическому святилищу. Я сделал шаг, совершенно не думая о воде озера, которая, должно быть, достаточно глубока и холодна, но, к моему удивлению, я пошел по водной глади, как посуху, а пугавшие меня хищные мясистые листья, сначала было кинувшись ко мне, схватили лишь воздух. Я был вне тела.

Между тем, свист и мурлыкание озерных существ стало громче и ближе, и вот я уже видел вокруг себя множество этих особей, играющих друг с другом как сущие дельфины и, как мне показалось, пытающихся говорить со мною. Я посмотрел на них поближе и увидел, что эти странные существа словно сошли с учебников по палеонтологии: колоссальные, размером, наверное, с небольшого кита, полурыбы-полуящеры: с рыбьими хвостами, перепонками на руках и ногах, покрытые серебристой, ярко сверкающей при лунном свете чешуёй, но с конечностями и мордами ящеров, чьи рты были буквально усыпаны острейшими как кинжалы зубами. Глаза у ящеров-амфибий оказались, вопреки всему, не похожи ни на тех, ни на других. Они были умными и – как мне показалось – даже разумными, по крайней мере, они так пристально вглядывались на меня, как смотрят люди на чудного и незнакомого им человека, пытаясь понять, что он из себя представляет.  

Гигантские амфибии были не единственным чудом здесь. Рассматривая все приближающийся ко мне каменный череп, я стал улавливать у монолитов смутное движение. Приглядевшись, я увидел, что фигуры смутно напоминали человеческие, но темные и какие-то согнутые. Головы и туловища у них были явно человеческими, но вот ноги я рассмотреть никак не мог. Только потом, когда одна из этих тварей, на манер насекомого, полезла по сплошной отвесной каменной стене, мне удалось рассмотреть, что вся нижняя часть их тела состояла из мохнатого паучьего брюха и чудовищных восьми паучьих ног! Мне сразу вспомнились сумасшедшие рисунки Тамары, и тут до меня дошло, что и странных амфибий я тоже видел там!

Впрочем, свистящий клекот с небес отвлек меня от этих воспоминаний. Я посмотрел вверх и увидел, что из-под темных ночных облаков одним за другим спускаются, кружа, как стая хищных птиц в поисках добычи, черные тени. Ужас объял меня с головы до ног, когда одна из этих теней полностью закрыла собой Луну и едва ли не треть всех звезд! Мне стало невыносимо от одной мысли, какие реальные размеры имеет это чудовище! А, между тем, их тут было не одно и не два…

Наконец, я добрался до суши на хорошо обустроенный пляж. Здесь не было хищной травы или острых камней, но гладкая как яйца галька и мелкий песок говорили о том, что кто-то специально обработал этот берег. Учитывая, что на озере не было волн, единственные, кто мог это сделать были сопровождавшие меня амфибии – о чем я догадался только сейчас. И в самом деле! Вслед за мной, неуклюже переваливаясь – на манер пингвинов — вылезла дюжина этих тварей. Они выползли на берег и развалилась прямо на лунной дорожке, подставив ночному светилу свои белесые и гладкие брюха, причудливо раскинув в стороны свои перепончатые лапы, как это делает собака в минуту удовольствия.

Не оставлявший меня ни на мгновение ветерок подтолкнул под лопатки вперед. У подножия горной гряды я нашел такую же серебристую тропинку, лучистым серпантином вившуюся по бокам каменной глыбы наверх. Уже достигнув изрядной высоты, я бросил взгляд назад, вниз, и увидел: медленно и неуклюже чудовищные амфибии следуют за мной гуськом. Из раскрытых пастей со свисающими, как у собак, языков, и напряженно сверкающих глаз, я понял, что восхождение на гору дается им намного труднее, чем мне, но, как лосося, плывущего на нерест против течения, это их нисколько не останавливает.

Луна уже достигла зенита, когда я добрался до «рта» каменного черепа. Им оказалась поистине колоссальная пещера, из абсолютно непроницаемых мрачных глубин которой отвратительно пахнуло гнилой сыростью и подвальной затхлостью. Кроме того, запахло чем-то и ещё… Но этот запах я ни с чем не мог идентифицировать, но он мне был неприятен. Я попытался исследовать глубины пещеры, но доселе помогавший мне ветерок непреодолимой стеной встал между мной и жерлом пещеры и все мои усилия пробиться через неё были тщетны – так, наверное, бессильны попытки мухи пробиться через оконное стекло…

Прекратив бесплодные попытки, я вернулся на тропинку и продолжил подъем. У пещер-носов я даже не остановился, а вот «глаза» меня весьма заинтересовали. Когда я шел по озеру, они были такими же черными, как «рот» и «нос», но сейчас внутри пещер было видно неяркое, но отчетливое красное свечение, как будто бы глубоко внутри в них зажгли костры или огненные факелы. Я вообразил себе, какое, наверное, жуткое зрелище они вызывали со стороны противоположного берега! «Храм»-череп «проснулся» и его хищные красные глаза высматривают себе во тьме новые жертвы! Мне же удалось увидеть только то, что красные светильники поддерживали те самые странные паукообразные существа, что я видел среди монолитов, только теперь, вблизи, я заметил новую деталь их облика – паучье брюхо заканчивалось змеиным хвостом и головою. Змеиная голова была вполне автономна от остального тела, шипела и разевала свою ужасную пасть с четко белевшими при свете ядовитыми зубами.

Я продолжил подъем, пока не оказался на вершине каменного черепа посреди циклопических монолитов. Только теперь я смог внимательно рассмотреть, что они из себя представляли. Цельные куски гранита, казалось, выломанного прямо из скал чьими-то чудовищными руками, они носили следы явной искусственной обработки, хотя и грубой, чем-то напоминая находки доисторических каменных орудий древнего человека. Я видел совершенно очевидные правильные сколы, которые не могли быть сделаны стихией и временем, слишком разумный порядок они носили. Кто-то явно пытался придать им четкие формы колоссальных «перьев», остриями хищно устремившихся в небо, издалека смотревшихся как лепестки гигантской короны. Всего «перьев» было ровно восемь.

Я прошел внутрь круга. И здесь искусственное происхождение памятника стало мне совершенно очевидным. Внутри «перьев» стояла небольшая каменная ступенчатая пирамида, отдаленно напоминавшая самые древние образцы подобных строений у древних шумер и майя, скорее всего, доставшимся им от более древних народов, не известных науке, которые строили Стоунхендж, Великие пирамиды, колоссальные головы «ольмекской» культуры и островов Пасхи. Пространство вокруг пирамиды было обсажено мертвенно-бледными лилиями, которые мне показались смутно знакомыми. Их раскрытые бутоны были направлены в сторону луны. Создавалось впечатление, что цветы, как и все остальное в этом странном Лесу, были наделены разумом – они напоминали молящихся, обратившихся в безмолвной молитве к ночному светилу.   

На вершине пирамиды уже был разведен странными паукообразными людьми костер. Они же, как трудолюбивые муравьи, всюду сновали здесь, забирались на вертикальные монолиты, что-то переносили, совершенно не обращая внимания на меня. Я обратил внимание на одну странную деталь. Хотя торс этих существ был человеческим, все они, судя по размеру грудей, длине волос, а также характерной форме плеч и таллии, были женщинами. Но на их лицах совершенно не было глаз, вернее, одни безжизненно закрытые веки, то же самое касалось и их ртов. Создавалось впечатление, что глаза и рот у этих существ были рудиментарными органами, т.е. давно отжившими членами тела, не выполнявшими своих обычных функций, как, например, волосяной покров или аппендикс у современного homo sapiens, грудь и соски у мужчин. Наоборот, паучье-змеиная часть их тела была на диво живой и активной. Они довольно быстро и ловко передвигались, а змеиное тело и голова в задней части, похоже, выполняла функцию реальной головы – именно ею они видели, скорее всего, именно ею они и думали, т.к. существа явно были разумны.

Поверхность горы оказалась весьма вместительной. «Корона» занимала относительно небольшую часть её. Именно поэтому на голую поверхность смогли беспрепятственно приземлиться те самые тени – оказавшиеся при свете огней огромными крылорукими ящерами, птеродактиль для которых был явно их деградировавшим подвидом. Ящеры, если и были разумны, то я этого не заметил, хотя, как и все в этом месте, они с живостью перекликались друг с другом, сверкая уже отнюдь не ящерными, безжизненными, глазами.

От того места, где приземлились эти чудовища, я заметил движение. От ящеров отделилась группа высоких, величиной, наверное, с пятиэтажный дом существ, передвигавшихся неуклюжей походкой к святилищу. Сначала они вызвали у меня ассоциацию с великанами-ограми древних скандинавских и германских легенд, однако при более близком взгляде на них я понял, что это не так. Существа эти были вообще ни на кого не похожи. Походка их была неуклюжа, как у тех, кто не привык передвигаться по земле. Вглядевшись, я обратил внимания, что ног у них и не было, как таковых. Точнее, они срослись в одну конечность, которая обеспечивала им движением за счет волнообразных колебаний, подобно змеиному хвосту. Тело все их было покрыто белыми перьями, вместо рук – атавистические крылья, а голова чем-то напоминала человеческую, только абсолютно лысую. Там, где должно быть лицо, красовалось розовое, постоянно шевелящееся отверстие, напоминавшее рот дождевого червя, губы которого заменяли тонкие постоянно активные влажные щупальца. Понятно, что глаз у такого существа не было тоже.

К этому времени на площадку под монолитами подтянулись и амфибии. Прекратили и свою суету паукообразные. И вся эту жуткая орава уродов – совершенно не замечая меня – подтянулись поближе к пирамиде, чтобы начать свой чудовищный шабаш!

Огонь на её вершине (и, как я предположил, внутри пещер-«глаз»), ярко вспыхнул, воздух огласился мерным звуков барабанов и свирелей и началось форменное светопреставление.

Уродливые твари завыли, каждый на свой манер – свист, шипение, клекот, мурлыканье – и задвигались. А потом, из черного чрева пирамиды, пришел ответ – отвратительное шипение, свист, шепот, напоминающий шелест осенних листьев, завывание ветра среди кладбищенских памятников —  нечленораздельный набор звуков – Хаш’штхат’фтлункх’туфт’хащт – что-то в этом роде. А существа в ответ стали скандировать – сначала тихо, а потом все громче и громче:

Хтулфлу Ц’хаг,

Хтулфлу Ц’хаг,

 Хаш’д Мурфлзлухлу,

Хтулфлу Ц’хаг!

В этот момент откуда-то спереди, из-под земли (наверное, там был вход в какую-то пещеру внутрь горы), вылезла целая партия паукообразных жриц, таща какие-то извивающиеся тела – ну точь-в-точь как муравьи, несущие в муравейник какого-нибудь червя или жука. Тащили они эти тела не на вершину пирамиды, а к её основанию – там, где был черный вход.

Поскольку я стоял совсем недалеко от входа, а Луна светила как раз за моей спиной, мне удалось рассмотреть, что было там внутри. А внутри пирамиды шевелилась какая-то одушевленная тьма, без формы, без образа, без вида, но от которой отовсюду распространялось ледяное дыхание смерти, от которого стыли внутренности, засыхал мозг, становилось трудно дышать, как на очень сильном морозе. И вот туда-то, к этой ледяной тьме, тащили паукообразные свои жертвы.

К сожалению, мне не удалось рассмотреть, кого эти страшные женщины приносили в жертву, но я видел, с каким ужасом – хотя и совершенно безмолвно – изгибались их тела (может быть, им просто заклеили рот, ибо пытка без возможности выразить голосом свою боль от этого становится ещё страшнее!), как судорога ужаса и невыразимого страдания пронизала их от начала и до конца. Я был совершенно уверен — имей они возможность закричать, от их крика я просто сошел бы с ума! Я вспомнил забавы своего раннего детства, когда в муравейник я специально бросал найденных мною дождевых червей, гусениц, жуков, с любопытством ребенка взирая на то, как их извивающиеся в безмолвной муке ужаса и боли тела, в тщетной попытки отсрочить неминуемое, со всей сторон хватают деловито хищные жвала десятков муравьев, — и мне стало отвратительно тоскливо и жутко. Мне кажется, я уже знал, что произойдет с несчастными.

Чуть только стоило паукообразным женщинам бросить извивающиеся тела у подножия пирамиды, как из её черного чрева стремительно, как лапы паука-волка из земляной ловушки, вырвались темные щупальца и впились в предложенную жертву. Восторженный вой охватил собравшихся существ, сладострастно созерцавших происходящее. Бой барабанов и визг свирелей всё ускорялся. По толпе прокатился вздох наслаждения. Я и сам ощутил что-то подобное – сладкая истома разлилась по всему моему существу, как это было  — когда? – в комнате, из которой я улетел нынешней ночью.

Между тем темные щупальца охватили белесые тела и прижали их к земле, а затем потащили их в черное чрево пирамиды. Сопротивление жертв ослабевало, как слабеет сопротивление мухи, ужаленной пауком. И я заметил, что белесая материя, объятая щупальцами, начинает разлагаться на моих глазах, распадаться на составные части, как будто бы смерть и тление были ускорены многократно.

Одержимый и жалостью, и любопытством, и каким-то животным желанием, я рванулся к пирамиде.

Не знаю, опередил ли я моего провожатого или он специально допустил это, но через несколько мгновений я оказался у самого черного входа. Луна озарила происходящее и я увидел – белесыми телами оказались тела людей, чьи лица смутно мне показались знакомыми. Я не успел их рассмотреть толком, ринувшись в самую черную тьму.

Тьма накрыла меня с головой черным покрывалом, я ощутил, как бесчисленное количество щупалец с крючками и присосками вонзились в меня – и только тогда я увидел ЕЕ.

Мертвенно-бледное, светящееся в самой непроглядной тьме лунообразное лицо, обрамленное с обоих сторон длинными цвета воронова крыла волосами. Но – о, ужас! Волосы, длинным покрывалом ниспадающие до пят – были живыми! Извивающиеся как змеи, лоснящиеся, шипящие, хищные – они длинными и тонкими щупальцами устремлялись на свои жертвы, опутывая их и затягивая их внутрь. На лице не было ни глаз, ни носа, ни губ – и только теперь я с ужасом понял, что они и БЫЛИ НЕ НУЖНЫ ЭТОМУ существу! Ибо волосы-щупальца – были и ртом, и носом, и глазами чудовищного существа.

Я не сразу заметил, что существо было в общем похоже на земную женщину – на ней было белесое платье-саван, у неё были руки и ноги – впрочем, безжизненно неподвижные, как и все остальное в этом теле. Только волосы были тем единственным, что составляли живое начало в нем. Но они были насыщено жизнью в избытке!

Между тем щупальца волос обхватили меня с ног до головы. Казалось, не осталось ни одного свободного места на мне, не охваченным этими дьявольскими порождениями вековечной тьмы. Дурманящая волна сладострастия ударила в мозг, руки и ноги ослабели, перед глазами поплыл кровавый туман – и я подумал, что что-то подобное ощущает муха, ужаленная пауком. Безразличие и ледяной покой охватили мою душу и я безвольно пошел навстречу Существу. Арктический холод, исходивший от неё, заморозил последние остатки мыслей в моей голове. И тогда я отчетливо услышал там, внутри, мысленный Голос, словно шепот осеннего ветра и шипение змеи:

— Здравствуй, Хталфлуг’х Х’тфанг. Врата ’Аш’т Мах’т Фтхота всегда открыты для тебя. Предки с нетерпением ждут тебя!..

Голос был тем же, шипящим, как шелест осенних листьев в ночи, жутким, отвратительным, как прикосновение к холодному телу змеи ночью, как ползание паука по коже. По моим внутренностям прокатилась волна рвотной судороги и…

Я проснулся. Таким же измочаленным и истощенным, как и всегда, после подобных снов.

Этой ночью я больше не спал…

30. 10. 08. «Монолиты», Энская область, Сибирь. Четверг.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ.

Я едва дождался рассвета, чтобы не брести в темноте. И как только безжизненный белесый свет пасмурного октябрьского утра прогнал остатки ночных теней из моего номера, я тут же его покинул.

По пути я позвонил Егору и запоздало осведомился, не разбудил ли я его. Но оказалось, что нет. Он уже был на ногах. Ребята должны были выйти с базы через пару часов. Егор ещё раз спросил, готов ли я к ним присоединиться и обещал мне дать все необходимое для похода. Я ещё раз подтвердил свое согласие. Он сказал, что до базы можно добраться на 34-м автобусе от гостиницы — он идет до кладбища, а потом – выходит за пределы города прямо на север, к «Монолитам».

Когда я услышал про кладбище, мое сердце ёкнуло. Мне неодолимо захотелось снова там побывать, на прощание. Кто знает, что случится со мною в этих мрачных горах?

Я сказал, что подъеду как раз через пару часов и отправился на остановку. На первом трамвае я доехал до конечной остановки и увидел, что по расписанию 34-й автобус здесь будет через сорок минут. «Вполне достаточно», — удовлетворенно подумал я и зашагал к воротам кладбища.

Утренний промозглый туман, как будто бы специально заполонивший все влажными белесыми облаками мешал ориентироваться. Памятники и ограды выглядывали из него, как верхушки мачт и обломки корабельных носов у таинственного острова погибших кораблей. Я немного испугался, что не смогу ориентироваться в этом лабиринте и уже пожалел, что отправился сюда в такую погоду. И, в общем-то, был прав. Хотя по времени я должен был давно уже выйти на знакомую оградку, я никак не мог сделать этого. Чужие памятники, чужие лица… Должно быть, с главного проспекта некрополя я свернул куда-то не туда.

Устав блуждать вслепую, я присел у одного ничем не выделяющегося памятника, с грустью подумав, что, наверное, уже не успею на автобус. Как вдруг что-то привлекло мое внимание. Памятник! Памятник, что стоял передо мною! Я смутно вспомнил, что в позапрошлый раз я уже видел его! Тогда меня поразило, что девушка, похороненная в этой могиле, судя по надписи — Девятова Анастасия Олеговна (1944-1961) — была очень юна. Но теперь меня заинтересовало другое. Я внимательно присмотрелся — что-то в фотографии на памятнике было мне смутно знакомо…

Памятник, как и сама могила, были не ухожены, заброшены. Видимо, родственники усопшей либо умерли сами, либо уехали отсюда. Могила заросла сорной травой, краска на лавке облупилась, а фотопортрет был покрыт толстым слоем пыльных и дождевых разводов.

Поддавшись какому-то интуитивному наитию, я стал протирать портрет влажной бумажной салфеткой – и остолбенел!

Две длинные светлые тонкие косички, округлое личико, смущенная застенчивая улыбка, по-детски выпуклый лоб…

«Боже мой, да ведь это вылитая моя мама!» – подумал я. Сердце буквально выпрыгивало у меня из груди. Только вот глаза… Глаза совершенно не похожи: выражение детское, игривое, как у соседской девчонки из дома напротив. Наверно, именно поэтому я её не узнал тогда.

Признаюсь, уже тогда во мне шевельнулись подозрения – уж слишком поразительно внешнее сходство! Однако жалость, захлестнувшая как морская волна меня с головой, победила. Горький комок во рту и слезы – всегда чертовски обидно, когда безвременно уходит в небытие что-то юное, прекрасное и полное жизни! – все это не лучшие спутники в работе разума.

Усилием воли я отвел взгляд от могильной фотографии и, чтобы хоть как-то отвлечься, принялся за чтение эпитафии под нею.

«Любимая Настенька! Спи спокойно, дорогая ты наша, цветочек наш полевой. Ты всегда была светлым солнышком, украшением нашего детского дома и школы, мы всегда будем помнить тебя такой – веселой, жизнерадостной, открытой! Ты навеки останешься в наших сердцах лучиком света, благоуханным цветочком! И пусть ты ушла от нас совсем молодой, мы гордимся тобой, ведь не многим дано и за шестьдесят лет так ярко прожить, как ты прожила свои семнадцать лет.

  Друзья и товарищи туристического отряда «Павка Корчагин» и коллектив преподавателей детского дома №3298 им. «40-летия Великого Октября».

Опять туристический отряд! Неужели…

В этот момент настойчиво зазвонил телефон:

— Ты где там потерялся, Кирилл?

— Егор? Я – в общем, на кладбище…

— Понятно! У нас тут один товарищ отставший на машине едет, он тебя добросит на базу без всякого автобуса. Давай выбирайся!

— Хорошо… Слушай, Егор, ты как первый специалист по туризму вашего края мог бы ответить на один провокационный вопрос?

— Валяй, только поскорее.

— Ты знаешь, кто такая Девятова А. Н. и что это за туристический отряд имени Павки Корчагина, а?

Продолжительная пауза. Сопение в трубку.

Наконец…

— А почему это тебя интересует?

— Так знаешь или нет?!

— Ну, знаю, — буркнул. – Только это долгая история. Это вообще не телефонный разговор.

— Понял, – а сам уже ликовал от возбуждения: ради одного этого стоит идти в поход – спросил-то я его наобум, мог бы вообще ничего не знать или не сказать!

— Давай, Андрей тебе позвонит, как доедет, я ему твой номер уже скинул…

Когда я закончил разговор, туман уже успел отчасти рассеяться, так что я без труда нашел выход из кладбища. А вскоре подъехал и убитый перегруженный уазик Андрея. Через полчаса я был уже на базе…

Выйти пораньше, как всегда не получилось. Пока я приехал, пока собрался, тут уже и до обеда рукой подать, в общем, тронулись уже часов в полвторого дня. Впрочем, ребята, что называется, «не парились». Девчонки и мальчишки 20-23, редко старше, лет, смеялись и болтали, как дети. Казалось, им вообще было все равно, когда выходить – лишь бы любой ценой продолжать веселый беззаботный и бессмысленный треп, способность на который – а никак не наличие детей, морщин, седины или чего-то подобного – и отличает, собственно, молодого человека от зрелого или даже «старого». Прослушав мимоходом пару-тройку фраз, я тут же поставил у себя внутри своеобразный «фильтр», который автоматически посылал в невидимый «черный список» все произносившиеся в этой среде слова и фразы, ввиду их полной бесполезности для меня, и целиком сосредоточился на сборах рюкзака и своих мыслях обо всем том, что происходило со мной в последнее время. По крайней мере, пока Егор – единственный достойный с моей точки зрения собеседник – не будет готов вступить со мной в общение.

Признаюсь, я не большой любитель лесных, а тем более горных, походов. Если бы загадка «Монолитов» не оказалась так тесно переплетена с тайной моего происхождения, я бы в жизни не полез туда. Хотя по исследовательской работе мне так или иначе приходилось время от времени совершать подобные переходы, я совершал их лишь в той мере, в какой требовала необходимость. Так было, когда я собирал редчайший фольклорный материал на русском Севере, когда в некоторые деревни не ходили даже ржавые пазики. Я просто брал рюкзак, ружье, проводника – и шел через леса и буреломы, тучи мошкары, болота и солнцепек. Та же самая история была и на Урале. Впрочем, когда можно было обойтись без этого, я обходился. Наверное, из меня бы не вышло Скотта или Кортеса, но я, признаюсь, к этому никогда и не стремился. Жизнь для меня измеряется не внешним подвигом, а внутренним деланием. Если материал достается более дешево – что ж, я возьму его за меньшую цену!

Но сейчас, именно сейчас, риск – такой, какой не выпадал за всю жизнь мне никогда – был оправдан. Я знал одно – все дороги ведут на «Монолиты». Только там я получу ответы на все мои вопросы. И если я погибну там, что ж – я погибну счастливым: либо оттого, что я все узнал, либо оттого, что честно сделал попытку узнать. Такова карма всех настоящих исследователей, неважно, что они открывают – новый народ или новый вирус. Проще говоря, я чувствовал себя причастным к невидимому ордену великих первооткрывателей.

Наконец, нагрузившись рюкзаками, мы тронулись в путь: сначала по проторенной тропинке, которой ходят все любители поглазеть издалека, а уже через три-три с половиной часа свернули в непроходимую чащу. Ещё через полчаса отчетливо почувствовался начавшийся крутой подъем. Восхождение на «Монолиты» началось!

Поход начался так, словно был благословлен свыше. Стояла сухая теплая осенняя погода – именно та, на которую и рассчитывал Егор. Казалось, в конце октября расцвело второе «бабье лето». На небе не было видно ни облачка, солнце светило ярко. Лес был наполнен птичьим пением. Одним из счастливых преимуществ этого времени года было полное отсутствие мошкары и комарья – бича летней тайги. Вспоминая об этом, я блаженствовал – можно было идти в свое удовольствие, наслаждаясь свежим лесным воздухом, прохладным ветром, приятной компанией – Егор шел со мной рядом. Впрочем, пока Егору было не до бесед – он все время сверялся с GPRS-навигатором, связывался по рации с замыкающим, писал кому-то смс сообщения. Со мной обмолвился лишь парой ничегонезначащих слов. Я его и не дергал, возлагая большие надежды на привал.

Да мне и не хотелось думать ни о чем тяжелом и плохом. Хотя впереди уже виднелись первые «Монолиты» — видимо, первого круга -, мне они казались всего на всего антуражем какой-то чужой картины, которую я рассматриваю со стороны и которая ко мне не имеет никакого отношения. Казалось, все, что происходит, происходит не со мной: меня касаются лишь этот чистейший воздух, эти красивейшие ели и пихты, эти усыпанные ковром из палой хвои сосновые всхолмья. Я жадно пил прогретый солнцем воздух и вовсю старался наслаждаться жизнью.

Привал Егор скомандовал только в семь вечера, когда мы добрались до первого «Монолита» — им оказался мой старый знакомый «дед», которого я уже видел на глянцевой фотографии в энской библиотеке. Ещё было светло и тепло. Ребята быстро разбежались кто куда – кто собирать хворост, кто за водой (здесь недалеко бил источник), кто занялся консервами и чаем. Я ничего не хотел делать и был весьма рад своему положению что-то вроде «почетного гостя» отряда, которого обычный повседневный труд туриста вроде как и «не касается». Я был старше, включая Егора, всех участников похода, был из Москвы, да ещё и журналистом одной из самой известных газет, собирающим материал для книги – а это значило, что для них я был чем-то неприкасаемым, каким, наверное, был интурист для советских граждан. Такое положение было для меня полезным ещё и тем, что избавляло от необходимости участвовать в излишнем, всегда тягостном для меня общении на пустопорожние темы, позволяя остаться в блаженном одиночестве.

Его нарушил – и только он мог и имел право это сделать – Егор. Он вместе со своим «замыкающим» уже успел забраться на невысокого «деда» и осмотреть дальнейший путь.

— «Деда» все «монолитчики» называют «Привратником» — это наш, местный, жаргон, — наворачивая тушенку, наконец, проговорил Егор. – Именно через него идет наиболее общепризнанный маршрут вглубь «монолитов». На нем же и останавливаются 99% любителей. К тому времени они устают и им уже в лом идти дальше. Так что это своеобразный отсев любителей от настоящих профессионалов!

— Чувствую себя посвященным в рыцари, — усмехнулся я.

Егор рассмеялся, обнажив свои на удивление крупные белоснежно-белые зубы.

— Ещё только в оруженосцы! В рыцари – когда пройдем второй Круг. Там – серьезное восхождение и не менее серьезный спуск. Но это ты увидишь сам, не буду тебя пугать. На самом деле, хоть в форумах многие «монолитчики» и хвалятся наперебой, что проходили за Дальний Круг – вранье все это. Скорее всего, доходили до него, прошли пару сотен шагов – и обратно. На такое способен любой из моих ребят!

— А что мешает им пройти за Дальний Круг? Крутые скалы?

— Не. Болото там гиблое. Оно, знаешь, как крепостной ров опоясывает их. Когда-то, говорят палеонтологи, в доисторические времена, то ли в триас, то ли в раннюю юру, там было огромное тропическое озеро… — я напрягся, колени у меня задрожали… — Теперь там, понятно, его уже нет, а болото осталось. Говорят, если его осушить, можно найти очень глубокие отложения и любой палеонтолог золотые горы бы дал, чтобы это сделать, но на это нужды миллиарды… Так вот, пройти это болото мало кому удавалось, а приземлиться на Лысую с вертолета — слишком хлопотное и опять-таки дорогостоящее дело. Насколько мне известно, это делалось только дважды – когда искали группу Груздева и группу моего отца, ты знаешь… — Егор внезапно помрачнел и затих. Посередине лба образовалась некрасивая глубокая вертикальная складка, взгляд потух.

Мне захотелось срочно перевести разговор на другую тему.

— Так что все-таки было с Девятовой Анастасией, Егор?

Он встрепенулся, как заснувший было и внезапно разбуженный петух, сходство с которым ему придавали всклокоченные огненно-рыжие волосы и борода, и, словно едва узнавая, взглянул на меня.

— В общем, её история типична для наших краев, — после некоторой паузы проговорил он. – Активная участница турпоходов. Отправилась с ребятами вскоре после выпускного на «Монолиты». Погибла. Воспитанница детского дома, сирота… Собиралась учиться в институте…

— Негусто, — помрачнел я – что-то подобное я и готовился услышать. Не понимаю тогда, почему ты не захотел этого сказать мне по телефону.

— Не хотел, потому что по телефону многое не расскажешь. Видишь ли… Её тело так и не нашли. Говорят, похоронили пустой гроб. А кто разбираться будет? Круглая сирота… Вроде завели уголовное дело, но никаких доказательств нет. Ребята говорят, ложились спать все вместе, а утром её не нашли. Конечно, злые языки говорят, что убили её там свои же, да в болоте-то в том тело и утопили, но я так не думаю. С ней все ладили, все её обожали. И потом… Моя бабушка по матери была её одноклассницей. Правда, в поход не ходила. Когда я её «расколол» наконец – она вообще не любительница рассказывать об этом -, она сказала, что такую версию могут выдвигать только те, кто не знал её и не жил тогда. Чтобы в 61-м да такое преступление, да ещё с Настей Девятовой, за которую любой пацан из детдома морду бы начистил… Не, не может быть! А вот то, что утонуть в этом болоте могла сама – в это я охотно верю. Гиблое это место, скажу я тебе, гиблое…

После привала пошли вглубь круга «Монолитов». Я покорно шел за Егором, но ничего уже не замечал, отмечая только периоды тяжелых подъемов и не менее тяжелых спусков. Фантастическая красота тайги в один момент стала какой-то призрачной, ненастоящей, как будто бы её обволок толстый слой какого-то тумана. Я шел сквозь туман совершенно механически, механически же следя за спиной впереди идущего Егора, а перед глазами стояло все то же широкое, округлое, смеющееся веснушчатое лицо с золотистыми косичками… Я старался рыдать беззвучно, стыдливо пряча раскрасневшиеся глаза, украдкой вытирая рукавом штормовки слезы. Но, к счастью, никто ничего не замечал – Егор был слишком занят определением пути, а ребята – своей всегдашней «птичьей» болтовней.

Внезапно, как по команде, она стихла. Это, собственно, и вывело меня из состояния ступора.

Мое сознание окончательно включилось и я внимательно огляделся. Наш подъем завершился у очередного монолита «первого» круга, стоявшего на достаточно крутом склоне (по крайней мере, у меня лично закружилась голова, когда я взглянул вниз).

Мы стояли на достаточно открытой террасе, покрытой редким сосняком. Далеко на востоке можно было различить покинутого нами «деда» — теперь он был размером с мизинец. Кроме собственно расстояния, разделяла нас пропасть, которую мы миновали накануне. Все пространство горы, с которой мы спустились, густо заросло лесом. Лишь ближе к ущелью виднелись голые циклопические глыбы, среди которых с трудом можно было различить ту извивающуюся серпантином ленту тропинки, по которой мы спускались несколько часов назад. Кто-то из ребят довольно присвистнул, кто-то загоготал, кто-то швырял в пропасть гальку или плевал.

Однако наиболее резвые решили покорить здешний монолит – хотя он был невысок – как и все камни первого круга -, но уже значительно выше «деда». Внешне он больше всего напомнил мне бесформенную кучу коровьего навоза – во всяком случае никакой «фигуры» я в нем не разглядел. Зато относительно широкая площадка с одиноко растущей на ней сосной, наверное, представляла собой прекрасное место  обзора.

Не долго думая, я присоединился к Егору, хотя, признаюсь честно, ненавижу скалолазание, предпочитая передвигаться на природе сугубо по горизонтальным поверхностям.

Иногда мне было страшновато, но перед Егором пасовать было стыдно, и мне все-таки удалось забраться на вершину. Вид оттуда открывался просто потрясающий! Сплошное покрывало леса, которое, как застывшие волны циклопического океана, то вздымалось вверх, то, наоборот, опускалось вниз. Одинаково заросшие «груди» и «живот» мифического, ещё не расчлененного ведическими богами Пуруши – вот что пришло мне в голову тогда. Хотелось закричать от восторга, но я почему-то этого не сделал.

Зато Андрей что-то заметил вдалеке и стал кричать. К нему присоединились и другие.

Мы с Егором подошли к ним. К западу от нас, на очередной сопке, мы увидели курившиеся дымки. Я одолжил у Егора бинокль и посмотрел. Среди хвойных лап мне удалось увидеть какие-то бревенчатые хижины, костер, движение…

— Это – Сторожевая Башня пресловутого «Соляриса» Господа Истинного Солнца, — прокомментировал с ухмылкой пирата Егор. – За этой горой начинается Дальний Круг. Они считают, что именно по этой линии проходит граница света и тьмы и что они, построив Башню именно в этом месте, охраняют весь мир от сил зла, таящихся за Дальним Кругом. Посмотри чуть выше, посмотри…

Я поднял бинокль выше.

— Что видишь?

— Два здоровых камня какие-то…

— Это не два камня, это один монолит, но давным-давно расколовшийся надвое. А если посмотреть под определенным углом, он может напомнить разбитое сердце – так его обычно и называют. Сектанты считают, что здесь своего рода сердце мира, которое они охраняют и чтут. Считают, что эти камни здесь оставили их прародители с солнца. Здесь их храм, здесь проходит и их культ…

Тут я предложил нанести «детям солнца» дружественный визит.

— Не знаю даже… Не любят они чужаков, особенно «монолитчиков». Но, думаю, вреда особого не будет. Если хочешь – пойдем, хотя тогда нам придется немного отклониться от маршрута. Тем более, что я лично не верю, что они тут убивают всех тех, кто здесь пропал…

— А кто в это может верить? Журналисты если только…

— Ты мало знаешь о наших краях. Народ у нас темный. Чуть что случиться, то нечистая сила, то сектанты, даже если это откровенная уголовщина…

Чтобы не нагнетать обстановку, в «Солярис» решили пойти мы вдвоем, оставив группу отдыхать у ручья в низине – к её, надо сказать, большому удовольствию – переход был не из легких.

Мы пошли вверх по течению ручья – он спускался с вершины горы, на котором жили сектанты и который, собственно, и был главным источником питьевой воды для них.

По ходу подъема, я, кажется, стал догадываться о подлинной причине, почему «Господь Истинное Солнце» выбрал именно эту гору. Подъем был необычайно крут, несколько раз я падал и много раз пожалел о том, что под конец дня решился на такой необдуманный шаг. Это была не гора, а настоящая крепостная башня!

Впрочем, довершить до конца восхождение нам всё равно не удалось.

До нас донесся громкий собачий лай и вскоре целая свора голубоглазых «хаски» рванулась к нам навстречу. Признаюсь, собаки – это вторая после высоких гор неприятная для меня вещь. Но я старался держать себя в руках.

— Недружелюбно же встречают гостей святые! – усмехнулся Егор, взяв на изготовку ружье. Но собаки, лая и кружась вокруг нас, пока не трогали.

— Возвращайтесь откуда пришли! Это — святая гора и чужакам сюда вход закрыт! – раздался голос откуда-то сверху. Для уверенности невидимый нам снизу охранник пальнул в воздух.

Мы решили дальше не рисковать.

На ночной привал расположились в пол одиннадцатого. Мне предстояла честь разделить палатку с Егором и «замыкающим» Серегой. С Егором мы сегодня больше не говорили.

Этой ночью мне опять не спалось. Я одиноко сидел у затухающего костра и как всегда любовался, как оранжево-алые языки пламени совершают свою вечную пляску, словно адепты какого-то древнего как мир экстатического культа.

Удивительная вещь, насколько странная это штука – жизнь! Человеку подчас кажется, что она проста, как пять копеек. Однако если вдуматься, простота жизни – это то же самое, как первое впечатление о незнакомом человеке. Она есть следствие невнимательности, нежелания вникнуть в суть вещей. Такую «простоту» можно сравнить с той, какую видит белка в колесе. Не имея возможности выйти за рамки простейшего алгоритма поведения, она не может себе и помыслить, что вокруг неё может быть нечто иное, чем колесо и его вечное движение по одной оси. Так и человек – замыкаясь в скучном, предсказуемом, но понятном и безопасном цикле: дом-работа-выходные-отпуск, он не в силах представить, что мир гораздо глубже и сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Один и тот же, годами не меняющийся, маршрут на работу, примерно такой же простой и понятный алгоритм поведения в выходные. Даже отпуск большинство людей предпочитает проводить, следуя проторенным туристическими компаниями путем. Но стоит только сойти с проторенной дорожки и внимательно приглядеться к окружающему, как в самых обыденных вещах мы увидим открывающиеся врата в непознанное.

Вот, например, пресловутый огонь или река – что заставляет человека часами смотреть на вечное движение язычков пламени или водных струй? Что привлекает человека в этом, на первый взгляд, абсолютно непримечательном зрелище? Что привлекает человека, глядящего до одури в бездну, в звездное небо, в океанские просторы? Неужели эти неприхотливые картины природы интереснее, чем голливудские фильмы, видеоигры или интернет? Ведь в них отсутствует главный признак зрелища – смена ярких картинок -, здесь все время одно и то же.

Я привел только один пример, но можно привести и ещё. Аналогичное ощущение возникает, когда начинаешь размышлять о смысле жизни, рождении и смерти. Достаточно всерьез, честно и откровенно перед самим собой последовательно начать задавать вопросы — откуда я пришел? Что было со мной, когда я родился? Куда я уйду, когда умру? Почему я провожу половину жизни во сне? Что со мной происходит, когда я сплю? Почему сны, если это всего лишь фантазия, вызывают у меня стойкое ощущение реальности происходящего? И почему, наконец, я не знаю ничего из этого?! Как я могу со всем этим «не-знанием» столько лет подряд жить? И вообще – черт побери! – кто собственно такой «я»? – чтобы в голове не возникло легкое головокружение, а в сердце не образовалось приятное захватывающее ощущение. Эти чувства похожи на те, что бывают, когда смотришь в бездну – с горы или с берега океана, равно как если долго смотришь на пламя или на плавное течение реки. И не мудрено, потому что и там и там человек лицом к лицу встречается с Вечностью – во временном, Бесконечностью – в пространственной ограниченности. Вечен и бесконечен ритм природы, вечен и бесконечен мир, к которому мы вопрошаем, вечны и бесконечны по своему объему наши вопросы. Религия и философия – два близнеца, отличные друг от друга как близнец-брат от близнеца-сестры – по-разному пытаются «работать», стоя на самой границе этой бездны. В какой-то степени к бесконечности приближается теоретическая астрономия и физика, хотя, чуть только столкнувшись с нею, пугливо прячет, как страус, свою чересчур умную голову в песок, не желая принять в себя непознанное бесконечное. Лишь только религия – в своем догмате о бесконечности высшего существа или, если его нет, хаоса – и философия – со своим постулатом о непознаваемости и, соответственно, неизмеримости ноуменального мира — остаются достаточно честны с самим собой и с теми, кто прибегает к их инструментарию. Из этих двух близнецов я в своей жизни выбрал первую. Не став, однако, адептом ни одной из великих и малых религий, я стал изучать их в их наиболее живой ипостаси – в форме народного фольклора, на мой взгляд, всегда содержащего в себе гораздо более ценный опыт общения с Неизвестным, нежели то, что можно прочесть в ученых богословских трактатах и сумасшедших откровениях пророков и подвижников всех мастей.

И вот сейчас, глядя на сумасшедшую пляску оранжевых огоньков в совершенной тишине ночного леса, я как никогда ощущал себя на грани, на самой границе с миром «извне», непознаваемым миром по ту сторону феноменального бытия, миром, в который, по моему глубокому убеждению, мы лишь пугливо приоткрываем окошко в наших сновидениях и, не выдержав открывшейся нам правды, пугливо прячемся вновь, в пробуждение…

Но сейчас, тем не менее, все иначе. Пусть каждый поступает, как ему подсказывает здравый смысл, совесть и его природа, а я уже свой выбор сделал: я готов перейти через границу и шагнуть в бездну – что бы со мной не произошло.

Придя к такой мысли, я внезапно ощутил, что понял, ДЛЯ ЧЕГО я предпринял весь этот путь. Не намерение найти свою мать и узнать причины её расставания со мной и отцом было главным движущим мотивом, не странные сны о каменных монолитах, не дававшие мне покоя, но именно это – желание найти путь в неведомое и перешагнуть незримую границу! И теперь я как никогда близок к своей цели, близок как никогда…

В этот момент какой-то шорох в лесной чаще заставил меня отвлечься от размышлений. Я бросил взгляд в сторону звука и – остолбенел!

У самой кромки леса стояла ОНА! Да, да, она! Я никогда в жизни ни с кем не спутаю эти золотистые косички, этот округлый овал по-детски ещё пухленького личика, веснушки и улыбку! Одетая в спортивные брюки и штормовку, с рюкзаком за плечами, она вышла из леса как ни в чем не бывало, словно час-другой назад уходила туда за клюквой или грибами.

По спинному хребту у меня прошел озноб, я хотел было встать, но не смог. Даже оглянуться по сторонам, назад – на лагерные палатки – не мог, целиком зачарованный этим странным зрелищем. Луна ярко осветила, прямо как прожектор на съемочной площадке, приближающуюся фигуру. Мне бросилось в глаза, что движения её неестественны, как будто бы не шла она по неровной земле, а плыла, не касаясь её. А глаза смотрят прямо на меня, не мигая, как будто бы и не видя ничего вокруг – ни лагеря, ни палаток…

Наконец, она подошла к моему костру и, как ни в чем не бывало, присела на полено напротив меня, служившее скамейкой, сняла рюкзак и протянула озябшие руки к огню.

— Холодно как-то, очень холодно… Никак не могу согреться! – словно извиняясь, прошептала она, не сводя с меня пронзительных глаз. Выражение их было тем более странным, что совершенно не было схожим с тем, что я видел на фотографии и с тем, что мне сегодня рассказывал Егор – ни искорки веселья и жизни, наоборот, цепкие, внимательные, острые.

— Странно… — кое-как выдавил я. – Тепло весь день было.

— На болотах… Там… Там всегда холодно, всегда… — опять зашептала она.

— За вторым кругом? – мое дыхание перехватило.

Она молча кивнула.

— Я ходила на разведку. Искала тропинку к Лысой горе. Мальчишки меня не пускали, там слишком опасно. Я ушла в прошлую полночь… Там очень холодно, очень… Эта вода, от неё стынут ноги в сапогах, хотя на мне две пары шерстяных носков, этот ледяной ветер, который дует непонятно откуда – все мое лицо стало красным и кожа огрубела! И ещё этот вой, эти шелесты и шепоты, эти огни…

Странная гостья замолчала, внимательно глядя на меня, словно изучая, какое впечатление произвели на меня её слова.

— Тебе… не удалось… добраться до горы?

Она кивнула.

— До неё не добраться просто так, не добраться…

— Ну и… Получается, что ты вернулась найти своих… Ну, свою группу? – язык прилипал к моей гортани, губы не хотели двигаться, руки предательски дрожали.

— Да. Я ищу её уже всю ночь и никак не могу найти! – девушка всхлипнула и отвернулась, но от меня не укрылось, что она внимательно наблюдает за мной боковым зрением. – Везде эта темнота, туман, и холод, холод, холод… Так хочется тепла, уюта, покоя, так хочется!

Не успел я и глазом моргнуть, как таинственная незнакомка уже сидит рядом со мной и прижалась своей головкой к моему плечу. Я почувствовал знакомый мне леденящий холод, холод, от которого вся правая рука – от кисти до плеча – просто перестала мною ощущаться! Но вместе с холодом почувствовал и кое-что ещё – знакомый мне привкус страстного желания…

— Зачем ты пришла ко мне снова? – одними губами произнес я – голос застрял где-то глубоко в глотке. – Зачем ты мучаешь меня? Я ведь ИТАК ИДУ К ТЕБЕ!

— Мне холодно, мне очень, очень холодно, умоляю тебя, согрей меня! – раскаленные от мороза губы прикоснулись к шее, ледяной язычок обжег мне мочку уха, её правая рука обняла меня за талию.

— Нет! – закричал я.

— Да! – вторил мне шепот.

Белоснежные влажные зубы хищно блеснули при мертвенном свете луны и мои глаза встретились, наконец, с её. И я узнал в них свою мать!

— Ты убила её! Ты убила их всех! Ты убила моего отца! Но зачем? ЗАЧЕМ? Чего ты хочешь от меня? Чего?! – ярость придала мне силы, я, неимоверным усилием воли, вырвался из её ледяных объятий и, схватив её за шею – превозмогая боль -, принялся трясти. – Отвечай! Отвечай же!

— Ты что, Кира? С ума спятил? – удивленно спросила она… И буквально на глазах её лицо стало терять форму, как тающее под жарким солнцем мороженое. И вместо белокурой девушки я увидел рыжебородого Егора. – Я пока ещё никого не убивал!

Я оглянулся и понял, что лежу на холодной земле у полностью потухшего костра, а меня окружают смеющиеся физиономии. Только один Егор не смеялся. Я смущенно поднялся и зашагал к своей палатке.

— Кирилл! Ты ничего не забыл?

Я оглянулся. В его руках был лунный камень, тот самый, что я нашел в номере два дня назад. Я взглянул на часы – было без пяти двенадцать.

31. 10. 08. «Монолиты», Энская область, Сибирь. ПЯТНИЦА.

День пятый.

Весь следующий день мы продирались сквозь тайгу. Троп никаких уже не было. Подъем начался серьезный. То и дело оставались на отдых – наверное, ради меня, я ведь не так привычен к такого рода походам. Идти вперед становилось все тяжелее.

Думаю, нет смысла подробно описывать наше путешествие. Да я и мало что  запомнил в тот день. Целиком поглощенный своими мыслями и воспоминаниями, я шел только телом, мыслями же летал где-то далеко.

Конечно, ещё в детства я слыл необычайно задумчивым и мечтательным ребенком. Меня даже называли «лунатиком» и «сонной тетерей». Но то, что происходило со мной в тот день совершенно невозможно представить. Я в буквальном смысле слова шел как во сне. Весь мир сузился для меня до спины впереди идущего Егора, чувственными глазами я не видел более ничего.

Я сказал «чувственными» не случайно. Потому что у меня есть множество доказательств тому, что подавляющее большинство народов и культур в своих мистических прозрениях утверждают, что наши обычные «телесные» чувства имеют свою проекцию в духовном, «тонком» естестве человека. Кроме телесного зрения есть духовное зрение, помимо телесного слуха – духовный и так далее. Во всех культурах, где присутствует это учение – а таких, повторяю, большинство – наиболее почитаемыми и «нужными» для общества людьми считаются те, у кого эти нетелесные чувства наиболее развиты, те, кто могут выходить за пределы телесного и, как минимум, воспринимать «тонкий» мир, а как максимум – «работать» с ним, договариваться с ним, добиваясь от него нужного. Таковы африканские и сибирские шаманы, таковы ведьмы и ведуны (от слова «ведать» — «знать») арийских народов, таковы «просветленные» индуистских религий, мусульманские суфии, разного рода пророки, которым высшие существа «отверзают» уста или очи, как Исайе или Иезекиилю, таковы и христианские святые-мистики («прозорливые старцы»), вера в которых сохраняется, по крайней мере, в ортодоксальной церкви до сих пор…

В своих экспедициях я сталкивался с людьми подобного рода. Не могу сказать, что воспринимал я их однозначно. Иногда мне казалось, что это просто психически ненормальные люди, иногда – что искусные мошенники или, наоборот, чистосердечные мечтатели с большим воображением, но сейчас… Сейчас со мной происходили вещи, которые заставляли меня volens nolens усомниться в своем скепсисе. Впрочем, может, и мое психическое здоровье пошатнули переживания последних дней?

Во всяком случае, что-то со мной происходило. Я постоянно слышал голоса – шепчущие, стонущие, шипящие и свистящие, каждое движение ветки, опавшей листвы или стеблей засохших трав заставляли меня тревожно вздрагивать – мне все время казалось, что какие-то невидимые глазу существа порхают с ветки на ветку или бегают как мыши по траве. Но ещё неприятней было то, что я постоянно ощущал странное ощупывание. Чьи-то мягкие щупальца опутывали мои ноги и талию, скользили по животу, груди, трогали губы и щеки. Я отчетливо чувствовал, что мне тяжело, как будто бы на плечах, у самой шеи, на мне сидит некто невидимый. Я стал отдыхать чаще и, похоже, стал вызывать сначала насмешки, а потом и откровенный ропот товарищей по походу.

Если рассуждать в категориях мистических учений, то я мог сказать одно: врата в мир «тонких» чувств у меня открылись (или при-открылись). Если же рассуждать в категориях здравого смысла, то мое и без того расстроенное воображение окончательно вышло из строя: я стал жертвой галлюцинаций – слуховых, визуальных, тактильных…

Видимо, перемены, которые произошли со мной, не остались незамеченными Егором. Он то и дело смотрел на меня с тревогой, но пока ничего не говорил. Я подумал, что, наверное, он уже жалеет, что взял в поход такую обузу как я и пытается определить по моему лицу, вытяну ли я его или нет. Впрочем, мне было все равно. Вместе с этими ощущениями в мою душу вползло какое-то ледяное спокойствие и я уже ни по какому поводу не переживал.

Через какое-то время кроме шорохов, шумов и шелеста я стал ощущать и нечто ещё… Какой-то голос в голове, говоривший, однако, не словами, а мыслями. У меня создавалось впечатление, что моя голова превратилась в настоящий радиоприемник, непрерывно принимающий радиосигналы из неизвестного передатчика. Впрочем, я, во всяком случае, догадывался о его местонахождении…

Мне сложно буквально передать то, что мне говорилось. Слишком много всего. Но сообщения, в целом, повторяли друг друга, и на разный манер говорилось примерно одно и то же.

Суть была такова.

Мне говорилось, что я приближаюсь к концу своего путешествия, причем не только этого конкретного похода и вообще моей поездки в Сибирь, но и в целом – моего земного пути. Я почти достиг центра таинственной неземной силы, не отпускавшей меня в течение всей моей жизни, контролировавшей каждый мой шаг, следившей и заботившейся обо мне, но теперь властно призывавшей меня к себе, когда пришло, наконец, мое время. Он говорил мне, что мне не нужно бояться и сопротивляться, что это моя судьба, такая же неизменная, как траектория движения планет и звезд. Что со мной ничего плохого не произойдет, что через это проходят все, что когда преображение произойдет, я буду смотреть на свое предыдущее существование как на пред- или даже недо-существование, как бабочка может смотреть на свою жизнь в ипостаси гусеницы. Правда, мне предстоит инкубационный период аналогичный закукливанию, но это недолгий и приятный процесс, а потом…

Потом я стану другим, совершенно другим, существом из рода, который дикие люди называли богами, но которых правильнее называть «Предками», ибо именно эти существа — предки всего сущего на этом свете – не в смысле происхождения, ибо подлинно высшее не может породить нечто принципиально низшее, а в смысле ПРЕД-шествования. Они ПРЕД-шествовали всему и даже когда все исчезнет, ОНИ будут всегда. Я – плоть от плоти их, и я должен к ним вернуться, вернуться домой, к моим предкам – для меня, таким образом, это слово имеет и дополнительное, общепринятое значение.

Когда же мысленные «радиопередачи» прекратились, началось что-то подобное ментальному телевидению. Перед моим взором замаячило множество картин, и я увидел нечто подобное, что видел ранее в своих снах, только теперь намного полнее и ярче (ибо после пробуждения большая часть сна все-таки забывалась).

Я увидел другие континенты, другие моря, другие горы…

Увидел колоссальные города на вершинах циклопических гор, на дне бескрайних океанических бездн, в глубочайших пещерах и схронах.

Я увидел колоссальные пирамиды, по сравнению с которыми египетские – просто детские игрушки, колоссальные статуи и идолы самых причудливых, ужасающих, леденящих кровь форм и размеров.

Я увидел храмы и святилища, погребальные аллеи и каменные сады, увидел представителей самых разнообразных рас, не имеющих ничего общего с человеческой. Помимо тех, что я узнал – паукообразных дев (правда, с широко открытыми глазами и активными, а не редуцированными ртами), амфибий и червептиц, там было много других. Были разумные крыланы, были прямоходящие рептилии, были косматые обезьяны ростом со слона, разумные колоссальные осьминоги с телом дракона, птицекрылые львы, разумные хищные грибы и растения… Да кого там только не было! Некоторых я вообще не мог определить ни к какому виду. Создавалось впечатление, что все эти существа, населяющие бескрайние просторы подземелий, океанов и гор – просто порождения больной фантазии сбрендившего демиурга, который в состоянии пьяного сна не контролировал свою творческую силу.

Все они занимались какими-то делами, строили, созидали, выращивали. Со стороны их деятельность напоминала работу муравьев или пчел – настолько организованно, стройно и четко они трудились, словно подчинялись какому-то высшему, невидимому мною Высшему Разуму. Ведь в каждом муравейнике или улье должна быть матка-царица! Но почему-то мне её пока не показывали.

Потом снова вернулся голос. Он говорил о том, что когда-то этих существ люди называли богами. Обрывочная, неверная память человека запечатлела их множеством имен и видов, в котором они соблаговоляли являться людям. Могущество Предков настолько велико, что даже этот их вид – временный. Предки принимают любой облик в зависимости от своего внутреннего желания и состояния, как люди, скажем, меняют одежды. Суть же Предков в том, что они – духи. Феи, фавны, суккубы, лилиты, русалки, драконы, боги, демоны – это всего лишь проявления Предков, которые испокон веков следили за развитием человеческого рода и направляли его в нужное им русло. В их власти было бы прекратить его существование вовсе, но это не входило в их планы. Это так же невыгодно им, как человеку — зарезать все поголовье домашнего скота. Именно для таких целей и выводился из жалких обезьян человеческий род. Но, как поспешил добавить Голос, в отличие от людей, Предкам не нужно мясо и кровь. Им вообще не нужна пища. Им нужно то, что называется энергией жизни (у меня сразу возникли ассоциации с индийской «праной», китайской «ци» — Голос сказал, что это что-то в этом роде). Эту энергию вырабатывают люди бессознательно, как рогатый скот бессознательно вырабатывает мясо, молоко и шерсть, потребную их хозяевам. Ради неё то и терпят назойливый человеческий род Предки.

Ради этого были жертвоприношения древних людей – как кровавые, изуверские (для выработки темной ипостаси энергии мучения и страха), так и разнузданные оргии (для выработки светлой энергии наслаждения). Ради этого устанавливались религии и ставились жрецы и пророки. Ради этого людям подсказывались нужные открытия цивилизации – от колеса и государства до микроэлектроники и аэронавтики, чтобы люди обильнее размножались для все возрастающих энергетических потребностей Предков.

Но не только ради этого. Была и ещё одна причина…

РАЗМНОЖЕНИЕ!

Предки не имеют пола, а потому размножаются они так, как это свойственно паразитам. В момент смерти человеческой самки они забирают её жизненный код и перестраивают его так, что в него вписывается код Великой Праматери, а затем вшивают его в другую самку. Это подобно распространению грибных спор. Рожденная самка третьего поколения, достигая нужного возраста, зачинает уже естественным образом и рожденное от неё дитя, после таинства освобождения духа, становится полноценной особью. Родившая же дитя самка становится нежизнеспособной, как скорлупа яйца. Она истончается и сгорает, ибо искусственный жизненный код не способен дать более-менее продолжительное существование своему носителю. Именно обеспечение размножения Предков – главная задача человеческого рода.

Люди же, рожденные от Праматери, отмечены необычными качествами, которые обычно называют «гениальностью», «харизматичностью» или «пассионарностью», хотя далеко не всегда она выражена внешне, ибо для Предков внешнее не имеет никакого значения. Впрочем, даже если личинка Предка и сделает нечто великое в глазах сообщества разумных животных, именуемых людьми, рано или поздно его все равно забирают. Отсюда древние легенды о восхождении царей и пророков на небеса («апофеоз»), о родстве великих с богами. Все эти сказки про Геракла и Осириса, про Ромула и Александра, кельтские сиды и христианские воскресения – все это имеет под собой глубокий, сокрытый от глаз несведущих потаенный смысл.

И вот совсем скоро, в один из священных праздников Предков, я – один из них – перейду из стадии личинки в стадию куколки, а потом…

Потом мне откроется все – планеты и галактики, межкосмические перелеты и путешествия вглубь земли, купание в горящем веществе звезд и переход в иные миры через порталы «черных дыр», где совершенно нет материи и вещества, где все совершается силой мысли и только мысль там является силой.

Я стану одним из тысячи тысяч детей Великой Праматери, которая с нетерпением ждет меня, очередную вспышку сверхновой звезды на её бесконечном как космос и черном как ночь чреве.

Я – плоть от плоти Она, а Она – плоть от плоти Я. Мы вместе – одно. И все Предки – одно. Мы – одна дружная и сплоченная Семья. И когда-нибудь мы победим Иных – и власти нашей не будет конца. Когда это произойдет, Великая Праматерь знает, но скрывает это от непосвященных.

Но однажды родится один из её сыновей, который будет сильнее всех Предков вместе взятых, сильнее даже Праматери, силе которого ничто не будет способно противостоять.

Но чтобы он родился – нужно много энергии, много людей, много эмоций, много жертв…

И хотя сейчас, когда люди стали умнее (и это было нужно – чем умнее человек, тем более качественна энергия, которую он дает), жертвы приняли иные формы. Вместо кровавых гекатомб на алтарях люди настраиваются так, чтобы воевать и убивать друг друга, хотя и не подозревают об этом. Вместо безумных оргий древности, те же самые оргии без всякой связи с архаичными божествами. Люди становятся взрослее, самостоятельнее. Им уже не нужно организовывать жертвоприношения, они сами, сами все делают, при этом думая, что поступают самостоятельно…

Мысленное «радио» все время дополнялось «телевидением»: я видел леденящие кровь картины ужасающего вмешательства инородных сил в жизнь человеческого рода.

Я видел девочек, внутри которых вместо души – мягкого лунного свечения – горел адский огонь, а на лбу у них высечены огнем какие-то знаки.

Я видел мальчиков, внутри которых мерзко копошились чудовища, чем-то напоминающие пауков.

Я видел великих царей и изобретателей, пророков, художников и мыслителей – и все с паразитами внутри, мертвой хваткой вцепившихся в их сердце, наполняющих его мутно-зеленоватым ядом.

Я видел ужасных тварей, находящихся внутри идолищ древних богов, с наслаждением взирающих на приносимые им жертвы.

Видел их и в современных городах: как они вселяют в народы желание истреблять друг друга – и радуются, когда это происходит, как они вдохновляют на изобретение самых простых или самых экзотических наслаждений – от уличной проституции и казино до олимпийских игр и реалити-шоу.

Я видел, как весь мир окутала незримая, темная, словно паучья, сеть, к ниточкам которой, как к проводам электросети, подключены бесчисленное количество людей, по которым бегают щупальцевидные сгустки – и качают, качают, качают…

Я напряг все свое зрение, всю свою мыслительную силу, чтобы дойти до источника этой сети – но он упорно терялся во мраке, где-то там, далеко-далеко в космосе.

Сначала я не мог понять, почему я не вижу его, этот Источник, эту самую Праматерь, и только немного погодя ДО МЕНЯ ДОШЛО. Я не вижу её по той же самой причине, по которой муравей не в силах увидеть человека. Бесчисленные сети – это не что иное как множество волосков-щупалец, спускающихся на землю откуда-то сверху, где на колоссальной высоте в кромешной тьме, как в чудовищном мрачном логовище, прячется нечто настолько ужасное, что только ограниченность даже «тонких» чувств спасает меня от безумия.

Но и это ещё не все.

Внимательно присмотревшись, я вдруг осознал, что это нечто не «прячется» во тьме, а сама тьма – шевелящаяся, бездонная, аморфная, — и есть Она. Вековечная хищная тьма, движимая только двумя инстинктами – поглощением и размножением.

Я вспомнил многочисленные легенды и предания народов мира об упырях и кровожадных демонах, но по сравнению с тем, что я увидел – они показались детским лепетом.

Гораздо ближе к истине мне показались таинственные, окутанные мраком легенды некоторых африканских, южноамериканских, австралийских и полинезийских племен, — те, что до сих пор живут в каменном веке, промышляют каннибализмом и промискуитетом – о некоей страшной богине-пауке, которая и по сей день правит нашим миром, пожирая все новые человеческие души. Лишь страшные ритуалы этих племен помогали, по их мнению, избегать им самим попадания в её сети, все же остальные неизменно погибали в её загребущих мохнатых лапах.

Когда я читал эти легенды, я неизменно думал, что паучиха – это всего лишь олицетворение смерти – древним людям свойственно враждебные стихии превращать в свирепых монстров. Но теперь я убедился, что древнейшие и примитивнейшие народы сохранили наиболее полное представление о том, что другие, вкусив сладкой приманки подброшенной им сверху цивилизации, забыли. Я вспомнил, что дикари приносили ей в жертву мужчин, а жрицами были только женщины (что считалось у антропологов и этнологов-скептиков рудиментарным остатком матриархата). Ритуалы эти племен леденят кровь – это были лютые оргии с не менее лютыми убийствами. Жертву кормили и ублажали, чем могли, а потом самым зверским образом умерщвляли, начиная с принудительной кастрации.

Внезапно мне открылись и другие связи. Хотя культ богини-паука в его изначальном виде почти полностью исчез, но отголоски его можно увидеть и в более поздних религиях. Это и кровавый культ многорукой (паукообразной?) и свирепой Кали в Индии, окончательно истребленный англичанами только в первой половине XIX века, это и оргиастический культ Иштар в Древней Месопотамии, во имя которой приносится в жертву Думузи, и леденящие кровь, покрытые мраком забвения таинства Гекаты и Коры в эллинском мире, стыдливо забытые греками классической эпохи, это и страшная и омерзительная безымянная змеерукая богиня древнего Крита, ставшая прообразом знаменитой Медузы Горгоны, отвратительные оргии самооскопления жрецов малоазийской Кибелы…

Сколько их было – не перечесть. Одни народы сохранили память о Праматери больше, другие меньше, многие и совсем позабыли. И теперь я знал почему – об этом позаботились сами Предки.

Волосы шевелились у меня на голове, ибо я, наконец, понял, что происходит в мире.

Но неужели ничего нельзя поделать? Неужели кровожадную паучиху, которая и была, как я теперь понимал, моей подлинной матерью, как и матерью тысяч и тысяч других Предков, не остановить?

И все же надежда была. Помимо хищнического разрушения и сладострастия, люди созидают прекрасное, люди совершают подвиги милосердия и сострадания, люди стремятся постичь истину и преобразить мир, а это значит, что власть Праматери Паучихи не так велика, как мне пытаются внушить составители ментальных «радио-« и «телепередач»!

В любой программе есть баг, у любого чудовища есть своя ахиллесова пята и, кажется, они где-то все-таки прокололись…

«Иные»!

«Иные», которых вот уже много тысячелетий Предки не могут одолеть, возлагая надежды на некоего великого мессию будущего, а это значит, что Иные уже сейчас не слабее Предков, но, может быть, и не сильнее, ибо печать тьмы отчетливо видна на теле человечества…

Но как достучаться до них? Как?..

Очнулся я от толчка в спину и криков. Что-то произошло.

Уже начинало темнеть. Я стоял на поросшей лесом возвышенности. Вокруг меня кто-то кричал, слышались женские визги, топот ног, треск ломаемых ветвей. Некоторое время я никак не мог прийти в себя. Когда, наконец, путем неимоверных усилий я пришел в себя, то узнал, что с одним из наших ребят случилось ЧП.

Во время подъема на один из самых опасных и крутых монолитов кто-то упал и сломал обе ноги, причем одну из них – открытым переломом. Егор уже оказывал ему первую медицинскую помощь, ребята рубили молодые деревца, чтобы сделать подобие шин, все суетились. Я же чувствовал себя настолько обессиленным и опустошенным от восприятия всех эти «передач», что упал на траву и просто лежал с закрытыми глазами. На меня никто не обращал внимания.

Через час-полтора кое-что прояснилось. Как могли, пострадавшего перевязали, дали сильного обезболивающего и снотворного, вызвали по рации спасателей. Ввиду такой чрезвычайной ситуации решено было временно прекратить поход – по крайней мере, для абсолютного большинства его участников, которые и остались под руководством Андрея следить за пострадавшим. Относительно себя и меня Егор был настроен решительно.

— Мы должны с тобой немедля продолжать поход, если вообще хотим добраться за Дальний Круг. Если сюда приедут спасатели, нас уже никуда не отпустят. Сейчас или никогда – решай! Вне зависимости от твоего решения, я пойду. К этому походу я готовился всю жизнь и даже если бы со скалы упал мой родной брат – это меня не остановит!

— Я с тобой, — еле слышно проговорил я. – Только знай, что ты наверняка идешь навстречу своей гибели, а меня ожидает нечто худшее, чем смерть.

Егор побледнел и опять обеспокоенно поглядел на меня.

— Все ясно… Началось…

— ???

— Чем ближе к Дальнему Кругу, тем больше аномалий. Люди начинают себя вести не как обычно – кто-то совершает глупые ошибки, как Малышев, кто-то начинает куда-то срываться и идти черт знает куда, как Девятова, а кто-то сходить с ума, как ты…

— Жалеешь, что взял меня?

— Нет, — вздохнул он. – Признаюсь, что даже я не смог бы перевалить за Дальний Круг в одиночку. Мне все равно нужен попутчик и коллега. Хотя твое безумие и может мне доставить хлопот… Ну так что – идем?..

До самой темноты мы спускались вниз. Здесь не было не то, что тропинки, все заросло таким буреломом, что сначала Егору, а потом и мне пришлось изрядно поработать мачете, буквально прорубаясь через тайгу. Мне почему-то сразу вспомнилась какая-то из сказок братьев Гримм про то, как чудовище, преследовавшее детей, зубами прогрызало густой лес. Мы грызли не зубами, но идти было неимоверно трудно. Под конец, с ног до головы в репьях, мы завершили спуск и подошли к сплошной линии болот. Дальше решили не идти – слишком опасно, а дождаться утра и продолжить уже при дневном свете. Тем более, что подъем на Лысую гору тоже чрезвычайно опасен.

Я решил во что бы то ни стало отговорить Егора от этой бесполезной и смертельно опасной затеи. Но стоило мне начать говорить про те откровения, что я получил по пути, как добился этим только приступов гомерического смеха.

— Извини, Кира, я не хотел, просто так смешно со стороны смотреть – солидный ученый, этнограф, зрелых лет, а рассказываешь какие-то сказки про паучью королеву и гоблинов! Я понимаю, эти дни были не легкими для тебя, да и не у тебя одного здесь крышу сносит. По правде говоря, — чуть понизив голос, сказал он, — я лично думаю, что тут с болотами что-то не то. Может, метана много выделяется, может, ещё чего… Жалею, что нет у меня химического или биологического образования! Я бы тут быстро все разложил с научной точки зрения! Но мы с тобой гуманитарии – и ничего с этим не попишешь. Имеем то, что имеем. Одно утешает, к любому гуманитарию от серьезного научного сообщества есть индульгенция – он имеет право фантазировать.

На том мои попытки и закончились. Я не обиделся, просто понял, что это бесполезно. И дело не в фантастичности моих «выдумок». Егор слишком много поставил на карту, чтобы вот так вот просто взять и отступить, послушав страшилки сомнительного вкуса, которой и не всякий современный подросток испугается.

Егор довольно быстро уснул, а мне опять не спалось. Бесполезно проворочавшись в спальнике – от жесткой подстилки у меня напрочь затекли все члены тела -, я решил размять ноги.

Погода была по-прежнему хорошей – теплой, сухой, что было, в общем-то, нетипично для этих мест. Ночь – лунной и звездной. Я готовился к очередному посещению извне, смирившись с тем фактом, что каждую ночь со мной происходит что-то подобное.

Наша палатка располагалась на небольшой возвышенности среди густого кедрового бора. Рядом пробегал ручей, спускавшийся по склону вниз – там он, видимо, впадал затем в болото – оттуда доносились тошнотворные гнилостные испарения.  

Я присел на выступ и вслушался в шум ветра в кедровых кронах. Я любил этот звук – он с детства ассоциировался у меня со скрипом снастей на парусном корабле, несущемся куда-то вглубь бескрайнего мирового океана. Я посмотрел наверх и с удовольствием некоторое время наблюдал, как раскачиваются ветви столетних кедров, как лапы каких-то доисторических чудовищ, и вспомнил свой недавний сон (сон ли?) про путешествие на остров. Интересно, были ли приносимые в жертву существа людьми или мне так только показалось? И если да, то разве это не доказывает, что и во времена динозавров на Земле существовали люди?.. Интересно, как тогда они, наши отдаленные, ещё дикие и неразвитые, предки воспринимали этих ящеров высотой как раз с эти вот мачтовые кедры, с такими огромные когтистыми лапами, со светящимися как эта луна глазами? Как мало мы знаем о нашей жизни, о нашем прошлом, о нас самих и мире, в котором мы живем! Прошлое человечества, подобно и нашему личному прошлому, теряется во мраке безвестности. И именно этот мрак я и пришел сюда развеять, также как, я уверен, как и Егор.

Я некоторое время прислушивался к его медвежьему храпу, а потом вдруг у меня возникло сильное желание взглянуть на тот самый лунный камень. Я вынул его из кармана. Бледно-желтый, невзрачный при солнечном, он загорелся каким-то тускло-мертвенным светом при лунном свете. Самое интересное, что камень из матового стал прозрачным, в нем почувствовался объем, в самой сердцевине камня мне показалась игра перламутровых искр, какие бывают на водной глади при лунном свете. И как мне не пришло в голову попытаться найти, какой породе принадлежит этот камень? Сумятица последних дней окончательно выбила меня из колеи. Привыкнув к размеренной неторопливой жизни, я совершенно потерялся, когда события приняли вихреобразный оборот.

Игра огоньков-искорок так меня привлекла, что я совершенно забыл обо всем окружающем – так бывает, когда засматриваешься на мистическую пляску огня. Я почувствовал, что камень все сильнее и сильнее затягивает меня, мне все труднее и труднее отвлекать свое внимание на внешний мир. Так бывает, когда пытаешься заниматься своими делами при включенном телевизоре – экран, словно магнит, постоянно притягивает взор.

Сколько длилось это состояние, я не знаю, но в один прекрасный момент что-то оторвало меня от камня. Я оглянулся – и не узнал окружающей местности.

Я стоял на краю круглой как блюдце поляны – такое впечатление, что она была сделана искусственно. Поляна заросла густым папоротником, по пояс высотой. Причем, несмотря на уже позднюю осень, папоротник был зеленым, как будто бы было лето. Вообще, на этой поляне осенью даже не пахло. Я не был уверен, что здесь вообще властвует время.

Но самым интересным было другое – по листьям папоротника бегало множество ярких огоньков цвета моего камня. Казалось, что тысячи невидимых рук пускали одновременно тысячи солнечных зайчиков, впрочем, по цвету и яркости сияния не имевших никакого отношения к солнцу. От этих огней поляна казалось залитой светом, как новогодняя елка. Я двинулся сквозь заросли к самому центру поляны, на котором возвышался совсем небольшой холмик, напоминавший могильный. Когда я приблизился, я действительно обнаружил на холмике что-то вроде плоского надгробия из того же, «лунного», камня. Вокруг него росли бледные, приторно пахнущие лилии.

Я подошел вплотную к надгробию и – остолбенел! Там красовалась моя собственная фотография и подпись с именем, дата рождения и… дата смерти: 31.10.09.

Мой рот открылся и я не в силах был закрыть его обратно. Мысли путались и я не мог совладать собой.

В этот момент сзади меня раздался тонкий смешок, а в следующий – за локоть меня взяла чья-то рука.

Я обернулся – и увидел, что вся поляна заполнена неизвестно откуда взявшимися посетителями. Некоторые из них стояли, некоторые плясали и бегали среди папоротника, некоторые висели на деревьях – им было мало дела до меня. Выглядели они похожими на девушек и юношей, но серебристого цвета и совершенно без одежды. Тела их были полупрозрачны, эфемерны, лишенные признаков пола («девушки» от «юношей» отличались лишь длиной волос и фигурой). Вскоре я заметил, что и лиц у них не было – одна пустота. На головах у них красовались венки из лилий.  

Заиграла ритмичная музыка из свирелей и бубнов, напоминавшая песню осеннего ветра, и все присутствующие пустились в пляс. Их движения мне напомнили пляску опавшей листвы на ветру – в ней не было ничего человеческого – я имею в виду свойственной человеческому телу пластике. Это было правильное и красивое, но какое-то стихийное и неодушевленное движение. Пение их – ибо через некоторое время они запели – напоминало шелест осенних листьев.

Рядом со мной стояла такая же безликая призрачная фигурка. В её руках была ветка с распустившимися на ней белоснежными лилиями, от которых исходил терпкий аромат.

От всех фигур и от «моей» девушки веяло арктическим холодом. Я прикоснулся к её руке – она была буквально соткана из необычайно плотного воздуха.

Между тем ритм музыки и танец фигур все ускорялся и ускорялся — до тех пор, пока они не слились в один призрачный круг, а потом порыв ветра подхватил их – и они, опять-таки, как ворох осенних листьев, стали взмывать вверх, улетая куда-то на восток.

Тогда девушка одела на мою голову венок из лилий и прикоснулась ко мне жезлом. Я почувствовал удивительную легкость во всем теле, меня также подхватил ветер – и я понесся на восток. Вдали виднелась Лысая гора, только без каменной короны на вершине.

За все время полета девушка не обмолвилась ни словом, что было неудивительным при отсутствии рта. Я мельком взглянул вниз и увидел бескрайние болота, как широченный крепостной ров отделявшие гору от того места, где ранее находился я. Затем оценил крутизну склонов горы и подумал, что своим ходом до вершины мы добирались бы долго и трудно, и не факт, что добрались бы. В некоторых местах были настоящие трясины, покрытые отвратительной затхлой ряской, а еле видная тропа на горе то и дело обрывалась у отвесных склонов. Откуда-то мне сразу пришло понимание, что тот путь, каким я сейчас попадаю туда – единственно возможный. Поход изначально был обречен на неудачу. А мои друзья погибли бы – либо на болотах, либо при восхождении…

Приземлились мы на площадке «рта» «лысого черепа». В отличие от «доисторического» «черепа», «рот», «глаза» и «нос» странной горы были завалены осыпавшейся породой. Но для моей проводницы, видимо, это не составляло проблемы. Она прикоснулась своим жезлом – и я спокойно прошел вместе с нею прямо сквозь стену.

Моему взору тут же открылась впечатляющая картина. Просторный грот, с потолком, напоминающим верхнее небо черепа – покатое, округлое – был заполнено светящимися существами. Поэтому он и не нуждался в других источниках света. Я посмотрел на себя – и увидел, что ничем от них не отличаюсь. И на мне тоже не было лица. Оставалось загадкой, как же я вижу, но мне на ум сразу же пришла теория о «тонких» чувствах, и вопрос отпал сам собой.

У дальней стены стоял трон из лунного камня, на котором восседала Владычица – также безликая, в серебряной короне имитировавшей цветы и листья лилий, с лунными камнями, в длинном серебристом платье, по которому пробегали яркие искорки.

Я был в шоке. После всех этих откровений про пауков и сети, после ужасного видения с чудовищами и лица со змеиными головами, я ожидал во чреве этой горы чего угодно, только не этого. А сейчас передо мною – идиллическая картинка из кельтского фольклора, что-то вроде «Лебединого озера» в Большом, поставленного специально для важного интуриста.

— Ты удивлен тем, что видишь все это? – словно прочитав мои мысли, телепатически произнесла Владычица. – Не удивляйся. Как ты мог догадаться, если бы тщательно поразмышлял, Предки принимают разные ипостаси в зависимости от того, чего мы хотим и какие цели перед собой ставим. Впрочем, что-то подобное есть и у людей – сегодня они рвут и мечут, истязая и себя и окружающих, завтра они радуются и веселятся, заражая своей энергией, дома они играют одну роль, на работе – другую, наедине с самими собой – третью. Это примитивное, но подлинное отражение действительности. Мы таковы. В бесчисленных мифологических традициях, о которых мне нет нужды говорить тебе, люди так нас и запечатлели: гневными и милосердными, карающими и милующими, щедрыми на дары и беспощадными на наказание. Сегодня у нас праздник – ещё один из нас присоединился к нам. И мы принарядились. Посмотри, мы все рады тебе!

Владычица обвела рукой присутствующих и моя голова едва не взорвалась от нахлынувших в неё мысленных приветствий.

— Не стоит воспринимать жизнь примитивно, в черно-белых категориях добра и зла, жизни и смерти, созидания и разрушения. Мы не рассматриваем её так. Тебе ещё многому предстоит научиться. К сожалению, долгая жизнь в человеческом образе негативно сказывается на сознании: гусеница видит мир не так, как бабочка. Но через это проходили многие – не ты первый, не ты последний. Сейчас ты можешь спрашивать, а я буду отвечать. Но когда ты закончишь, я задам тебе вопрос, на который ты не сможешь не ответить… – в её «голосе», как мне показалось, прозвучали угрожающие нотки.

Что ж – именно для этого я сюда и явился!

— Ты — моя мать?

— Да. Как и мать всех тех, кого ты видишь вокруг. Я, если угодно, матка одного улья, одного муравейника. Только я могу порождать себе подобных.           

— Ты убила моего отца?

— Тот, кто дал свою жизненную силу Матери, сам лишается её. Зачатие нового члена нашего рода – очень энергоёмкое дело…

— А твои родственники?

— Все те, кто окружают нас в человеческом мире, рано или поздно погибают от истощения. Пришлось устроить фейерверк на прощание, чтобы это не было так заметно.

— Что с Тамарой?

— Она – мой новый сосуд, который зачнет очередного ребенка в свое время… — тут меня передернуло – я не мог себе даже представить от кого, каким образом она может зачать, а тем более — как может родить! – …её развитие идет очень быстрыми темпами.

— Почему у вас нет лиц?

— Лицо – признак индивидуальности, личности, а мы – сгустки чистой энергии, духи. Мы похожи друг на друга, как две капли воды. Нам не нужны и внешние различия.

— Откуда эти странные стишки про «мертвую дочь», оковы и освобождение?

— О-о-о, ты подошел к сути вопроса. Это, пожалуй, самое главное, что мне предстоит тебе поведать. Это наше величайшее пророчество, которое, как и всякое пророчество, недоступно без толкования. Естественно, что «мертвая дочь» — это Я…

Когда-то давным-давно в этой вселенной были только две великие расы – Предки и Иные. Сейчас их уже много больше…

О нашем происхождении я умолчу, потому что это знание дается только при посвящении, но скажу, что мы едины настолько, насколько могут быть едины брат и сестра, но враждебны друг другу настолько, насколько могут быть враждебны друг другу тепло и холод.

Иными правит мой отец, Я – Предками. Я, как и Он, могла порождать себе подобных. И Я рождала их. Потом я захотела создать свою колонию, стать царицей своего улья. Отец мне не позволил. Между нами произошла великая война…

Когда мы почти уже победили, они устроили то, что вы называете «Большой взрыв». Нас вынесло в образовавшуюся подвселенную, как в дыру. Они закрыли нам путь назад. Иные остались по ту сторону, почему мы их и прозвали «иные», нам же пришлось  освоиться здесь. Мы были лишены привычной нам пищи, чистой энергии отца. Но мы нашли здесь замену. Мы создали плантации по выработке искусственной энергии, постоянно совершенствуясь в этом.  

Мы обустроили этот мир, зажгли звезды, населили планеты, вдохнули элементы порядка в этот мир. Но «Иные» позавидовали нам. Они решили, что продешевили, оставив нам слишком много. Началось вторжение, произошла ещё одна великая война. Нам не хватало уже энергии, ибо разумных существ выводить мы тогда не умели, а ведь только из них можно получить достаточно много. Мы отступили в галактику, называемую вами «Млечный путь», на периферии вселенной, которую мы даже не пытались раньше колонизировать ввиду её малых размеров и удаленного положения.

Начали все сначала. Здесь мы сумели совершить величайшее открытие – создать разумное существо – человека — и получить почти неограниченный доступ к энергии и возможность к размножению. Мы готовились к решающей битве с Иными.

Но они узнали об этом раньше и устрашились нашего могущества.

И было новое вторжение и великое побоище. По нему можно судить о тех жалких преданиях, что вы найдете во многих людских цивилизациях: гибель Атлантиды, сражения титанов и богов у греков и индусов, разрушение вавилонской башни и потоп у иудеев и шумер. От него вымерли специально выведенные нами за большой объем биомассы гигантские ящеры, как и все прочие гигантские животные и растения прошлого, наступил ледниковый период, из-за которого мы потеряли почти всю популяцию разумных существ. Иные были готовы истребить их, лишь бы повредить нам, их Предкам. Нашему могуществу был нанесен катастрофический удар…

Мы были убиты. Лишены наших подлинных тел, равно как и тех, что мы себе здесь создали. Нас заключили в темницы – до сих пор в ледниках Антарктиды, подводных глубинах и подземельях – лежат циклопические схроны с нашими мертвыми телами, внутри которых находимся мы в заключении вот уже сотни тысяч лет.

Но окончательно уничтожить нас даже Иным не дано. Мы же научились пробиваться мыслями через толщи льда, воды и камня. Общаться с избранными людьми, направлять их в нужном нам русле, размножаться и, естественно, питаться, хотя и скудно.   

Но настанет день, когда критическая масса людей станет такой, что энергии нам с лихвой хватит на то, чтобы влить её в одно двуединое существо – мы открыли, что люди могут быть не только источниками, но и усилителями энергии – и этого будет достаточно, чтобы восстановить наши тела и перейти из этого темного уголка вселенной в наступление.

— Но почему Иные не могут просто взять и уничтожит человеческий род, лишив вас пищи и размножения?

— Очень просто. Представь себе невероятное — Они по уши влюбились в смертных! Увидев эти беззащитные и так похожие на них самих существа, они пожалели их и остановили неминуемое уничтожение. Отсюда легенды о прекращении потопа и жалости богов. Они всерьез решили вас усыновить и увести отсюда в Иной мир, а нас обречь на вечный голод и бессилие, в этой темнице. Единственное их желание, чтобы люди сами захотели пойти с ними – никакое усыновление не состоится без согласия сирот. Они растопили ледник, они прекратили потоп, они уничтожили оставшихся чудовищ. Они стали настраивать людей против нас, также как и мы, входя в их сознание. Ближайшая их станция находится по ту сторону луны, невидимой вам. Оттуда они действуют против нас до сих пор. Многие Иные приходили на эту землю, устанавливая свои культы в противовес нашим, но до сих пор все пребывает в состоянии неопределенном. Известно одно, впереди предстоит решающая битва. И в ней уже главную роль будут играть люди, только одними будут управлять Они, а другими – Мы. Подобно людской игре в шахматы.

— Но ведь это аморально! Вы используете людей в своих целях, как игрушки!

— Вы используете животных, животные поедают друг друга. Мы ничем не хуже. Тем более, что как только война закончится и мы вернемся к Источнику, откуда мы все родом, люди нам уже будут не нужны. Тогда они останутся теми, кем могут быть – бессмертными, вечно юными, сильными. Пока мы вынуждены забирать все это у них, как и у других животных и растений.

— Куда же уходят умершие?

— Этого не знает никто, даже мой отец. Есть предположение, что Источник – это не что иное как портал в некую совершенную иную вселенную, где материя и энергия существуют совсем по другим законам. Туда же все и возвращается. Но как это происходит и что там, за вратами – не спрашивай, не знаю.

— Мои вопросы иссякли, — признался я, чувствуя себя совершенно опустошенным и подавленным явленным мне откровением.

— Отлично. Теперь пришло время Мне задать вопрос. Ты присоединишься к нам?

— Чтобы стать одним из тысяч упырей, сосущих кровь и плоть представителей моего собственного народа?

— Не совсем. Пришло время для рождения нового Прометея! Ты – привратник, который отопрет врата и выпустит Зверя. Последняя битва за свободу уже не за горами!

Волосы встали на моей голове дыбом. Одобрительный гул существ почти оглушил меня. И тут страшная догадка озарила меня.

— Ты хочешь сказать… Я… и… Тамара?

— Да. У неё уже начался менструальный цикл, она готова к зачатию. Время не ждет. Ты сделаешь это дело и окончательно присоединишься к нам. А она останется для того, чтобы родить дитя и умрет. Дитя мы воспитаем и подготовим. Но это тебя уже не касается. Твое предназначение заканчивается на семени.

— Но почему я? И почему не я?

— Этого тебе знать не дано. Время твоих вопросов и моих ответов, сын мой, истекло.

— Мне нужно подумать! Я не могу сразу принять решение…

— У тебя нет времени.

— Но я все равно нахожусь в пещере, далеко от объекта…

— Неправда. Твое астральное тело, которое я освободила, — для него нет физических границ и препятствий. Все произойдет именно сейчас, именно здесь. Остальное тебя не касается.

— Хаш’тфтр’агст’фтох!

При этих словах прекрасная серебристая безликая девушка на троне стала стремительно преображаться. Ноги её срослись в напоминающий змеиный хвост, волосы почернели, выросли до самого пола, стали шевелиться, наподобие пучка растревоженных змей, на лице обозначился рот с желтыми ядовитыми клыками, тонкий нос, бескровные губы и закрытые мертвыми веками пустые глаза. Одета она была в ночную рубашку. Спинка престола упала, образуя, таким образом, длинное ложе.

— Иди ко мне, любимый, нет времени ждать!

— Но как же мое решение?

Из отвратительного рта раздалось гнусное змеиное шипение.

— Оно уже принято.

Я подался было назад, но тут мертвые веки открылись и я увидел чудовищные змеиные глаза, ужасный холодный взгляд которых буквально превратил меня в камень. Живые локоны «выстрелили» в мою сторону – как змея или паук бросается на добычу. И нечеловеческая сила потащила меня к новоявленной медузе-горгоне. Потом я почувствовал как два острейших как сталь и холодных как лед зуба вонзились мне в шею. Ещё через мгновение лед сковал все мое естество. Я почувствовал одновременно и полное безразличие к своей судьбе, и горячее желание. А её волосы, живые волосы, как паутина окутали меня, связав со своей страшной хозяйкой в один кокон, внутри которого были только мы одни…

ЭПИЛОГ

31.10.09. Москва, 22:56.

ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

Сегодня ровно год, как миновали события, которые я описал в этой рукописи. Сегодня ровно та дата, что записана на могильном памятнике, который я видел в том последнем, странном и страшном видении (ибо после него я больше не видел никаких кошмаров, ни галлюцинаций).

Очнулся я в больнице города Энска. Егор обнаружил меня у палатки совершенно закоченевшим, в беспамятстве. Я был в таком ужасном состоянии, что он не решился бросать меня и продолжить злосчастный поход. Хоть в этом была несомненная польза. Ведь я знал, что живым вернуться оттуда нельзя. Предки никому ничего не прощают. Правда, не знаю уж, может, потом он и отправился в поход. Мне это не известно, а координаты его потерялись. Где-то там, в лесу, пропал мой мобильный телефон. Меня же забрали в Москву. А потом, когда я стал выздоравливать, мне стало не до этого. Я писал во все правительственные инстанции, встречался с ведущими религиозными лидерами, с учеными… Бесполезно. Мои рассказы вызывали у них в лучшем случае улыбку.

И я смирился. Стал притворяться, что ничего не происходит. Но вскоре произошла трагедия с бабушкой и дедушкой – моими единственными родными на этом свете, да и сам я почувствовал, что жизнь покидает меня. Я сразу вспомнил о том, что сказала мне Она тогда – тот, кто познал близостью с Великой Праматерью, не может жить уже на этом свете. Она забрала у меня все – близких, мои мечты и планы и даже самую жизнь. Я вспомнил то, что в детстве, увлекаясь энтомологией, читал о пауках. Паучьи самки всегда убивают своих самцов после спаривания. Я, как и мой отец, — не исключение. Моя жизнь стала очередной жертвой в длинной цепи уже принесенных гекатомб.

Были минуты, когда меня охватывало отчаяние. Мне хотелось наложить на себя руки. Но где-то месяц назад мелькнула надежда.

Мне приснился очень хороший и светлый сон.

Поток теплого воздуха подхватил меня и унес куда-то высоко — в светлый город, целиком построенный из стекла, в котором не было солнца, но снизу, сверху, отовсюду струился свет. Город утопал в цветущих садах, там было много площадей, широких проспектов и фонтанов.

Я приземлился у одного из них и заметил на скамейке человека. Он был облачен в длинные одежды, словно сотканные из света, у него не было лица, а вместо него из-под опущенного капюшона сиял солнечный свет. Он назвался моим другом.

Свет и тепло, исходившие от фигуры, оказали на меня чрезвычайно сильное воздействие. Мое сердце растаяло, и я со слезами на глазах принялся рассказывать ему мою историю. Он выслушал её, не перебивая, но ничего не сказал.

— Мы заберем тебя ровно через месяц. Доделай то, что имеешь в сердце.

— Куда я отправлюсь, Друг? – спросил я его.

— Там, где нет смерти, ни тьмы, ни страха, ни боли. Там, где тебя ждут те, кого ты любишь и кто любит тебя. Там, где ты обретешь свободу и покой.

— Ты – отец Иных? И что будет с Предками? Что с людьми? С миром?

Но солнцеликий человек промолчал. Одним движением руки он скинул капюшон и яркий свет ослепил меня…

Проснулся я весь в слезах. Даже подушка была мокрой от слез. И с тех пор весь месяц я, не зная усталости, писал то, что, надеюсь, читаешь ты, мой читатель.

И я не знаю, что будет потом: чем закончится космическая битва, кто победит, кто прав, а кто виноват, воспользуются ли люди моим трудом или растопят им печку. Знаю одно. Моя миссия на этой земле завершена. Я ухожу. Прощайте.

КОНЕЦ

Похожие статьи:

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Обычное дело

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Потухший костер