Летом появились первые симптомы болезни. Нащупав на лодыжке уплотнение, я почувствовала боль в груди. Ещё не остыли от поцелуев Жермена мои ладони, бёдра, грудь, а мысль о смерти терзала мозг. В голове никогда не укладывалось: вчера человек ходил, смеялся, любил, а сегодня его заколачивают в ящик. Красивый и дорогой, но всё же обычный ящик. Я никогда не боялась закрытых пространств, лишь потому, что моя душа – сама под семью замками.
Чёрная тоска наползала стремительно, изменяя нервную систему, тактильные ощущения, температуру тела: на долю градуса, нейрона. Для меня это было началом безумия – живой смертью.
Я ощущала, как вирус разрастался и проникал всё выше по ноге. Все мои потуги поиска крайнего возвращались к исходной точке. Я узнала о своей особенности из маминого письма. Пачка старых конвертов, перетянутая такой же ветхой резинкой, пылилась на полке среди толстых отцовских книг.
«Сначала тебе становится хорошо,– писала она.– Пение птиц заставляет мозг прислушиваться к тому, к чему раньше ты была не готова. Всё окружающее, раскладываясь на мельчайшие частицы, растворяется в твоём организме, заставляя все системы жизнедеятельности принимать новые правила игры».
Я убрала руку. На кончиках пальцев еще долю секунды ощущалось прикосновение к твёрдому шарику под кожей. Взяв тёплую ступню в ладонь, я прикоснулась губами к коленке. Дотянулась языком до мозоли на коленной чашечке. Привет от любимой позы Жермена. Улыбка – ураганом смела сомнения. Несмотря ни на что, я обязана наслаждаться жизнью, пока она принадлежит только мне.
Грубая волосатая рука небрежно лежала на моей подушке. Тело любовника, будто глыба белого известняка, было накрыто простыней. Какой он всё-таки большой! Прижавшись в коленке, я запустила руку под простыню. Круглые мягкие шары перекатывались в ладони, щекоча пальцы длинными нежными волосиками. Слегка сжав горячую гроздь, я представила, как всё это влезает в мой маленький ротик, и от удовольствия сглотнула слюну.
Жермен зашевелился во сне, дёрнул ногой. Я уже не могла остановиться. Оставив в стороне новые ощущения нечеловеческих чувств, взялась за старые.
Наслаждаясь одной рукой пульсирующим конгломератом вен, мышц и сухожилий, я запустила другую руку в своё не менее интересное место. Перебирая лобковые вихри, впилась долгим поцелуем в коленку. Господь мой! Набухшие соски елозили по ногам. Я сидела на кровати, прижав к груди колени, вцепившись обеими руками в вулкан и жерло. Слизь на пальцах парила такими ароматами, что мне не обязательно было прикасаться к ним языком. Моё воображение уносило меня так далеко, что волны страсти накатывали, словно прибой.
В правой руке началось движение, отпрыгнула в сторону простыня. Вытягиваясь, мой ласковый и нежный зверь твердел, распрямлялись тонкие синие ниточки. Вздохнуло свободней покрасневшее мясистое навершие. На губах безликой головы показалась прозрачная слезинка. Стянутое забрало кожаным жабо опоясало «Пизанскую башню».
К спине, разгоняя мурашек, прикоснулась мужская рука.
Неземная любовная прелюдия продолжалась. Жермен запустил под меня массивную ладонь. Пытаясь устроиться на любимых перстах поудобней, я не могла найти себе места, изгибая спину и приподнимая ягодицы, пока два толстых пальца не успокоили меня.
Нависнув надо мной горной вершиной, он шептал, как я прекрасно пахну, что я сильная, и плотно сжала ему пальчики, что изгибы моей шеи напоминают … Дальше мне стало так хорошо, что на вырвавшийся из меня крик соседи вызвали полицию.
Сквозь тонкую щель между шторами к кровати тянулся плоский луч от уличного фонаря. Распаренное любовным адажио тело парило над скомканной простынёй. Росинки на лбу блестели, благоухая цветочным утром.
Со стены на меня смотрела девочка лет восьми. В золотистой рамке ей было весело – дочь Жермена улыбалась, растянув в стороны косички. Пышные банты из атласной ленты цвели на фотографии белыми хризантемами.
Громыхнуло что-то в кузове грузовика под окнами. Где-то далеко послышался собачий лай. Топот соседских ног, как гром барабанов, завершал ночной ноктюрн жёстким ля.
Мне хотелось замереть на мгновение, запомнив минуты неистового блаженства.
Трель звонка застала душу на пути к нирване.
Жермен нежно чмокнул меня в висок и, набросив на белые покатые плечи халат, направился к двери. Профилем и массивной фигурой он плыл в моём воображении патрицием в подвалах римского Колизея. Я зажмурилась от нахлынувшей неги и потянулась до хруста позвонков. Включенный ночник отбрасывал странную тень: из тёмного пятна на стене тянулись длинные костлявые руки.
– Полицейские хотят взглянуть на тебя.
На крупном мясистом лице возлюбленного блуждало недоумение, смешно торчали волосы на затылке, пасть красного дракона на синей махровой ткани дышала огнём.
– Это какая-то новая услуга, или они извращенцы? – я приспустила простынь, оголяя родинку на груди.
Заслоняя рукастого молчаливого актёра, стенной спектакль пополнился моей холмистой тенью.
– Мне пойти спросить, или ты осчастливишь своим появлением трёх мужиков без лишних вопросов?
Жермен улыбался, радуясь удавшейся шутке. Он заполнил собой дверной проём и наслаждался своей неотразимостью, словно шах в гареме.
– Подбриться для хамов или так сойдёт? – я встала во весь рост.
– Тебя можно зализать небритой,– обняв, он поцеловал меня в губы. Полы халата чуть раздвинулись, и в мой животик упёрлось что-то твёрдое и горячее.
– Может, позовём их сюда? – я сказала это, чтобы сделать ему больно.
Он не хотел делить меня ни с кем. Жермен мгновенно обмяк. По лобку вяло скользнуло что-то бесформенное, оставляя за собой тонкую тянущуюся нить.
– Доброй ночи, мадам,– клацнув наручниками, молодой полисмен буравил меня глазами.
– Мадмуазель, Мэриан,– приветливо ответила я, не обращая внимания на угрожающий финт с браслетами.
Не найдя ничего подходящего рядом, я предстала перед блюстителями порядка в рубашке Жермена. Бра в полумраке коридора высветили фрагмент из эротического триллера: ночь, трое мужчин и одна полуголая женщина.
Глянув в зеркало, я поправила волосы. Рубашка задралась, и взору гостей предстал заросший кудряшками кусочек исхудавшей Тициановой Венеры.
По взглядам гостей мне стало понятно, голубой цвет мне к лицу. Жермен нервничал, теребя пояс халата. Полицейские же чувствовали себя хозяевами положения: молодой расстёгивал глазами пуговицы на рубашке, офицер в годах – задавал вопросы хозяину квартиры, внимательно разглядывая его удостоверение.
От колючего взгляда стало неловко, потянуло внизу живота, онемела нога. При мимолётном взгляде на «корочки» любимого, меня смутила аббревиатура DARPF. Раньше он не говорил, что работает на министерство обороны. Моими документами никто не заинтересовался, но мне показалось, что оба стража порядка уставились на темнеющее пятно на ноге. На моё счастье, чешуйки были едва заметны.
Прощаясь, мне хотелось разгладить недовольные морщинки на лицах служак, уж так выразительно на них отпечаталось разочарование. Закрывая за темноглазыми шатенами дверь, я вспомнила недавнюю поездку в офис.
Оставив машину возле цветочной лавки, я решила добраться до работы на метро. Июльская духота, проникала в подземку, смешиваясь с запахом немытой плоти. Толпы снующих «француженок» тёрлись об меня закрытыми частями тел, оставляя лакомые места родственникам и мужьям. Косясь на моё полупрозрачное кружевное платье, мимо проплывало гордое восточное племя. Воздушный поток несущихся электричек втягивал во тьму мысли мужчин, оставляя страстным бегающим глазам наслаждаться лишь женскими лицами и кистями.
На Барбес-Рошешуар вошедшая толпа прижала меня к двери. Мелькали фонари в тоннеле, стук колёс не мог заглушить гортанную арабскую речь. Два бедуина прижались ко мне с боков так, будто пара испугавшихся верблюжат к брюху вдруг нашедшейся горбатой матери. От запаха нестиранной одежды перехватило дыхание. Державшиеся за поручни ухоженные руки, вознесённые Жерменом до умопомрачительных, еле сдерживали натиск влажных нетрудовых ладошек. Сумочка, от греха подальше, алела хомутом на шее.
Парень справа лизнул меня в подмышку, шершавый язык нежно прошёлся по натянутому нерву. Скривившись от горечи дезодоранта, наглец учащённо задышал, пытаясь остудить полыхающий от спирта рот.
Мои отвердевшие булки дрожали, нехотя отталкивая упругих напористых хулиганов. Раздвигая волокна ткани, рвались на волю каменные соски. Я, не мигая, смотрела на своё отражение в стеклянной двери и не могла представить, что вижу зелень раскосых глаз в последний раз. Понимать происходящее в себе становилось всё труднее. Организм пытался получить всё то, отчего когда-то безрассудно отказывался.
Бешено колотящееся сердце разрывало мою пышущую любовью грудь. Колени сами разъехались в стороны, упругие булочки раздвигал кто-то другой. Красное платье среди убогой серости стояло бельмом в глазу слабой половины вагона. Возмущению дам не было предела, мне казалось, что я лишаю счастья клейкую смолистую массу, хаотично пронзённую кистями и лицами. Детский плач раздался вовремя. Они решили спасти мою невинность, до того, как взрыв неистового блаженства окончательно разорвёт меня.
Людская лава вмешалась в судьбу попутчиков, вытащив моё распаренное либидо на свежий воздух. Хлопнула за спиной массивная дверь, сотни голосов слились воедино, представ передо мной восточным базаром. Кружившая в голубом небе стая птиц о чём-то предупреждала. Едкий запах специй щекотал ноздри. Я вдыхала аромат свободы и радовалась простому человеческому счастью – быть желанной. Маленький мальчик показывал на меня пальцем и что-то говорил. Оттопыренные ушки казались прозрачными, вывернутыми ноздрями он напомнил скифского воина, блеск глаз на мгновение затмил солнце.
Я очнулась в такси. Индус в разноцветном тюрбане искоса поглядывал на меня в зеркало заднего вида. Аккуратно подстриженной седой растительностью на лице и добродушностью, сикх напомнил сытого льва в зоопарке. Улыбку пассажира, водитель понял по-своему и сделал громче радио. Писклявый женский голосок вызвал во рту оскомину, свело скулы. Я с удивлением наблюдала, как скрученные в тонкие нити усы дёргались в такт национальной мелодии.
Расплатившись с таксистом, я была вновь счастлива, ощутив прохладу уютного кабинета. За прозрачными стенами просыпалась рабочая суета. Клерки, художники, архитекторы – в утренней суматохе каждому нашлось применение.
На полированном столе лежал незаконченный фермерский проект. Доилки, поилки, опилки: как я была далека от этого коровьего счастья. На стуле соседнего рабочего места висел пиджак Марты. «Бедная девочка,– подумала я,– она не вылезает из кабинета. Чего после этого жаловаться на жизнь? Откуда ему взяться, мужику?».
***
Пока Жермен щёлкал замками, запирая за полицейскими дверь, я обхватила его сзади, прижалась к широкой мягкой спине, впитывая теплоту любимого тела. Ладони гладили волосатый живот. Мне стало так хорошо, что память мгновенно унесла меня в пропахшее марципаном детство.
Деревянная лошадка раскачивалась посреди комнаты, полосатый мяч звонко стучал о паркет, две куклы с длинными золотистыми волосами отходили ко сну. Лицо матери вспоминалось с трудом. Отец говорил, что у меня губы и раскосые глаза от неё. Она исчезла внезапно. Однажды ранним утром отец сказал, что мама уехала навсегда. Жестокая, но необходимая, как ему казалось, правда, должна была меня убедить в правильной жизненной позиции родителей.
Всё получилось наоборот, я стала замкнутой, нервной, постоянно хандрила. Бездонную пропасть пытались заполнить няньками, гувернантками, но мне казалось – оторванную часть тела не заменить ничем.
Я хлестала Жермена ладошками, пока его задница не приняла вид двух баскетбольных мячей. Пупырышки на коже ласково впивались в ладонь. Он податливо стоял на четвереньках, уткнувшись головой в подушку, и что-то мычал. Как только моя рука скользнула между ног, он затрясся, выгнул спину и, подмигнув сморщенным «глазом», щедро оросил простынь горячим и скользким подарком.
Я проснулась от странного ощущения пустоты. Кусочек беспокойного сна стоял перед глазами. Из окна на меня смотрел отец. Он пытался мне что-то сказать, но тишину комнаты нарушал только странный скрип. Я не могла оторвать от простыни руки и помахала папе обрубками ног. Скрипели швы на культях.
Жермен ушёл, оставив записку. С хрустом оторвав от попки прилипшую простыню, я вдохнула аромат писчей бумаги. «Любимая, на завтрак моё расколотое сердце». Я вспомнила о пирожных в виде сердечек, томящихся в утробе холодного друга, облизнулась и только сейчас заметила неестественное положение ног.
Не поднимая покрывала, я осторожно пустила руку вдоль тела. Встрепенулся сосок, приятно удивились рёбрышки, чмокнул в подушечку пальчика пупок, зашумело кронами редколесье лобка. Ёкнуло сердце, когда ладонь не обнаружила коленной чашечки. Две змеи шевелились у меня вместо ног.
Пытаясь встать, я упала. Не ощущая боли, опёрлась о кровать и попробовала ещё раз. Тот же результат. Боясь смотреть на уродские отростки, пошевелила «стопой». Конец змеиного хвоста шлёпнул несколько раз по полу. Мне показалось, что кончик – это сросшаяся в единое целое стопа. Набралась смелости и дотронулась до зелёных колбасок. Прохладное нечто, сокращаясь, тёрлось о мою ладонь. Я ощутила причастность ко всему, что творилось с моими ногами. Мне вдруг захотелось обвить ими мужскую талию и притянуть к себе любимое тело. Ноги скрутились косичкой, создав накатывающую приятную волну. В паху начались покалывания. В груди назрели перемены, я ощущала их по резкому изменению температуры. Мне становилось то холодно, то жарко, лицо покрылось испариной.
Новые ощущения раззадорили меня, но время поджимало. Из маминых писем стало понятно, пока остальные части тела не покрылись панцирем, нужно было приблизиться к реке. Потом будет поздно, меня просто растопчут горожане или засунут в одну из клеток зоопарка, веселить народ по выходным. Лишь вода станет моим пристанищем на всю оставшуюся жизнь.
Визитная карточка сикха призывно поблескивала на туалетном столике. Львиная грива не давала мне покоя, стало смешно, я представила таблички на наших клетках: «Добрый лион Сикх» и «Злая двухвостая гадюка Мэриан».
Натянув на змей чулки, я влезла в джинсы. Прозрачная блуза страстно обняла меня нежной тканью, ущипнул за грудь любимый лифчик. Подползая к двери недавно снятой квартиры, я только сейчас обратила внимание на рисунок напольного покрытия.
Линолеум пестрил греческими мифами. Увидев меня, лицо Горгоны засияло, шипение скользких гадюк мёртвой хваткой вцепилось в моё сердце. Всматриваясь в красоту мифического создания, я увидела себя. Где тот Посейдон, что надругался надо мной, куда делась девственная воительница Афина, отомстившая мне, и за что змеёй становлюсь я, а не старуха привратница?
Кто-то скрёбся в дверь. Гладкие грани блестящей рукоятки замка приятно холодили ладонь. Скрипнули петли двери, просила же Жермена смазать. Львиная улыбка солнечным зайчиком прыгала по коридору. Напрочь вылетело из головы: когда я успела позвонить таксисту?
Индус без лишних слов взял меня на руки. Мимо поплыл гладкий потолок, яркими белыми пятнами мерцали светильники. Запах лифта не спутаешь ни с чем. В зеркале мужская спина и бледное женское лицо. Как я похожа на мать!
На груди сикха седые волосы, его безмятежность убаюкивает.
– Куда? – я слышу будто во сне голос индуса.
– К реке,– осиливая простую фразу, закрываю глаза.
От ворсистой накидки продавленного сидения пахнет пылью. В окнах мелькают каменные высотки. Пошарпанный потолок смеётся краями разрезанной ткани, по периметру лобового стекла воткнуты монеты, с одной из них сурово глядит Елизавета II; на зеркале колышется бахрома.
Кажется мелодия та же. Всё тот же писклявый голосок заполонил собой пространство авто. Гул автострады начинает надоедать: вой сирен, дребезжание клаксонов вызывает изжогу.
Тоска на душе хватает за горло, неужели в последний путь меня проводит пожилой дядька в смешной шапке? Куда же делся Персей, не побоявшийся медных рук с острыми стальными когтями и крыльев со сверкающим золотым оперением? Жермен, любимый! Может, хоть ты, украсишь свой щит головой дочери морских божеств?
– Приехали, мадам.
– Мадмуазель,– зачем-то поправила я. Плеск бьющейся о берег волны развеселил меня.– Какая разница. Мадам, так мадам.
Открыв дверь, сикх аккуратно вытянул меня с сидения и положил на траву. В глазах старика вспыхнули огоньки страсти и тут же потухли. На несколько секунд я увидела его молодым, полным сил, с открытой и мужественной улыбкой. Рядом с ним мелькало девичье лицо. Он разглядел во мне ту, свою любовь, брошенную где-то на задворках Калькутты ради денег. Всё в нашей жизни из-за денег, кроме моего превращения.
– Что это за мост? – я не могла сориентироваться. Влажный воздух, насыщенный запахом болота и помоев, не давал сосредоточиться. Мутными пятнами вдалеке светились какие-то скульптуры. Из огромной трубы лилась вода. В том пространстве, что Господь отпустил мне в последние минуты земной жизни, красивым было только небо. От бирюзовой бесконечности выступили слёзы, земля прощалась со мной влажными стеблями трав.
Хлопнула дверь авто, еле слышно донеслось рычание мотора. Я закрыла глаза и мысленно представила себя на дне реки. Странно, но боль не пронзила моё тело, мне показалось, что мысль о холодной воде не так уж плоха. Внезапно я вздрогнула от прикосновения чьих-то рук. Гладя мою ногу, ладонь неизвестного поднималась всё выше. В кармане зашевелились пальцы. Не обнаружив денег, палец принялся нащупывать лобок.
Я открыла глаза и прижала грязную вонючую голову незнакомца к груди. На темени зияла не затянувшаяся рана, в гнойном нарыве ползал белый тонкий червяк. У пискнувшего от неожиданности мужчины, задрожали руки, но успокоившись, бомж, потрескавшимися губами принялся слюнявить блузу, кряхтел и щупал под ней белое бархатное тело, оставляя синяки. Он силился что-то произнести, но всякий раз, встречаясь с моим взглядом, молча смотрел затуманенными от счастья глазами, слизывая с губ пузырящуюся слюну.
Я помогла расстегнуть блузу. От аромата дорогого бюстгальтера у него вырвался громкий стон. Кожа на животе и груди горела от прикосновения месячной щетины. Грязь под ногтями уже не вселяла ужас, я смирилась с видом последнего самца в моей человеческой жизни. Смятая от впившихся когтей грудь, выглянувшие сквозь пальцы соски, еле заметная волосяная дорожка, уползавшая вниз, завели бродягу ещё сильнее. Я привстала на локтях, чтобы лучше разглядеть его глаза, когда он увидит, кто я.
Беззвучно разошлась молния на джинсах, дрогнули кроны высоких деревьев, что-то плюхнулось в воду. Стягивая с меня штаны, он всасывал мои запахи, тяжело дыша и покашливая. Вылизывал каждый сантиметр открывающегося райского сада, пока подбородок не скользнул по влажным чешуйкам. Тело его, словно сковало, вцепившиеся в бёдра руки заклинило. Вместо тёплой гладкой кожи ног из штанин показались холодные хвосты толстых зелёных змей.
Вечернее солнце пробивалось сквозь зелень пышных кустов, играло на змеиной коже разноцветными бликами. Отталкивая грязные руки ухажёра, чешуя наползала на покрасневшую кожу живота. Мерное шуршание панциря завораживало. Отпрянув от внезапной преграды, бедолага не сразу понял, что происходит. Попробовав оторвать чешую, он уставился на меня выпученными глазами; перекошенные губы дрожали.
Я правильно сделала, что не отправилась на работу к Жермену. Последний акт финальной пьесы вдохновил бы меня, оставив любимого один на один с последствиями моего визита. И кто знает, перенёс бы он моё перерождение или нет?
Чешуя быстро покрывала оставшееся пространство. Когда панцирем накрыло грудь, я попыталась потрогать на прощанье соски, но упёрлась лишь в маленькие костные отростки.
Я молила Господа, чтобы мне оставили хотя бы руки. Горло сжало тисками, по щекам, сморщивая кожу, наползала маска новой жизни, в глазах позеленело. Увидев ужас на лице случайного свидетеля, я почувствовала облегчение. Я вдруг ощутила себя тварью, свободной от всех человеческих условностей. Простая мысль развеселила меня. Вещи, ненужные улыбки, заботы – всё превратилось в пустышку, сплюнутую при рождении. Пробежавшая по новому телу волна родила единственное желание. Я обвила хвостами дышавшего через раз мужика, и отталкиваясь от земли мощными короткими лапами, поползла к воде.
Похожие статьи:
Рассказы → Монолит (Работа №7)
Рассказы → Снег (Работа №4)
Рассказы → Благими намерениями… (Работа №6)
Рассказы → До рассвета (Работа №5)
Новости → Конкурс "Начало конца"
+
