Я саграс, я наемник, я охотник на ведьм. В наших краях саграсами называют тех, кто никогда не отступает. И вранье, что сегодня саграсов интересуют только деньги. Деньги нужны, спору нет. Нужны на оружие; на защитные руны; на разные магические безделушки, которые не раз спасали мне жизнь; а ещё деньги надобны на подкуп осведомителей. Наконец, просто для того, чтобы хорошо пожрать и выпить, а иногда по-человечески выспаться, не кутаясь в плащ в холодном лесу, а на настоящей постели, а ещё лучше с какой-нибудь сговорчивой девчонкой.
Но всё это не главное. Главное для саграса: ненависть к порождениям тьмы. Пусть говорят, что наша борьба скоро перестанет иметь значение, что силы Хаоса наступают, живых и нормальных людей остается все меньше. А когда их было много, живых и нормальных? Парню, которому я сегодня свернул шею, лет было меньше, чем мне в тот день, когда я стал саграсом. Но он уже поспешил подставить плечо для дьявольской печати. А значит, он враг. В его синих глазах застыло немое изумление, а тонкогубый рот плаксиво изогнулся. Лицо благородного хорида… Наверняка нравился бабам, а пожалуй, и не только бабам.
Стоп. Все. Я слишком много стал думать об убитых мною. Я выдохся, как загнанная лошадь, и хочу на покой. Но некогда отдыхать. Этот парень был связным, он отдал мне перстень-пароль и со сломанной шеей полетел в выгребную яму. А тот, кому я покажу этот перстень, приведет меня к их «папе». Добрая кличка для пособника богопротивной секты Основного. Но не папа моя цель. Я ищу Черную Вдову – исчадие ада и главное зло в погибающем Зартоне. Мне нужна эта посланница преисподней, которой молятся теперь все здесь, хотя раньше они исправно распевали псалмы по праздникам в церкви.
Я с ужасом жду встречи с той женщиной, которую знал во времена, когда этот край утопал в благоухающей зелени и восхищал паломников белизной лилий на серебряных прудах. Ныне стены домов обвивает лишь черный плющ – любимец проклятого владыки, а на месте светлых озер пучатся зловонными пузырями грязные лужи.
Силы тьмы растут, а владыка Зартона, магор Гартерик, бездействует. Поговаривают, что он уже не человек…
Но, чу! Кажется, послышались шаги. Стук каблуков.
Я стою у городской стены, у меня за спиной круг света от чадящего факела, от него до другого факела сотня шагов. Я вглядываюсь в туманный сумрак, поглаживая рукоять шпаги.
Человек идет не таясь. Теперь я вижу его. Не человек, человечек, смешная ходячая карикатура, низкорослый толстяк в широкополой шляпе. По виду - низкорожденный снэш. Он останавливается в двух шагах от меня и неуверенно спрашивает:
– Приятель, ты так завернулся, что я не могу понять, мужик или баба прячется под шляпой?
В ответ я резко распахиваю плащ.
– Ого! Благородный хорид? Добро пожаловать в Зартон, ваша милость.
Он отвешивает поклон, буравит меня маленькими глазками. Его толстые губы шевелятся, как два бледных слизня.
– Зачем вы хотели меня видеть?
Я протягиваю ему под нос левую руку с перстнем.
Вздрогнув, ночной человечек тихо шепчет:
– Магор Даго ждет вас!
Вот так новость, я думал, что магор Зартона - благородный хорид Гартерик! Выходит, ошибся.
– Веди, – в тон человечку я перехожу на заговорщицкий шёпот. – Веди меня к «папе».
Провожатый встрепенулся, поежился, приложил ладонь ко лбу в знак смирения и похромал по узким улочкам, освещаемым редкими факелами. «Что же вы так «папу» своего боитесь?» – подумалось мне тогда, а ответ предстояло узнать очень скоро.
Мы подошли к большому дому: три этажа с белой башенкой, сад и многочисленные дворовые постройки окружают каменные стены высотой в два человеческих роста. Из прохладного сумрака за воротами мне послышалось нетерпеливое едва слышное ворчание собаки. Хороший сторож всегда молча поджидает гостей, пустым лаем заливаются глупые шавки, взятые из милости, а не для дела. Здешний сторож был псом хорошим, разве что малость нетерпеливым. Да и слышу я не только, как он переминается на лапах, я слышу еще, как кто-то невидимый тихо поднимается по лестнице, должно хочет выглянуть на улицу из-за ограды, прежде чем впустить полуночников. А ещё я слышу трепет ветра в кронах деревьев, храп крестьян, расположившихся с ночевкой на соседней улице, слышу тягучий плеск ручья, через весь город волокущий зловонный мусор.
Саграс должен хорошо слышать всё вокруг. Вернее, чувствовать. Чувствовать, как беззвучно в удивлении распахнул рот мой проводник, как зачем-то полез рукой в карман своего балахона… и главное, что сейчас из-за стены с резким посвистом сорвется короткая оперенная стрела.
Засада! Вот как нас встречают.
Чавкнув, стрела осталась торчать в горле человечка, приведшего меня сюда, а отпечаток ужаса в его глазах обнаружат с рассветом прохожие, если кто-нибудь не позаботится о нем раньше. Защитившись своим вероломным спутником, я отпихиваю его труп в сторону. Затем прижимаюсь спиной к стене слева от ворот, пытаясь понять возню, слышащуюся со двора, потом я достаю из кармана китайский шарик, начинённый серой и металлической стружкой, зажигаю. Один бок шарика покрыт легковоспламеняющимся составом, он вспыхнул от соприкосновения с запалом, который я ношу пришитым к отворотам перчаток. Я подбрасываю оживший шарик в воздух.
Яркая вспышка света выбелила все вокруг и ослепила каждого, кто заранее не запасся темным стеклом или просто не успел зажмурить глаза. И когда тени окрестных домов шарахнулись врассыпную по всему городу, я перебежал улицу, прыгнул в канаву, увяз по колено в грязи и, недоступный для повторного выстрела, поспешил покинуть это негостеприимное место, с мыслями о том, кто же теперь представит меня «папе».
Я не чувствовал за собой погони и потому не ожидал, поднимаясь к мосту от места впадения сточной канавы в реку, увидеть перед собой пятерых городских стражников. Ночной патруль. Пять бородатых громил с направленными на меня арбалетами. Фокус с китайским шариком повторять поздно, прибегать к защите магии рано, а вот вступить в переговоры – самое время.
– Господа, перед вами Зурри-Бон из Берка, прозванный Неваляшкой, уберите ваши самострелы, опустите мечи в ножны, и, я надеюсь, скоро вы сможете выпить за моё здоровье, если, конечно, не обещались раньше кому-нибудь доставить меня на кладбище. – Я начал как можно развязнее, изображая перед стражниками миролюбие и смирение.
Это возымело успех. Они не были наемниками в отличие от меня. Работа и мрачные события последних месяцев научили их быть бдительными, так что арбалеты у них всегда наготове. Старший поднял оружие и опустил себе на плечо.
– Саграс-Неваляшка в Зартоне? Ты пришел ночью и в помойной реке ищешь, не притаилась ли в её какашках нечистая сила? Ты шутишь, хорид, подойди к нам, мы сопроводим тебя в судейский магистрат, пусть там разбирают, кто ты, Зурри-Бон или просто бабник, сбежавший от знакомства со спесивым мужем какой-нибудь ветреной белошвейки.
– Я согласен, господа, а что, не Паркас ли сидит по-прежнему во главе судейского магистрата?
* * *
Старина Бет Паркас здорово сдал, пока мы не виделись. Лицо почернело, а глаза потухли. Я даже потратил магию определения, чтобы удостовериться, что Основной не взял его под колпак.
Магистр невесело усмехнулся:
– Рад, что ты еще ходишь по этой земле. Что привело тебя в загнивающий Зартон?
Я вопросительно поднял глаза к потолку, но Паркас лишь устало махнул рукой.
– Гартерик еще не лишил магистрат охранной магии – можешь говорить свободно.
– Так Гартерик действительно…
– Да. Он уже на их стороне. Так что оставаться здесь небезопасно. Уезжай немедленно. Я тоже уеду, лишь закончу дела. А завтра и стражники разбегутся. Этот город уже не вернуть.
– А зачем на меня устроили засаду, если я шел на встречу с их папой?
– На встречу с папой? Не удивительно. Любой нищий снэш знает, что папа Даго арестован. И только великий саграс Зурри-Бон не знает.
– Проклятье…
– Куда девалась твоя бульдожья хватка и умение раньше всех узнавать новости? И зачем тебе понадобился этот сифилитик?
– Не он, а Черная Вдова.
Паркас округлил глаза:
– А ты переваришь такой кусок? Это ведь не простая ведьма!
– Да, знаю, но отступать не намерен.
– Что же, – вздохнул мой приятель, – не пойму, чем тебе поможет бывший уголовник, король снэшей, но он в твоем распоряжении, он в подвале.
* * *
Камера была просторной. Наверное, в такой и надо содержать «вельмож». И хотя Даго появился на свет не благородным хоридом, а низкорожденным снэшем – он был королем. Королем низов Зартона.
Узник сидел на полу, прикованный длинной цепью за щиколотку.
Синюшная харя, провалившийся нос, тщедушное тело. А вот глаза живые и наглые. Когда мы вошли, магор преступного Зартона усмехнулся и сплюнул на влажный темный пол.
– Снаружи всего два охранника, – обратился я к Паркасу, – не боишься, что злодеи захотят освободить хозяина?
– Магия, – коротко бросил магистр, – Гартерику пока не до тюрьмы, магия еще действует. Хорошая охранная магия. В свое время дорого нам обошлась.
Я встал напротив Даго, скрестил руки на груди:
– Знаешь, кто я?
Приговоренный презрительно хмыкнул:
– Дураком не был. Зря пыжишься, саграс, от меня ты ничего не узнаешь.
– Хорошо, что ты такой прозорливый. Значит, понимаешь, что я могу причинить тебе боль, страшную боль.
– Не трать слова, наемник. Ты стоишь здесь и брызгаешь слюной, но не ведаешь, что Основной уже протянул к тебе черную длань. Скоро его кулак сожмется, и ты истечешь гнилым соком и дерьмом.
– Придется повозиться, – улыбнулся я, пристально вглядываясь в глаза Даго. Но прежде, чем я успел произнести нужное заклинание, Паркас вскричал:
– Зурри-Бон! Кто-то взломал магический замок!
Я и сам внезапно почувствовал присутствие чужой силы. Наш узник неожиданно громко расхохотался:
– Я же сказал: гнилой сок и дерьмо!
От смеха его рот неприлично раскрылся – меня обдало зловонным ветерком, пара слюнявых капелек повисла на моей руке, а за гнилыми зубами Даго, в самом горле, пульсирующем в пароксизме предсмертного веселья, я увидел пару растущих злобных глаз. Плечи преступника подлетели к макушке, его губы полезли одна на лоб, вторая – на подбородок, и с тошнотворным скрипом и треском Даго стал судорожно выворачиваться наизнанку. Со звоном упала цепь, сковывающая преступника.
– Спаси Создатель от греха смрадного, тучного и блудного, – забормотал молитву Паркас, отступая к выходу и закрывая лицо широкими полами своей мантии, словно это могло защитить от демонической твари.
Передо мной стояла жуткая инфернальная пародия на рыцарский доспех – нагрудник из ощетинившихся ребер, костяной шлем, забралом которому служила вывернутая челюсть, уродливые перчатки с десятком острых и тонких, как иглы дикобраза, пальцев, а в роли поддоспешника были багрово-синие, перекрученные мышцы и связки кишок. Пахло всё это, надо сказать, выгребной ямой во время чистки.
Монстр неторопливо пошел ко мне, оставляя следы из крови и какой-то склизкой гадости.
Я инстинктивно шагнул назад, отдавил ногу бедняге Паркасу, и понял, что сейчас мы с ним застрянем в узком проходе из камеры, если попытаемся убежать от этого порождения чернокнижия. Я вытянул из ножен шпагу, дождался, когда тварь сделает замах, нырнул под ее лапы и с размаху вонзил оружие чуть ниже выпирающих ребер. Монстр сделал небрежное движение торсом, после чего я отлетел в сторону, содрав кожу о шершавые булыжники пола.
Тварь, не обращая внимание на мой клинок, застрявший в её теле, поспешила схватить меня за ногу и подняла в воздух. Уже из этого положения я заметил, что в другой руке она держит Паркаса.
Из моих перевернутых карманов на пол полетели мелкие предметы, а томик «Красных заклинаний» даже задел подбородок. Чудом я успел подхватить пузырек с заговоренной водой, и кое-как метнул в монстра со словами «Умри уже». То ли вера моя не была крепка, то ли у монстра был иммунитет к магии, но все, что из этого вышло – небольшое облачко голубоватого дыма, который тут же рассеялся.
– Сок и дерьмо! – пророкотало чудовище, и в этом замогильном хриплом вопле уже не было ничего человеческого.
Когда гибель моя казалась неизбежной, в стороне раздался женский голос. Немного низкий, но приятный глубиной своего бархатного тона. Приятный и знакомый? Слишком знакомый, чтобы я мог его спутать!
– Не убивай саграса, Даго!
Болтаясь вниз головой, я разглядел фигуру женщины, остановившей расправу. Одетый на ней балахон отнюдь не превращал её в бесформенное пугало. Наоборот: складки дорогой, легкой, но плотной струящейся ткани, едва заметно подчеркивая фигуру, говорили о совершенстве сокрытых под ней форм. Фигура этой женщины была удивительна для нашего захолустья, она поражала сложеньем всякого, кто её видел. Будучи от природы невысокого роста, она представала перед вами как бы парящей в воздухе, двигалась легко, едва касаясь пола и чуть подавшись грудью вперед.
Посмотрите сами, как ниспадает подол монашей сутаны, он, облегая мягкую округлость широких бедер, свободно падает вниз вдоль ног, вид которых от стопы до пояса заставляет думать о невозможном совершенстве: узкая лодыжка, точеная голень, коленка – живой шарнир, с улыбкой вылепленный создателем, а дальше не смотрите, если не уверены в своем мужестве не сойти с ума.
Да, безумие охватывает того, кто осмеливается смотреть дальше, потому оставим эти великолепные ноги, и живот с круглой впадиной, всегда обращавший меня при пристальном взгляде на него в страдающего от жажды путника, пытающегося в пустыне отыскать животворный источник, оставим и пояс, умиляясь его рюмочной форме, но обязательно посмотрим на грудь. Грудь крепкая и высокая начинает топорщить рясу спереди едва ли не на уровне плеч, там, где оканчивается шея. Глухой капюшон скрывает и шею, и лицо, но я слишком хорошо знаю этот облик, чтобы ручаться, что такой шеи вы никогда не видели, голова венчает её так высоко, как иногда случается с кронами удивительных деревьев, чьи стволы, не имея ни одного изъяна, обладают симметрией, преисполненной силы и благородства.
Под её чистой ровной кожей едва заметны голубые жилки, разносящие жизнь по всем органам тела, более на этой белоснежной коже нет ни одного изъяна. Это неправдоподобно, но это так. Когда-то часами я любовался этим телом, этой кожей, но ни язв, ни шрамов, ни родинок, ни синяков не находил.
И сейчас я был уверен, что ничего не изменилось, и здесь передо мной Мегера. Моя Мегера.
Пока порочная тоска тяжелых воспоминаний окончательно не утащила меня в омут отживших дней и грёз, я услышал, как прорычал монстр:
– А второго?
– Убей!
Хруст ребер несчастного Паркаса заставил меня неуверенно задергаться в лапище перерожденного короля снэшов.
А женщина в капюшоне медленно подошла ко мне, открыла лицо, и произнесла тем голосом, от которого я раньше плавился, как воск под языком пламени:
– Здравствуй, Зурри-Бон.
– Здравствуй, Мегера, – прошептал я и потерял сознание.
* * *
Пожалуй, я пропущу первые два десятка лет из общего числа отмеренных мне провидением. Вы ничего не потеряете, не узнав подробностей о жестоком нраве моего отца. Например, он находил забавным наказывать правых и виноватых в дни особенно сильных приступов собственной подагры. В эти дни кнут конюха-палача гулял не только по спинам дворовых слуг и окрестных крестьян, папаша граф запросто мог приказать заодно с ними всыпать горячих и мне, за шалости, до которых я был большой охотник, или недостаточно умелой любовнице. Рано овдовевший, сживший своей ревностью со свету мою мать, отец перепробовал всех женщин старше двенадцати лет на расстоянии двенадцати верст от замка и ни одною из них не остался доволен.
Большую часть своего времени я проводил в играх со сверстниками из простолюдинов. Я и по сей день никак не могу разглядеть в себе аристократа, а уж в то время и не пытался. Голодный, чумазый, с ватагой хулиганов, целыми днями я слонялся без дела, лупил дураков и выскочек, разорял чужие погреба и огороды, раздобыв на кузне железного лома, часами пытался превратить его в подобие ножа или пики, затачивая их жала у реки на холодных камнях. Став старше, я облегчал кошельки и карманы путников в дебрях лесов, окружавших Берк, самых несговорчивых мы с приятелями могли покалечить, но до убийств дело ещё не доходило. Чужое добро мы пропивали в кабаках, оставляли услужливым девицам, а могли и запросто раздарить нищим, но это смотря к чему была у нас в тот день охота.
Вот в эту-то самую замечательную пору наведались в дом моего отца стражники, разыскивающие по приговору суда меня грешного. Мой папаша объявил им, что знать меня не желает, спустил их с лестницы и натравил собак, а я, едва прослышав об этом, поспешил подальше от отчих мест, нанялся матросом на торговое судно и ушел в море. Да вот только, на мою беду, моряка из меня толком не вышло, в первый же рейс мы угодили в лапы пиратов, парней покрепче, вроде меня, они продали в рабство, а прочих прирезали да бросили на корм морским гадам. Спина моя, давно привыкшая к отцовским наказаниям, с удивлением открыла для себя искусство, с которым нас пороли надсмотрщики, зато с тех пор она выдублена так, что не чувствует ни жары, ни холода.
На галерах я пробыл до самой войны с Полуденными странами, тогда мне случилось бежать. На прощанье сломав шею старшему надзирателю, я с радостью заторопился на родину, где немедленно угодил в рекруты. Кто-то приложил вечером мой пьяный палец к контракту, а с утра я пошагал в ратном строю на подвиги во славу отечества.
Верх попеременно переходил от нас к неприятелю и обратно. Войну полюбил я страстно. Надолго она стала главной забавой моей жизни. Через год я был в лейтенантах, а через два командовал ротой. Однако счастье всегда переменчиво. Бывшая с нами в союзе армия белого герцога бросила нас, и, уже видевшие победу, мои глаза вновь узрели тюремный мрак. К несчастью, из уважения к древности моего рода за меня потребовали такой выкуп, что, при известной скупости моего папаши, гнил бы я и посейчас в узилище султана. Но я пробыл там лишь два с половиной года.
Это были не самые веселые годы, но именно тогда, там, в неволе, я познакомился с первым встреченным мною живым саграсом. Его звали Илья, он был уже не молод, борода его сияла сединой, шевелюра на голове лысиной, но на вопрос о его возрасте за годы нашей дружбы я не слыхал иного ответа, нежели «думаю, сорок два». А с некоторых пор неожиданно для себя в память о друге я унаследовал это присловье. И если вам хочется знать, сколько мне лет, то считайте, что ответ вам известен.
Илья начал моё обучение со слов:
– Ты не боишься жить, Зурри-Бон, умеешь терпеть, радуешься пустякам, говоришь, что думаешь, и думаешь, что это правильно, и не бывает по-другому, ты не боишься смерти, я чувствую, что ты зачем-то ей нужен, она играет с тобой и дразнит, а ты даже не замечаешь этого. Ты будешь саграсом, что значит на языке наших супостатов: живущий для подвигов. А еще саграсов называют скорпионами. Но об этом тебе еще рано знать. Вот твоя первая задача. – Илья достал из кармана ворох бумажной пыли, – сейчас научу тебя читать!
* * *
Пожалуй, и следующие двадцать лет моей жизни я не стану пересказывать подробно. Легенд и баек о саграсах ходит предостаточно. И уверен, что многие из вас убеждены, что знают о жизни охотников за ведьмами побольше самих саграсов.
С Ильёй мы расстались, проведя несколько лет в удивительных странствиях и приключениях. Он был мне и отцом, и братом, и другом, до той самой ночи, когда мы пришли в одну богом забытую деревеньку, расположенную, кстати, недалеко от Берка. Осенний промозглый дождь не оставлял времени для выбора ночлега, мы остановились на хуторе, крайнем от проезжей дороги. Работников там не держали, амбары и сараи стояли пустыми и нечищеными. Не было видно и хозяев. Дом и хутор показались нам брошенными. Мы заночевали.
Это была самая страшная ночь в моей жизни. Впервые я испугался. Я не знал, что делать. В эту ночь я впервые столкнулся с адептом Основного. Он словно возник из туманного марева и сжал холодной рукой моё горло. Саграс наизнанку, колдун-воитель, вероятно, давно уже выслеживал нас, направляемый своим богоотступным хозяином. Под покровом ночной мглы и пелены дождя он решил напасть неожиданно, первым ударом рассчитывая прикончить меня, затем моего более опытного спутника. Это было ошибкой.
Илья спас меня. Вырвал из лап чародея-убийцы. Заслонил собой. Я не стану описывать разыгравшуюся в следующий миг чудовищную битву магий. Горело небо. От бьющих в землю молний загорелись дворовые постройки. Наша деревянная изба вспыхнула следом. Объятые пламенем бревна посыпались на наши головы, горячий пепел слепил глаза, горящая солома обвивала ноги и тянула в бушующий воющий костер. Напавший был сильнее меня, но, к сожалению, он был и сильнее Ильи.
Я ничего не мог сделать – сидел на земляном полу, едва не потеряв сознание от удара, бревно от раскатившихся стен зацепило голову, я сидел и тихо скулил, скулил не от полученных ожогов, от бессилия. И вот, в момент приближавшийся неминуемой гибели, я вдруг встретился взглядом с глазами своего наставника и замер, пораженный. В них не было страха. Не было моей животной обреченности – глаза Ильи испускали удивительный лучащийся синий свет. Губы учителя прошептали:
– Запоминай главную мантру саграсов.
А потом несколько страшных слов, и в уши мне ворвался вопль ужаса, исторгнутый из нечистой глотки некогда могучего адепта Основного. Чудовищный разрыв десяти молний, сошедшихся разом у ног Ильи, подбросил меня в воздух. А когда Илья и его противник исчезли в ослепительном сиянии, я рухнул обратно на землю с обожженной кожей, поломанными костями, оглушенный до беспамятства, но живой…
* * *
На следующее утро Мегера подобрала меня. Выходила. Пришел в себя я только неделю спустя у неё в доме. Кстати, злые языки уже тогда называли её ведьмой, а прозвище Черной вдовы она получила ещё раньше, когда одного за другим схоронила трёх своих мужей. Первый оставил ей каменный дом, второй мельницу, а третий титул хорида, потому как сама она происходила из снэшей.
В ту пору мне не случилось почувствовать в ней никакой угрозы, кроме той любви, что вспыхнула во мне, когда я первый раз открыл глаза в её доме. Сердце мое затрепетало от священного ужаса, потому что передо мной склонилось лицо не женщины и не ангела, а создания, вобравшего в себя всю силу неба и красоту земли. Глаза были чуть пасмурны, легкая тень растворялась в её голубином взоре, просвеченном сиренью. Черты лица невообразимо правильные, высокий открытый лоб, едва заметные скулы, нос прямой, и немного полные губы над ровной линией мягко очерченного подбородка. Её соломенные волосы были не покрыты, но уложены в прическу в виде конической башни. Одета в простое платье, без модных излишеств, умеющее, однако, так подать фигуру и рассказать о скрывающемся в нем теле, что у смотрящего на неё сразу начинает ныть тело, требующее ответной любви. Я начинаю сходить с ума, когда пытаюсь рассказать о ней, и могу говорить о ней бесконечно долго. Но в тот день слов не было. Я поднял руки, взял ее за плечи и притянул к себе. Она не сопротивлялась.
* * *
В отдалении перерожденный Даго скоблил длинными когтями дубовую дверь и злобно рычал. А мы лежали на широкой мягкой кровати под легкомысленным розовым балдахином с вышитыми на нем золотом длиннохвостыми птичками. Мегера зарывала свои тонкие пальчики в мою шевелюру и нежно мурлыкала какую-то песенку. Казалось, что мы расстались с ней только вчера. Не было долгих лет испытаний, лишений и жертв. Не было саграса, не было Черной Вдовы, не было Основного и его проклятой секты. Между нами не было пропасти. И мир был простым и ясным, как в первый день своего сотворения.
Когда Мегера особенно нежно коснулась горячими губами моей груди, я тихо спросил:
– Ты убьёшь меня?
Она замерла, потом по ее лицу скользнула усмешка.
– Зачем? Владыка не настолько глуп, чтобы разбрасываться такими сильными магами, как ты.
– Проведешь надо мной обряд посвящения, и я обзаведусь рогами, как у твоего хозяина?
– Глупыш. У него нет рогов. Ты даже ничего не почувствуешь. Зато мы будем вместе. Навсегда. Неужели ты этого не хочешь?
Я медленно протянул руку и сжал её ладонь.
– Саграс - это тот, кто никогда не отступает. Тот, кто пожертвовал всем ради борьбы с нечистью. Ты сама выбрала свой путь. Когда-то я любил тебя, но даже ради тебя я не нарушу клятвы.
Она фыркнула:
– Ты говоришь пафосно и глупо! Саграсы – пережиток, отрыжка прошлого. Ты сам будешь смеяться над собственными заблуждениями! Основной вернет тебе разум!
– Мегера, – тихо, но четко произнес я, – Знаешь ли ты, почему первых саграсов называли скорпионами?
Она попыталась выдернуть ладонь, но я держал крепко и продолжал:
– Потому что, когда скорпиона загоняют в угол, он может убить себя.
Её глаза расширились, а потом в них взметнулся страх:
– Ты не посмеешь! Ты слишком любишь себя, Зурри-Бон! Я знаю тебя!
Я широко улыбнулся и произнёс страшное заклятье. Главную мантру саграсов.
Её ладонь стала холодна как лед. Поток чужой злобной магии разорвал мою грудь и превратил сердце в кровавый фарш. Но я успел. Заклятье самоубийцы короткое, как молниеносный удар ядовитого хвоста.
Взрыв. Смерть. Пустота.
Похожие статьи:
Статьи → Конкурс "Фантазия"
Рассказы → Пустота (Номинация №2 Работа №1)
Рассказы → Акролиф (Номинация № 1, Работа №1)
Рассказы → Худая весть (Номинация №1, Работа №3)
Рассказы → Ненагляда (Номинация №1, Работа №2)
Просто бэкграунд у героя хороший... Впрочем, конечно, это совсем не показатель того, что автор романы пишет)) Особенно, если автор не один)
То-то я смотрю, грудь, бедра так подробно описывают.
А я так старался(((
