Во второй части содержание письма заметно менялось. В нём пропадала связность, терялся внутренний смысл. Словно сбившись с заданного курса, сюжетная линия принимала обрывочно-фрагментарный характер, что существенно затрудняло её и без того непростое восприятие. Я понимал, что под наплывом эмоций многое представлялось тогда Гекате в преувеличенно-искажённом, гротескном виде, но порой обрисованные ею формы становились настолько гиперболизированными, что я буквально хватался за голову, не зная, что и думать на этот счёт.
Чего тут только не было: и бегство по непролазной, кишащей всякой нечистью чаще, и вынужденный ночлег в заброшенном охотничьем доме, и встреча с адептами древнего культа Карокаша, избравшими этот дом местом проведения своих шабашей, и, наконец, знакомство с ритуальным идолом Олувром, глиняным человеком, обретающим страшную энергию с помощью магических символов и заклинаний, и многое другое…
Ближе к концу стиль изложения Гекаты менялся почти с каждым абзацем. Порой казалось, что пишет не она. Боясь утратить нить повествования, я пытался прибегнуть к сложному методу транслитерации, а заодно пробовал использовать своё умение читать между строк, но пользы это принесло немного. В конце концов, потеряв надежду распутать клубок её сильно затянувшегося бегства, я взялся читать самое окончание письма.
«…Однако, мой милый, более всего меня занимает странная и совершенно нелепая на первый взгляд мысль, укоренившаяся во мне с того самого момента, как я покинула «Троянского Коня», - писала Геката. - Тебе это предположение наверняка покажется вздорным, но я почему-то убеждена, что «калеку», прицепившегося ко мне на Селенитовых холмах, интересует в первую очередь именно тот этюд, что был подарен мне дедушкой.
Ты не представляешь, насколько основательно засело это убеждение в моей голове. Из-за того у меня не хватило духу самостоятельно вскрыть пакет с рисунком, даже тогда, когда всё было позади, и я уже находилась в относительной безопасности. Мне почему-то казалось, что в открытом состоянии акварель вызовет в окружающей атмосфере какие-то сверхъестественные сдвиги, что-то непременно произойдёт, откроются какие-то страшные врата и хлынут необратимые потоки, остановить которые никому будет не под силу.
Может, это всё мои женские страхи, подогретые суеверием, - /ты же знаешь, какая я трусиха!/, - не знаю, но, невзирая на нестерпимое любопытство, я так не смогла заставить себя взглянуть на дедушкин рисунок…»
Геката долго извинялась передо мной по этому поводу, словно опасаясь, что её нерешительность будет истолкована мною превратно и впоследствии негативно скажется на наших отношениях.
« ..Пусть всё свершится по твоему слову, любимый, - писала в заключение она, - и пусть воля тёмных звёзд, которой мы с тобой привыкли безоговорочно доверять, окажется для нас столь же благоприятной, как это было доныне…»
К посланию был приложен вышеупомянутый пакет цвета лунной пыли, в котором хранился драгоценный этюд. Моя невеста просила, не откладывая, взяться за дело «со всей серьёзностью», ибо от моего решения «зависело очень многое». Также она наказывала соблюдать при этом максимальную осторожность. Рисунок никому нельзя было показывать, а, главное, следить за тем, чтобы его не стащили. Особую опасность в этом плане представлял, по её мнению, конечно, всё тот же пятнистый наблюдатель. НЕ хотелось даже думать о том, что может произойти, если акварель попадёт в его лапы. Но если всё же возникнет реальная угроза исчезновения пакета или - /что уже казалось мне совершенно нереальным/ - захвата его какой-либо потусторонней враждебной силой, Геката молила меня уничтожить ценный эскиз всеми доступными средствами: сжечь на огне, растворить в серной кислоте или, в крайнем случае, разорвать на мелкие кусочки и съесть… Последнее она подчеркнула несколько раз, обозначив рядом красными чернилами несколько фигурных капелек крови, нарисовав, видимо, в своём воображении картину моего пленения пятнистым злодеем и произведения им надо мной обряда мучительных пыток.
Все эти таинственные намёки и аберрации, конечно, не могли не подействовать на меня соответствующим образом. Моё любопытство была распалено до крайности. У меня не хватило терпения дочитать письмо до конца. Я отложил в сторону несколько последних страниц, быстро вскрыл ножницами пакет цвета лунной пыли и, вынув из него творение Фиабараса, развернул его перед собой на столе….
Это был совсем небольшой, альбомный лист бумаги, немного измятый, с загнутыми обкусанными краями. На нём я увидел обтянутую чёрным крепом повозку, очень похожую на наш парадный катафалк, мчавшуюся по дикой, гористой местности навстречу своей, казалось, неминуемой гибели. Катафалк влекло прямиком в жерло необъятного сине-зелёного провала, чьи склоны озаряли ломкие багровые блики. Пространственная ощутимость провала была мастерски передана с помощью спиралевидных сужающихся окружностей, что придавало ему сходство с гигантской воронкой.
Возница, правивший экипажем, был прорисован весьма условно. Художник наглухо закутал его в длинный тёмный плащ и почти целиком убрал в тень. Хорошо были видны только руки возницы, непропорционально длинные, бледные, худые, нелепо и жалко торчащие из складок плаща, словно молящие о пощаде. Замерев в неестественно высоком положении, стиснувшие мёртвой хваткой туго натянутые поводья, они свидетельствовали о нечеловеческом напряжении возницы, о его отчаянных попытках спасти совершенно безнадёжное положение.
В гораздо большей степени привлекала к себе внимание лошадь, влекущая катафалк. /Правда, лошадью её можно было назвать лишь в первом приближении/. Благодаря особому, хитроумному замыслу автора бегущее животное было изображено таким образом, что на первый взгляд оно действительно выглядело как лошадь. Но уже под другим углом зрения оно представлялось огромной, уродливой, не имеющей наименования чешуйчатой рептилией, которую роднило с лошадиным племенем лишь развевающиеся хвост и грива цвета воронового крыла. Однако и это было не всё. У оригинального оптического фокуса имелась ещё одна особенность; с третьего ракурса, который я обнаружил совершенно случайно, парнокопытное существо в упряжке, представлялось… троянским конём, тем самым деревянным лошадиным макетом, сколоченным из неоструганных досок, подробно и красочно описанным в послании Гекаты.
Невзирая на явные огрехи и недоработки, всё было написано с большим чувством материального. Картину переполняла лавина неслышных, ревуще-клокочущих звуков, из которых складывалась прелюдия грядущей катастрофы, сопоставимой с гибелью или сотворением мира. В далёком грохоте неведомых бурь, в гуле вселенских ураганов едва прослушивался треск деревянной конструкции на колёсах, раздираемой силами чудовищного тяготения. Различимы были чьи-то жалобные вопли, явно принадлежавшие живым существам, чьё присутствие в этой циклопической кипящей клоаке казалось совсем уже неуместным…
Я долго рассматривал работу Фиабараса, тщетно пытаясь проникнуть в магическую квинтэссенцию его замысла. Не могло не поразить умение Автора создавать на двумерной плоскости иллюзию многомерности, но эта восхитительная стереоскопичность рисунка ничего не проясняла, а запутывала всё окончательно.
Что это была за бездна с сине-зелёной бахромой, на краю которой балансировал обезумевший катафалк? О чём говорила спиралеобразная форма разверзшейся перед ним пропасти? И, наконец, что могла означать одна странная особенность инфернальной воронки, задававшая тон и ритм всей картине. Композиция была выстроена таким образом, что катафалку отводилась роль жертвы, отданной на заклание!
Пропасть притягивала к себе катафалк! Это было вне всяких сомнений!! Она словно ВСАСЫВАЛА его в себя с ненасытной жадностью болотной трясины, … Я затруднялся объяснить, почему пришёл к такому выводу: скорее всего, художник с помощью неуловимых, незаметных постороннему глазу штрихов сумел создать атмосферу титанического тяготения, противостоять которому было не в силах ни одно существо, сотворённое по известным нам законам природы. И парадный Катафалк нёсся к сужающемуся, огнедышащему чреву с космической скоростью, которая определялась прежде всего невероятной тягой, исходящей из глубин самой воронки. Но что означал сей многозначительный намёк, равно как антураж и общий тревожащий фон зарисовки, - всё это оставалось за гранью моего понимания…
Я долго вертел перед собой на столе мудрёный этюд, долго варьировал его положение под светом настольной лампы, даже пытался посмотреть сквозь него на круглый диск луны, показавшийся в проёме окна - / где-то я узнал о таком методе прочтения загадочных иероглифов и рун/. В конце концов, от акварельных переливов, которые при каждом новом положении листа меняли насыщенность цветовой гаммы, у меня начало рябить в глазах, однако я не сдавался. Геката ждала моего ответа, и я был обязан найти хоть какое-нибудь разумное объяснение, приемлимое для нас обоих…
Из размышлений меня вывел непонятный шум, вдруг поднявшийся в гостиной. Резкий стук дверей и топот многочисленных ног сообщали о появлении в моём доме предмета, размеры которого требовали участия большого количества людей, максимально открытых дверных проёмов и расчищенных свободных пространств. Было похоже, что там, на первом этаже, затевается нечто масштабное и грандиозное. Отложив этюд в сторону, я чутко прислушался, хотя на этот счёт гадать не приходилось. Затеянная внизу возня, скорее всего, могла означать одно: ко мне наконец-то привезли моё новое приобретение, сделанное неделю назад на выставке Полезных Украшений, открывшейся в Манеже Четырёх Стихий…
Похожие статьи:
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки /Пролог/
Рассказы → Пленник похоронной упряжки Глава 2
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 1
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 4
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 3
)))...
