Деревушка эта отмечена даже на картах XVIII века. Так и написано: д. Арлово, и речка нарисована Мнучка. Старожилы рассказывают, будто мост через реку, что на въезде в деревню, построили пленные австрийцы в Первую мировую. Местечко явно знавало лучшие времена. Ко многим домам сзади пристроены хлева, когда-то в них держали скотину. А вдоль шоссейной дороги по обеим сторонам еще можно разглядеть остатки заасфальтированной дорожки в метр шириной для пешеходов.
Сейчас реку называют Внучка, а деревню — Орлово. В Орлове нет и сорока дворов, единственная улица вытянута вдоль дороги, по которой четыре раза в день ходит автобус до Власьевской фабрики. А за фабрикой и вовсе медвежий угол – леса да озера.
Еще недавно народ бежал из деревень, молодежь стремилась в город к лучшей жизни. Старики оставались, умирали. Но в последние годы люди по какому-то неведомому капризу моды потянулись к природе. Кто-то вспомнил про заброшенные родительские дома. А кто-то прикупил себе дом не дом, дачу не дачу, а летнее жилье. И стали оживать деревеньки. Пусть только на лето, на сезон, но дворы наполняются детскими голосами, перезвоном ведерных дужек, вечерними неспешными разговорами у калитки.
Завязываются новые деревенские знакомства. Это в городе и к близкой подруге не придешь, не позвонив, пусть бы и с колес, на мобильник. А здесь по-простому можно и в калитку зайти на знакомый двор: привести поиграть ребятню, поделиться рассадой цветов, расспросить о поливе и агрономических тонкостях выращивания брокколи.
В заданное маршруткой время деревенские жители выходят к автобусной остановке. Кто-то едет домой с охапками цветов и первой ягодой, кто-то провожает своих, кто-то мимо шел и остановился посудачить.
И вот в один из дней июня в полдневный час на остановке стояли две дачницы, на бревнышке чуть в стороне сидел местный тихий алкоголик Сашка. А по пыльной дороге со стороны фабрики брела Смерть.
Она не была ни трагической, ни внезапной, ни мучительной. Обычная Смерть в сером с капюшоном балахоне, с косой. Она ходила по дальним деревням, но возвращалась без добычи. Стариков в заброшенных домах не осталось, дачники понаехали крепкие со здоровыми привычками: целыми днями прогуливаются в лесу и копошатся в грядках, а по вечерам бани топят да угли в мангалах жгут.
Смерть подошла к остановке. Как водится, люди ее не видели. Только одна из дачниц, Лара, зябко повела плечами:
— А ветерок-то вовсе не летний…
— Ну что, Саша, всё пропил? Пойдем, что ли, со мной? – обратилась Смерть к пьянице. Он поднял глаза и поморгал ошалело, пытаясь поймать в фокус собеседницу. До зеленых человечков напиваться приходилось, а вот до Смерти пока нет. Сашка вложил руку в протянутую костлявую кисть. Дачницы увидели, как тихий алкоголик мягко съехал с бревна и повалился на бок.
— Ой, — всплеснула руками Лара.
— Вот и пойми то ли пьяный, то ли плохо ему, — пробурчала Оля, нашаривая в сумке мобильник, чтобы вызвать «скорую».
Сашка лежал, молча — ни стона, ни хрипа, и бледнел.
В доме через дорогу от остановки шевельнулась занавеска, и на крыльцо вышла Наталья. Наталья была одних лет с Сашкой, помнила Орлово советских времен. Но и сейчас еще оставалась крепкой ладной женщиной, хотя ее старшая внучка уже окончила начальную школу.
Наталья перебежала дорогу, присела на корточки и взяла грязную Сашкину руку. Рука была жесткой и прохладной. Пульс почувствовать не удалось, Сашка синел на глазах. Наталья рывком перевернула его на спину, запрокинула нечесаную голову, зажала сизый нос пальцами, накрыла своим ртом бескровные губы Сашки и длинно выдохнула в попытке наполнить легкие умирающего воздухом.
В голове Наташи мелькнуло воспоминание, как она семнадцатилетней девчонкой с этим самым тогда молодым и статным Сашей целовалась на берегу Внучки. Как он притащил ей наутро охапку полевых ромашек и бросил в палисаднике под окно.
Это было последнее лето из той деревенской жизни. Потом Наташа поступила в техникум, в городе вышла замуж, родила детей. Только на пенсии они с мужем стали ездить на лето в дом Натальиных родителей.
Саша отслужил в армии, вернулся домой, схоронил отца, да так и остался в Орлове. Сначала работал в колхозе, потом перебивался калымами в городе, жил бобылем при матери. Когда умерла старушка, Александру было уже сильно за сорок, начинать всё с белого листа казалось поздно, а деревенская жизнь будто вся и кончилась. Он и при живой матери выпивал, но всегда был обихожен, обстиран, брит. А оставшись один, совсем опустил руки, по неделям не выходил со двора, ставил брагу, гнал самогон, в одиночестве напивался.
Наталья сделала еще несколько выдохов, дернула ворот ветхой рубахи на тощей черной шее, пуговицы брызнули по ногам Оли и Лары. «А могли бы мои близнецы быть Александровичами», — некстати мелькнула мысль. И снова вспышка, теперь уже не воспоминание, а девчоночья мечта. Как она, Наталья, выходит за самого красивого парня – Александра, как вся деревня собирается к ним на свадьбу, как пойдет она жить в большой дом свекра, какие у нее белокурые в отца родятся дети.
Нет, не сбылось. Расписалась она с мужем в городе по-комсомольски, родила сыновей с черными как смоль волосами, похожих с лица на мать. Она в тот август ничего не обещала Александру, и он ей ничего не говорил, никуда не звал. Весь роман их в две главы: поцелуй да ромашки. Не сложилось, прожили другие жизни.
Смерть посмотрела на Наташины мысли, вздохнула, отпустила Сашкину руку и устало двинулась дальше по улице.
Из подъехавшей «скорой» вышел врач, подошел к начинающему розоветь Сашке. Дотронулся до вены на горле.
— Глюкозу набери, — бросил подоспевшей медсестре с чемоданчиком.
Наталья встала, кругом собрались любопытные, человек семь. Она пошла к дому, на ходу поправляя косынку, чувствуя, как ее провожают взглядами. Домашние стояли на крыльце.
— Ничего, «скорая» сейчас поможет, — сказала Наталья и присела на нижнюю ступеньку.
— А чего она поможет? «Скорая» не похмеляет, — беззлобно обронил Натальин муж.
***
Смерть прошла еще три двора, скрипнула половицей в сенях старого рубленого дома. Вошла в горницу, повела пустыми глазницами по аккуратной кровати, по лавке возле печи, наконец, повернулась к окну. Возле стола под лучами солнца сидела Мария Васильевна, миниатюрная старушка, и перебирала старые шерстяные нитки в пакете с яркой рекламой.
— Здравствуй, Смерть. Нашла?
— Нашла. Дай посижу тут у тебя в прохладе маленько.
— Собираться мне?
— Не спеши, Маша, посижу вот, и пойдем.
Через три дня возле столетнего деревянного дома стояла крышка гроба. Оля и Лара шли на родник.
— Кого хоронят? – спросила Оля.
— Бабульку соседскую, 92 года ей было.
— А! Это ту, которая в том году к вам приходила, что-то просила всё.
— Ага, она всё просила письма в город отвезти. Писала кому-то, беспокоилась. А конверты старые советские, с копеечной маркой. Помнишь такие?
— Да она ж, вроде, не одна, у нее тут в деревне родные есть. То ли сын, то ли дочь.
— Ага, невестки дача вот за тем домом, — махнула рукой Лара.
— Надо же, и кому она писала, и куда эти письма попадали? И бабка, и письма ее – потеряшки какие-то.
Подружки свернули в прогон между домами. Дачниц скрыла высокая трава, в которой местами кивали белые головки ромашек.
Похожие статьи:
Рассказы → Новогодняя история в черно-белых тонах
Рассказы → Пустота
Рассказы → Танатос 78
Рассказы → Лестница в небо из лепестков сакуры
Рассказы → Брокер жизни
