Соло Богини Луны Фрагмент 3

 

  Прострация,  в  которую  меня  погрузил  «противостолбнячный»  укол  слепого  эскулапа,   была  исполнена  видений  красочных,  увлекательных   и  весьма  необычных.  Некоторые  из  них,  к  немалому  моему  удивлению,  оказались  знакомы  мне  по  предыдущим  снам.

  Я  вновь  видел  себя  античным  охотником   в  короткой  тунике  из  козьих  шкур,  в  деревянных  сандалиях,  с  венком  зверобоя  на  голове.  Держа  в  руках  лук  со  стрелами,  окружённый  сворой  собак,  я  неутомимо   гонял  по  лесу  какого-то  огромного  оленя,  чей  величественный  облик, как  ни  странно,  будил  во  мне  недобрые,  даже   зловещие   ассоциации.

  Но  это  меня  не  останавливало.  Не  пытаясь  вникнуть  в  суть  подсознательных  предостережений,  я  шёл  по  следу  зверя  легко  и  стремительно,  соревнуясь  в  резвости  со  своими  четвероногими  друзьями.  Мы  играючи  пересекали  цветущие  долины,  взбирались  на  высокие  кручи,  спускались  в  тенистые  овраги,  и  казалось,  вот-вот  настигнем  ветвисторогого  красавца,  но  тот  всё  время  как-то  очень  ловко  и  хитро  уходил  от  нашего  преследования…

  Потом  охотничья  тема  внезапно  обрывалась:  радужные  тона  пасторальных  картинок  тускнели  и  блёкли,   перемешиваясь  в  единый  клубок,  словно  смазанные  чьей-то  рукой,  и  на  смену  им  приходили  видения  тёмные,  жуткие  и  устрашающе  нереальные.

 

  ..Мне  чудилось,  будто  я  совершаю  невероятный  полёт  по  ночному  небу  в  компании  с  обнажёнными  женщинами,  скачущими  верхом  на  гигантских  кошках,  собаках,  лемурах  и  ещё  каких-то  удивительных  мифических  животных,  не  поддающихся  описанию.   Фантастическая  кавалькада  неслась  по  воздуху  с  непостижимой быстротой.  Упиваясь  прелестями  волшебного  полёта, женщины  выражали  свой  восторг  диким  свистом  и  визгом,  временами  выкрикивая  какое-то   странное  слово  «Блакулла»,  имевшее,  судя  по  всему,  особое  для  них  значение  и  смысл.

  Эти  удивительные  воздушные  скачки  наверняка  были  сопряжены  с  немалым риском,  поскольку  происходили  на  головокружительной  высоте,  но  страха  я  почему-то  не  испытывал.  Скорее  напротив,  сердце  моё  дьявольски-сладко  замирало  от  той  грандиозной  необъятности  пространства,  что  отделяло  меня  от  земли,  от  прочной  материальной  опоры,  от  всего   суетного  и  обременительно-тягостного,  что  являлось  главной  составляющей  моего   земного  бытия.

  А  где-то  там,  далеко  внизу,  открывались  странные,  причудливые   ландшафты,   затянутые,  словно  паутиной,  белёсой,  туманной  дымкой.  Подо  мной  проплывали  пустынные  ущелья  и  провалы,  похожие  на  раскрытые  пасти  исполинских  чудищ;  я  видел    пустынные  взгорья,  покрытые  омерзительного  вида   серо-коричневой  растительностью,  созерцал  могучие  горные  кряжи,  распадавшиеся  на  скалистые  зубчатые  отроги,  формой  своей  напоминавшие  древние  иероглифы.  По  краям  ужасающих  спиралевидных  впадин  мелькали  таинственные  кровавые  зарницы  -  отголоски  гигантского  всепожирающего  пламени,  бушующего  в  бездонных  недрах.

  Потом  ландшафты  исчезли,  и  нас  окружила  беспросветная,  вселенская  пустота…

  Вместе  с  тем,  бледно-зелёный  диск  Луны,  светивший  всё  это  время  ярко  и  ослепительно,  будто  прожектор  на  дозорной  вышке,  начал  неожиданно  быстро   разрастаться  и  занял  в  итоге   едва  ли  не   треть  ночного  неба.  Звёзды  померкли  на  фоне  светящегося  исполина,  зато  на  самом  рельефе  без  особого  труда  можно   было  различить  уже  и  море  Облаков,  и  цирк  Шикард,  и  даже  кратер  Арзахель.   По  мере  приближения  лунного  диска  летящая  кавалькада  приходила  в  состояние  всё  большей  экзальтации.  Кошки  неистово  мяукали,  собаки выли,  женщины визжали  сверхпронзительными,  ультравысокими  голосами,  выходящими  за  пределы  человеческой  слышимости…

 

  ..Неожиданно  мне  сделалось  не  по  себе.  Я  вдруг  начал  смутно  сознавать,  что  весь  этот  странный  перелёт  тянется  непростительно  долго,  и  что  дальнейшее участие  в  подобных   забавах  может  иметь  нехорошие  последствия.  Требовалось  сделать  всего  лишь  один  активный,  волевой  рывок,  чтобы  прогнать  сатанинское  наваждение,  отринуть  всё  и  проснуться,  но  из-за  нарастающего  шума,  из-за  оглушительного  свиста  и  воплей  я   никак  не  мог  сосредоточиться  на  решающем  усилии.  Сознание  меркло  и  затуманивалось.  Дьявольский  морок,  не  давая  опомниться,  неумолимо  увлекал  за  собой,  унося  в  недоступные  сферы  иной  реальности…

 

  И   тут  меня  словно  электрический  разряд  пробил  -  я  наконец  понял,  кто возглавляет  этот  летучий  эскадрон!!..

   В  сияющих  потоках  лунного  света,  которые  слепили  так,  что  временами  уже  казались    ярче  солнечных,  мне  привиделась…  Аделина.

   Такая  же  нагая  и  простоволосая,  как  её  демонические  спутницы,  она  неслась  впереди  всех  на  огромном  белом  козле,  рога  которого  были  оплетены  стеблями  каких-то  диковинных  цветов.  Её  разметавшиеся  по  ветру  каштановые  волосы  были  подобны  гриве  разъярённого  льва.  Огромные  сверкающие  глаза  метали  тёмные  агатовые  молнии.  Охваченная  экстазом  всеобщего  веселья,  Аделина  заливалась  жутким,  замирающим  смехом,  похожим  на   звон  падающих  в  бездну  колокольчиков,  и   кричала  хорошо  поставленным  голосом  «Блакулла-а-а-а!»  -  и  весь  женский  хор,  остервенело  завывая,  подхватывал  это  неведомое  заклинание.

  Ледяной  холод  пронизал  меня  до  самых  костей!

  Я  вдруг  подумал,  что  вся  эта  непостижимая   картина,  быть  может,  не  совсем  сон,  а  то  и  вовсе  не  сон,  и  что,  вероятнее  всего,   чудовищная  реальность,  явившаяся  мне  в  «противостолбнячных»  грёзах,  по  существу,  реальнее  и  жизнеспособнее  всего  того,  что  я  видел  и  в  чём  пребывал   до  сих  пор.

  От  этой  мысли  мне  сделалось  так  дурно,  словно  меня  укачало  во  время  полёта.  Я  попытался  закричать,  но  вместо  крика  из  моего  рта  стали  вырываться   раскаты  дикого  хохота,  визга,  писка,  собачьего  лая  и  ещё  каких-то  совершенно  непристойных,  нечеловеческих  звуков…

  ………………………………………..

 

  На  этот  раз  процесс  пробуждения  протекал  у  меня  более  тяжело  и  мучительно,  чем  раньше.  Просмотренное  сновидение  повлекло  за  собой  шквал  самых  негативных  эмоций,  среди  которых  страх  и  уныние  казались  наиболее  безобидными  и  терпимыми.

  В  сонниках  я  ничего  не  смыслил  и  никогда  не  пытался  заниматься  истолкованием  снов,  однако,  после  увиденного  мне  стало  ясно  одно  -  настала  пора  действовать.  Срочно  и  незамедлительно.  Это  был  сон-знамение-свыше,  сон-пророчество,  сон-последнее-предупреждение!!  Затянувшееся  с  моей  стороны  бездействие  становилось  всё  более  губительно,  если  не  преступно.

  Надо  было  принимать  какие-то  кардинальные  меры  и  спасаться  пока  не  поздно,  но,  в  первую  очередь,  конечно  же,  следовало  спасать  Аделину,  не  дожидаясь,  пока   бирюзовый  паук  по  имени  синьор  Камполонги  окончательно  опутает  её  своими  сетями.  И  хотя  сам  он  в  моих  сновидениях,  к  счастью,  не  появлялся,  но  мрачная  тень  его  внушительной  фигуры  вполне  явственно  вырисовывалась  на  фоне  всех  этих  причудливых  композиций.  К  тому  времени  у меня  исчезли  последние  сомнения  по  поводу  того,  кто  именно  является  подлинным  виновником  и  вдохновителем   всех  наших  бед  и  несчастий.

  Но  легко  сказать  -  действовать?!  Что  я  мог  сделать  один   здесь,  в  чужой  стране,  в  чужом  городе,  среди  населения,  языком  которого  едва  научился  владеть  с  грехом  пополам?!  К  кому  тут  обращаться за  помощью?  На  чью  поддержку  можно  было  рассчитывать?  У  кого  искать  защиты  или,  на  худой  конец,  просто  дружеского  совета?! 

 

  Немного  поразмыслив,  я  решил  начать  с  неаполитанской  консерватории,  а  именно,  с  завкафедрой  вокала  -  знаменитого  маэстро  Падзакини.  Это  был  тот  самый  Великий  Магистр  классической  вокализации,  непревзойдённый  знаток  певческого  аппарата  и  хранитель  тайн  подлинного  бельканто,  о  вокальной  школе  которого  Аделина  отзывалась  в  самых  превосходных,  восторженных  тонах,  и  которому  была  обязана  своими  первыми  успехами  на  сцене  Сан-Карло.  Я  рассуждал  так:   раз  старик  пользуется  таким  безграничным  доверием  с  её  стороны,  раз  он  вызывает  у  неё  такое  неподдельное  восхищение,то,  возможно,  к  нему  она  расположена  больше,  чем  к  кому  бы  то  ни  было  /может  быть, больше,  чем  к  самому  синьору  Камполонги/.  Не  исключено,   что,  очарованная  Высоким  Авторитетом  Учителя,  Аделина   даже  поверяла  ему  что-нибудь  из  своих  личных  секретов.

  На  этом  строился  мой  нехитрый  расчёт,  когда  я  пошёл  в  консерваторию  с  намерением  потолковать  по  душам  со  старым  маэстро.  Правда,  мне  было  известно,  что  характер  у  Падзакини  не  сахар,  и  потому  особых  надежд  на  эту  встречу  я  не  возлагал,  но  ведь  с  чего-то  надо  было  начинать.

 

  Класс,  отведённый  для  занятий  знаменитого  вокального  педагога,  был  велик,  просторен  и  акустически  совершенен.

  Он  вполне  мог  сойти  за  небольшой  концертный  зал,  если   б  не  наличие  в  интерьере  некоторой   мрачноватой  скованности,  вызванной  обилием   пышной  драпировки  на  окнах  и  стенах, что  не  могло  не  показаться  несколько  странным  в  разгар  июньской  жары.  Секрет  строгих,  светонепроницаемых  занавесей  заключался  в  том,  что  Падзакини  не  слишком  жаловал солнце,  полагая  /и  не  без  оснований/  животворящее  светило  источником  губительной  для  вокалиста  сухости  в  горле.  В  силу  этих  причин,  в  то  время,  когда  у  маэстро  шли  занятия,  на  окнах  всегда  были  спущены  тяжёлые,  сборчатые  шторы   тёмно-вишнёвого  бархата,  не  дававшие  проскочить  внутрь  даже  самому  крохотному  солнечному  зайчику.

   На   участках  стен,  свободных  от  спасительной  драпировки,  висели  портреты  великих  музыкантов.  В   основном,  конечно,  то  были  композиторы,  создавшие  мировую  славу  итальянской  опере:  Россини,  Доницетти,  Беллини,  Пуччини  и  др.  Огромные,  вставленные в  массивные,  золотые  рамы,  украшенные  прихотливой  орнаментикой,  их  портреты  смотрелись  совсем  как  лики  святых  в  Храме  Божьем.  Глядя  на  них,  невольно  хотелось  перекреститься.

  Особое  место  в  сонме  великих  занимал  Джузеппе  Верди.  Он  находился на  самом  выигрышном,  наиболее  освещённом   месте,  отлично  просматриваемый  со  всех  сторон,  и  рамка,  отведённая  под  его  образ,  была  самая  вычурная  и  богатая.

  Со  слов  Аделины  я  знал,  что  Падзакини  буквально  боготворит  этого  композитора,  называя  его  не  иначе  как  богом  музыкантов  и  музыкантом  богов.  В  его  классе  царил  настоящий  культ  Джузеппе  Верди,  который  по  мере  сил  вынужден  был  приветствовать  и  поддерживать  всякий,  кто  приходил  сюда  заниматься.  От  своих  учеников  маэстро  требовал  прежде  всего  слепого,  безоглядного  подчинения,  и  если  с  ним в   чём-либо   не  соглашались  или  же  -  упаси  бог!  -  выражали  сомнение  по  поводу  пестуемого  им  вердиевского   культа,  то  моментально   вскипал  гневом.  В  такие  минуты  на  Падзакини  было  страшно смотреть. Он  мог  тут  же  с  позором  выгнать  бунтаря  за  пределы  консерватории,  невзирая  ни  на  его  одарённость,  ни  на  высокую  протекцию,  ни  на  личное  к  нему  расположение.

 

  Во  время  своих  занятий   маэстро  любил  сидеть  в  массивном,  дубовом  кресле,  размеры  которого  были  столь  внушительны,  что,  даже  занимая  сидячее  положение,  он  умудрялся  быть  выше  всех  в  классе.  Суровый  и  надменный,  сухопарый  и  седой,  облачённый  в старомодный  тёмно-синий  редингот,  застёгнутый  на  все  пуговицы,  Падзакини  являл  собой  удивительное  подобие  своего  любимого  композитора,  под  портретом  которого  и   был  воздвигнут  его  дубовый  трон.  Аккуратно  подстриженные  белые  бородка  и  усы  а-ля  Верди  довершали  это  необыкновенное  сходство.

  Конечно,  меня,  как  и многих  других,  не  мог  не  смутить  внешний  вид  Падзакини.

  Войдя  в  класс  и  увидев  перед  собой  двух  Верди,  живого  и  портретного,  я  растерялся  настолько,  что  все  заранее  заготовленные  объяснительные  речи  разом  вылетели  из  головы,  заставив  меня  пережить  не  самые  приятные  мгновения.

  Но  оказалось,  что  в  моих  словах  не  было  никакой  необходимости.

  Маэстро  сам  устроил  мне  встречу,  о  которой  я   даже    помыслить  не  мог.

  Стоило  мне  появиться  на  пороге,  как  знаменитый  профессор  вокала  встрепенулся  всем  своим  сухопарым  телом  и  выпрыгнул  из  глубины   дубового  трона  с  такой  необыкновенной  живостью,  словно  его  выбросила  наружу  какая-то  сверхмощная  пружина,  прорвавшая  насквозь  плюшевую  обшивку.  Подбежав  ко  мне  /именно  подбежав,  а  не  подойдя/,  он  сперва  схватился  за  обе  мои  руки,  крепко,  с  большим  чувством  потряс  их,  затем  окинул  меня  с  ног  до  головы  оценивающим  взглядом,  звучно  прищёлкнул  языком,  пробормотав  что-то  вроде  «Va  bene”,  и,  наконец,  со  словами  «Так  вот  ты  какой,  мой  мальчик!..»  заключил  меня  в  жаркие  объятья.

  И  тут  же,  безо  всякого  перехода,  подхватив   под  локоть,  довольно  бесцеремонно  потащил  меня    к  роялю  с  намерением,  исключавшим  любые  вопросы  и  сомнения.

   -  Alla  vita  che  t`arride  di  speranze  e  gaudio  piena…  /«Помни,  граф,  с  твоей  судьбою  сплетены  другие  судьбы…»/,  -  бодро  затянул  он  дребезжащим  дискантом,  подмигивая  мне  так  многозначительно,   словно  ожидая  с  моей  стороны  надлежащей  подпевки.

  Огромный  белоснежный  рояль,  величественно  вздымавшийся   посреди  зала,  был  подобен  айсбергу,  дрейфующему  в  открытом  море.  Почти  насильственно  притянутый  /точнее  будет  сказать,  прижатый/  к  его  сверкающему,  лакированному  борту,  я  оробел  окончательно.  Сгрудившиеся  с  другой стороны  инструмента  ученики  маэстро  взирали  на  меня  с  каким-то восторженным  любопытством.  Создавалось  впечатление,  что  мой  приход  должен  произвести  здесь  определённый  фурор,  и  от  меня   ждут  чего-то  необыкновенного,  из  ряда  вон  выходящего…

 

/ Секрет  столь  незаслуженно  горячего  приёма  раскрылся  чуть  позже,  когда  выяснилось,  что  в  тот  же  день  ожидался  приход  некоего  молодого  человека,  обладателя   феноменального  баса,  которого  настоятельно  рекомендовал  прослушать  Падзакини  один  его  старый  друг,  в  прошлом  известный  тенор  из  Милана.  Вышеупомянутый  бас,  плюс  ко  всему,  приходился  то  ли  племянником,  то  ли  внуком  знаменитому  миланцу,  что,  конечно,  удваивало  его  шансы  на  возможность  быть  зачисленным  в  класс  маэстро,  где  занимались  только  лучшие  из  лучших. На  беду  моя  внешность  в  общих  чертах  попадала  под   словесный  портрет  молодого  дарования,  кроме  того,  я  имел  несчастье  заявиться  в  консерваторию  как  раз  в  тот  час,  на  который  было  назначено  его  прослушивание./

   Тщетно  пытался  разъяснить  я  почтенному  маэстро  истинную  цель  своего  визита,  тщетно  убеждал  его  в  том,  что  я  скрипач,  а  вовсе  не  певец. Возражать  Падзакини  оказалось  делом  совершенно  бесполезным:  он  не  принимал  никаких  форм  отказа  и  продолжал  настаивать  на  немедленной  демонстрации  моих  вокальных  данных. Фонтан  бурных  эмоций,  брызжущий  из  каждого  жеста,  каждого  слова  маэстро  гасил  в  зародыше  все  попытки  объясниться  с  ним  нормальным,  человеческим  языком.

 

  От  нежелательного  и  провального  выступления   меня  спасло  появление  в  классе  ещё  одного  действующего  лица.

  Это  была  девушка,  очень  миловидная,  стройная  и  светловолосая.  На  ней  было  короткое,  облегающее  платье,  сшитое  из  такого  блестящего,  с  металлическим  отливом  материала,  что  в  неё  можно  было  смотреться,  как  в  зеркало.  Девушка  улыбалась  мило  и  приветливо,  но  ещё  больше  улыбались  и  говорили  её  необыкновенные  глаза  цвета  морской  волны.   Это  были  глаза  настоящей  русалки,  нежные  и  зовущие,  устремлённые  из  водных  глубин  на  одинокого  путника,  присевшего  отдохнуть  на  берегу  тихой  заводи.

  Вместе  с  девушкой  в  классе  появился   лёгкий  запах  горной  лаванды, который,  насколько  я  знал,  благотворно  способствует  освежению  и  прочищению  гортани,  чем  наиболее  предпочтителен  для  людей,  занимающихся  пением.

  Зеркальную  девушку  с  глазами  русалки  и  запахом  горной  лаванды  звали  Джулия.  При  виде  её  маэстро  оставил,  наконец,  меня  в  покое  и,  вновь  встрепенувшись,  представил  вошедшую  как  свою  ученицу  и  как  любимую  племянницу  одновременно.

 

  -  Дитя  моё!  -  вскричал  он,  обращаясь  к  племяннице-ученице.  -  Познакомься!  Это и   есть  тот  самый  уникальный   бас,  которого  нам  имел  честь  рекомендовать  синьор  Сфорцандо  из  Милана.  Поверь  мне,  это  -  он!  Обладатель  того  самого  натурального  грудного  контр-фа,  о  котором  я  тебе  уже…,  -  тут  же,  отведя  свою племянницу  в  сторону,  он  принялся  весьма  активно  нашёптывать  ей  что-то  на  ухо,  но  при  этом  речь  его,  благодаря  темпераменту  шепчущего,  звучала  так  отчётливо,  что  каждое  слово  хорошо  прослушивалось  в  любом  уголке  класса.  -  Взгляни-ка  на  него  получше,  дитя  моё,  -  горячо  и  настойчиво  ворковал  он,  бросая  в  мою  сторону  откровенно алчные  взгляды.  -  Неужели  ты  не  замечаешь,  дорогая,  что в  манерах  и  поведении  этого  молодого  человека  уже  сейчас  проскальзывают  задатки  будущей  знаменитости?!  Посмотри,  с  каким  львиным  высокомерием  он  расправляет  свои  плечи,  с  какой  царственной  осанкой  держит  голову!  Он  будто    уже  собирается  примерить  на  себя  лавровый  венок,  который,  конечно  же,  никуда  от  него  не  уйдёт  и  в  скором  времени  достанется  ему  по  праву!..  Да-да,  такой  голос  принесёт   мировую  славу  этому  молодому  человеку,  поверь  мне,  а  заодно  и  нам  с  тобой,  моя  крошка,  если,  конечно,  ты  проявишь  толику  благоразумия!..

 

  Внимательно  выслушав  восторженные  комментарии  почтенного  дядюшки,  Джулия  склонила  в  знак  согласия  голову,  а  затем послала  мне  такой  влажно-синий,  озёрно-русалочий  взгляд,  что  лоб  у  меня  моментально покрылся  испариной,  а  в  ушах  зашумело  так,  словно  к  ним  приложили  две огромные  морские  раковины.

  /Никогда  ещё   Аделина  не  смотрела  на  меня  такими  глазами!/

  Мило  улыбаясь,  Джулия  подошла  ко  мне,  очень  просто,  совсем  по-приятельски  протянула  для  пожатия  руку  и  призналась,  что  давно  мечтает  познакомиться  со  мной,  поскольку,  оказывается,  уже  наслышана  о  моём  нашумевшем  выступлении  в  Казерте,  где  давался  какой-то  благотворительный  концерт  в  пользу  пострадавших  от  наводнения  на  Понцианских  островах... 

  Распространяя  вокруг  дивный  аромат  горной  лаванды, Джулия  сказала,  что  именно  таким  она  меня  себе  и  представляла:  статным, фактурным,  с  резко  очерченным  волевым  подбородком  и   жёстким  изгибом  бровей,  характеризующими  меня  как  человека  решительного  и  бескомпромиссного,  умеющего  брать  от  жизни  всё.

  Джулия  оказалась  достойной  племянницей  маэстро  Падзакини.

  Незаметно  и  тактично   перехватив  эстафету  у  своего  именитого  дядюшки,  она  с  ходу  наговорила  мне   массу  всевозможных   лестных  вещей,  от  которых  у  меня,  как  у  хрестоматийной  вороны  из  басни,  в  буквальном  смысле  слова  «вскружилась  голова».  И  голоса,  как  выяснилось,  ей  всегда  нравились  низкие,  брутальные,  в  характерном  колорите  которых  чувствуется  могучая  грубая  сила  и  первобытное,  почти  животное  начало.  Именно  такие  голоса,  окрашенные  демонически-тёмными  тонами,  по  её  мнению,  тревожат  неокрепшие    девичьи  сердца, заставляя  их   изнывать  от  неясного  любовного  томления.  Ни  одна  женщина  не  сможет  устоять перед  обладателем  такого  дивного  баса,  -  призналась  девушка,  улыбаясь  чистой  и  целомудренной улыбкой  Миньоны,  -  если  хотя  бы  раз  ей  представится  возможность  услышать  натуральное  грудное  контр-фа…

 

   После  такого  краткого,  но  очень  содержательного  знакомства  синьор  Падзакини  вновь  завладел  мной.  Деликатно  намекнув,  что  лучшие  минуты  нашего  общения  ждут  нас  впереди,  он  велел  племяннице  распеться  пока  у  рояля  с  концертмейстером,  а  сам  повёл  меня  за  пределы  класса,  всем  своим  видом  давая  понять,  что  нам  предстоит  долгий,  серьёзный  разговор.

    Едва  мы  вышли  за  дверь,  как  маэстро  обратился  ко  мне  с  такими  словами:

 

  - Дорогой  друг,  зная  по  отзывам  великодушного  синьора  Сфорцандо  об  особенностях  вашего  непростого  характера,  не  буду  утомлять  вас  звучанием  ненужной  прелюдии,  а  спрошу  сразу  и  напрямик:  как  вам  понравилась  моя  племянница?,  -  выждав  короткую  паузу,  которой  мне  хватило  лишь  на  то,  чтобы  с  выражением  величайшего  недоумения  открыть  и  закрыть  свой  рот,  он  продолжил  с  прежней  живостью:  -  Впрочем,  для  чего  и  у  кого  я   это  спрашиваю?  Ваша  влюблённость  сразу  бросается  в  глаза,  а   чувства  настолько  искренни  и  пылки,  что  их  невозможно скрыть  от  окружающих.  Что  ж,   могу  вас  понять,  мой  мальчик.  Моя  прекрасная  племянница  разбила  сердца  уже многим,  и  вы  -  далеко,  увы,  не  первый  в  бесславной  когорте  её  незадачливых  воздыхателей…  O,  dolcezze  perdute,  o  memorie…  /«О,  счастливые  дни,  где  вы  ныне?  Дни,  когда  верил  ей,  как  святыне?..»/ Однако,  должен   заметить,  милейший,  что  у  вас,  в  отличие  от  ваших  несчастливых  предшественников,  есть  вполне  реальный  шанс  добиться  её   взаимности.  Да-да,  позволю  себе  высказаться   более  откровенно:  вы  уже  на  полпути  к  достижению  своей  цели!..

 

  Последнюю  фразу  маэстро  произнёс  на  sotto  voce,  многозначительно  вытаращив  глаза  и  незаметным  движением  лицевых  мышц  переведя  усы  в  горизонтальную  плоскость,  что,  по  всей  видимости,  должно  было  усилить  акцент  сказанного.

 

  Слова  маэстро  поразили  меня  настолько,  что  на  какой-то  момент  я  даже  забыл,  зачем,  собственно,   сюда  пожаловал.   Мне   в  голову  не  могло  прийти,  что  встреча  с  Падзакини  примет  такой  неожиданный  оборот,  и  главной  темой  нашего  разговора   станет  девушка, о  существовании  которой  ещё  полчаса  тому  назад  я   не   имел  ни  малейшего  представления.

  Кое-как  приведя  свои  мысли  в  порядок,  я  сказал,  что, конечно,  красота  его  племянницы  совершенна  и  бесспорна,  и  что  любой  мужчина  почтёт  на  честь  иметь  такую  эффектную  подругу,  способную  вызывать  к  нему  зависть  остальных представителей  мужского  пола.  Всё  это,  разумеется,  так  и  в  доказательствах  не  нуждается,  но  в  данный  момент  меня  интересует  другая  его  ученица  -  Аделина…

 

  Стоило  мне  произнести  это  имя,  как  на  вдохновенное  лицо  профессора, лучившееся  радушием  и  благожелательностью,  набежала  тень.

 

  -  При  чём  здесь  Аделина?  -  прошипел  он,  нахохлившись,  словно  бойцовский  петух  перед  схваткой.  -  Зачем  Аделина?  Что  вам  -  Аделина?!

 

  Кинжальные  усы  Падзакини  жёстко  и  агрессивно  ощетинились, аккуратная  вердиевская  бородка  нервно  задвигалась  вверх-вниз,  выражая  крайнюю  степень  недовольства.  Отступив  на  шаг  и  раздражённо  пожав  острыми  плечами,  маэстро  разразился  потоком  сердитого,  негодующего  бормотания:

 

 -   Не  понимаю…  не  понимаю,  какой  чепухой  забиты  ныне  головы  некоторых  современных  молодых  людей,  когда  они  не  способны  видеть  реальной  выгоды,  которая  прямо-таки  сама  идёт  к  ним  в  руки…  Не  понимаю,  какая  тут  может  быть  Аделина,  когда  впереди  светят  такие  грандиозные,  воистину  сказочные  перспективы!..  Да  и  что  вам  за  дело,  в  конце  концов,  до  этой  легкомысленной  особы,  которая  не  так  давно   занималась у   меня  в  классе  /впрочем,  надо  отдать  ей  должное,  весьма  небезуспешно/,  но  с  некоторых  пор  махнула  на  всё  рукой  и  почти  перестала  посещать  мои  занятия…

 

   Это  известие  явилось  полнейшей  для  меня неожиданностью!  Я  не  поверил  своим  ушам.  Как  же  так  -   Аделина  перестала  посещать  занятия  маэстро  Падзакини?!  Она  отлынивает  от  уроков,  которыми  ещё  совсем  недавно   сама  так  восхищалась  и   дорожила?!  Силы  небесные!  Почему  же  это  произошло?  По  какой-такой  причине?!..  Почему  я  узнаю  об  этом  так  поздно  и  как  бы  между  прочим?!..  Что  происходит?!

 

  Падзакини  не  хотел  говорить  про  свою  русскую  ученицу  /было  заметно,  что  эта  тема  не  слишком  ему  приятна/,  но  я  проявил  невиданную  для  себя  настойчивость  /если  не  сказать  -  настырность/,  и  маэстро  был  вынужден  пойти  на  уступки.  Немного смягчившись,  он  вкратце  поведал  мне  историю  нежданного  самоотлучения   Аделины  от  его  класса…

 

  ..Поначалу,  когда   она  ещё   только  приступила  к  занятиям,  всё  шло  очень  хорошо,  даже  замечательно.  Такой  талантливой  и, вместе  с  тем,  прилежной  и  послушной  ученицы  в  классе  Падзакини  давно  уже  не  было.   Её  редкое  по красоте  лирико-драматическое  сопрано  находилось  на  стадии беспрестанного  развития.  Упорная  работа  над  музыкальной  и  сценической  выразительностью  также  приносила  свои  благодатные  плоды.  Девушка  заметно  выделялась  на  фоне  остальных  учеников,  опережая  самые  радужные  прогнозы  в  отношении  себя  самой.  Но  потом  произошло  что-то  необъяснимое…  Интерес  к  его  занятиям  у  Аделины  вдруг  пропал:  сперва  она  стала  игнорировать  замечания  наставника,  отвлекаться,  а  потом  взялась  откровенно  прогуливать  занятия. Что  могло  послужить  тому  причиной  -  неизвестно!  Или  её  сбили  с  толку  какие-нибудь  чересчур  усердные  «доброжелатели»,  из  которых  большей  частью  состоит  окружение  восходящих  звёзд,  или  она  нашла  себе    где-то  «на  стороне»  другого  педагога,  или  же,  наконец,  сама  возомнила  о  себе  слишком  много  лишнего…  Тем  не  менее,  факт  остаётся  фактом!  На  занятиях  теперь  Аделина  появляется  крайне  редко,  скорее  «для  галочки»,  объясняя  свои  пропуски  якобы  большой  занятостью  в  театре.

 

  Судя  по  всему,  старик  был  расстроен  не  на  шутку.

  Не  находя  видимых    причин  для  объяснения  случившемуся,  он  списывал  её  нежелание  работать  на  хорошо  всем  известную  русскую  лень  и  разгильдяйство,  а  также  на  общепризнанную самонадеянность,  сводящуюся  к  упованию  на  эфемерное  «авось».

  /Правда,  что  такое  «авось»  сам  маэстро  не  знал  и  не  ведал,  но  кто-то  из  его  учеников,  успевший побывать  в  России,  сообщил  ему,  что  слово  это  имеет  огромное,  почти  сакральное  значение  в  стране  северных  варваров./

  Сердито  двигая  клочкастыми  вердиевскими  бровями,  маэстро  говорил  про  Аделину  резким,  недовольным  тоном.  Он  был  очень  обижен  на неблагодарную  русскую  ученицу,  приехавшую  к  нему  из  далёкого  заснеженного  Петербурга  и  не  сумевшую  по  достоинству  оценить  всех  преимуществ   его  вокальной  школы.

  Однако,  прислушавшись  к  речам  почтенного  старца,  я  неожиданно  понял,  что  суть  обиды  маэстро  состоит  не  только  и  не  столько  в  том,  что  ученица  охладела  к  его  занятиям…  Отнюдь  нет!  С  тех  пор  как  Аделина  начала  заниматься  у  кого-то  «на  стороне»,  она  стала  петь  значительно  лучше!  С  её  вокалом  произошли  воистину  чудесные  превращения!    Голос  её  выровнялся  во всех  регистрах,  стал  звучать  чище  и  мягче,  и  плавная  кантилена,  которая  с  большим  трудом  даётся  всем  начинающим  певцам,  в  особенности  приехавшим  из  России,  зазвучала  у  неё  с  такой  естественной,  чарующей  простотой,  словно  она  родилась  и  выросла  на  родине  бельканто.

  В  связи  со  всем  тем  у  маэстро   возникли  вполне  обоснованные  опасения  по  поводу  того,  что  Аделина  не  просто  поменяла  себе  наставника.  Нет,  тогда  всё  было  бы слишком  банально  и  азбучно!  Но  раз она  так  улучшила  свою  вокализацию,  раз  до  такой  степени  выросла  как  певица,  значит,  в  городе  отыскался  ещё  один  хранитель  тайн  классического  вокала,  и  он  -  как  это  ни  прискорбно  -  оказался  более  искусен  и  мастеровит,  коль  сумел  привить  ей  в  кратчайшие  сроки  те  необходимые  для  вокалиста  установки,  на  освоение  которых  в  классе  Падзакини  уходили  годы.

   Самолюбию  гордого  маэстро  был  нанесён  сокрушительный  и  непоправимый  удар.

   Его  исключительность  и,  главным  образом,  неоспоримый  приоритет  в  области  школы  бельканто  впервые  были  поставлены  под  сомнение.  Терзаемый  догадками  о  том,  кто  мог  быть  этот  могущественный  и  таинственный  конкурент,  Падзакини  извёлся  до  такой  степени,  что  даже  начал  науськивать  некоторых,  наиболее преданных  ему   учеников  потихоньку следить  за  Аделиной,  чтобы  выяснить,  у  кого  же  всё-таки  она  занимается.  К  великому  сожалению,  никаких  результатов это  скрытое  наблюдение  пока  не  принесло…

 

  Высказавшись  таким  образом  по  поводу  своей  нерадивой  ученицы  и  дав  надлежащую  оценку  её  неблаговидным  поступкам,  маэстро  поспешил  вернуться  к  прерванной  теме.

 

  -  Дорогой  друг,  -  снова  взяв  меня  под  локоть,  произнёс  он  так  высокопарно  и  торжественно,  словно  зачитывал  напутственную  речь  в  актовом  зале  перед  выпускниками  консерватории.  -  Мальчик  мой!  Позволю  себе  быть  с  вами  предельно  откровенным,  а  потому  постарайтесь  понять  меня  сразу,  чтоб  не  пришлось  тратить  драгоценное  для  нас  обоих  время  на  ненужные  объяснения.  Сегодня  решается  ваша  судьба,  прекрасный  молодой  человек!  В  том,  что  благородный  синьор  Сфорцандо  направил  вас  именно  ко  мне,  можно  безошибочно  усмотреть  благосклонную  руку  судьбы…  Urna  fatale!    Я  вижу,  моя  племянница  сразу  пришлась  вам  по  душе  -  и  это  замечательно!  /Впрочем,  иного и  ожидать  было  нельзя/.  Но  скажу  больше  -  /заранее  предвкушая  ваши  восторг  и  ликование/  -  вы  ей  тоже  очень  и  очень  понравились!  Не  спрашивайте,  откуда  мне  это  стало известно.  Свою  племянницу  я  знаю  хорошо,  поскольку  занимался  её  воспитанием  с  детских  лет  и  в  некотором  роде  заменил  ей  родного  отца.  У  нас  с  ней,  конечно,  ещё  будет  серьёзный  разговор  на  эту  тему,  но  я  уже  заранее  знаю  её  ответ.  «Дорогой  дядя,  скажет  она  мне,  я  полюбила  этого  человека  с  первого  взгляда,  как  только  увидела  его  в  дверях  твоего  кабинета.  И  даже  ещё  немного  раньше:  полюбила  с   первой  озвученной  им  ноты,  когда  за  дверями  зарокотал  его феноменальный  бас-profundo /то,  что  вы  сейчас  не  успели  распеться,  ничего  ровным  счётом  не  меняет/.  И  когда  я  услышала,  как  он  берёт  своё  замечательное,  грудное  контр-фа,  то  сразу  поняла  -  это  именно  тот  человек,  которого  я  искала  всю  свою  жизнь!  Искала  и  наконец   нашла!  Он  и  только  он  -  никто  другой  мне  больше  не  нужен!»  Она  ведь  однолюбка,  девочка  моя,  -  добавил  маэстро  непривычно  мягким,  почти  извиняющимся  тоном.  -  «Если  я  полюблю  какого-нибудь  человека,  дядя,  -  нередко  говорит  она  мне  в  минуты  душевного  откровения,  -  то  это  навсегда!»

 

  К  тому  времени  я  уже  оставил  все  попытки  разубедить  Падзакини в   том,  что я   не  тот,  за  кого  меня  принимают.  С  трудом  поспевая  за    стремительными  шагами   маэстро,  я  слушал  его  возбуждённые  монологи  вполуха,  думая  о  своём,  но  не  переставал  дивиться  тому,  с   каким  неистребимым упорством  он  желает  сосватать  мне  свою  зеркальную племянницу.

  С  удвоенной  горячностью  и  энергией  Падзакини  заговорил  о  том,  что  путь  к  вершинам  музыкального  Олимпа  тернист  и  труден.  И,  что  даже  будучи  всесторонне  одарённым  от  природы,  обладая  исключительными  внешними  и  вокальными  данными,  начинающий  певец  может  оказаться  не  у  дел  и  сойти  на  нет  намного  раньше,  прежде  чем  его  ресурсы  будут  на  самом  деле  исчерпаны.  Да-да,  дева  Фортуна  не  только  капризна,  но  и  слепа,  как  Немезида!  Её  знаменитое  колесо  может  проехаться  железным  катком  по  самому  одарённому  неофиту,  сравняв  все  его  выдающиеся  способности  и  таланты  с  землёй,  если…  если  в  нужный  момент  у  того  не  окажется  рядом  надёжного  покровителя, умеющего  правильно  и  толково  оценить  его  возможности  и  найти  им  применение. Маэстро  недвусмысленно  дал понять,  что  почти  во  всех  крупнейших  театрах  Италии  у  него  есть  свои  люди,  к  которым   можно  обратиться  в  нужный  момент.  При  этом  он  тонко  намекнул,  что  если  я  хочу  состояться  как  оперный  певец,  /а,  по  его  мнению  -  это  было  наиглавнейшее  моё  желание/, мне  следует  заручиться  поддержкой  влиятельного,  солидного  человека,  слово  которого  имеет  определённый  вес  в  мире  искусства.

  По  мнению  синьора  Падзакини,  таковым  человеком  для  меня  являлся  он  сам.  Скорый  на  руку  и  лёгкий  на  подъём,  маэстро  уже  сейчас  был  готов  предоставить  все  необходимые  заверения  относительно  моего  блестящего  будущего,  если  только  я  дам  согласие  сочетаться  законным  браком  с  его племянницей…

 

  Голова  моя  шла  кругом  от  многообещающих  и  сумбурных  речей  маэстро.  В  зависимости  от  заданного  направления  они  то  принимали  форму  заманчивых,  красочно-увлекательных  перспектив,  сулящих   неземные  блага,  то  приобретали  характер  жёсткий,  настойчиво-требовательный,  едва  ли  не  переходящий  в  открытую  угрозу,  чем  делали  моё  и  без  того  шаткое  положение  ещё  более  нелепым  и  затруднительным.

  Время  от  времени  я,  на свой  страх  и  риск,  всё  же  пытался  выудить  у  почтенного  свата  ещё  хоть  какие-нибудь  сведения  про  Аделину,  но ничего  путного  из  этого  не  выходило.

  Стоило  лишь  мне  произнести  её  имя,  как  маэстро,  тотчас нахмурившись,   запечатывал  мой  рот  сухой  и  жёсткой  ладошкой,  а  затем,   назидательно  погрозив  острым  как  наконечник  стрелы  пальцем,  проговаривал   негромко,  но  очень  веско  и   значительно:

 

  -  Нет-нет,  больше  никаких  Аделин,  дорогой  мой!  Теперь  для  вас  -  Джулия  и  только  Джулия!  Отныне  и  навеки!,  -  после  чего,  хитро  подмигнув,  резко  менял  тональность  и,  уже  почти  дружески  обняв  меня  за  плечи,  блеющим  тенорком  принимался  напевать:  - Il  balen  del  suo  sorriso…   /«Взор  её  приветный,  ясный..»/

 

  Находясь  под  не  слишком  надёжным  прикрытием  рекомендаций  миланского  тенора,  я  не  мог  не  сознавать,  какому  риску  при  всём  том  подвергаюсь. Разоблачение  ореола  чужой  гениальности  могло  произойти  в  любой  момент.  Прекрасно  отдавая  себе отчёт  в  том,  что  меня  ожидает,  я  старался  не  думать  о  грустном, рассчитывая улизнуть  из  консерватории  до  того,  как  здесь  объявится  подлинный  носитель  грудного  контр-фа.  Меня  не  оставляла  мысль,  что  Падзакини  сказал  про  Аделину  далеко  не  всё  из  того,  что  мог  бы  сказать;  за  его  ворчливыми  оговорками  явно  крылось  нечто  большее,  чем  обычная профессиональная  ревность.  Собственно,  это  и  удерживало  меня  возле  маэстро,  заставляя  внимать  ему  и  по  мере  сил  поддерживать  беседу,  /если,  конечно,  такая  разновидность  общения,  как  наша,   могла  называться  беседой/.

  Мне  очень  хотелось  довести  дело  до  конца  -  но  в  тот  день  удача  была  не  на  моей  стороне.  Шокирующая  развязка  наступила  намного  скорее,  чем  я  мог  этого  ожидать!..

 

  Когда  мы,  описав  полный  круг  по  замкнутому  коридору,  подходили  к    оставленному  классу  с  другой  стороны,  Падзакини  успел  уже  перейти  к  обсуждению  подробностей  предстоящей  свадьбы.  Теперь  он  настойчиво   интересовался,  нет  ли  у  будущего  жениха  желания  устроить  свадебные  торжества  на  теплоходе,  который,  по  окончании  всех  обязательных  церемоний,  сразу  увёз  бы  нас  с  Джулией  в  романтическое  путешествие  по  Средиземному  морю.  /Маэстро  заранее  спешил  отсечь  мне  все  пути  к  отступлению/.

  У  меня,  по  вполне  понятным  причинам,  такого  желания  быть  не  могло,  но,  не  решаясь  возражать  в  открытую,  я  стал  отговариваться  тем,  что с   детства  плохо  переношу  морскую  качку  /а  я  действительно  очень  плохо  её  переношу/.  Мой  ответ  не  убедил  неугомонного  маэстро.  С  прежним  энтузиазмом  он  принялся  настаивать  на  теплоходе,  но  в  этот  момент…  где-то  совсем  рядом  раздались  звуки,  заставившие  нас  обоих  замереть  с  раскрытым  ртом…

 

  За  дверями  класса  бушевала,  набирая  объём  и  силу,  природная стихия,  не  поддающаяся  точному  определению,  но  имеющая  несомненно   музыкально-вокальное  происхождение.

  Сказочной  красоты  и  мощи   бас  с  изумительной  простотой   раскатывал  вверх и   вниз  по  ступеням  бесконечных  арпеджио,  томно  задерживаясь  на  низах  и  с  удовольствием  смакуя  тяжеловесные  ноты  профундового  звучания,  доступные  лишь  голосам,  отмеченным  исключительной музыкальной  благодатью.  Было  совершенно  очевидно,  что  это  грудное  воркование  составляет  предмет  особой  гордости  для  неизвестного  певца.

  Затем  был  взят  короткий  тайм-аут  -  богатырским  связкам  потребовалась  минутная  передышка  -  после  чего  непостижимый  басовый  водопад  зашумел-забурлил  с  новой  силой.

 

   -  Le  vean  d`or  est  toujours  debout!.. / «На  земле  весь  род  людской…»/

 

  Мы  с  маэстро  даже  присели  от  неожиданности.

  Могучие  звуковые  волны,  неистово  мечась  по  залу  в  поисках  выхода,  раскрыли  тяжёлые,  окованные  медью  двери,  и  мы  своими  глазами  смогли  увидеть,  как, словно  бумажные  салфетки,  взмыли  к  потолку  окаменевшие  портьеры,  подброшенные  нарастающим  голосовым  потоком;  как  распахнулись  настежь  тщательно  закупоренные  окна,  и  папки  оперных  партитур,  лежащие на  поверхности  ослепительно-ледяного  рояля,  вылетели,  подхваченные  бархатным  разливом,  на  улицу  и  затрепетали  над  залитой  солнцем  мостовой,  словно  стая  гигантских,  диковинных  бабочек.

 

  -   Et  Satan  conduit  le  bal,  conduit  le  bal!.. /«Сатана  там  правит  бал!»/,  -  гремело  и  разносилось  по всем  этажам  побеждённой  консерватории.

 

  Если  б  сейчас  во всём  великолепии  ада  перед  нами  явился  вдруг  сам  сатана,  окружённый  сонмом  падших  ангелов,  то  и  тогда,  мне  думается,  Падзакини  не  был  бы  поражён  больше.  С  перекошенным  от  изумления  лицом  он  обернулся  ко  мне  и,  тыча  растопыренными  пальцами  куда-то  в  потолок,  завопил  отчаянно-пронзительным  голосом,  пытаясь пробиться сквозь  толщу  извергающейся   вокальной  лавы:

 

  -  Что  всё  это  значит,  мой  юный  друг?!  Что  за  неуместные  шутки  в  такой  ответственный  момент?!  Если  вы  хотите  убедить  меня  в  том,  что,  выйдя  для  разговора  со мной,  оставили  свой  голос  дожидаться  вас в   классе,  то,  в  таком  случае,  вам  нужно  идти  не  на  оперную  сцену,  а  на  арену  цирка,  ибо  вы  величайший  чревовещатель  в  мире!!..  Но  со  мной  так  прошу  не  шутить!..  Non  e` desso!

 

  Не  дождавшись  ответа,  он  схватил  меня  за  руку  и,  продолжая  яростно  изрыгать  негодующие  тирады,  ворвался  вместе  со  мной  в  класс.

  А  уже  там  меня  ожидало  полное  фиаско!

  Возле  рояля  в  позе  Геракла  Фарнезе  стоял  чернобровый  румяный  гигант в  спортивном  кожаном  жилете  «Боливар»,  сверкающем,  как  боевые  доспехи,  обилием  металлических  цепей,  колец  и  молний.  Небрежно  расстёгнутый  жилет  выставлял  на  всеобщее  обозрение  обтянутую  цветастой  футболкой  необъятную  грудь  Геракла  же,  но  подпёртую  снизу  уже  наметившимся  брюшком  Бахуса.  Впрочем,  внушительные  габариты  молодого  певца  вполне  соответствовали  масштабам  его  необыкновенного  голоса  и  хорошо  вписывались  в  общее  представление  о  том,  как  должен  выглядеть  настоящий  бас.  Голос  новообращённого  Геракла  потрясал  и  завораживал.  Звуки,  вылетавшие  из  его   широченной,  как  Иерихонская  труба,  глотки, были  увесистые,  круглые  и  взрывоопасные,  словно  пушечные  ядра…

 

  Едва  отзвучала  последняя  нота  знаменитых  куплетов  Мефистофеля,  едва  в  классе  улеглось  волнение,  поднятое  голосовым  шквалом  новичка, и   подброшенные  к  потолку  шторы  сами  собой  опустились  на  прежнее   место,  как  к  обладателю  феноменального  баса  подошла   Джулия.

  Распространяя  одуряющий  аромат  горной  лаванды,  прекрасная  племянница  Падзакини   с  трогательной  простотой  пожала зардевшемуся  гиганту  руку  и  сказала,  что  именно  таким  она  его  себе  и  представляла:  фактурным,  харизматичным,  с  резко  очерченной  линией  волевого  подбородка  и  жёстким  изгибом  густых  чёрных  бровей.

/Зеркальная  красавица  не  утруждала  себя  разнообразием  комплиментов./

  Улыбаясь  робкой  и  застенчивой  улыбкой  Снегурочки,  она  поведала  протеже  миланского  тенора  о  своём  нездоровом  пристрастии  к  низким,  брутальным  голосам,  в  раскатах  которых  слышится  зов  первобытной  мужской  силы,  заставляющей  трепетать  и  обмирать   хрупкие  женские  сердца.

  Потом  было  сказано  про  нашумевший  концерт  в  Казерте,  устроенный  для пострадавших  от  наводнения,  и,  конечно  же,  прозвучало  упоминание  о  знаменитом,  подобном  рокоту  морского  прибоя,  грудном  контр-фа,  от  которого  у  иных,  особо  чувствительных  дам  случаются  обмороки   на  почве  экстатического  перевозбуждения…

 

  В  отличие  от  своей  сообразительной  племянницы   Падзакини  почему-то  долго  не  мог  понять, в   чём  дело.  Он  продолжал  теряться  в  догадках  даже  тогда,  когда  всему  синклиту  его  учеников  стала ясна  картина  происходящего.

  Выпучив  глаза,  он  совершил  несколько  стремительных  зигзагообразных  вращений  между  мной  и  румяным  гигантом,  продолжавшем  украшать  рояль  великолепной  позой  отдыхающего  Геракла.  Попеременно  интересуясь  нашими  именами,  маэстро,  словно  заново  поражаясь  услышанному,  без  конца  принимался  настойчиво  расспрашивать  нас  об  одном  и  том  же.  «Луджи  Альва  Сфорцандо?,  -  с  придыханием  восклицал  он,  оглядывая  вновьпришедшего  взглядом  астронома,  открывшего  новую планету.  -  Подумать  только  -  Луиджи  Альва!»  А  затем,  устремляясь  ко  мне,  с  тем  же  нервным  придыханием уточнял:  «Синьор  Пи-на-ев-ски?.. Как?  Простите,  не  понимаю,  что  означает  это  странное  имя…  Что  за  Пинаевски?  Откуда  -  Пинаевски?..»

 

  Когда  же,  наконец,  ситуация  с  подменой  имён  и  голосов  полностью прояснилась;  когда  все  точки  над  «и»  были  расставлены,  а  участники  состоявшейся  сцены  строго  поделены  на  положительных  и  отрицательных  /в  стане  последних  я  оказался  в  гордом  одиночестве/,  над  моей  головой  разразилась  гроза  небывалой  силы.

  Ярость  почтенного  маэстро  была  столь  велика,  что  даже  вердиевский  редингот  на  нём  из  серого  сделался  малиновым  и  слегка  задымился.

  Сгоряча  старый  профессор  решил,  будто  я  «устроил»  этот  «гнусный спектакль»  единственно  с  целью  жениться  на  его  племяннице,  чтобы  через  неё  затем  воспользоваться  его  влиятельными  связями  в  мире  искусства.  Негодование  Падзакини  перешло  все  допустимые  границы!  Сколько  ни  оправдывался  я  тем,  что  с  самого  начала  честно  пытался  отвернуть  навязываемую  мне  роль  жениха  прелестной  Джулии  -  это  ни в   коей  мере  не  помогало.  Не  помогало  точно  так  же,  как  в  своё  время  не  удавалось  отстоять  своё  настоящее  имя  и призвание.  Взбалмошный  старик  все  представленные  доводы  переиначивал  на  свой  лад,  даже  не  пытаясь  вникнуть  в  суть  моих  объяснений.

  С  превеликим  трудом  всё  же  удалось  растолковать  разбушевавшемуся  маэстро  истинную  причину  моего  здесь  появления.  Но  и  это  не  спасло  меня  от  показательной  расправы,  а   лишь  изменило  её  мотивацию.  Оставив  на  время  в  покое  племянницу,  Падзакини  обрушил  на  мою  голову  град  новых  упрёков,  обвиняя   в  бесстыдном  совращении  одной  из  лучших  своих  учениц.  Оказывается,  он  давно  уже  подозревал,  что  прогулы  Аделины  являются  прямым  следствием  чьих-то  тёмных  любовных  интриг,  затеянных  вокруг  неё  с  неблаговидными  целями,  и  что  главным  виновником,  по  его  мнению,  являлся  именно  я,  «тот  самый»  молодой  человек,  о  котором  он,  судя  по  всему,  уже  был  от  кого-то  наслышан.

   Забыв  о  солидном  реноме,  забыв  о  присутствии  даровитых  учеников,  забыв  о  своём  неподражаемом  сходстве  с  классиком  итальянской  оперы,  обязывающем  вести  себя  соответственно,  маэстро,  брызгая  слюной,  кричал,  что  убогий  музыкальный  подёнщик  не  пара  талантливейшей  вокалистке,  будущей  звезде европейской  оперной  сцены.  Во  всеуслышание  он  обвинил  меня  в  том,  что   я  сбиваю  Аделину  с  пути  истинного и  порчу  ей  тонкий  музыкальный  вкус  своими  примитивными  скрипичными  сочинениями,  которые  даже   исполнять  толком  не  умею.

  Войдя  в  раж,  маэстро  заявил,  что  мне  вообще  нельзя  брать  в  руки  инструмент  до  тех  пор,  пока  я  не  пойму,  что  скрипка  -  это  не  сковородка  со  струнами  и,  тем  более,  не  балалайка.  А  если  мне  больше  по  сердцу  балалайка,  продолжал  кричать  он,  то  не  имело  смысла  вообще  приезжать  сюда.  В  таком  случае  мне  было   бы  лучше  сидеть  у  себя  дома  на  печи  и  бренчать  с  утра  до  ночи  на  этом  никчёмном  и  самом  бестолковом,  с  его  точки  зрения,  музыкальном  инструменте. 

/Эта  шутка  про  балалайку  и  про  печь  показалась  маэстро  такой  удачной,  что  за  время  своего  «распекания»  он  повторил  её  несколько  раз/.

     Распалённое старческое  воображение  подбрасывало  маэстро  всё  новую  пищу  для  самых  умопомрачительных  выводов,  которые  он  делал  с  завидной  виртуозностью,  упиваясь  пылом  обличительного  красноречия  и  ничуть  не  смущаясь    полным  отсутствием  здравого  смысла…

 

  Я  был  совершенно  уничтожен,  буквально  раздавлен,  как  насекомое  тапком,  -  но  что   было  делать  в  такой  ситуации?

  Чем  отвечать  на  абсурдные  обвинения,  не  имеющие  с  действительностью  ничего  общего?!

  Своими  невозможными  нападками  Падзакини  едва  не  довёл  меня  до  слёз.  Я  держался,  сколько  мог,  но  в  итоге  и  моему  терпению  настал  конец.  Найдя  в  себе  силы  произнести  «Маэстро,  вы  не  правы»,  я,  наконец,  выскочил  из  класса  и  со  всех  ног  устремился  к  выходу  из  консерватории,  по  пути  давая  себе  клятву  -  никогда  и  ни  под  каким  видом  не  переступать  больше  порог  этого  ужасного  заведения.

  Лицо  моё  горело  жгучим  огнём  невыносимого  стыда.

  Мне  казалось,  что  вслед  мне  оглушительной  лавиной  несутся  свист  и  улюлюканье  учеников  Падзакини,  в  жилах  которых  взыграла  кровь  древнеримских  патрициев,  некогда  развлекавшихся  лицезрением  кровавых  ристалищ  на  арене  Колизея.

  Да  что  там  - ученики!  Вся  неаполитанская  консерватория:  студенты,  обслуживающий  персонал,  преподавательский  состав,  даже  образа  именитых  музыкантов   в  золотых  и  серебряных  окладах  -  все  откровенно  потешались  надо  мной,  радуясь  и  злорадствуя  моему  поражению!

  Не  чуя  под  собой  ног,  бежал  я  по  стёршимся  ковровым  дорожкам,  не  считая  ступенек,  скатывался  по  лестницам,  избегая  встречаться  взглядом  со  студентами,  встречавшимися  на  моём  пути.  В  их  глазах  я  рассчитывал  увидеть  только   презренье  и  оскорбительную  насмешку.  Сейчас  мне  хотелось  одного:  поскорее  выскочить  на  улицу  и  остаться  в  полном  одиночестве.

  Но  внизу,  в  пустынных  терминалах  тёмного  гардероба,  мне  всё  же  пришлось  ненадолго  задержаться…

  Спасительный  выход  был  уже  близок,  когда  кто-то  вдруг  потянул  меня  за  рукав  и  тихо  произнёс:

  -  Синьор  Пинаевский,  вы   хотели  узнать  про  Аделину?…

  В  ожидании  очередного  подвоха  я  затравленно  обернулся  на  голос…  и  тут  же  с  облегчением  выдохнул:  передо  мной  стояла  Сальвия  -  подруга  Аделины  по  классу  Падзакини.

   Девушка  почему-то  выглядела  очень  испуганной.  Прежде  чем  обратиться  ко  мне   вторично,  она  внимательно  огляделась  по  сторонам,  словно  опасаясь,  что  нас  могут  подслушать…

 

Похожие статьи:

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 3

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки /Пролог/

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 1

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 4

Рассказы → Пленник похоронной упряжки Глава 2