Пастушья сумка

I

  На землю пала засуха. Стояла невыносимая жара, в безоблачном небе струились волны раскалённого воздуха, а сверху на мир равнодушно взирало безжалостное, недоброе солнце. Заполыхали лесные пожары – могучее пламя с рёвом валило и пожирало огромные, вековые деревья. Горели торфяники – из-под земли ползли жёлтые щупальца густого дыма, а под ногами слышалось зловещее шипение.  Спасаясь от огня, звери в ужасе бежали из леса, ища пристанища в городах, застланных тяжёлой серой пеленой. Многие из них вырывались из полыхающей чащи лишь для того, чтобы обрести могилу в коварных болотах – местами под тонкой коркой мёртвой земли образовывались ловушки из тлеющего торфа, пышущие смертельным жаром. Не чуя опасности, свирепые кабаны, хитроумные медведи, могучие лоси рвались сквозь торфяные поля и проваливались в раскалённую бездну. Тлеющая яма поглощала своих жертв не сразу, и несчастные существа медленно поджаривались в земляных печах, корчась в агонии, судорожно хватая дым иссохшими ртами и оглашая округу последним жалобным стоном – стоном страха и бессилия. Тем же, кому удавалось прорваться сквозь поля смерти, приходилось скрываться от своего древнего, самого страшного врага – человека.

Впрочем, на время пожара между людьми и зверями установилось некое перемирие. Многих горожан не оставили равнодушными страдания животных, и они, как могли, привечали зверей в своих домах, подкармливая голодных и выхаживая раненных. Небольшие животные ютились прямо в человеческом жилище, бог о бок со своим извечным недругом, те же, кто был покрупнее и стеснял человека, обретали пристанище в прохладных подвалах и на тёмных чердаках. Находились, правда, и те, кто жестоко пользовался беспомощностью обитателей леса, загнанных в город, и безжалостно убивал их ради шкур и мяса. В основном это была озлобленная на жизнь городская беднота, которая в последние годы стала едва ли не самой многочисленной частью населения – жалкие, полуграмотные люди, грязные и больные, опустившиеся на дно жизни и уже стоящие на пороге дикарства, видящие еду во всём, что могли убить. Но среди убийц попадались и богачи, которые находили извращённое удовольствие в том, чтобы нанести сокрушительный, смертельный удар беспомощной жертве, мечущейся среди грязных, запутанных улиц и каменных построек, а потом, проезжая через трущобы, швырнуть бездыханное тело убитого зверя в толпу нищих, и со злобной усмешкой наблюдать, как грязные, обезьяноподобные существа, катаясь в пыли, с воплями и визгом дерутся за кусок мяса.

II

  Вернулся в город и я. Уже две недели прошло с тех пор, как я случайно встретил Гука и его отряд. Но я был спокоен – противоположный берег озера не был охвачен пожарами и там, в тростниках, гоблины могли спокойно переждать буйство стихии, а когда огонь утолит свой голод – вернуться на прежнее место. Но до этих пор оставалось только одно – ждать.

Хотя чего можно ожидать после этих пожаров? Гоблины, даже если и не пострадали от огня, ещё долго не смогут вернуться к прежней жизни – теперь звери, которых они добывали, нескоро возвратятся на старые обжитые места. Да тут было и не до гоблинов: хорошо ещё, мой дом возле болота каким-то чудом уцелел.

Наконец, пожары прекратились. Над землёй прошёл ливень с грозой, и огонь, полыхавший несколько дней, ослабел и с бессильным шипением ушёл в землю. Густая пелена дыма, накрывшая город, мало-помалу рассеивалась. За городом, куда ни глянь, уныло протянулись неуютные гари, ещё сырые после дождя. Вдоль дороги, на фоне серого неба стояли обугленные остовы деревьев – лишённые листвы, они напоминали чёрные руки огромных мертвецов, тянущихся из земных глубин. Многие деревья были сломаны или повалены. Все яркие краски уходящего лета исчезли, скрылись под слоем сажи и пепла. Звери покидали человеческие жилища, ещё не до конца оправившись от пережитого ужаса. Но теперь ужас миновал, и перемирию пришёл конец – люди, сострадающие чужому горю, уже утолили своё великодушие, и существа, получавшие у них приют и пищу, понимали, что теперь они сами легко могут оказаться пищей для своих недавних спасителей. Гонимые голодом, они направлялись в дальние леса – их старый дом был разрушен пожаром. Там, где проходила их жизнь, осталась  лишь мёртвая пустыня.

III

Наконец, я вновь возвратился в свой дом за городом. Огонь не достал его, оставив светлую полоску березняка шириной приблизительно в тридцать метров. Выйдя на болото, я оказался свидетелем странной картины – словно кто-то провёл по земле ровную дугу. По одну сторону была безжизненная, чёрная земля, покрытая прибитой дождём сажей. По другую сторону, как ни в чём не бывало, стелился мягкий моховой ковёр, окрашённый в жёлтый, зелёный и красный цвета, на котором виднелись россыпи клюквы. Стволы берёз окаймляла жухлая трава, в которой проглядывали бурые и оранжевые шляпки грибов. Вдали виднелись старые деревья, нетронутые пожаром. Послышался клич кукушки на старом вязе. На сердце у меня стало вдруг легко, и я двинулся к ольшанику, надеясь на скорую встречу со старыми знакомыми.

Придя на место, я присел на кочку и закурил – запах табачного дыма неестественно, резко выделялся из ароматов уходящего лета: травы, подберёзовиков, влажного мха и влажного озёрного воздуха. Если гоблины находились поблизости, это могло их привлечь не хуже, чем моё неумелое подражание кличу кукушки, которая как раз смолкла, тревожно прислушивалась к чему-то, как будто почувствовав какую-то опасность. В прохладном воздухе повисла тишина. Вдруг где-то поблизости раздался шорох. Незаметно для себя я тихо положил руку на рукоять норвежского ножа, но вспомнив, что всё идёт так, как мы и договаривались, рассмеялся сам над собой и убрал руку. Как вдруг – Пфффрррр! – прямо из-под ног у меня вырвалось что-то, напоминающее небольшой мячик рыжевато-бурого цвета. Мячик пронёсся в воздухе над моховым ковром и, суетливо размахивая внезапно отросшими крыльями, поднялся над верхушками берёз и полетел в сторону озера. Я резко отпрянул и вскочил. Поднявшись на ноги, я переводил дыхание и оглядывался по сторонам, не понимая, что произошло. – Ну конечно, это же кулик! – Услышал мои шаги, затаился и притих, ожидая подходящего момента, чтобы прыснуть наутёк. И я снова рассмеялся над собой.

– Пфффффффрррррррр!!! – В воздух поднялась целая стая таких же буро-рыжих птиц с коротким куцым туловищем, озорными глазами-пуговицами и носами, длинными и тонкими, как вязальные спицы. От неожиданности я замахал руками, а из пожёлтевшей травы выныривали всё новые и новые кулики и, хлопая меня своими длинными пёстрыми крыльями, поднимались в воздух. Потеряв равновесие, я свалился в небольшую ложбинку между моховыми кочками.

Лёжа на спине, я смотрел, как они пролетают над кустарником и исчезают, превращаясь в чёрные точки.

– Вот и ты, – протараторил знакомый визгливый голос. – Позади стоял Снюф.

– Умеете же вы подобраться незаметно, – с удивлением сказал я, вставая и отряхиваясь. В ответ на мои слова словно из ниоткуда возникли Гук, Нюм и Тюп. Гоблины держали в руках ременные пращи, сплетённые из берёзового лыка. У каждого через плечо были перекинуты плетёные связки, на которых гроздьями висели битые кулики, а также бесформенные туеса, выполненные из того же лыка с присущей гоблинам неаккуратностью, в которых лежали камни.

– Наверно, и сало уже сготовилось, – замямлил Нюм. – Как-то надо бы его нам.

Казалось, эти существа были начисто лишены чувства такта – обо всём, что их интересовало (интересовало их, впрочем, весьма немногое), они сообщали предельно просто и прямо. Но сала, которое я недавно обещал гоблинам, у меня с собой не было, и возвращаться за ним я не собирался: «Дай ему волю, он всё в доме сожрёт», – подумал я про себя.

– Не готово ещё, – соврал я.  «Подождёт твоё сало», – сказал я про себя – «сам вон, весь куликами увешан, и как только ты их ещё не слопал?» Сейчас мне гораздо интереснее было увидеть, как гоблины живут в своей родной стихии, а не обкармливать их на дармовщинку.

– Вроде, неделю назад должно было приготовиться, – с недоверием пробурчал Нюм, но его, коротко хмыкнув, оборвал Гук. Я понял, что это был знак и мне. Гоблины насторожились.  В это время Тюп, который за всё время моего знакомства с гоблинами не промолвил ни слова, зарядил пращу камнем величиной с небольшую сливу и, крадучись, куда-то пополз. Несмотря на то, что передвигался он в сухой траве, не было слышно ни звука. Вдруг гоблин замер, словно к чему-то прислушиваясь. Секунды наполнились напряжённым ожиданием. Казалось, само время, натянутое, как струна, звенит в прозрачном воздухе уходящего лета. Пожелтевший лист сорвался с молодой берёзки и, пару раз подброшенный ветром, с мягким шелестом опустился на моховой ковёр. В это мгновение гоблин два раза крутанул пращу и, резко подавшись вперёд всем телом, стремительным движением послал камень в ложбинку, поросшую травой. В траве затрепыхался кто-то, до сих пор невидимый. Тюп со всех ног бросился в кусты, и через мгновение подбитый кулик занял место в связке на шее.

– Ловко ты его – с восхищением  сказал я. – Тюп не ответил. Отыскав камень в траве, неподалёку от того места, где была подбита птица, он бережно вернул его в туесок. Оглянувшись, я увидел, что Снюф уже нанизывает на свою связку двух новых куликов, и даже Нюм, подняв кверху задницу и зарываясь носом в траву, ползёт за очередной жертвой. Гроздья убитых птичек росли и тяжелели с потрясающей скоростью.

– И как вы только их замеча… – начал было я, как вдруг Гук прервал меня, хрюкнув и подняв вверх лапу. Но было поздно: кулик, испуганный моим голосом, взмыл кверху и, смешно трепыхаясь в воздухе, полетел между верхушками берёз.  Но не успел я смутиться и хотя бы подумать о том, чтобы пробормотать извинение, как птица, подбитая метким ударом камня, плюхнулась в небольшую ямку, наполненную водой. Подняв  птицу и повесив на шнур, Гук осмотрел добычу всех гоблинов – дичи было набито столько, что, казалось, лыковые связки вот-вот лопнут, не выдержав её веса. Предводитель охотников удовлетворённо крякнул и махнул рукой в сторону ольшаника. Это был сигнал к возвращению – охота выдалась успешной. В это время в кустах послышалась какая-то возня –  там кто-то отчаянно боролся. Наконец с кустарника снялась огромная пёстрая сова (раньше мне никогда не приходилось видеть таких), которую схватил Нюм, повиснув у неё на хвосте. Отчаянно сопротивляясь, сова била крыльями по кустам, словно оказавшись в сети из гибких прутьев. Должно быть, утро застигло её посреди болот, и ночной охотнице поневоле пришлось устроиться в траве и переждать, пока ночь снова не опустится на землю. Огромные жёлтые глаза, обычно пустые и мутные в свете дня, обрели жизнь, и теперь горели такой злобой, что казалось, посылали молнии в незадачливого охотника, который, впрочем, теперь легко мог сойти за добычу. Наконец, вырвавшись из куста, сова потащила Нюма по болоту. Он волочился по кочкам, приминал собою траву, получал по всему телу хлёсткие удары упругих веток и растерянно подвывал, но ещё крепче вцеплялся в совиный хвост. Наконец, сове удалось извернуться и она что было сил тюкнула обидчика по лбу своим кривым клювом. Нюм разжал когти и тяжело плюхнулся в небольшую канавку, наполненную торфяной жижей. Он выбрался и отряхнулся, безвольно шевеля нижней челюстью и с сожалением глядя на связку с промокшей добычей. В одной руке он сжимал несколько красивых крапчатых перьев, у основания которых виднелись крохотные капли крови. А огромная птица, освободившись наконец от назойливого существа, тут же взмыла над верхушками молодых берёз и, на мгновение накрыв нас своей тенью, полетела на своих мягких крыльях в сторону дальнего леса. Нюм взглянул на перья и, погрозив ими вслед улетающей сове, в сердцах швырнул их наземь. Перья, легко вращаясь и пританцовывая, мягко опустились на куст голубики. Из-за берёзовых стволов показались две знакомые сутулые фигуры – это возвращались Цуп с Кутюпом. Как и остальные, они были увешаны убитыми птицами, а Цуп, вдобавок ко всему, победоносно сжимал в руке небольшую утку-поганку с чёрно-рыжим оперением и головой с тонким клювом, увенчанной двумя крупными кисточками, напоминающими конский волос. Теперь все были в сборе. Гук снова призывно хмыкнул, и мы двинулись сквозь ольшаник. Перед тем, как присоединиться к остальным, я подобрал перья и аккуратно убрал их в выцветшую вещевую сумку.

IV

Переход оказался утомительным – ноги человека не приспособлены для того, чтобы пробираться через густой кустарник. Каких-то потайных троп у гоблинов не было, но они, несмотря на тяжёлую ношу, передвигались легко, словно просачиваясь сквозь ветви, ловко шмыгали между корягами и перемахивали через кучи сухого валежника. Мне же приходилось пробираться, выставив руки вперёд и почти ничего перед собой не видя. Я протискивался, как мог – но молодые ветви миновали мои руки, то и дело со свистом хлестали меня по лицу, ноги путались в траве и застревали в торфяных канавках, а сухостой, через который я пытался пройти напролом,  был гораздо прочнее, чем мне показалось, и иногда упрямо упирался в грудь и не пускал дальше. Но другого пути не было. К штанам цеплялось множество колючек, и вскоре казалось, что мои ноги покрыты короткой облезлою щетиной. Я споткнулся о кучу валежника и повалился, ломая сухие ветки. Поднявшись, я тяжело перевёл дыхание и огляделся. Гоблины пропали – я потерял их из виду. Тишина, стоящая вокруг, повергла меня в смятение – появляться и исчезать в самый неожиданный момент было вполне в духе моих новых знакомых. И сейчас этот момент был совершенно неподходящим: я был уже порядком утомлён и к тому же полностью утратил чувство направления. Но страхи мои были напрасными – из зарослей вынырнул проворный Снюф, и, нетерпеливо петляя, помчался впереди, указывая дорогу. Постепенно кусты начали редеть, а трава под ногами стала свежей и зелёной.  Ветер, принёсший запах тростника и прелых водорослей, указывал на близость озера. Под ногами начало хлюпать – земля стала более влажная, тут и там встречались лужицы с рыжеватой водой. Наконец вода скрыла всю землю – мы вошли в широкий мелкий ручей, заросший осокой. Ручей окаймлял ивняк, образовывая над нашими головами арку. На поверхности воды, словно покрытой маслянистыми пятнами, плавали жёлтые листья и травинки, а сквозь неё просвечивало неровное песчаное дно, изрытое крохотными барханами. Из зарослей водяной травы стрелой вылетел тонкий щурёнок – зеленоватый в серое пятно, на мгновение замешкался на мелководье, пару раз энергично махнул хвостом, раскидывая песок, – и скрылся из виду. Некоторое время мы брели по колено в воде. Так без остановок мы прошли ручей и двинулись дальше – постепенно картина сменилась на обратную, и мне вновь пришлось продираться сквозь бурелом, который стал ещё гуще. Снюф следовал впереди, постоянно возвращаясь и от нетерпения обегая вокруг меня. Я уже еле волочил ноги от усталости, но кустарник внезапно поредел, и мы выбрались на ровное место.

– Пришли, – проверещал Снюф.

V

Мы вышли на небольшую открытую площадку, состоящую из голой серой земли, вытоптанной множеством ног. Площадка была опоясана стеной из кустарника – здесь он разрастался особенно бурно. Посередине располагалось костровище, обложенное камнями. Вокруг копошилось несколько гоблинов которые не входили в отряд Гука: они таскали к костру охапки хвороста и сломанные ветви. Где-то совсем неподалёку слышался плеск воды, словно кто-то полоскал бельё в ручье. Увидев чужака, все побросали работу и вышли нам навстречу, покачиваясь на своих кривых ногах и что-то беспрестанно жуя. Со мною был Снюф – один из племени, значит, бояться было нечего. И всё же гоблины подходили к нам с осторожностью: нога человека ещё не ступала в их стойбище.  Рядом с кустарником я разглядел небольшие домики-типи, но не сшитые из звериных шкур на индейский манер, а сделанные из ивовых прутьев и высушенного мха, каким утепляют бани. Типи были обмазаны речной глиной. Среди них выделялись три – они стояли особняком, имели большие размеры и выполнены были более аккуратно. Входы в них украшали черепа животных – лося, медведя и волка. Возле каждого из трёх типи была постелена шкура соответствующего зверя. Очевидно, хозяева этих трёх домиков занимали в племени более высокое положение, чем остальные.

– Где Цуба? – Нетерпеливо обратился Снюф к одному из гоблинов. Тот указал головой в сторону, с которой доносился плеск и Снюф немедленно умчался, оставив меня в окружении обитателей стойбища. А гоблины так и стояли, не слова ни говоря и перетаптываясь с ноги на ногу.

  – Здравствуйте, – смущённо пробормотал я. Реакции не последовало. Никакой угрозы я, впрочем, не чувствовал. Но, видимо, никто из них не был предупреждён о том, что сегодня их гостем будет чужак.

  Из хижины, над входом в которую помещался волчий череп, появился Гук. Он недовольно фыркнул, и гоблины, окружавшие меня, поспешили возвратиться к своим обязанностям. А Гук, подойдя ко мне, спросил у меня сигарету и жестом пригласил занять место возле костра, над которым трудились остальные. Я присел на корточки, а Гук плюхнулся прямо на задницу. Некоторое время мы сидели молча, пуская в воздух облачка дыма. Первым нарушил молчание Гук.

  – Вот. Это наш дом – стойбище «Пастушья сумка».

  – Давно вы здесь живёте?

  – Стойбищу-то уже лет сто, но мы в нём надолго не задерживаемся. Живём год-два, потом уходим на новое место – старое селение отстроим или сделаем новое. Так меняем место несколько раз и возвращаемся. А в это время на старых стойбищах дичь снова народится, накопится сухостой для дров. Да и неприметнее так.

К костру подошёл Тюп и молча уселся рядом. Гук выбросил сигарету в огонь и, ни слова не говоря, направился к своему типи.

Всё-таки, гоблины странные существа, – снова подумалось мне я.

Возле костра молча сидел Тюп – нечего было и пытаться заговорить с ним. Я встал и принялся бродить по стойбищу. Моё присутствие в лагере больше не волновало его обитателей – гоблины быстро свыклись с моим присутствием и вели себя, как ни в чём не бывало: одни занимались костром, перетаскивая какие-то ветви и коряги, другие носились туда-сюда со своими туесками.

Увиденное до сих пор не укладывалось у меня в голове: «Пастушья сумка», целое поселение гоблинов прямо у меня под боком.

Я направился туда, откуда доносился плеск воды. Пара минут неловкого карабканья сквозь кустарник, и я вышел на глинистый берег ручья, на котором несколько гоблинов что-то сосредоточенно полоскали. Подойдя ближе, я увидел, что они разделывают и ощипывают тушки куликов, добытых Гуком и его охотниками. Эти гоблины были несколько меньшего размера и, как мне показалось, чуть более тонки и изящны – должно быть, это были самки. В остальном они выглядели точь-в-точь, как остальные гоблины. Они не пользовались никакими орудиями и разрывали добычу своими длинными острыми когтями. Разделанных куликов полоскали и кидали на берег. Возле одной из самок (я догадался, что это была Цуба), кружил Снюф. Завидев чужака, все прекратили работу, и задрали головы, уставившись на меня. Снюф, видимо, подражая манере своего предводителя, как-то неумело визгнул, но это не произвело на самок ровно никакого впечатления – опустив руки и ссутулившись, они продолжали сидеть, хлопая глазами.

– Он с нами! Гук позвал, – недовольно пояснил Снюф. Самки вернулись к работе, время от времени кидая на меня любопытные взгляды и тихонько перехрюкиваясь.

Приковылял Нюм. Подойдя к кучке разделанных тушек, он скорчил недовольную гримасу.

– Спасибо хоть эти не улетели, – с видом знатока ответил Снюф, угадав его мысли, – пожар-то какой был.

– Теперь уже не улетят, – ухмыльнулся Нюм, заходя в ручей и шлёпая по воде как цапля, высоко задирая ноги. Дойдя до места, где вода доходила ему чуть выше колена, он присел на корточки и блаженно закатил глаза. На поверхности воды появились крупные пузыри.

Где-то совсем неподалёку закликала кукушка.

– Раньше мы их больше бивали, – продолжил он, сидя в ручье и натужно кряхтя, – и сами они были больше.

– Раньше и ты был не такой жирный, – расхаживая вдоль ручья, отвечал Снюф.

Я принялся разглядывать пращу, оставленную Нюмом на берегу. Широкая полоска, сплетённая их бересты, засаленная и истёртая, ничем не напоминала оружие и имела совершенно безобидный вид. Найдя на берегу небольшой бесформенный камень, я осторожно зажал его в ременной петле и, резко крутанув рукой, разжал пальцы, высвобождая один конец пращи. Камень с жужжанием полетел через ручей и через мгновения я услышал где-то в кустах звук глухого удара.

В то же мгновение оттуда послышался треск. Снюф отчаянно заверещал, словно призывая на помощь соплеменников. Нюм кинулся к берегу, споткнулся о корягу, и, потеряв равновесие плюхнулся в ручей. Самки, ощипывавшие куликов, словно растаяли в воздухе. Я остолбенел: из-за кустов показалось огромное, бесформенное горбатое тело, покрытое бурой шерстью. Голову венчали огромные, ветвистые рога. Ломая кустарник, разбивая копытами прибрежные коряги, огромный, чудовищный лось мчался прямо на меня. Подняв тучу брызг, он с рёвом промчался через ручей, перелетел через голову барахтавшегося в воде Нюма. Очнувшись от охватившего меня оцепенения, я отпрянул в сторону. «Вот и всё», – пронеслось у меня в голове. Я словно со стороны представил, как он топчет моё переломанное, безжизненное тело своими огромными, сплющенными копытами, словно в ужасном танце смерти. Окончив дьявольскую пляску, он поднимет меня, как тряпичную куклу, на свои огромные рога, и швырнёт на прибрежные валуны. Видение ушло. Зверь по-прежнему бежал на меня, угрожающе опустив голову. «Ну уж нет», – сквозь зубы произнёс я и остановился, как вкопанный, выхватывая нож. Сознание было ясным – ни бегство, ни короткий норвежский нож не смогут спасти от гнева этого мрачного обитателя болот. Вот он встаёт на дыбы, глухо рыча, начинает бить копытами воздух. Глядя на исполинского зверя сверху вниз, я выставил нож вперёд, закрывая лицо свободной рукой.

Вдруг лось резко подался назад. Со всех сторон его окружали низкорослые фигуры, вооружённые огромными рогатинами и копьями. Ссутулившись, выставив оружие перед собой и согнув ноги в коленях, они с мрачным видом смыкали кольцо вокруг огромного зверя. Позади них стояли два стрелка с берестяными пращами. Лось понял, что оказался в западне и заметался в кольце врагов – со всех сторон дорогу ему преграждали острия пик. Вот Гнуф сделал выпад, резко подался вперёд, проткнув деревянным копьём шкуру на крупе лося. Тот взревел и рванулся вперёд, но тут в грудь его вонзилась рогатина Цупа. Зверь в ужасе заметался, крутя безобразной башкой и взбрыкивая ногами с огромными копытами. Но всё было тщетно – короткими, вёрткими скачками назад гоблины уходили от ударов, и тут же делали выпады, нанося чудищу новые раны, совершая обманные движения, меняясь местами, словно в хороводе кружась вокруг раненного зверя. В лося полетели камни, которые почти не причиняли ему вреда, отскакивая от его жилистого тела, словно сделанного из дерева и от каменного черепа. Наконец, один из камней, пущенный чьей-то меткой рукой, с мягким звуком попал чудищу в глаз. Потеряв голову от боли и страха, чудище страшно завыло, завертелось на месте, как вдруг совершило огромный прыжок, перелетев через головы своих мучителей, и тут же скрылось из виду.

– Ушёл! Ушёл! Ушёл! – в отчаянии выл Нюм, ползком выбираясь из ручья. – Как же так! Упустили!

– Вот и беги, догоняй, – огрызнулся Цуп.

– Да я же… в воде споткнулся, – попытался возразить Нюм.

Я молча смотрел, как мутно-красные струйки расплываются в течении ручья и скрывают тонкие стебли водяной травы, стелющейся по песчаному дну.

VI

Приходя в себя, но всё ещё ощущая дрожь в теле, я вернулся в лагерь.  Все по-прежнему были заняты приготовлениями, не обращая никакого внимания на меня. Где-то вдали прогрохотал выстрел – должно быть, открылся сезон.

Я заглянул в типи, принадлежащий Гуку. Вся обстановка состояла из большого берестяного короба с крышкой, да нескольких верёвок, протянутых вдоль стен. На верёвках сушились грибы, свежие гроздья горькой лесной рябины и несколько крупных плоских лещей. Запах сушёной рыбы смешивался с ароматом грибов и ягод, отчего мрачное и тёмное гоблинское жилище казалось знакомым и по-деревенски уютным. Для тепла пол и стены были внахлёст покрыты шкурами животных. На полу был сложен каменный очаг, над которым зияло отверстие в потолке. У стены стояло копьё с тупым каменным наконечником, огромная дубовая рогатина и лёгкая пика. Тут же располагалась лежанка, сделанная из звериных шкур и сухой травы, на которой я и нашёл хозяина дома, отдыхающего после охоты. Он уселся на своей лежанке и молча уставился на меня.

– Так значит ты – один из вожаков племени? – спросил я.

– Старший охотник, – отозвался Гук. – За вождя у нас Глуф. Знает, когда на новое стойбище переходить, место выбирает. Я только знаю, когда на охоту идти, как зверя добыть. Показываю другим, как охотиться. Бестолковые они только. – Мне показалось, в его голосе прозвучало раздражение. – Такой зверь сегодня сам в руки пришёл – не взяли.

– Может устали с охоты – столько куликов добыли.

– Кулики-то никуда не денутся. А мясо засушить можно. Шкур у нас в стойбище не хватает. После пожара почти весь зверь в дальний лес ушёл, а эти лося взять не смогли, уроды. Тхэ-э-к! Чок-у-э-э-эк!

– А в третьем типи кто живёт?  – решил я перевести тему.

– Чуф – шаман. Я, знаю, когда на охоту идти, а он знает, как сделать, чтоб мы много хорошего зверя добыли.

– Как так делает?

– У огня спросит, у воды спросит, у ветра спросит. У дерева спросит.

– Как же он у них спрашивает?

– Грибы разные ест. Курит листья. У костра пляшет. Другие тоже грибы едят, да только они-то просто так грибы едят, а шаман всё видит.

– А остальные что делают?

– Всё делают – хижины строят, собирают грибы, ягоды, готовят. Стойбище переносят. – Сказав это, гоблин широко зевнул, лёг на свою грубую постель и отвернулся к стене. – Спать буду, – пробормотал он. Вечером говорить будем.

VII

Когда я выходил из типи Гука, меня чуть не сбила с ног визжащая орава гоблинов, вырвавшаяся из бурелома. С уханьем подбежали к костру, скинули большие берестяные короба, которые, видимо, были наполнены чем-то тяжёлым. Запыхавшись после долгого бега, они плюхнулись наземь и тяжело дышали, вывалив наружу длинные красные языки.

– По вам, что ли, палили? – Спросил болтавшийся рядом Снюф. Я вспомнил о выстреле, слышанном мною.

– Ага, – Выдохнул небольшой, кряжистый гоблин. Только нарыть успели, а этот… сторож –  тут как тут. С ружьём.

– Ну, даже если и видел, невелика беда, – с видом знатока, сказал Снюф. – Он же лошадиными лоханями пьёт – кто же его слушать будет.

Гоблины вывалили из своих коробов картошку, у костра образовалась внушительных размеров горка.

Из типи, украшенного медвежьим черепом, послышалось кряхтение. Шкуры, закрывавшие вход в него, зашевелились, и из-за них показалась ещё одна фигура – более высокая, чем остальные гоблины, при этом широкая в кости и почти такая же пузатая, как Нюм.

Это был Глуф. Вождь племени держался важно. От остальных гоблинов его отличал широкий берестяной пояс, за которым находился большой кухонный нож с лезвием, заточенным «под пилу». У гоблина отсутствовал правый глаз – вместо него была старая, зарубцевавшаяся рана. На руках и ногах он носил браслеты из волчьих зубов, а его короткую шею украшали бусы из гроздьев дикой калины, от которых он время от времени отщипывал ягоды и отправлял в рот. В руке Глуф держал дубовый посох, увенчанный тремя ветвями, которые красиво переплетались между собой. Подбоченясь, он подошёл ко мне, чуть заметно поклонился и тихонько хмыкнул. Я ответил таким же поклоном. Остальные гоблины, увидев вождя, никак не приветствовали его, словно бы и не заметили, но сразу как-то более деловито завозились у костра и шустрее забегали взад и вперёд со своими берестяными кузовками. Только один, отделившись от остальных, подбежал к вождю и засеменил позади него, сложил по-заячьи передние лапы и что-то принялся тихонько и заискивающе нахрюкивать ему в ухо. Глуф, казалось, не обращал на него никакого внимания. Он подошёл к костру, одобрительно кивнул, оглядев тушки куликов. Затем он направился к вновь прибывшим. Те сидели с виноватым видом, стараясь придать мордам как можно более печальное выражение – опустив книзу длинные уши-лопухи и сведя круглые зрачки к носу, они медленно шевелили отвисшими челюстями вправо и влево. Подойдя к ним, вождь Глуф несколько мгновений стоял молча, словно пробуя на вкус эффект, который произвело его появление. Он щурил свой единственный глаз и удовлетворённо скалился, покачивая головой.

– Он опять вас увидел? – то ли с вопросом, то ли с утверждением обратился он. Виновные молчали. В воздухе повисла тяжёлая пауза. Внезапный порыв ветра сорвал несколько жёлтых листков и закружил их в воздухе. Вождь гоблинов задумчиво смотрел на этот маленький осенний вихрь. Внезапно он подскочил и, стиснув дубовый посох трясущейся от злости лапой, принялся колотить им ошалевших гоблинов и пинать их своими голенастыми ногами, приговаривая: «Он опять вас видел! Он о-пять! вас! ви-дел! Х-э-э-к! Тух-у-э-э-э-к!» Несчастные жертвы не стали дожидаться следующих ударов, они тут же вскочили и, отчаянно вереща, со всех ног кинулись в кустарник. Глуф помчался за ними, раздавливая лапами  картошку. Голос его сорвался на визг, он разьярённо взвыл, с треском вламываясь в кусты и изрыгая при этом такие ругательства, которые он мог услышать только в мире людей. Наконец погоня скрылась из виду, только треск ломаемых сучьев, вой и истеричный визг доносились из густого кустарника. Они подняли такой гвалт, что я только удивлялся, как их ещё никто не обнаружил.

Ничем не примечательный гоблин, крутившийся вокруг вождя, направился было к остальным, как вдруг об его затылок вдребезги разбилась огромная гнилая картофелина.  Удар был такой сильный, что гоблин упал, но тут же вскочил и, втянув короткую шею, принялся со злобным сопением тревожно озираться по сторонам. Никого не заметив, он поспешил вернуться к костру. Краем глаза я увидел, что Снюф прячет что-то за спиной. Через мгновение раздался короткий глухой звук и незадачливый гоблин снова полетел на землю.

VIII

Наконец, наступил вечер. Все приготовления к пиршеству были окончены. Картошку, добытую с риском для жизни, разложили по берестяным коробам, которые стояли в каждом типи. Костёр, который днём кормили хворостом и дровами, прогорел и оставил много углей, на которых жарились тушки куликов, насаженные на прутья. В этих же углях запекали картошку. Гоблины рассаживались вокруг, легонько толкали друг друга и о чём-то переговариваясь. К костру приволокли три небольших колоды, одну из которых, выйдя из типи, занял Гук. Рядом с ним расселся весь его охотничий отряд – Гнуф, Тюп, Кутюп, Цуп, Снюф и Нюм. Другая колода, чуть повыше, предназначалась для вождя племени Глуфа, который влез на неё и, увидев меня, указал на свободное место рядом с ним.

– Здесь шаман сидит, – пояснил Гук, – но сейчас он на Северных болотах, травы собирает. Ты – гость, садись.

Я живо представил маленькую сгорбленную фигуру, склонившуюся возле небольшого костра, посреди бескрайней равнины, покрытой мягким моховым ковром. Возле костра, должно быть, лежит каменный нож и связка сушёных трав – череда, болотный сабельник, змей-трава и ещё множество растений, неведомых людям. Маленькое существо из другого мира с носом-подковой и кошачьими ушами тихо всматривается в пляшущие рыжие языки огня, а его глаза горят, будто тлеющие угли.

 Гоблины пекут картошку на углях прямо с землёй, я же отправился к ручью и вымыл для себя несколько клубней. Подходя к воде, я вспомнил о виденном днём чудовищном лосе и невольно вздрогнул. Кругом стояла кромешная тьма. Лишь вдалеке виднелась алая точка костра и доносилась тихая речь гоблинов, напоминающая свиное хрюканье. Потрясённый воспоминанием о пережитом ужасе, я вернулся к костру.

Еда поглощалась с головокружительной скоростью. Картошка была ещё совсем сырой, но оголодавшие гоблины выхватывали её из углей, перекидывали с руки на руку, чтобы дать её остыть и вгрызались зубами в клубни с обугленной кожурой, они хватали полусырые тушки куликов и целиком, с костями, совали себе в рот. Через несколько минут все сидели вокруг костра и таращились на то, как я, достав из сумки коробок с солью, приправляю картошку и куликов, и неспешно подкрепляюсь, обгладывая тонкие кости.

Впрочем, без дела сидели недолго – пожилая гоблиниха приволокла к костру короб, при виде которого все оживились. Короб был выполнен значительно аккуратнее остальных подобных бесформенных вещей,  имевшихся в лагере: он имел круглую форму и напоминал чашу, к тому же, он закрывался крышкой и мог запираться при помощи плетёных шнуров. Гоблиниха торжественно вручила короб вождю. Он открыл крышку, осмотрел содержимое и одобрительно всхрюкнул. В коробе оказались грибы: красные и рыжие мухоморы и маленькие невзрачные сероватые грибы с шляпками-зонтиками и ножками, тонкими, как нити, названия которых я не знал. Вождь взял горсть грибов, сунул их в рот и старательно заработал челюстями. Остальные, увидев это, навострили уши, а Снюф даже затрясся от нетерпения. Отведав грибов, Глуф протянул короб мне, как почётному гостю племени. Я посмотрел на грибы с опаской. Красные мухоморы были мне знакомы – я никогда не пробовал их, но знал, что, хотя они и считаются ядовитыми, в небольших количествах они неопасны для жизни и оказывают на сознание мягкое опьяняющее действие. В отличие от пантерных мухоморов, яд которых угрожал смертью. Другие грибы были мне неизвестны, – они были из числа мелких невзрачных поганок, которые мы, люди, считаем бесполезными и несъедобными, и потому не различаем. Я решил не рисковать, пробуя их. Я взял небольшой мухомор и вежливо вернул короб вождю, который передал его Гуку. Ярко-алая шляпка молодого гриба, покрытая белыми матовыми крапинками, была словно обсыпана сахарной пудрой и имела округлую форму. Она почти скрывая короткую крепкую ножку, которую обрамляла едва заметная белоснежная юбочка, словно сплетённая из тонких лесных кружев.

Гук, последовав примеру вождя, зачерпнул большую пригоршню тех и других грибов и  отправил их в пасть, а короб пошёл гулять по кругу, ни у кого не задерживаясь надолго. Гоблины хватали грибы и с удовольствием пожирали их, причём в пиршестве участвовали и самцы и самки. Я по-прежнему в нерешительности держал гриб в руках. Но, увидев возле себя облизывающиеся рожи Нюма и Снюфа, я осторожно откусил кусок мухомора. Я ожидал, что сразу почувствую пронзительную, едкую горечь, но гриб оказался почти безвкусным и имел лёгкий приятный аромат. Прожевав кусок, я стал ждать. Между тем, в поведении гоблинов начали происходить перемены. Они постепенно приходили в какое-то странное, пьяное возбуждение – речь их стала громче: размеренное хрюканье, в котором отчётливо различались слова, перешло в нечленораздельные звуки, напоминающие одновременно визг свиньи и собачий лай. Время от времени они тихонько подвывали (вероятно, эти звуки были смехом). В глазах их различался странный, словно чужой блеск. Разбившись на небольшие группы по два-три гоблина, они оживлённо спорили о чём-то и отчаянно размахивали руками. В воздухе повисла непонятная враждебность. Какой-то опасности, я, впрочем, не почувствовал.

Не ощущая никаких особенных изменений в своём сознании, я спокойно принялся доедать гриб.

В это время двое незнакомых мне гоблинов, ссорившихся у костра, поднялись, отошли на безопасное расстояние и принялись биться на палках. Они делали неловкие ложные выпады и плюхались на землю, рубили с плеча и с протягом, наносили удары с разворота и подскакивали, атакуя врага с воздуха. Их движения были нелепыми и смешными, а ловкость и быстрота реакции не могла идти ни в какое сравнение с охотниками из отряда Гука: даже жирный Нюм по сравнению с ними обладал силой и ловкостью леопарда. Но в их драке не было и тени шутки – противники бились яростно и самозабвенно, сопровождая удары злобным рявканьем. Остальные наблюдали за поединком и оживлённо галдели. Наконец, один из противников оступился и во весь рост растянулся на пузе. В тот же миг другой подскочил к нему, присел на корточки, широко расставив ноги, и принялся что было мочи колотить соперника палкой. Держа палку двумя руками, он со всего размаху обрушивал её на голову соперника, причём с каждым ударом от палки отламывалось по куску. Наконец, в руках победителя остался лишь короткий черенок, он посмотрел на него и обвёл глазами публику, визжащую от восторга. Гук одобрительно ухмыльнулся. Победитель занял место у костра, а затем и побеждённый поднялся с земли и поплёлся к остальным. Над костром взвился новый вихрь восторженного визга и улюлюканья.

Расправившись, наконец, с грибом, я почувствовал странное удовольствие, напоминающее буйную радость. Во всём теле ощущалась бодрость и какая-то неведомая сила. Мозг необычно пульсировал. Я резко повернул голову, и всё, что было у меня перед глазами, промелькнуло неясной лентой – рыжий огонь костра, чернота ночи, блестящие глаза гоблинов и их смутные силуэты проносились вправо и влево. Но поднявшись с колоды, я почувствовал, что твёрдо держусь на ногах. Никакого одурения, сравнимого с опьянением от вина, не ощущалось. Небо над головой было чистым и ясным – испещрённое близкими и далёкими звёздами, оно казалось огромной раскрытой книгой. Одни звёзды тихо мерцали, другие светили неподвижно, спокойно всматриваясь в космическую бездну сквозь миллиарды световых лет. Они образовывали созвездия, создавали образы древних, давно забытых существ. Я удивился тому, что никогда не мог разобрать их раньше и поразился, как в моём сознании сочетается спокойное созерцание небесных светил, раскрывающих свои тайны и странное радостное смятение дикого животного. Но ни одно из этих ощущений не могли поглотить разум целиком, они спокойно сосуществовали, не вытесняя друг друга. Я вдруг вспомнил лося, напавшего на меня днём, и потянулся к ножу. Сквозь тьму, окружающую костёр непроницаемой стеной, показались огромные малиновые кружева папоротников, тянущиеся из земных глубин. Казалось, где-то позади них слышался неразборчивый шёпот. Звёзды опускались всё ниже, словно желая получше рассмотреть крохотную точку костра на поверхности чёрной земли, покрытой ночным мраком. Они горели хищным, недобрым удивлением. Звёзды были глазами зверей. В сознании возник багровый сгорбленный силуэт с корявыми высохшими ветвями на бесформенной голове.  Мне показалось, что я слышу ритмичный, как бой барабанов, стук копыт огромного животного, мчащегося сквозь непроходимые лесные дебри. Длинные кривые ноги тянулись из-под земли и врастали в гигантское туловище. В этот миг мне подумалось, что я не смогу найти дорогу домой, но эта мысль нисколько не взволновала меня.

Внезапно эти неведомые ощущения покинули меня – я по-прежнему сидел у костра в окружении гоблинов. Возле меня, под колодой, на которой с торжественным спокойствием восседал Глуф, а рядом стоял пустой берестяной короб. Гоблины всё также орали у костра, время от времени толкаясь и ссорясь между собой. Тут и там вспыхивали драки на палках, которые встречались восторженным визгом и уханьем. Я направился в хижину Гука и растянулся на его лежанке из шкур и свежего сена. Засыпая, я заметил, что сквозь круглое отверстие в потолке типи виднеется большая мерцающая звезда.

IX

– Вставай! – разбудил меня спокойный, настойчивый голос Гука. – Нам пора на охоту, и тебе пора. Снюф проводит.

В голове была абсолютная ясность – я не чувствовал никакой тяжести или помутнения сознания, какое бывает после пирушек. Я поднялся, наспех перекусил остатками печёной картошки и вышел из типи, возле которого уже крутился Снюф. Кроме него да вышедшего меня проводить Гука не было видно никого – жители городка «Пастушья сумка» дружно спали.

– Ну, бывай. – Произнёс Гук. В следующий раз сами придём.

Пора, так пора. Снова долгий, тяжёлый путь сквозь кустарник, затем уже знакомый ручей и опять продираться сквозь бурелом.

Дорогой я спросил Снюфа – И часто вы едите такие грибы?

– Когда есть – всегда едим, – проверещал молодой гоблин в своей обычной глуповатой манере. – Осенью часто едим. Зимой часто едим – когда насушим. Весной меньше едим – с зимы редко грибы остаются. В начале лета – совсем не едим: с весны никогда не остаётся, а новые не наросли ещё.

Дальше шли молча – дорога сквозь непроходимые заросли была для меня слишком трудна, чтобы поддерживать беседу. Наконец, мы вышли на открытое пространство.

– Ну, спасибо что проводил, Снюф, – сказал я. Однако прощаться Снюф не спешил. Он в нерешительности мялся с ноги на ногу, словно желая что-то сказать.

– Погоди, – прохрюкал он наконец, – давай, пока эти не видят… покурим… Так-то мне нельзя… Но мы это… тихонечко.

– Ну что же, – усмехнулся я, – если тихонечко, то давай. Я протянул ему сигарету и закурил сам. Чиркнув спичкой, я предложил огня Снюфу.

– Да нет, не надо, – отмахнулся гоблин. – У меня есть. Он долго рылся в заплечной берестяной сумке, наконец, он извлёк откуда-то с самого её дна коробок, поднес морду с сигаретой к рукам и принялся неумело чиркать спичками.

Я стоял и смотрел то на Снюфа, который, бережно спрятав коробок на самое дно своей торбы, с наслаждением выпускал облачка дыма, то на чёрную дугу выжженной земли, оставшуюся после пожара.

Похожие статьи:

Рассказы → Законы на беличьих шкурках (ЧастьII)

Рассказы → Бог из Чёрного озера (Часть I)

Рассказы → Гоблины

Рассказы → Законы на беличьих шкурках (Часть I)

Рассказы → Полярные кочки (Часть I)