Соло Богини Луны Фрагмент 5 Часть 1

 

 

  - ..Аделина,  так  дальше  нельзя,  -  сказал  я,  садясь  на  кровати  и  быстро  приводя  себя в   порядок.  -  Нам    надо  поговорить.

  -  Хорошо,  давай  поговорим,  -  просто  ответила  девушка.

  -  Честно  и  откровенно?

  -  Честно  и  откровенно,  -  согласилась  она.

  -  Прямо  сейчас?!  -  на  всякий  случай  уточнил  я.

  -  Конечно,  сейчас -  чего  тянуть-то?  Давай,  начинай.

 

  Это  прозвучало  так  неожиданно  с  её  стороны,  что  я  смутился,  сообразив,  что  как  раз  и  не  знаю,  с  чего  именно  начинать.  Слишком  острой  и  деликатной  была  тема,  которую  я  собирался  затронуть,  и  слишком  много  накопилось  у  меня  нерешённых  вопросов,  чтобы  можно  было  так  сразу  выделить  из  них  один,  самый  главный.

  Немного  помявшись,  я  для  чего-то  спросил   Аделину,  почему  последнее  время  она  так  часто  и  подолгу  задерживается  у  себя  в  театре.

  Бросив  на  меня  недоумённый  взгляд,  девушка  сказала,  что  ей  действительно  приходится  подолгу  бывать  в  Сан-Карло,  поскольку  там  сейчас  в  спешном  порядке  готовится  постановка  «Кармен»,  приуроченная  к  юбилею  какой-то  местной  оперной  знаменитости. И  это  была  сущая  правда,  которую  не  имело  смысла  проверять.  Накануне  премьеры  в  театре  шли  прогон  за  прогоном.

  Мысленно  ругая  себя  за  тугодумие  и  неразворотливость,  я,  с  трудом  подбирая  слова,  выразил  общее  желание  узнать  от  неё  всё  то,  что  она  до  сих  пор  «пыталась  от  меня  скрывать».

 

  -  Что  значит  -  «пыталась  от  тебя  скрывать»?  - прохладно  поинтересовалась  Аделина.  -  Что  ты  имеешь  в  виду,  Пинаевский?  Выражайся  яснее…

 

  Прелюдия  к  этому  нашему  разговору,  взявшая  за  начало  отсчёта  знаковую  сцену  у  храма,  была   непроста,  запутана,  противоречива  и  для  меня  лично  покрыта  мраком  скандальной  неизвестности.  По  сообщениям  очевидцев,  я  был  замечен  в  разного  рода  злачных заведениях,  пользующихся  в  городе  самой   дурной репутацией,  где  то  предавался  «буйному,  безудержному  веселью»  в  компании  с  преданными  поклонниками  Бахуса,  то  рвал  на  себе  волосы,  «словно  обезумев  от  горя»,  впадая  при  этом  в  состояние,  «близкое  к  полному  помешательству».

  Эта  критическая  амплитуда  настроений,  стремительно  менявшая  своё  положение  от «веселья»  к  «отчаянию»  и  наоборот,  длилась  больше  суток,  но  сам  я,  хоть  убей,  не  мог  вспомнить  ничего  существенного,  что  помогло  бы  определиться  с  истинным  состоянием   моего  «вакхического  буйства».

  Потом,  когда  в  голове  что-то  начало  проясняться,  и   тяжёлый  алкогольный  дурман   пошёл  на  убыль,  и  я,  уже  находясь  в  относительно  здравом  уме  и  окрепшем  сознании,  открыл   глаза, то  обнаружил,  что  лежу  на  кровати  у  себя  в  мансарде  «Дожа  и  догарессы».  Рядом  со  мной  была  Аделина…

 

  Терпеливо  ожидая  моего  пробуждения,  девушка  одной  рукой обнимала  меня  за  шею,  а  другой  игриво  ерошила  волосы  на  моём  затылке.  Иногда  кончиком   носа  она  нежно  тёрлась  о  мой  нос,  шепча   на  ухо  что-то  про  «заспавшегося  сурка»  и  «мышь-соню».  Так  она  обычно  поступала,  когда  хотела  помириться  со  мной  и  посредством  такой  ненавязчивой  ласки  давала  понять,  что  на  меня  «больше  не  сердится».  Конечно,   пробуждение в   объятьях  Аделины  было  радостно  и  приятно  -  оно  напомнило  мне  лучшие  дни  нашего  знакомства  -  но  стоило  лишь  воскресить  в  памяти  события  минувшей  ночи,  как  вся  моя  радость  тут  же  сошла  на  нет. Так  что  же  всё-таки  там  произошло  на  самом  деле?!..

  Взгляд  девушки  был  серьёзен,  внимателен,  как  всегда  немного  загадочен  и  как-то  странно  участлив.  Она  как  будто  за  что-то  жалела  меня,  но  не  за  совершённое,  а  за  то,  чему  ещё  только  предстоит  произойти.  И  это  мне  сразу  не  понравилось,  поскольку  в  ближайшем  будущем  произойти  могло  что  угодно.

 

  Пока  я  сосредоточенно  молчал,  пытаясь  понять,  является  ли  её  поведение  результатом  гениальной  игры  и  тонкого  расчёта,  или  же,  находясь   тогда  в  состоянии  гипнотической  одури,  она  видела  только  то,  на  что  указывал  ей  провожатый,  на  губах  Аделины  заиграла  едва  заметная ироническая  полуулыбка.

 

  -  Ну  что,  Пинаевский,  ты,  я  вижу,  никак  не  успокоишься?! -  произнесла,  наконец,  она,  укоризненно  покачав  головой.  –  Всё  тебе  не  дают  покоя  мои  занятия  -  ни  днём,  ни  ночью.  Чувствую,  ты  скоро  наймёшь  частного  сыщика,  чтобы  следить  за  каждым  моим  шагом.  Или  сыщику  ты  не  доверишь  такое  ответственное  дело?  Сам,  наверное,  будешь  шпионить  за  мной,  да?… Что  ж,  должна  тебя  разочаровать  -  эти  твои  шпионские  потуги  совершенно  напрасны.  В  них  нет  никакой  необходимости.  И,  во  избежание  дальнейших  недоразумений,  я  готова  удовлетворить  твоё  любопытство  прямо  сейчас.  Так  что  именно  тебя  интересует?  -  спросив  так,  она  соблазнительно  перевернулась  на  спину  и,  сладко  потянувшись,  как  бы  невзначай  стянула  с себя  при  этом  значительную  часть  одеяла.  -  Ты  спрашивай-спрашивай,  не стесняйся.

  Такая  скороспелая  готовность  к  откровенному  разговору  вызывала  у  меня  всё  больше  подозрений.  Я  слишком  хорошо  знал  Аделину,  чтобы  поверить  в  искренность  её  внезапного   прямодушия,  а  потому  оставался  холоден  как   лёд.  Но  остатки  алкогольного  тумана,  ещё  не  выветрившиеся  из  головы,  лишали  меня  возможности  гибкого  психологического  манёвра.  Так  и  не  сумев  придумать  ничего  подходящего,  я  в  итоге  решил  идти  напролом  и  сказал  прямо,  что  хочу  знать  всё,  что  с  ней  произошло  минувшей  ночью.

  -  Что  произошло  со  мной  минувшей  но-о-очью…  -  нараспев  и  как-то многозначительно  повторила  Аделина,  так  что  могло  показаться,  будто  за  ночь  с  ней  произошла  масса  самых  невероятных  происшествий,  и  теперь  она  раздумывает,  с  какого  из  них  лучше  начать.  -  Ну,  хорошо,  Пинаевский,  раз  уж  я  обещала,  то,  конечно,  расскажу,  -  сказав  так,  она  ласково  кивнула  мне,  как  ребёнку,  которому  должны  вручить   обещанный  долгожданный  подарок.  -  Зачем  мне  что-то  скрывать  от  тебя?  Какой  смысл?  Ведь  ты  всё  равно  докопаешься…  -  на  мгновение  она  задумалась  и, слегка  пожав  плечами,  произнесла:  -   Да,  я,  пожалуй,  расскажу,  как  я  познакомилась  с  художником,  -  и   добавила  совсем  уже  примирительным  тоном:  -  Специально  для  того,  чтоб  ты  не  дулся,  как  мышь  на  крупу,  и  сам увидел,  что  никаких  тайн  у  меня  от  тебя  нет…

 

  Если  я  и  считал  себя  достаточно  подготовленным  к  любого  рода  признаниям  с  её  стороны, то  последняя  новость  значительно  поколебала  мою  веру  в  собственную  выдержку.  Услышав  про  художника,  я  подскочил  на  месте  как  ошпаренный.  

  -  Как?!  И  с  художником  ты  познакомилась?! -   выпалил я,  сразу  догадавшись,  о  каком  художнике  идёт  речь.  -  Ну,  у  тебя  и  размах!!  Когда  же  ты  успела?!

  - Ну  да,  конечно,  с  художником,  с  любителем  плэнерной  живописи,  -  немного  озадаченно  подтвердила  Аделина  /от  неё  не  укрылось  моя реакция  на  её  слова./ -  А  что  тут  такого? Знаешь,  мы  познакомились при  очень  странных  обстоятельствах.  Тебе  наверняка  интересно  будет  послушать.  А  ты  разве  не  это  хотел  от  меня  узнать?  Что  же  тогда?

 

  Опомнившись,  я  поспешил  согласиться,  сказав,  что,  конечно,  именно  это  и  хотел  узнать,  а  также  то,  что  произошло  вслед  за  тем. Потом   замолчал  и  приготовился  слушать,  не  переставая  дивиться  тому,  с  какой  необычайной  лёгкостью  она  сообщает  мне  совершенно  невероятные  вещи.  Однако  Аделина  почему-то  не спешила  начинать:  у  неё  опять  пошли   какие-то  внутренние  борения.   Достаточно  бодро  произнеся  первую  фразу  «Синьор  Камполонги  был  так  любезен,  что,  несмотря  на  свою  исключительную  занятость,  согласился  помочь  мне  в  осмотре  развалин  храма…»,  она  вдруг  замолчала  и,  слегка  наклонив  голову,  принялась  медленно  накручивать  на  палец  свой  длинный  каштановый  локон,  что,  как  правило,  означало  у  неё  крайнюю  степень  задумчивой  отрешённости.

  Я  несколько  раз  окликал  её,  деликатно  напоминая   об  обещании  быть  откровенной,  но  она,  никак  не  реагируя  на  мои  слова,  продолжала  смотреть  в  сторону  с  таким  отсутствующим  видом,  будто  начисто  забыла  и  о  моей  просьбе  и  о  моём  присутствии  вообще.

 

  Видя,  что  она  вот-вот  выйдет  из-под  моего  контроля,  и  тогда  никаких  откровений  от  неё  вовсе  будет  не  дождаться,  я,  на  свой  страх  и  риск,  решил  прибегнуть  к  старому,  испытанному  способу.  Успешно  применённый  мной  однажды  сеанс  гипноза,  сейчас,  в  данной  ситуации,  напрашивался  сам  собой.

  Памятуя  о  своём  недавнем  успехе,  я  незаметно  придвинулся  к  девушке  и  для  начала  положил  ей  ладонь  на  лоб  -  под  невинным  предлогом  проверки  температуры.  Аделина  никак  не  отреагировала  на  моё  прикосновение,  что  могло  означать  только  одно:  она  полностью  ушла  в  себя. Несколько  медленных  широких  пассов  над  её  головой  и  грудью  заставили  глаза  девушки  закрыться  полностью.  На  всякий  случай  я  потрогал  её  холодное  запястье,  чтобы  убедиться  в  значительной  замедленности  пульса. Всё  получалось  так,  как  я  хотел,  всё,  казалось,   благоприятствовало  проведению   гипнотического  сеанса. Но  стоило  мне  положить  ей  ладони  на  плечи  и  большими  пальцами  слегка  надавить  на  ключицы  -  /чтобы  снять  давление  с  сердечной  мышцы/  -  как  она,  вопреки  моим  ожиданиям,  сразу  очнулась.

  Моментально  придя  в  себя,  Аделина  отстранила  мои  руки  и  рывком  села  на  кровати.  Глаза  её  сердито  блестели.

 

  -  Послушай,  Пинаевский,  -  с  досадой  заговорила  она,  оправляя  волосы.  -  Будь  добр,  держи-ка  свои  руки  при  себе  - хорошенького  понемножку.  Это  -  во-первых.  А,  во-вторых,  перестань  корчить  из  себя  Вольфа  Мессинга.  Мне  надоело  делать  вид,  будто  твой  гипноз  оказывает  на  меня  какое-то  воздействие.  Позабавились  один  раз  -  и  хватит!  Я  и  без  твоих  дурацких  сеансов  в  состоянии  рассказать  всё,  что  со мной  произошло.

 

  Не  переставая  возмущаться,  она  вскочила  на  ноги  и,  накинув  халат,  прошлась  взад  и   вперёд  по  комнате,  всем  своим  видом  демонстрируя  искреннее   негодование.

  -  Ну,  не  сердись,  Аделина,  я  не  хотел  ничего  плохого,  -  кляня  свою  самонадеянность,  забормотал  я,  вконец  обескураженный  её  словами.  -  Я,  конечно,  далёк  от  мысли  подозревать  тебя  в  чём-либо  таком…  но  ты  должна  меня  понять…  войди  в  моё  положение….  Я  только  хочу  знать  правду  -  и  больше  ничего.

  -  Правду?!  -  с  неожиданной  горячностью  воскликнула  Аделина,  и  щёки  у  неё  запылали  так,  словно  она  услышала  оскорбление  в  свой  адрес.  -  Какой  же  тебе  надо  от  меня  правды,  правдолюб?!  Разве  мало  я откровенничала  в  прошлый  раз,  разве  мало  распиналась  перед  тобой  -  а  что  толку?!  Ты  ведь  не  поверил  ни  единому  моему  слову /это  было  видно  по  твоей  вытянутой  физиономии/.  Так  какой  же  смысл  рассказывать  дальше?  Ради  чего?..  -  она  хотела  добавить  что-то  ещё,  но  вдруг  передумала  и  замолчала.  Словно  какая-то  мысль  пришла  её  в  голову.  После  минутного  колебания   она  подтащила  к  моей  кровати  стул,  уселась  на  него  верхом  и  посмотрела мне  прямо  в  глаза.  -  Вот  что, Пинаевский,  -  сказала  она,  взяв  меня  за  руку,  -  давай  договоримся  так, я  расскажу  тебе  всё,  что  произошло  со  мной  от  и  до,  а  ты,  во-первых,  не  будешь  задавать   глупых  вопросов,  а,  во-вторых,  прекрати  донимать  меня  своей  патологической  ревностью!  Мне  это уже  надоело!  Устраивает  такой  расклад?..

 

  Чего  и  говорить,  принять  такие  условия  было  непросто.  Прежде  всего,  это  касалось  «глупых»  вопросов.  Из  всех  вопросов,  когда-либо  заданных  ей  мною,  ни  один,  в  моём  понимании,  не  попадал  под  определение  -  глупый.  Что  она  хотела  этим  сказать?  И  потом,  как  мне  было  не  донимать  её  своей  «патологической»  ревностью,  когда  она  сама  давала  для  этого  один  повод  за  другим?

  В  любом  случае,  выбора  у  меня  не  было.  Подобные  приливы  откровения  наблюдались  у  Аделины    не  часто,  и  надо  было  использовать  малейшую  возможность  дать  ей  выговориться  до  конца,  временно  спрятав  гордость  в  карман.  Я  покорно  склонил  голову.

 

  -..Ну,  так  вот…  -  неспешно  начала  Аделина,  и  я  заметил,  что  на  этих  словах   глаза  её  слегка  затуманились,  как  будто  бы  она  на  самом  деле  начала  понемногу  входить  в  транс.  -  Это  произошло,  когда  мы  с  синьором  Камполонги  отправились  осматривать  развалины  храма, / куда,  кстати  сказать,  он  неоднократно  приглашал  нас  обоих,  но  ты,  благодаря  замечательному  свойству  своего  характера  всегда  поступать  наперекор  здравому  смыслу,  всякий  раз  отвечал  отказом/.  Но  сейчас  речь  не  о  том. Чезаре-Сьепи  -  удивительная  область.  Пока  мы  двигались  к  развалинам,  Синьор  Камполонги  рассказывал  много  интересного  про  эти  места,  про  обычаи  и  традиции,  существовавшие  здесь  много  веков  назад. Он  сказал,  что  из  всех  праздничных  мистерий,  устраиваемых  в  дохристианскую  эпоху  поклонниками  лунной  богини,  наибольшей  популярностью пользовалась  мистерия,  поставленная  на  известный  сюжет  Дианы  и  Актеона.  /Ты  ведь  наверняка  помнишь  этот  миф  про  охотника,  превращённого  Дианой  в  оленя  за  то,  что  он  увидел  её  нагой  во  время  купания?/  В  изложении  синьора  Камполонги  эта  история  звучала  как-то   по-особому  занимательно.  /Синьор  Камполонги  вообще  такой  интересный  и  содержательный  рассказчик:  его  можно  слушать  бесконечно!/ За  разговорами  время  летело  незаметно.  Я  опомнилась,  только  когда  заметила,  что  стало  темнеть. «Что  же  мы  сможем  разглядеть  в  такой  темноте?»  -  хотела  спросить  я,  но  в  этот  момент  тропа,  по  которой  мы  шли,  привела  нас  к  подножию  очень  любопытного  сооружения.

   Перед  нами  высилась  внушительных  размеров   ступенчатая  пирамида  с  усечённой  вершиной,  собранная  из  цельных  кусков  кварцевого  песчаника,  очень  умело  подогнанных  один  к  другому.  На  фоне  вечерних  пейзажей  пирамида  смотрелась  эффектно  и  внушительно,  хотя  и  не  совсем  понятно. К  обещанным  развалинам  она  вряд  ли  имела  какое-то  отношение.  Это  было  нечто,  стилизованное  под  ритуальные  сооружения,  возводимые  в  Центральной  Америке  древними  инками  и  ацтеками.  Или  что-то  в  этом  роде.  Я  не  специалист  в  этой  области  и  не  могу  утверждать  наверняка,  но  мне,  по  крайней  мере,  так  показалось…

 

  Сказав  так,  Аделина  чему-то  загадочно  усмехнулась,  то  ли  одобряя,  то  ли  наоборот,  порицая  сделанный  ею  самой  вывод.

  Развитие  дальнейших  событий   шло  в  духе  примерной  схожести  с  тем,  что  происходило  неделю  тому  назад  в  Этрусском  Некрополе.  Возле  пирамиды  они  задержались. Синьору  Камполонги  срочно  вдруг  потребовалось  куда-то  отлучиться  на  «пару  минут»,  и  он,  как  и   в  прошлый  раз,  велел  Аделине  в  его  отсутствие  никуда  не  отходить,  ни  на  чём  не  заострять внимания,  и,  что  бы  ни  происходило  вокруг,  стоять  на  месте  и  ждать  его  возвращения.

  Оставшись  одна,  Аделина,  испытывая  определённые  неудобства  от  своего  положения,  естественно,  начала  с  удвоенным  вниманием  оглядываться  по  сторонам  и  тут  заметила,  что  от  вершины  пирамиды  исходит  какое-то  странное  свечение…

    

  Свет  был  неровный, тусклый,  зыбкий,  временами  едва  заметный.  Но  возможность  разглядеть  его  источник   имелась. Вся  балюстрада, окружавшая  верхнюю  площадку,   была  утыкана  великим  множеством  горящих  восковых  свечей.  И  это свечное  изобилие  на  вершине  пирамиды представляло  собой  зрелище  столь  необычное  и  завораживающее,  что  Аделина  буквально  застыла  с  раскрытым  ртом.  На  минуту  ей показалось,  что  она  наблюдает  явление,  которое  можно  было  бы  охарактеризовать  как  «пирамидальную»  ауру,  если,  конечно,  допустить  наличие  в  природе  такого  необычного  явления.  Не  задаваясь  никакими  вопросами,  она  просто стояла  на  месте  и  молча  любовалась  переливами  колеблющегося  зыбкого сияния.

  Потом  на  той  же  светящейся  площадке  она  заметила  и  чью-то  тёмную  неподвижную  фигуру,  похожую  на  памятник. Скорее  всего,  это  был  памятник  некоему  живописцу…

  Держа  в  руке  кисть,  мраморный  художник  склонялся  над плоским  прямоугольным  предметом,  изображавшим  подрамник  с  закреплённым  на  нём  холстом.  Поза  художника,  в  которой  он  застыл  по  воле  ваятеля, отличалась  исключительным  мастерством  воспроизведения  живой  натуры.  Пожалуй,  для  обычной  надгробной  статуи  он  смотрелся   чересчур  живо  и  натуралистично.  Образ  юного  художника,  воплощённый  в  камне  с  редким  совершенством, поразил  воображение  впечатлительной  девушки.  Засмотревшись  на  него,  она  позволила  себе  расслабиться  и,  как  и  в  случае  с  часовщиком,  на  какой-то  момент  утратила  чувство  осторожности.  Снова  позабыв  предостережения  синьора  Камполонги,  она  начала  медленно  подниматься  по  ступеням,  не сводя  зачарованных  глаз  с  потрясающей  скульптуры. 

  Кому  и  зачем  понадобилось  украшать  вершину  пирамиды столь  необычным  образом?  -  спрашивала  сама  себя  Аделина,  преодолевая  ступеньку  за  ступенькой,  и  с  удивлением  отмечая,  что   не  в  силах  противиться  той  могучей  и  необъяснимой  силе,  что  влекла  её  наверх.  -  Ведь  если  предположить,  что  здесь  захоронен  прах  какого-то  знаменитого  живописца,  -  так  рассуждала  она,  -  чья  преждевременная  кончина  повергла  в  состояние  неописуемого  горя  его  многочисленных  поклонников,  то,  наверное,  было  бы  уместнее  изваять  почившего  в  виде  дерзновенного  и  неукротимого  открывателя  новых  художественных  формаций.  По  её  мнению,  он  должен  был   стоять,  выпрямившись  во  весь  рост  /а  уж  никак  не  сидеть,  сгорбившись/,  с  гордо  поднятой  головой  и  с  развевающейся  по  ветру  густой  шевелюрой.  В  одной  руке  ему  следовало  держать   многоцветную  палитру,  а  в  другой,  занесённой  величественным  жестом  вверх,  сжимать  кисть  -  самого  верного  своего  друга  и  соратника,  долгие  годы  делившего  с  ним  и горечь  неизбежных  поражений,  и  радость  кратковременных  побед…

  Здесь  Аделина  поймала  себя  на  том,  что  последняя  фраза  была  произнесена  ею  вслух,  причём  достаточно  громко.

  Статуя,  восседавшая  на  вершине  пирамиды,  неожиданно  вздрогнула,  выпрямилась  и,  отложив  кисть  в  сторону,  обернулась  назад.  Несколько  секунд  она  напряжённо  всматривалась  в  темноту, затем,  разглядев  Аделину,  кивнула  головой,  и  на   мраморных  губах  заиграла  вполне   человеческая  улыбка.

  «Пожалуйста,  не   стесняйтесь,  -  молвило  ожившее  изваяние  слегка  хрипловатым  голосом.  -   Смелее.  Поднимайтесь  ко  мне,  подходите  ближе,  говорите,  что  у  вас  случилось,  и  если  это  будет  в  моих  силах,  я  постараюсь  вам  помочь.»

 

  Страх,  пронзивший  Аделину  до  костей  при  виде  говорящей  статуи,  тут  же  сменился  чувством  несказанного  облегчения.  Никакой  статуи  тут  не  было.  К  Аделине  обращался  самый  обыкновенный  человек  из  плоти  и  крови,  такой  же,  как  она.

  На  вершине  пирамидального склепа  восседал  молодой  художник,  полный  грандиозных  и  дерзновенных  планов.  Похоже,  он  действительно  претендовал  на  право  первооткрывателя  новых  путей  в  изобразительном  искусстве.  Для  полного  претворения  на  холсте  своих  причудливых  замыслов  ему  требовались  абсолютная  тишина,  покой  и  уединение.  И,  конечно,  более  подходящего  для  этой  цели  места,  чем  дикие  пустоши  у  подножия  Везувия,  подыскать  было  трудно.

  Страха  у  Аделины  больше  не  было,  оставалось  одно  любопытство.  Следуя  любезному  приглашению  живописца,  девушка  подавила  в  себе  остатки  боязни  и,  быстро  преодолев  оставшуюся  часть  пути,  поднялась  на  вершину  пирамиды.  Внешность  незнакомого  юноши  была  несколько  оригинальна, но  особых  опасений  не  вызывала.  Скорее  напротив,  вблизи  он  производил  даже приятное  впечатление.  Широкая,  открытая  улыбка,  прямой  взгляд  глубоких,  карих  глаз  внушали  доверие  и  располагали  к  дружеской  беседе.

  Недолго  думая,  Аделина  поинтересовалась,  как  юноша  может  здесь  работать  в  столь  позднее  время?  Неужели  же  память  живописца  настолько  совершенна,  что  позволяет  ему  накладывать  краски  на  холст  в  сумерках,  сообразуясь  мысленно  с  картинами,  открывавшимися  его  взору  днём  при  свете  солнечных  лучей?  Или,  быть  может,  в  арсенале  его  подручных  средств  имеются  приборы  ночного  видения?  Ведь  скудного  и  крайне  ненадёжного  свечного  освещения,  окружавшего  площадку,  для  такой  работы  было  явно недостаточно. 

  Снова  вооружившись  кистью,  юноша  с  улыбкой  выслушал  вопрос  и,  уклоняясь  от  прямого  ответа,  сказал,   что  рад  встретить  здесь  человека,  близкого  ему  по  духу  и  настроению.  Он  добавил,  что с   первого  взгляда  угадал  в  Аделине  тонкую,  творческую  натуру,  открытую  переменчивым  ветрам  вдохновения  и  знающую  цену  бриллиантам  подлинного  искусства.  Судя  по  тому,  произнёс  он,  с  какой  осторожностью  вы  при  вдохе  тянете  в  себя  ноздрями  сырой,  прохладный  воздух,  боясь  открыть  при  этом  рот,  вы  наверняка  певица,  причём  певица  многообещающая.

  /Сказав  так,  он  внимательно  окинул   девушку  с  ног  до  головы  пристальным  и,  пожалуй,  не  слишком  скромным  взглядом/.

 

  - Он  догадался,  что  я  боюсь  застудить  связки,  сразу  и  безошибочно  определив  мой  род  занятий,  -  взволнованно  сообщила  Аделина.  -  И  эта  его  острая,  всепроникающая  наблюдательность,  свойственная  лишь  по-настоящему  одарённым  натурам,  окончательно  расположила  меня  в  его  пользу.

  «Безо  всякого  сомнения,  природа  наделила  вас  чудным  голосом,  -  продолжал  он,  явно  довольный  произведённым  на  меня  впечатлением, -  а  иначе  и  быть  не  может.  Такую  совершенную  форму,  как  ваша,  должно определять  только  совершенное  содержание.  И  я с   удовольствием  прослушал  бы  что-нибудь  в  вашем  исполнении,  например,  вот  это…»  /И  он,  представь  себе,  достаточно  музыкально  напел  несколько  фраз  из  глюковского  «Орфея»:  «Слёз  поток  из  моих  льётся  глаз…»/

  Несмотря  на  ласковое  обхождение  и  утончённые  комплименты,  последнее  предложение  юноши  не  могло  не  показаться  несколько  неуместным,  а  в  некотором  роде и  кощунственным.  Я  незамедлительно  указала  на  это,  подчеркнув,  что  место,  где  мы  находимся,  является  не  лучшей  сценой  для  демонстрации  вокальных  данных.

  «Зачем  акцентировать  мрачные  настроения  там,  где  природа  и  без  того  не  располагает  к  веселью?! -  спросила  я.  -  Какая  необходимость  воскрешать  печальную  историю  Орфея,  спустившегося за  своей  возлюбленной  в  Царство  мёртвых?  В  доме  повешенного  не  говорят  о  верёвке,  а  потому,  наверное,  не  стоит  распевать  арии  об  усопших  здесь,  рядом  с  обителью  древних  демонов  /такое  поэтичное  название  Везувия  родилось  у  меня  как-то  само  собой/».

  К  моему  удивлению,  эти  слова  не  только  не  образумили,  но  даже  в  некоторой  степени  позабавили  юного  циника.  Он  весело,  от  души  расхохотался  и,  подняв  многозначительно,  как  указательный  палец,  перепачканную  красками  кисть,  сказал,  что  история  с  Орфеем  может  иметь  совсем  другое  развитие,  нежели  то,  о  чём повествуют  классические  предания.

  По  его  мнению,  можно  было  представить  дело  так,  что  Величайший  Певец  Античности  спустился  в  долины  Элизиума  отнюдь  не  с  тем,  чтобы  вызволить  оттуда  свою  любимую,  а  как  раз  наоборот…

  «То  есть  как  это  -  наоборот?»  -  удивилась  я.

  «А  так,  -  веско  заметил  он,  -  Орфей  вовремя  понял  одну  непреложную  истину  вселенского  бытия:  лик  смерти  только  украсит  божественный  лик  его  возлюбленной!  Ведь  лик  смерти  -  это  лик  вечности!  Жизнь  преходяща,  а  смерть  -  вечна!  И  ключ  к  познанию  истинной  красоты  находится  в  руках  того,  кто  постиг  одну  из  главных  составляющих  вечности,  то  есть  смерти…»

  Не  скрою,  было  небезинтересно  слушать  эти  оригинальные  суждения  о  жизни  и  смерти,  столь  отличные  от  общепринятых  канонов,  но  меня  в  данный  момент  уже  интересовало  другое.  Пока  юноша  вдохновенно  разглагольствовал  на    темы,  являющиеся,  судя  по  всему,  основополагающими  в  его  творчестве,  я  постепенно,  маленькими  шажками,  начала  незаметно  перемещаться  по  тесной  площадке  так,  чтобы  хоть  одним  глазком  глянуть  на  его  холст.

  Я  знала,   художники  не  любят,  когда  кто-то  суёт  нос  в  запретную  область  их  незавершённых  работ, но  ничего  не  могла  с  собой  поделать.  Меня  разбирало  нешуточное  любопытство.  Очень  уж  хотелось  узнать,  что  намалёвано  на  холсте  этого  романтичного  поклонника  Прозерпины  и  Плутона.  После  услышанного  я  вправе  была  рассчитывать  на  какую-нибудь  жутковатую  фантасмагорию  в  духе  Босха  или  Дюрера.  Но  увидела  я  всего-навсего  оленя…

   Да-да,  обыкновенного  пятнистого  оленя  с  гордой,  аристократической  осанкой  и  высокими,  ветвистыми   рогами,  украшающими  его  красивую голову.

   Олень  стоял  на  берегу  лесного  ручья,  куда,  видимо,  пришёл  на  водопой,   и  смотрел  на  меня  очень  умными,  добрыми,  слегка  увлажнёнными  глазами, /которые, кстати сказать,  чем-то  напомнили  мне  тебя/!/  Опаловые  копыта  его  утопали  в  густой,  пышной  траве.  Солнечные  лучи  золотили  кончики  рогов  лесного  красавца…

   Это  было  великолепное  животное,  но  я,  признаюсь,  не  могла скрыть  своего  разочарования,  обнаружив  на  холсте  только  его  одного.

 

  «Как  -  один  олень?  -  невольно  вырвалось у   меня.  -  И  только-то?»

  Юноша  издал  какой-то  судорожный  вздох,  и  на  обветренных,  искусанных  губах  его  заиграла  непонятная  улыбка.

  «Нет,  не  только,  -  произнёс  он  после  паузы,  показавшейся  мне  зловещей. -  Это  будет  не  один  олень.  Чуть  позже  я  нарисую  вокруг  него  злых,  охотничьих  собак.  Много  собак.»

  «А  собаки  зачем?»  -  без  всякой  задней  мысли  спросила  я  и  тут  же  пожалела  об  этом…

 

  Улыбка  исчезла  с  лица  художника.  Горевшие  вдохновением  глаза  его  закрылись,  а  когда  открылись вновь,  я   увидела  в  них  выражение,  от  которого  мне  сделалось  не  по  себе.

  «А  собаки  вот  зачем,  -  раздельно  произнёс  он,  и  лицо  его  исказила  жуткая  гримаса  какого-то   противоестественного  сладострастия.  -  Они будут  разрывать  этого  прекрасного  Оленя  на  куски.  Вот  так!!»

 

  С  этими словами  он  преспокойно  снял  с  подрамника  уже  почти  готовый  холст  и  на  глазах  у  меня  принялся  рвать  его  на  части…

   Я  остолбенела,  не  веря своим  глазам.

   Эта  чудовищная  процедура  доставляла  юноше,  судя  по всему,  ни с   чем  несравнимое    наслаждение.  Свои  действия  он  сопровождал  такими  страстными  стонами  и  вздохами,  какие  можно  услышать   разве  что  в наиболее  откровенных  сценах   фильмов  эротического  содержания.  Иногда,  в  порыве  экстатического  восторга,  он  хватал  зубами  кусок   изуродованного  полотна  и  принимался  по-собачьи  трепать  его,  рыча  и  отплёвываясь,  словно  голодный  зверь.

  Я  здорово  перетрусила.   Стало ясно,  что  передо  мною  психически  неуравновешенный  человек,  одержимый  больными,  навязчивыми   идеями.  На  что  он  был  способен  в  пике  своего  припадка,  я,  конечно,  не  знала,  но  с  уходом  медлить  не  следовало.  Пока  художник  с  небывалым  рвением  занимался уничтожением  собственной  работы  -  хватал  уже  образовавшиеся  куски,  рвал  их  на  более  мелкие  и  с  диким  хохотом   подбрасывал  пёстрые  обрывки  в  воздух  -  я  начала  потихоньку  пятиться  назад,  нащупывая  ногами  одну  ступеньку  за  другой.

  В  обратном  направлении  пирамида  почему-то  показалась  намного  выше,  чем  при  подъёме;  ступеньки  были  непомерно  высоки  и  всё  никак  не  заканчивались.  Стараясь  не  поддаваться  панике,  я  отступала  шаг  за  шагом   и  уже  почти  достигла  земли,  когда  безумный  живописец,  как  ни  был   он  увлечён  своим  варварским  занятием,  заметил  мой  уход.

  «Постойте,  -  воскликнул  он, впившись  в  меня  таким  яростным  взглядом,  словно  это  не  он,  а  я  разорвала  написанную  им  картину,  -  я  ведь  не сказал  ещё  самого  главного!  Почему  вас  не  интересует,  кто  именно  является  виновницей  гибели  несчастного  животного?!...  Вы,  сударыня,  именно  вы  -  главная  причина  этой  бесчеловечной  расправы!   Именно  благодаря  вам  этот  несчастный  юноша,  то  есть  я  хотел  сказать  -  благородный  олень,  будет  разорван  на  куски  собаками  охотничьей  стаи!  Поверьте  моему  слову,  всё  будет  происходить  именно  так!»

  Не  переставая   бормотать  какую-то  чепуху  о  растерзанном  собаками  олене  и  о  моей  непосредственной  причастности  к  этому  ужасному  событию,  он  начал  надвигаться  на  меня  с  самым  угрожающим  видом.  Раскинув  в  разные  стороны  руки,  он  так  выразительно  шевелил    растопыренными  пальцами,  словно  намеревался  вцепиться  мне в   горло…

  Вид  его  был  ужасен!

  Вскрикнув в  испуге,  я  сделала  необдуманный  шаг  назад  и,  оступившись,  полетела  головой  в  бездонную  пропасть  /так  мне  показалось/…  но   от  падения  меня  удержали  чьи-то  большие  и  сильные  руки,  возникшие  будто  прямо  из  воздуха.  Эти  руки  вовремя  подхватили  меня  на  лету,  а  затем  бережно  поставили  на  землю.

   Кто  это  был?!   Конечно  же  -  синьор  Камполонги!

   Как  всегда,  он  подоспел  вовремя!!..

   Неизвестно,  чем  бы  окончилась  эта  жуткая  сцена,  если  б  не  он.  Заслонив  меня  своим  плащом,  он  молниеносно  отбил  атаку,  оглушив  нападавшего  сильным  и  точным  ударом  трости.  Удар  оказался  настолько силён,  что  художник  откатился  в  сторону,  подвывая  и  скуля,  словно  побитый  пёс…

 

  Когда  Аделина  рассказала  о  благородном  поступке  синьора  Камполонги,  её  глаза  загорелись  таким  неподдельным  восхищением ,  что  я  даже  отвернулся, чтоб  не  видеть  их  блеска.

  Здесь  неустрашимый  потомок  Гелиогабала оказался  на  высоте.  В  следующее  мгновение  он  стремительным  рывком  увлёк  Аделину  за  собой,  и  вместе  они  скатились  в  какую-то  глубокую  яму,  густо  поросшую  папоротником.  Там  они  притаились  и  сидели,  затаив  дыхание,  пока  художник,  рыча  от  бессильной злобы,  бегал  поверху,  разыскивая  их…

 

  На  этом  месте  речь  Аделины  как-то  вдруг  потеряла  свою  ровность  и  выразительность.  Она  заметно  заволновалась  и  стала  говорить  быстрее,  словно  опасаясь,  что  её  могут  прервать.  Эта  торопливость  нарушила  связность  повествования.  Перескакивая  с  одного  на  другое,  Аделина  заговорила  короткими  обрывочными  фразами,  речь  её  запестрела  несоответствиями,  и  вскоре  я  вновь  почувствовал  себя  сбитым  с  толку.

  «..Что  ж,  для  первого  знакомства  вполне  достаточно,  -  сказал  синьор  Камполонги  Аделине,  когда  они  выбрались  из  ямы  и  двинулись  дальше.  -  Поверьте,  это  очень  талантливый  художник.  НЕ  всякий  сможет  писать  картины  при  свете  Луны.  Не  бойтесь  этого  молодого  человека.  Со  временем,  может  статься,  он  напишет  и  ваш  портрет,  но  только  в  вашем  истинном  обличье,  то  есть  такой,  какая  вы  есть  на  самом  деле…»

  Эти  слова  почему-то  показались  Аделине  забавными  и,  не  удержавшись,  она  прыснула  в  ладошку.  Но  синьор  Камполонги  тут  же  зашикал  на  неё, сделав  страшные  глаза,  а  затем  объяснил,  что  в  этом  месте  смеяться  и  вообще  громко  разговаривать  нельзя.

   «А  когда  мы  увидим  развалины?   -  спросила  она  синьора  КАмполонги,  чтобы  загладить  неловкость.  -  Хотелось  бы  поскорее  их  увидеть.»

   «Какие  ещё  развалины?»  -  переспросил  он  и  при  этом  так  удивился,  будто  не  понял,  о  чём  идёт  речь...

 

 

Похожие статьи:

Рассказы → Пленник похоронной упряжки Глава 2

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки /Пролог/

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 1

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 3

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 4