Расступается лес пред ними, корни в землю по пути прячутся, ветви низкие поднимаются, даже колдобины выравниваются, но вот проезжает телега, а за нею все по прежнему восстает. И пни на места законные прибегают, и корни из земли выползают, и ветви лохматые опускаются. Долго ли коротко ли ехали, понять было трудно. Сумерки сгустились, уплотнились, заволокли, на сажень не вокруг не видно, как Василий стрелять станет? Неспокойно на сердце Катином. Стучит то, волнуется. Вдруг — расступился пред ними лес, посветлело, на дорогу торную наткнулись, зашелестела ель столетняя, ветвями в нужную сторону замахала. И шагов тридцать конь не сделал, как три дуба могучих впереди показались.
— А ну, стой, дефка! — свистнул кто-то с ветвей толстых. — Стой, тэбэ говорят! Свистну, да, замертва падать станешь! Шибко неживой станешь!
Натянула поводья Катя, остановилась телега. Спрыгнула фигура сверху, коня под узцы хватая.
— Тапру!
Голос молодой, ломкий, с акцентом нездешним. «Пубертатный период» — автоматически определила Катя, человечка осматривая. Одет тот в кафтанишко пестрый, богатый, шаровары узорчатые, пояс с каменьями дорогими, на голове шапочка с пером птичьим, ростом невысок, подвижен, в движениях резок, личико подростковое, глазки вострые Катю разглядывают. Та, словно нарочно юбку короткую надела, коленки округлые наружу выставила, ножкой изящной поигрывает.
Пересохло у пацаненка в горле, от картины такой, прежде не виданной. Сглотнул, и только хотел слово молвить, как пшикнуло под телегой, и стрелка в шаровары тренькнула, да отскочила. Не иначе по несколько штанов, как у татар носить принято! Эх, не догадались они с Василием на такой случай железные наконечники к дротикам приделать.
Нагнулся парнишка, стрелу с земли поднять, а тут кошкой ему на спину Катя вспрыгнула.
— Ээээ..., — только и смог сказать отпрыск Соловья Разбойника, а ему уже тряпицу настоем сонным пропитанную к лицу прижали. Еще бы чуть-чуть, и упало дите разбойничье мешком бесчувственным, но в этот момент Василий вторично стрелой из трубки дунул. И вонзилась та... Прямо в филейную Катину часть. Повалилась наземь вместе с татарчиком, тот уже из-под нее выбирается, вот-вот свистом убойным живое на двадцать саженей положит! Да кинулся на него Василий, успел наперед рот зажать.
Очнулась Катя в избе уже. На кровати хозяйской, одеялом теплым укрытая, с головой болью раскалывающейся, и больнючим же... Словом тем местом, куда стрела угодила.
" Вильгельм Телль хренов! Убью!" — решила Катя участь Василия. И за меньший проступок в мире ее легкой смерти не назначалось!
— Лежи, лежи, Катерина! — подоспел Василий, самовар пред собою неся. — Сейчас чайку попьем, с баранками!
Прикоснулась ладонью Катя к месту болевшему, обнаружила, что лежит она, скажем так, совсем без ничего ниже пояса... И прилеплено на место ужаленное нечто вроде пластыря. Липкого, да пахучего...
Василий ее взгляд увидал, едва самовар у пола подхватить успел, из рук выпавший.
— Ты, чего это? — лицом побледнел он, самоваром себя прикрывая. Чиркнула взглядом Катерина по трубе самоварной, как ножом полоснула. Грохнула железяка Василию под ноги, наискось срезанная. Дымит срез трубы, а за ним — голова кузнеца виднеется, лицо белое, краше в гроб кладут.
— Я чего? — зашипела Катенька, взглядом огненным трубу еще на четверть укоротив. — Да, как ты посмел, гад такой!? На что покусился! Мало тебе филей прострелить, так и напрямую до него добраться! Отвечай, куда трусики мои подевал, фитишист недоделанный!?
— Да ты, что? — изумился Василий, на лавку с самоваром падая. — Это ж не я! Это ж бабка Ефросинья тебя разоблачала, да пластырь травы-подорожника на меду клеила! С нее свои, эти самые и спрашивай! Да я... это... Да не одним глазком! Я ж в это время сынка Соловья Одихмантьевича в хлеву пристраивал!
Успокоилась Катенька, взглядом напоследок трубу на нет срезав, чтоб неповадно было в следующий раз стрелы в такие места пулять, что произнести срамно!
Послала Василия за Ефросиньей, опрометью кинулся с самоваром вместях.
Пока бегал, раздумывала Катенька, откуда у нее сила такая нарисовалась, гневным взглядом железяки начисто половинить? Неужто суперспособностью здесь обзавелась? Пока думала, голову ломала, книги фэнтезийные прочитанные вспоминала, пока одежу напяливала — явилась бабка Ефросинья. Верхом на Василии. Тот так самовар ведерный из рук и не выпустил. Бежал, аки паровоз под парами, все боялся — разметает Катерина избу по бревнышку! В гневе бабы, что тигры лютые!
Встретила их Катенька в полном боевом облачении. В камуфляже, в футлярчике на поясе нож, в руках компас.
Ни здрасте, ни поклона, как старших встречать положено, а сразу за дело.
— Я тебе, кузнец, ничего не должна более! Железо нашла, отпрыска Соловьиного скрутить помогла, вертайте меня взад пригожие, а не то устрою в селении птичкин базар, не обрадуетесь!
Потупилась бабка, погрустнел Василий. Тяжело самовар на стол поставил, Ефросинью с себя на лавку ссадил.
— Нету, — говорят, — возможности тебя взад отправлять. У кого хочешь спроси-изведай. Попасть сюда можно, да только выйти нельзя...
— А как же Василий обещал, что отпустит меня, коли железа ему найду?
Поднял кузнец голову, заговорил скоро:
— Толковали еще, что лемехов по четыре штуки в день ковать научишь, древнего колдовства своего толику дашь...
Едва не с презрением Катя на Василия взглянула. И как могла на такого втихую заглядываться? Вот уж менталитет крестьянский, железом каленым не выжжешь! Больно нужен ей этот Вася!
— За вранье свое, про отправку домой меня, считай — в расчете мы. А посему, товарищи дорогие, пойду я от вас на все четыре стороны. Спасибо за хлеб за соль. Приданое свое — вам оставляю. Авось на тряпки сгодится.
Схватила рюкзак свой верный, да и пошла, дверью напоследок приложив хорошенько. Только ее и видели.
Идти решила Катя на Кудыкину гору. Куда же еще направляться, если пути не знаешь? Только туда! Идет, злая-презлая, лесом обманщиков мысленно посылает. Ты смотри! И в фэнтезийных мирах надуть норовят! Где же правда?! Справедливость — где?!
Идет, а у самой слезы капают. Уж сильно осерчала девка! И полпути не прошла, как чувствует — не туда компас ведет! Сбивается стрелка! Не иначе леший с железом метеоритным балуется! Взобралась на косогор, осиной поросший, осмотреться, да понять куда ее занесло, а тут, откуда не возьмись — стая волчачья! Со всех сторон Катю обложили, клыки скалят, хрипят, загривки топорщат, на дыбки поднимаются.
«Очень хорошо» — подумала девушка — «Тут мне и конец. Очнусь в палате белой, под ИВЛ, с мамой и Валеркой». Ну, а куда еще отсюда дорога человеку пришлому после смерти лютой? Только домой, откуда пришел. Это всякий знать должен. Кажется...
Закрыла очи ясные Катенька, чтобы конца своего не видеть, да кошмаров ночных избежать, к осине, случившейся прислонилась. Ждет. И слышит — мимо кто-то стремглав проносится, и с воем грызня начинается. Открыла глаза — огромный черный волчище со стаей насмерть бьется. Одному уже горло перегрыз, второго под себя подмял, третьего клыками по морде стебанул. Отпрянули волки, хвосты поджали, скулят, головы к земле клонят, пятятся. Черный волк зубы скалит, нутряным хрипом клокочет, с клыков пена белая на траву клочьями падает.
«Отлично» — подумала Катенька — «Он еще и бешеный!»
Скрылась стая в лесу, обернулся к ней черный волчище, глянул глазом желтым, голову опустил, подошел поскуливая, мордой в коленку ткнулся...
Обалдело смотрит на него Катенька, что и думать не знает.
А волк постоял-постоял, да и говорит человеческим голосом...
Нет, пока зверюга скулил, да мордой в коленки ластился, Катя еще в себя приходила, но когда человеческая речь из пасти послышалась, едва не сомлела...
«Пошли домой, Катенька» — молвил волк — «Не выживешь ты в лесу одна, пропадешь!»
Последние силы собрала Катя, чтобы мотнуть головой в знак несогласия.
«Эх, бабы, бабы» — вздохнул волк. Отошел подальше, где пеньки осиновые торчали, перекувырнулся через один, грянул оземь — в человека превратился. В кузнеца Василия.
«А, тогда понятно, почему девки не охомутали» — успела подумать Катя, в обморок легкий с головой уходя.
Похожие статьи:
Рассказы → Культурный обмен (из серии "Маэстро Кровинеев")
Рассказы → Лизетта
Рассказы → Как открыть звезду?
Рассказы → Незначительные детали
Рассказы → О любопытстве, кофе и других незыблемых вещах
