Царские дети

Накинув халат и препоясавшись, Лея вышла из ванной, кивнула дворецкому, уже поджидавшему её — в левом глазу полыхнул задорный огонёк... улыбнулась, еле заметно подмигнула... отчего на щеке появилась ямочка. Впрочем, в темноте коридора было не разглядеть, но она знала: дворецкий оценит. Оценит и не забудет, хотя ему, по большому счёту, на неё плевать, и всё это обоюдное кокетничанье — не больше чем лицемерие. Но – из того же лицемерия – он и не забудет...
«Хоть что-то останется после меня — пусть даже в памяти этого олуха», — думает она, проходя в широко распахнутую дверь. И, уже в комнате у себя, с трудом влезая в тесное вечернее платье — так решает: «А, ладно. Не в том суть».
И выходит, и снова движется по коридору — величавее лебеди, одаривая улыбками спешащих мимо гостей. И — в залу, в освещённую десятками — сотнями — тысячами фонарей, залу, где большой длинный стол уже накрыт, и в середине его торжественно высится громадной горою пирог, ради которого, собственно, они все сюда пришли. И прочие кушанья... и вино, вино... Вина у неё в хозяйстве всегда было вдоволь.
И вновь она лукаво улыбается им всем — этим чёрным фракам, постным лицам, их тихим, как на похоронах, речам — изображая при этом (не только очередной восхитительной гримаской, но и презрительным поворотом спины), что она знает, какова цена каждому из них; знает — но виду не подаст. И заигрывает с ними, выражая в этом язвительном кокетстве своё презрение... а лица всё такие же постные, но, без сомнения, им приятна её учтивая ложь. Они словно бы купаются в ней, во лжи этой — и гости, и хозяйка. Насыщаются, упивааясь той пародией на светскую обходительность, что она сегодня устроила. («Но что, скажите, остаётся ещё делать?»)
А потом она уходит. Кто-то пьёт за неё (конечно, не говорит «её здоровье» — до такого они, даже захмелевши изрядно, не докатились... Пока ещё). Она вступает в комнату, где погашен свет.
Где я молча ожидаю её.
— Ты вернулся.
— Слишком поздно, да, Леюшка? Ну, тут уж ничего не поделаешь. Зато я буду с тобой в последние минуты твоей жизни.
Она, горько вздохнув, отворачивается (насколько это вообще возможно — цепи, проклятые цепи светских условностей, держат крепко. Крепче иных всамделишных цепей. Даже тех, которыми она будет скована завтра. У моря. При всём народе).
— Зачем ты пришел, Аль... альбинос? Ну вот скажи: зачем?
Теперь уже вздыхаю я.
— Не знаю, сестра... Но не прийти я не мог.
Молчание. Несколько минут мы стоим, друг на друга не глядя - и я не решаюсь двинуться с места.
Наконец она цедит сквозь зубы:
— Люк. Альбинос!..
— Что, сестричка?
— Уходи. Оставь меня, сволочь красноглазая, — она говорит хрипло, с заметным придыханием, и я понимаю: это потому, что на неё, как всегда, «накатило». Нервы сдали (да, сестра моя — та ещё крутая штучка, круче некуда; но всё же... Всё же она слабая женщина... но плакать не может — и не будет). — Нужна мне твоя жалость; будто и так не солоно пришлось. Ты знаешь, что сегодня было на пиру? Они же не гуся ели и не салаты эти дурацкие. Они же меня ели... по кусочкам разбирали, кости обгладывали... С такими гостями никакой дракон не нужен. Так что... мне и без тебя хорошо. Д-душенька т-твоя сердобольная... — и тут она вдруг заходится кашлем. Я молчу. Она истошно надрывается в приступе, её уже чуть ли не тошнит, и она вынуждена ухватиться за резную дверцу шкафа. Я жду, когда она успокоится, а потом говорю:
— «Сердобольная душенька»?! Следи, что говоришь, принцесса. Душа и сердце — не одно и то же ли? — Усмехаюсь.
— Ах ты... — дар речи её покинул. Немудрено: завтра идти жертвой к морскому чудовищу, а братец язвит, не вникая в пафосность минуты. Но мне, собственно, это и нужно: вывести сестру из равновесия. Чтобы из-под маски светской львицы снова показалась моя Леюш... нет, все-таки ЛЕЕЧКА! Пусть даже злая, как чёрт.
Но, поняв, что ничего не добьюсь, я тут же отвернулся.
— Всё... я пошёл, дорогая.
— Ну, иди. — Не заплакала, не кинулась, не повисла на мне. Голос её не был подчёркнуто-спокойным (это означало бы, что она скрывает чувства – а она до такого, как я уже сказал, не опустится). — Завтра к морю-то приходи... попрощаться, как положено. В котором часу, знаешь? — В её голосе просто НЕ БЫЛО никаких чувств. Обычный голос богатой дамы — густой, сдобный... равнодушный.
И тут я вспомнил.
И -- обернулся к ней.

***

...Плывёт, плывёт, крутится пол под нами... и стены комнаты раздвигаются, а за ними — чернота. Плотная угольная чернота, густая — хоть ножом режь — и непроницаемая.
В неё вспыхивают звёзды. И вот уже мы плывём, по-прежнему оба — кружась в эдаком valse macabre (хотя и стоим далеко друг от друга)... и становится видна планета. Наша родная планета.
Ветки липы шуршат во дворе, заглядывая в окна отцовского замка.
Шелестят — но совсем по-другому — морские волны.
Андромеда – так я её звал, ещё когда мы, недоростки шестилетние, гоняли в мяч на пустыре за дворцом. Не пристало это, конечно, царским детям, но кто ж уследит?
...И уже тогда она боялась моря...
Она всегда его боялась.
А я... я.. не помню.
— Аль... Алька? АЛЬКА! Что это?
— Это — правда, сестра моя.

***

На следующий день. Берег моря. Ровно двенадцать, судя по солнцу.
Она молчит, по-прежнему отвернувшись.
— Я же всё понимаю, — это не слова, так, лёгкий выдох, тут же тающий в стылом морском бризе. — Знаю я, зачем ты пришёл; моя душа не черствый сухарь. Я просто не верю: разве может быть, чтоб ты вот так...
Она недоговаривает, и это хорошо: если б сказала «рисковал», то, наверное, свела бы на нет весь смысл своей тирады. А если б сказала что-нибудь другое, то это была бы уже не моя сестра. Не Лея. И тем более не Андро.
— Ничего, милая, — я касаюсь её виска. Она отдёргивается — резко, чуть ли не брезгливо.
Я, тем не менее, отвожу в сторону красивую русую прядь.
— Я и сам уже не тот. Теперь я могу себе позволить сражаться... ну, скажем так — ни за что. Просто потому что мне надо. Если самое малое, что я могу для тебя сделать сейчас — это умереть вместе с тобой, то пусть так и будет. Если Меч мой не поможет против порождения Глубин — я не против. Я приму этот жребий.
— Из чувства долга, Люк-альбинос? — по-прежнему угрюмо щерится моя сестра. — Или... ради чего-то большего?
Я улыбаюсь.
— Это одно и то же. Разница не так важна...
— Совсем неважна? — тихо спрашивает она.
— Да. Совсем неважна.

*

Гигантская тень упала на скалу, заслоняя солнце.
Я обернулся, оторвавшись от вскрикнувшей в отчаянном испуге девушки, вскинул щит, и воздел Клинок в приветственном жесте...
Ну здравствуй, враг мой. Здравствуй, дракон.

Похожие статьи:

Рассказы → Последний рыцарь короля

Рассказы → Млада и Младан

Рассказы → Купи Принцессу

Рассказы → Последний жених ( сказка )

Рассказы → Охота на единорога