Сыч на старой мельнице

I

Гук задумчиво оглядел порванные силки. На примятой траве виднелись лишь алые бусины крови, да несколько пёстрых перьев серой куропатки. Птица в силках, судя по всему, побывала, но сейчас ловушка была пуста – около стойбища ошивался какой-то разбойник, который повадился таскать добычу из гоблинских силков.

– Как-то бы его нам словить, – проныл Нюм.

– Словишь его сейчас! – проворчал в ответ старый охотник. – Иди, лови! Это тебе не барсука за хвост из норы вытаскивать. – Нюм, видимо, вспомнил недавний свой спор, который вышел в дальнем лесу с барсуком, и капризно поморщился – после того случая присаживался он очень осторожно, а на теле даже сквозь густую шкуру заметны были следы от когтей.

– Этот зверь похитрее нас будет – который раз уже ничего сделать не можем. Ты его хоть видел?

– Хорь, судя по всему, промышляет! – вставил Снюф.

– Хорь бы одну птицу утащил, а тут все силки кто-то обошёл, –  возразил Гук.

– Мне так думается, росомаха в наших местах хозяйничает – проскрипел старый Цуп. – Помню, давно ещё как-то повадилась к нам росомашина – силки грабить. Так мы её и не поймали, а только видели раз – ухватила она куропатку в зубы и была такова – только глазища сверкнули.

– Чего гадать, попадётся он нам, тогда и посмотрим, – сказал Кутюп.

– Никого мы сейчас не поймаем. Да и толку с такой охоты никакого. Эдак мы с голоду все передохнем, – мрачно заключил предводитель охотников. При его словах Нюм жалобно сглотнул. – Заканчивать нам надо эту канитель с силками – нынче за рыбой пойдём.

 

II

Гоблины, которые чаще всего селятся неподалёку от водоёмов, занимаются не только собирательством и охотой, но промышляют также рыбалкой. Разумеется, ни удочек, ни сетей они не используют. Острога да ловушка-морда, сплетённая из ивовых прутьев –  вот и вся их снасть. Плавают гоблины неплохо и даже пытаются вязать примитивные плоты, выходить на которых, впрочем, довольно опасно.

В этот раз уговорились идти на Налимьи ямы – к дальнему берегу. Налим любит воду похолоднее, а летом ест мало и всё больше сидит под корягою или в береговой норе. Дно в том месте изобилует ямами и корягами, а крутой илистый берег, отвесно уходящий вглубь, подходит налимам для рытья нор. Там-то мы и рассчитывали их застать. Я приготовил спальный мешок, леуку, взял немного провианта и кое-какую рыболовную снасть – поудить возле Налимьих ям. Рыбак я, по правде сказать, никудышный – из тех, что никогда не подбирают ни снасти, ни наживку, не прикармливают рыбу и ловят наудачу. В маленькую рыболовную артель попали Гук, Снюф, Нюм, Кутюп и Цуп. Отправился с ними и шаман.

На этот раз я не пошёл с отрядом – дорога, по которой пролегал путь к Налимьим ямам, для людей непроходима, и добраться туда можно только на лодке. Гоблины должны были лишь помочь мне дотащить лодку до воды, а затем двинуться по берегу, густо поросшему кустарником. Как это часто бывает у гоблинов, на какое-то количество ночёвок поход не рассчитывался, потому припасов брали немного. Есть предполагалось то, что отыщется в озере или в прибрежных лесах. А уж если ничего не отыщется – придётся повернуть домой.

III

Маленькая резиновая лодка прошелестела по траве и плавно скользнула на воду. Я закинул вещи, неловко забрался сам, уселся на скамеечку и принялся грести. Путь мой пролегал по узкой неглубокой речке. Сейчас от неё остался лишь пересыхающий ручей, а в те времена здесь ходили на лодках и даже кое-где ставили сети. Левый её берег круто обрывался, открывая рыжие и бурые слои песка и глины. Верхняя часть берега поросла осокою, а чуть дальше виднелись ржавые лодочные сараи и перевёрнутые лодки, привязанные тросами и цепями к врытым в землю столбам. Правый же берег представлял собой болотистую местность, густо поросшую тростником. Кое-где над тростниками виднелись невысокие серые деревца. Время от времени река раздваивалась, встречая на своём пути небольшие островки, образованные деревом или кустом, к которым приставал ил и прочий речной мусор, тогда я сворачивал, и, наклонившись, проплывал под сводами из кривых, высохших ветвей, покрытых водорослями. В реку впадало несколько ручьёв, земля вокруг них была влажная, местами также поросшая водорослями и подёрнутая маслянистою плёнкой. В этих местах тянуло тиной и стоячей водой. Время от времени тяжёлый болотный дух перекрывался запахами, доносимыми ветром с дальних лугов, – свежескошенной травы, луговых цветов и люцерны.

Я взглянул в воду – прямо подо мной раскинулось неглубокое дно. Вслед за лодкой стелилась водяная трава – длинные упругие стебли, обрамлённые тонкими листочками. Из-за глинистого дна они казались рыжеватого цвета. Время от времени между ними встречались тёмные спины сорог, стоящих в траве посередине реки. Я ударил по воде рукою,  сорога прыснула на дно и спряталась меж водной растительности. Засмотревшись, я не заметил, как лодка натолкнулась на мель и проскрежетала брюхом по шершавому дну. Начались песчаные отмели – озеро, должно быть, уже недалеко. Я выбрался из лодки и ступил на дно. Воды здесь было едва по щиколотку. Схватившись за верёвку, я выволок лодку с мели и тащил до тех пор, пока в резиновые сапоги с высокими голенищами не начала просачиваться вода. Тогда я перевалился через округлый борт лодки и вернулся на скамью.

Ниже по течению маленькая река набирала силу, черпала жизнь из многочисленных ручьёв и ледяных подземных источников. Через некоторое время я уже плыл по широкому устью – заросшие берега были уже далеко, а дно лишь едва-едва виднелось под толщею бурой воды. Беззаботный ветер принёс запах тины, рыбы и водяной травы, прошелестел в тростниках: я выходил в озеро. На несколько километров вперёд виднелась стальная водная гладь. Вдали, у противоположного берега, стояли старые баржи, пропахшие рыбой и донельзя обляпанные помётом чаек. Я взглянул на дно – теперь оно казалось совсем близким. Маленькие песчаные барханы, переносимые течениями, перемежались с небольшими островками тёмной растительности. Время от времени встречались крупные валуны, за которыми покоились чьи-то кости. Неожиданно прямо из-под брюха лодки выползла широкая спина крупной рыбы и, отбрасывая тень на дне, умчалась вдаль. Теперь несколько километров по прямой, – и я на месте. Я сверился с компасом и оставил вёсла. Закурив, лёг на дно лодки и уставился в синие небеса, совершенно чистые, если не считать крохотного перистого облачка в вышине. Некоторое время я тихо лежал, покачиваясь на воде, соединившись с летней пустотою. В тростниках пропищала невидимая птаха, которая вьёт гнездо прямо на воде. Я уселся на место и, мерно взмахивая короткими вёслами, поплыл к далёкому, поросшему тростником берегу. Время от времени я давал себе передохнуть и тихо сидел, глядя вокруг и прислушиваясь к плеску воды, шёпоту тростников и крикам чаек. Наконец, в обманчивой близости показался берег, поросший высокой травою и кустарником. А ещё через полтора часа лодка уткнулась в прибрежные заросли. Я выбрался и, тут же начерпав полные сапоги воды, тяжело поволок лодку за собой, разводя свободной рукою высокие стебли. Наконец, я вытащил лодку на твёрдую землю и прилёг рядом на мягкий травяной ковёр.

 

***

Через некоторое время я поднялся и пошёл к Налимьим ямам. Гоблины прибыли туда уже давно. Они охотились под сенью прибрежных кустов. Бесшумно, не поднимая брызг, кидались они с невысокого отвесного берега и на некоторое время исчезали под водой. Там они отыскивали пристанище налимов под корягами, в илистых береговых норах и ловко, как выдры, хватали свою добычу. Охота выдалась удачной – в больших берестяных коробах копошились тёмно-зелёные, скользкие налимы. Поскольку рыба эта очень живуча, гоблины не оглушали её, а укладывали прямо в короба вместе с мокрой водяной травой, содержащей достаточно влаги. Время от времени они освежали своих узников, наливая прямо в короба свежую озёрную воду. Подле коробов лежали деревянные остроги – гоблины прихватили их на всякий случай – вдруг выпадет возможность поохотить некрупных щук на песчаном мелководье.

– Даже угорь один попался! – радостно объявил выползающий на берег Нюм. Он плюхнулся на задницу, но тут же тихонько взвыл от боли – рана, нанесённая барсуком, ещё давала о себе знать. Пододвинув короб к себе, он порылся там и извлёк существо, напоминающее на первый взгляд змею с доброй, улыбающейся мордой. Тело существа было покрыто слизью, рыба медленно, неловко извивалась, оказавшись в непривычном для себя мире. Играя с угрем, Нюм широко разинул пасть, сунул в неё рыбью голову и завыл, вращая глазами. Он уже почти закончил рыбалку и позволил себе позабавиться, к тому же, к этому времени гоблин успел уже изрядно подожрать грибов из шаманского кузовка. Внезапно рыба выскользнула из лап гоблина и, двигая плавниками, будто лапами, стала пробираться к воде, обползая травяные кочки. Нюм заорал и кинулся на угря. Вот он уже рухнул на него всем весом и схватил руками. Но угорь проворно выскочил у него из рук. Он очутился в воде и, извиваясь, как змея, поплыл над волнистым песчаным дном, ища подходящую яму или корягу. Нюм страшно взревел, и глаза его вспыхнули голодным бешенством. Поднимая тучи брызг, он кинулся в погоню за беглецом. Сначала я видел, как жирный гоблин ловко плывёт по мелководью, по-лягушачьи гребя лапами. Но вот угорь ушёл на глубину, а следом за ним и Нюм. Я уселся поближе к берегу и закурил.  На траву, по-собачьи отряхиваясь, выбрался Снюф. Он держал в руках крупного сазана. Снюф выставил вперёд клыки, плотно стиснул челюсти, замотал головою, и зрачки его быстро-быстро забегали. Я понял этот знак и молча протянул ему сигарету. Гоблин затянулся и закатил глаза.

– Вот, ещё одна… – прохрюкал он.

– Что же вы с ними делать будете?

– Завялим.

– Так ведь для этого соль нужна, где ж вы её возьмёте?

 – Так у нас есть уже. С солеварни таскаем.

– В саму Тотьму за солью, что ли, забираетесь?

– А чего – далеко разве? В этом году уже ходили – я, Кутюп и Нюм.

– Нюм! – вырвалось у меня. Толстый гоблин нырнул за угрем и с тех пор так и не показывался из воды. Прошло уже минуты три и он, несомненно, уже утонул. Ну неужели можно быть таким жадным!

– Ню-ю-ю-юм! – заорал я. – Ню-ю-ю-ю-ю-юм!

Вскоре на поверхности воды показались пузыри, а вслед за ними вынырнул и Нюм. Гоблин таращил глаза и бешено хватал пастью воздух. Он и правда чуть было не захлебнулся, но зато гордо поднимал над головою извивающегося угря.

– Уйти… хотел!.. – проорал он, жадно вдыхая. – Но уж… я… не… у-у-у-уф!.. я же… Гоблин тяжело отдувался, выдыхая застоявшийся в лёгких воздух. Тем временем Снюф, который поверх выкуренной сигареты также успел утащить пару пригоршень грибов из шаманского кузовка, схватил острогу и, кинулся к берегу.

– У-я-я-я-я! – заверещал он, и острога полетела прямо в Нюма.

Бедный Нюм, который всё ещё не успел перевести дыхание, снова нырнул, укрываясь от грозного оружия, а когда показался на поверхности, угря в его руках уже не было. Некоторое время он стоял в воде неподвижно, было видно, кожа под его шерстью принимала красноватый оттенок.

– Э-э-э-э-э-у-у-у-у! – завыл он. Он дико затрясся и с рычанием, спотыкаясь, кинулся за Снюфом, который уже умчался в заросли – подальше от расправы.

Тем временем Кутюп набрёл на поселение озёрных раков чуть в стороне от Налимьих ям. Остальные, кроме старика-шамана, который был не охоч до купания, тут же кинулись их ловить. Присоединился и я – дело это нетрудное и весьма увлекательное. Всё, что для этого нужно, это плавательные очки или водолазная маска. Раньше мы ловили раков невдалеке от большой речной плотины, но потом они вывелись в тех местах, да и сама плотина давно стояла заброшенной. Я отыскал в рюкзаке старенькие очки, – те самые, в которых когда-то охотился у плотины. Очки были треснуты и потому протекали. Не мешкая, я скинул одежду и вошёл в воду. Чтобы изловить рака, нужно нырять и отыскивать под водою норки, вырытые в иле около берега. Как найдёшь такую норку, надо совать в неё руку и там, может быть, будет прятаться рак. Гоблины показывали в этом деле удивительную ловкость, и каждый заплыв прибавлял в большой берестяной короб по два-три тёмно-зелёных рака. Мне же удалось изловить лишь четверых, хотя нырял я раз десять. Раки копошились в коробе, шевелили усами и неловко пятились назад, желая отыскать укромный уголок и спрятаться. Находка несказанно обрадовала Нюма, который, увидя раков, об угре и думать забыл (по крайней мере, на время). В отличие от рыбы, завялить раков невозможно, потому было решено половину приготовить на ужин, а половину оставить на потом.  

 

IV

Близился вечер. Пора было устраиваться на ночлег, и Гук, объявив о том, что рыбалка на сегодня окончена, повёл отряд к месту стоянки. Заночевать решили на  старой мельнице, о существовании которой я и не подозревал. Слышал о ней я лишь мельком, и за дневными хлопотами совершенно позабыл, и вот теперь мне не терпелось на неё взглянуть. Продравшись сквозь густой кустарник, разрубая хлёсткие ветви саамским ножом, мы вышли на поросший высокой травою пустырь. В сумерках, над неуклюжим низким кустарником высилась огромная почерневшая от времени и полуразрушенная столбовая мельница. Два из шести её крыльев были поломаны и являли лишь решётчатый остов. Зубчатая передача была чем-то заклинена, и оставшиеся крылья тихонько скрипели, качаясь в ту и другую сторону. Лестница из прогнивших местами досок вела в небольшое помещение под крышей. Мы поднялись наверх и осторожно пробрались по стареньким мосткам с оторванными перилами. Гоблины отковыряли проржавевший засов, и мы вошли внутрь и зажгли лучины. Механизмы, судя по всему, были неисправны – деревянные зубцы колёс были кое-где поломаны, они не крутили потёртые, изжёванные временем жернова уже много десятков лет. Однако лавка, что стояла у стены, оказалась ещё крепкой. Я кинул на лавку рюкзак и спальный мешок, гоблины оставили внутри короба с налимами и мы вновь спустились, чтобы заняться ужином.

Развели небольшой костерок и принялись приготавливать раков, зажаривая их на костре. Сперва сделали решётку из веток и выложили на неё нескольких раков. Затем поднесли её к открытому огню, обильно смачивая водою, которую гоблины таскали в кузовках из ручья, что протекал неподалёку. Такое приготовление несколько дольше и хлопотнее, чем обыкновенная варка (поскольку нужно всё время следить за решёткой), однако ничем ей не уступает, а к тому же позволяет обходиться без котелка. Ждать первой партии пришлось недолго: твёрдые хитиновые карапаксы раков на глазах наливались красным, словно сталь, раскаляемая в кузнечном горне. Мы снимали их с решётки, нетерпеливо рвали обуглившиеся хвосты и с аппетитом подкреплялись, присыпая солью, которая всегда водилась в моём рюкзаке. Я употреблял в пищу лишь хвосты и клешни, в которых также имелось достаточно мяса, гоблины же сжирали почти всё подчистую, оставляя лишь оболочку, которая была совсем уж несъедобною. Отужинав, мы отправились в помещение, устраиваться на ночлег.

Мы забрались внутрь. Я улёгся в спальном мешке на лавке, а гоблины расселись по углам. Готовясь уже лечь, мы услыхали возню под потолком – писк, напоминающий кошачье мяуканье и суетливое царапанье когтей о потолочные балки. Снюф навострил уши и полез за острогой.

На старой мельнице жил сыч. По ночам он покидал своё укрытие и отправлялся на охоту. Угодьями его было старое небольшое кладбище, где давно уже не хоронили, но зато в изобилии водились полевые мыши и белки. Увидев нежданных гостей, сыч забеспокоился.

– Можно, я его съем? – спросил Нюм, который как раз дохрустывал последней клешнёю запеченного рака. Снюф потянулся к остроге. Но Гук опередил его, первым схватил острогу и несколько раз хлестнул ею обоих.

– Да что вы, олухи, творите! Тх-у-у-у! – рассвирепел он.

– А чего такого-то?

– На эту самую мельницу, – проговорил шаман, – Цуф-Сорокопут ходил, когда ещё вас на свете не было. Тогда здесь ещё зерно мололи, но мельник с Цуфом знался и они ладили. Цуф-то язык птиц понимал, и мог с ними разговаривать. Был он тогда ещё здоров. А здесь всегда обитали сычи. Раньше, когда здесь зерно было, они мышей ловили. А сычи – они возле человека селиться любят, потому и зовут их люди домовыми. Стало быть, жизнь и повадки людей они знают. Затем и приходил сюда Цуф-Сорокопут – истории о людях слушать, которые ему сыч рассказывал. А был он дедом этого самого сыча, в которого вы хотели острогою кинуть!

Гук сердито пробурчал что-то себе под нос. Он тихо и протяжно пискнул (должно быть, когда-то он обучился этому у старика Сорокопута) и тут же из-за балки показался сам сыч – небольшая пёстрая сова. Сыч неловко переминался с ноги на ногу и таращился на нас сверху вниз. А Гук тем временем вытащил из короба рака, оторвал у него хвост и кинул птице. Сыч ловко схватил угощение, отвернулся и заковылял по балке в дальний угол. Сверху раздался негромкий хруст.

– Потом Цуф истории эти нам пересказывал,  – продолжал шаман. – Их бы на шкурах записать, да на все шкур не хватит. Многое мы тогда о людях узнали. – Он взял кузовок с грибами, открыл его и протянул мне.

– А ты какие-нибудь истории помнишь? – поинтересовался я, отправляя в рот несколько шляпок.

– Я-то? – переспросил Чуф. – Конечно, помню.  Только рассказывать долго придётся.

– А мы и не торопимся, – ответил я, закуривая. – Одну-то расскажи.

На мельнице стало тихо – только мельничные крылья, силясь сдвинуться с места, тихонько поскрипывали на улице, да лёгкий ночной ветер задувал в щели кровли. Сыч, расправившись с хвостом рака, высунулся из-за потолочной балки, словно бы в ожидании истории.

Тогда старый гоблин уселся поближе к свету, уставился на огонь лучины и начал рассказ.

 

V

– Давно это было. Раз вышел у одного мужика неумный спор с приятелем, что не забоится он на кладбище ночью пойти. Поспорили, как водится, за бутылкой. Слово за слово, уговорились, что тот пойдёт этой же ночью. Ближе к вечеру хмель-то у мужика, конечно, попрошёл, да поздно, делать нечего – проговорился, надо идти. Добавил он немного для храбрости, дождался ночи и пошёл. А с ним и тот приятель отправился – проверить, значит, чтоб тот прямо на кладбище пошёл, а не улёгся спать где-нибудь в сарае. Уговорились, что один пойдёт за ограду, да принесёт кедровую лапу. Кедр-то в здешних местах только один растёт, аккурат над одной из могил. А другой его тем временем поджидать будет. Деревня-то тогда больше была, потому идти было недалеко. Но как к кладбищу подходить стали, начало того мужика маленько потряхивать – боязно стало.

Подошли они к ограде. А у мужика уж и охота отпала на кладбище идти – ну его, думает, этот спор. Но приятель-то его только подначивает, – ступай, – говорит. А тут и хмель своё дело сделал. Зашёл человек за кладбищенские ворота. А вроде, и ничего. Не страшно здесь вовсе – кругом ограды да кресты, а чуть поодаль деревья стоят, от ветра колышутся, а над ними старый кедр – лапы его от ветра покачиваются, словно человек руками шевелит. Видит он, на земле бледные огоньки зелёным горят. Вздрогнул, хотел уж, было, назад воротиться. Не иначе, глаза чьи-то на меня прямо из могил смотрят. Но вспомнил он, как на ярмарке ему про такое один учёный человек рассказывал – бывает, мол, на могилах такое свечение, но ни с нечистой силою, ни с мертвецами оно никак не связано, а, вроде как, природное явление. Смотрит мужик на огоньки, и дивится – а ведь и правда, ничего такого особенно страшного он в них не видит.

Что ж они против меня поделать могут, – усмехнулся мужик. Дурак ты, (это он, значит, приятелю своему через ограду говорит), чего же здесь страшного. А другой молчит. Махнул мужик рукой и зашагал прямиком к старому кедру.

И вот уже идёт он мимо могильных крестов. Остановился он, обернулся. Ограды не видать – темно. Снова стало ему не по себе. Позвал он приятеля: «Оу-у-у!» И слышится ему вдалеке тихо-тихо в ответ: «Оу-у!» Достал он из-за пазухи бутыль, отхлебнул маленько и дальше зашагал. Чего там, думает, до кедра-то уж пара десятков шагов осталось – неужто не сорву я лапу да не принесу дураку этому, что трясётся там за оградой. Поди, со страху-то уже и в штаны насрал. Но уж я – другое дело – не такой дурень.

Вот и кедр. А деревья густо посажены – ни зги вокруг не видно. Но ветви-то у кедра высоко растут – с земли не достать, надо на дерево лезть. Ничего, полез мужик на дерево. Вот достал он нож, срезал лапу, а рад – сам не свой. Срам какой, думает, чтоб мужчина боялся по кладбищу ходить. Ну, вернусь сейчас, да лапой-то этой приятеля отхожу прямо по морде, чтоб не был такой бабою. Огляделся – в небе луна из-за тучи вышла, а кругом её звёзды светят. А вниз глянул – тьма, хоть глаз коли. Стал он спускаться, а спрыгивая, попал нечаянно ногою в могилу да и провалился по колено. Вначале ёкнуло у мужика сердце – недобрый знак. Но тут подумалось ему – ну вот, вроде нестарый ещё, а одною ногой в могиле стою. А от мыслей этих его и самого дурной смех разобрал. Ну и что, думает – не такой я человек, чтоб старушечью брехню да пьяные байки слушать. Стал он ногу вытаскивать, да ничего у него не выходит. За корень, что ли, какой зацепился? Рванулся мужик посильнее, и вдруг чувствует, что его схватил кто-то и держит – крепко ухватил, не пускает – чувствует прямо, как чьи-то пальцы на его ноге сжимаются.

Затрясся он, приятеля позвать хотел, да горло перехватило. Чувствует он, как волосы у него на голове зашевелились, а рука держит, не отпускает. Вдруг слышит он, прямо из могилы голос:

– Ты зачем ко мне пришёл? Я тебя не звал. – А мужик и сказать ничего не может. Хочет ответить, да слова никак не выходят, получается, вроде как баран блеет. А мертвец говорит ему:

– Ну, раз пожаловал, так пойдём, гостем моим будешь. Вижу, и подарок мне несёшь.

Опомнился было мужик, заорал не своим голосом, да не тут-то было. Мертвец его под землю к себе уволок.

Чуф замолчал. Потянулся к грибному кузовку, вынул пригоршню поганок, сунул в рот и передал кузовок облизывающемуся Нюму.

– И всё, что ли? – спросил Снюф, нетерпеливо протягивая руки к кузовку. Вместо ответа ему достался подзатыльник от Гука.

– Экий ты нетерпеливый, – усмехнулся шаман, прожёвывая поганки. – Ну, слушайте дальше.

Приятель того мужика тоже времени зря не терял – пока друг его за кедровой лапой ходил, всё к бутыли прикладывался, и, наконец, заснул возле кладбищенской ограды. Оттого и не слышал он ночью крика. Проснулся он только наутро. Стал он своего друга звать – никто не отвечает. Прошёлся по кладбищу – время-то уж светлое было. Никого. Ну, думает, вернулся домой. Отправился приятель в деревню, а по дороге, значит, рассуждает: «он мне лапу не принёс, значит, и доказать не сможет, что ночью её срезал. Стало быть, выиграл я спор! А гонору-то было – расхвастался спьяну, хорохорился, точно как петух!» Пришёл он домой и тут же на полати забрался – досыпать. Как проснулся, оправился он к приятелю своему – посмеяться, да магарыч за спор получить. Пришёл он, а жена того мужика его встречает. Где, говорит, муж мой? Ты его последним видел. Тот приятель, понятное дело, опешил. Рассказал он всё женщине, да только та поначалу не поверила и прогнала его. Несколько дней тот приятель ходил сам не свой – друг-то его, выходит, пропал. Обшарили люди всё кладбище – но ничего не нашли. А тут и дознаватель из города приехал. Походил, порасспрашивал народ, да и увёз того мужика с собою на следствие. Так его больше и не видели.

Лучина еле-еле освещала чёрные бревенчатые стены, на которых вздрагивали тени гоблинов. Я поплотнее закутался в спальный мешок и посмотрел на потолочную балку – сыча не было.

– На охоту полетел, мышей ловить – кивнул Гук. В одном из коробов шевельнулся налим, прошелестев мокрой травою. – А дальше-то что было, ты помнишь?

– А то! В одну из ночей женщина – жена того пропавшего мужика – отправилась на кладбище. Неумное это дело, но искать-то больше негде было – остальные-то все места вдоль и поперёк прочёсаны были. Подошла она к старому кедру. Кругом тишина, только ветер еле слышно в ветвях шелестит. Хотела она, было, уже домой поворотить, да вспомнила, что приятель тот, которого на следствие в город увезли, рассказывал, что муж её на спор должен был кедровую лапу срезать. Взобралась она кое-как на дерево, отломила ветку и принялась вниз спускаться. Посветила она себе на землю фонарём, а мертвец уже под деревом стоит. Весь чёрный, глаза зелёным горят. Скалит мертвец зубы – ухмыляется.

 – Вижу, – говорит, – подарок мне несёшь. Ну, так будь моею гостьей. Хоть я тебя и не звал – сама пришла.

Со страху та женщина с дерева свалилась, да по пояс в землю ушла.

– Бежать хотела? – вурдалак спрашивает. – Напрасно. Нету тебе теперь отсюда дороги. Могила открылась, и увидела женщина ход под землю и каменную лестницу. Делать нечего – пришлось ей спускаться в могилу, а мертвец следом пошёл. Спустилась она к нему в дом – глядит – всё, вроде бы, как на поверхности: стол, лавки, печь, только там, где красный угол должен быть, ничего нету.

– Ну вот, – говорит мертвец. – Это мой дом, а вокруг всё мои владения. Земля моя зовётся Чёрная Самла. Я тут над всеми главный.

– Ты мужа моего забрал? – спрашивает женщина.

– Не забирал я его, а сам он ко мне явился, по своей доброй воле, – отвечает вурдалак. – Как и ты, впрочем. Потому он теперь у меня в услужении, и ты мне служить будешь. А через три года я вас обоих выпущу. Сейчас я тебе мужа твоего покажу, но больше ты его не увидишь, пока срок весь не выйдет. Позвонил мертвец в колокольчик из чёрного морёного дуба, и вошёл тот мужик, что давеча на кладбище пропал – весь сгорбленный, кожа серая, вся в каких-то волдырях и ссадинах. Стоит он и молчит. Кинулась было к нему женщина, но вурдалак её удержал.

– Нельзя тебе пока к нему прикасаться – течёт теперь у него в жилах не кровь, а змеиный яд. Он ведь пастухом у меня служит, стадо моё пасёт. Сейчас он тебя не узнает, и говорить с тобою не сможет, а через три года я его сделаю прежним. Но, тебе-то я работу полегче дам. Будешь грибы и коренья мне собирать, да обед варить. А что ты ещё делать умеешь, кроме как по хозяйству?

– Умею на домре играть.

– Это хорошо. Дам я тебе домру, будешь меня по вечерам игрою веселить. А ещё что-нибудь можешь? – Та засмущалась.

– Я же женщина… Могу и по этому делу… выручить.

Обрадовался мертвец, оскалил пасть.

– О, а вот это уже совсем хорошо.

Ударил он посохом, и дверь в верхний мир исчезла за каменною плитой.

И поступила та женщина в услужение к мертвецу. Работала по хозяйству, ходила в лес за кореньями и грибами, да не такими, которые растут в наших лесах – грибы те для человека или зверя – смертельная отрава. Ходила она и на озеро, ставила сети из волос мертвецов и ловила в них слепую подземную рыбу. Другой снеди в тех мёртвых землях не было. По вечерам брала она костяную домру. Сидит, струны перебирает, а мертвец слушает и зубы скалит – так ему, значит, музыка нравится. Бывали для неё у вурдалака и другие поручения. А мужа-то всё это время она не видела – мертвец его с утра до поздней ночи заставлял стада свои пасти, только заместо коров да телят были у него ядовитые змеи, да такие огромные, что каждая могла человека проглотить. А спал мужик в погребе – в дом его вурдалак не пускал, и из погреба позволял выйти только на работу. А с женщиной-то вурдалак получше обращался.

Ровно через три года позвал их обоих мертвец к себе и молвил:

– Прожили вы у меня три года, и я, как и обещал, отпускаю вас в верхний мир. – Ударил он посохом, и мужчина стал таким же, как и прежде – в жилах его заструилась живая кровь. Обрадовались муж и жена, кинулись друг к другу. – Теперь же слушайте, – продолжал мертвец. – Про то, как вы у меня гостили и что делали, никому не сказывайте. Не показывайте им также это место и сами больше не приходите. Кто будет расспрашивать – молчите. А не то враз ко мне вернётесь, но теперь уж навсегда. – Ещё раз стукнул мертвец посохом и ухмыльнулся. – Но за то, что работали вы исправно, не оставлю я вас без награды. Дам я вам силу над людьми – скажу над вами своё Чёрное слово. После этого остальные люди станут для вас как скот. Людской век недолог. Вас же я сделаю бессмертными – ни старость, ни болезнь вас не коснутся. Но люди будут вас бояться, потому не показывайте им мой дар, а не то случится с вами беда. – Взмахнул мертвец посохом и сказал над ними Чёрное слово. Почувствовали они, будто что-то неладное с ними происходит. Вроде не переменились они, а стали все внутренности будто бы из серого пепла и сердце словно бы остановилось. Открылось им то, что ни одному человеку не ведомо – услыхали, как шумит море, а сами-то они и моря никогда не видели (уж больно далеко), услыхали, как прорастают в землю корни деревьев. Стали понимать речь зверей и птиц и видеть сквозь земные глубины сокрытые сокровища и клады, сколь бы глубоко они ни были зарыты. Но вместе с тем померк и живой солнечный свет в их глазах, перестали они чувствовать радость и печаль, лишь непокой и смертельный голод неотлучно следовали за ними.

Налетел порыв ветра, и мне показалось, будто столб, вокруг которого была построена мельница, пошатнулся. А Чуф снова зачерпнул из кузовка горсть грибов и продолжал рассказ.

– Ударил мертвец посохом оземь, отвалилась скала и увидели они проход в Верхний мир.

Поднялись они к людям. Деревенские, конечно, поначалу их всё расспрашивали, где те пропадали – но муж с женою только отмалчивались, как и велел им мертвец. Возвратились они в свою старую избу.  Жили-то тихо, неприметно. Народа они сторонились, да и то сказать, деревенские к ним тоже тянуться перестали. А тем временем люди в деревне стали пропадать. Пропадали-то понемногу, и всё больше бессемейные, поэтому переполох в деревне никто не поднял, и уж тем более не подумал на мужа с женой. Поскольку пропадали больше в лесу, то и решили, что это какой-то лихой зверь безобразничает – всего скорее, медведь. Собрались тогда деревенские мужики и снарядились на охоту. Тот-то мужик, что у мертвеца в лапах побывал, тоже с ними отправился. И вправду, выследили они тогда в лесу медведя – здоровенного, а шерсть почти чёрная. Тот мужик его отыскал и убил – он-то лучше других теперь видел и слышал. На том все и успокоились. Да вроде и люди в селе пропадать перестали.

Но как-то вечером стучит кто-то в одну крестьянскую избу. Хозяева открыли, а на пороге та самая женщина, которая три года непонятно где пропадала. Пришла за какой-то безделицей. И попросила-то как-то тихо, неприветливо – не поздоровалась даже. Чудно это людям показалось – те люди затворниками жили, а тут, глядишь, сама пришла. Но ладно, решили хозяева, не отказывать же. Посадили её на лавку, а сами пошли за тем, что она просила. А женщина та села на край, отвернулась. Люди её окликнули, смотрят, у неё глаза жёлтые стали, а зрачки вроде как у лягушек. Оскалилась она, а у неё во рту не зубы, а клыки собачьи. Похватали люди кто что смог – топоры, ухваты, и кинулись на вурдалачиху. А она от них – шасть! – И на чердак от них. На землю соскочила и побежала в лес, а там и муж её поджидал – он-то тоже мертвецом стал.

В ихней избе люди и человечьи кости потом нашли. Кости они похоронили за кладбищем, а дом их дотла сожгли. Но вот самих вурдалаков так и не отыскали…

– Ну, в лесу-то их не сыскать, – наконец заговорил Нюм, который всё время до этого беспрестанно что-то жевал. – До сих пор, поди-ка, рыщут. Их же мертвец, считай, бессмертными сделал.

– Сделал-то сделал, – заговорил старый Цуп, – да только в лесу не так просто спрятаться. В деревне-то – вон, люди искать будут, да и то найдут, пускай и не сразу. А в лесу кой-кто половчее, да посмышлёней людей есть.

– Лесной Бугай? – догадался Снюф.

– Он самый. У него-то везде в лесу глаза да уши: белка увидит – тут же настрекочет, сорока услышит – враз Лесному на хвосте принесёт. В своём лесу он всё про всех знает, и уж если нечисть какая там заведётся, так он не будет три года дожидаться, как тот мертвец. Он таких гостей сразу одарит, да такими подарочками, что те маму проклянут, которая их родила, – Цуп затрясся и неприятно задребезжал, как проржавевшая посудина.

– А это вам точно сыч рассказал? – спросил я с сомнением.

– Конечно, сыч, – неприязненно ответил Чуф.

Под крышей раздался тихий шелест крыльев и едва заметная возня. Сыч вновь показался из-за своей балки и таращил на Чуфа пустые и круглые, точно блюдца, глаза. В клюве его была крохотная полёвка. Меня опять взяло сомнение, но в этот раз я промолчал.

– А потом-то что с ними было? – нетерпеливо заёрзал Снюф. – Отыскал их Лесной Бугай?

– Про то я не знаю. Но вскоре после этого объявились в окрестных деревнях два чёрных волка. Пробирались они незаметно во дворы, и детей крали. У женщины-то той вскоре после того, как они с мужем из владений вурдалака – Чёрной Самлы – пришли, ребёнок родился. А когда обнаружилось, что они вурдалаки, они в лес бежали, а ребёнка-то и оставили. Люди его призрели, да взяли к себе. Вот и сказывали в деревнях, что волки эти не ради добычи детей таскали, а хотели того самого ребёнка отыскать, потому что были это те  самые муж и жена, которых из деревни прогнали.

Думали даже в лес его отвезти да там и оставить, ребёнка-то, но не нашлось такого человека, чтоб это исполнить. Рассказывали также, что видели раз охотники – лежит под ракитою огромная чёрная волчица, а подле неё младенец – молоко сосёт. Мужики, понятное дело, хотели её убить, да только подхватила волчица дитя в зубы и скрылась в чаще. Стреляли в неё и, говорят, даже попали не раз, только она этого и не заметила, а может, виду не подала. Больше о ней ничего не слышали и дети пропадать перестали. Может, подстрелили они её и она убежала в леса и там погибла от ран.

– А что было с тем самым ребёнком, который родился у той женщины? – спросил я. – Он же должен был тоже вурдалаком стать.

– Ребёнка-то вскоре после этого человек из города увёз, – сказал шаман, – а что уж с ним там стало, я не знаю. Говорили, правда, что иногда на старом кладбище – под тем самым старым кедром – слышится из-под земли голос, будто младенец кричит.

– А мертвец-то так всё и сидит там, под кедром? – поинтересовался Кутюп.

Гук задул лучину и улёгся, повернувшись к стене.

– Хватит уже байки травить, – проворчал он недовольно. – Завтра рыбу ещё ловить.

– А что… – начал было Снюф, но Гук оборвал его, коротко тявкнув.

 

VI

Я повернулся в спальном мешке и закрыл глаза. Снова шевельнулся в берестяном коробе беспокойный налим. Пойманные раки потихоньку начали свою ночную возню – в углу слышалось тихое скрежетание множества маленьких ног и щёлканье клешней. Сыч пропищал что-то под своей потолочной балкою, неловко проковылял к слуховому оконцу и вновь отправился на свой ночной промысел. Лёжа на лавке, я представил, как он летит прямо над землёй, неслышно касаясь мягкими крыльями колокольчиков. Они недовольно качают своими сонными головами и роняют на землю капли росы.

Хранит ли он, как свой дед, мудрость своих далёких предков – древних сычей? – подумалось мне. – Какие вековые тайны сокрыты в его памяти? Какие ещё истории мог бы он поведать – о чёрных чудесах, что случаются в мире людей и о неведомых, давно забытых созданиях, что порою бродят под нашими окнами тёмными, непроглядными ночами.

Ветер отправился на дальние луга и, должно быть, задремал на мягком ковре из скошенной травы. Сквозь щели в рассохшейся крыше проглядывали звёзды, они освещали своим холодным, далёким светом спящую землю.

В зубцах мельничного механизма раздался негромкий стук. Я вздрогнул, открыл глаза и потянулся к ножу. Что-то поднялось по шаткой лестнице, чуть слышно прошуршало по пыльным доскам, сдвинуло ступор. В это мгновенье огромные крылья мельницы покачнулись, словно бы пробуя свои силы, и тихонько завертелись, мягко шелестя по высокой траве. Заворчала и плавно пошла тяжёлая ось, сделанная из крепкого бревна. Старая мельница, подобно огромному зверю после долгой, бессильной спячки, стряхнула с себя оцепенение веков и оживала. Башня её, которая была нашим пристанищем в эту ночь, заскрипела и медленно повернулась к западу на своём столбе, обнесённом срубом. Зубчатые колёса, которые казались сломанными и давно уже негодными, пришли в движение, послушно застучали друг о друга, тихо переговариваясь между собою. Наконец, тяжёлые каменные жернова, стоявшие без дела многие годы, тяжело сдвинулись с места и мерно заскрежетали, перемалывая секунды.

До утра было ещё далеко.

Похожие статьи:

Рассказы → Законы на беличьих шкурках (ЧастьII)

Рассказы → Законы на беличьих шкурках (Часть I)

Рассказы → Пастушья сумка

Рассказы → Бог из Чёрного озера (Часть I)

Рассказы → Гоблины