Не надеясь

           Как правило, тех, кто хотя бы раз прошёл по Землям Мёртвых, узнают по взгляду. Взгляд этот тяжёл и пронзителен, его не всякий выдерживает долее двух секунд. А особо восприимчивых к магии людей он заставляет задумываться о смерти – и это, кстати, надолго настроение способно испортить, едва ли ни на весь день; мне ли не знать, сама не раз встречала странников, побывавших на проклятых пустошах…  

            А теперь и я среди них. Теперь и у меня будет такой взгляд. Люди будут вздрагивать, отводить глаза… Теперь я почти изгой.       

            Но в тот вечер, когда я добрела до городка Литох, меня это не волновало совершенно. Вообще плохо помню, как входила в город, хотя мне потом рассказывали, что держалась я очень уверенно и даже немного нагло.

            Более-менее осознать себя у меня получилось только в таверне «Большой бык». Я забралась на сиденье вместе с ногами, и странно, что довольно-таки шаткая деревянная конструкция, которую представлял собою высокий деревянный стул с короткой спинкой, подо мной не развалилась. Боком, сгорбленная и дрожащая, я привалилась к стойке, пытаясь удержать в дрожащих руках кружку с грогом. Притороченный к поясу меч торчал, словно осиное жало, остриём к полу.

            Напротив меня сидела Малиска. Она улыбалась и заботливо заправляла мне за уши пряди волос, чтобы не плавали в кружке. Я только изредка поднимала на неё глаза, и в редкие моменты просветления пыталась понять, что эта дура здесь делает.

            Слева от меня угадывался силуэт невысокого плотного мужчины – это был владелец таверны «Большой бык».

            Малиска объясняла ему:

    -       …Мы с Рееной вместе учились в Школе Борцов с Нечистью. Она умница, отличница, и такая храбрая! Я думаю, она сумеет вычислить этого вашего пакостника… Только ей нужно отдохнуть… Мне кажется, она побывала в Землях Мёртвых… Ужасно.

            Я раздражённо поморщилась. К тому моменту я уже достаточно пришла в себя, чтобы почувствовать фальшь в этом её «ужасно». Всегда не любила Малиску, как и прочих подобных ей куриц: вежливых, улыбчивых, готовых в любой момент подстроиться под окружающих. Я помню, Малиска даже нечисть пыталась защищать! Чтобы все говорили: «Ах, какая тонко чувствующая, ранимая натура!». Бездарная лицемерка, вот, кто она такая. Тьфу.

    -       Как ты оттуда выбралась? – участливо спрашивала меня Малиска. – Это ведь далеко не каждому под силу…

    -       Не хочу об этом говорить, - отрезала я. – Считай, что меня спасло чудо.  

            Любопытно ей, видите ли. Посочувствовать просто больше некому.

            Впрочем, говоря о чуде, я не преувеличивала. В Землях Мёртвых я теряла сознание от зловония и ужаса; помню, как подкашивались ноги, помню тошноту и мучительное ощущение собственной беспомощности. Подробности, к счастью, почти забыла. Единственный смутный образ, сохранившийся в моей памяти – это золотая птица, которая то летела под тяжёлыми облаками цвета дорожной грязи, то спускалась ближе к земле, разгоняя липкий серый туман.

            Там, на Земле Мёртвых, мне иногда казалось, что это – порождение моего угасающего сознания.

            А иногда я думала, что так выглядит моя смерть.

            Однако теперь, сидя в таверне «Большой бык» и краем уха слушая щебетание Малиски, я была уверена в одном: что бы это ни было, оно спасло меня. Оно вывело меня к живым. 

            Не люблю поддерживать светские беседы.

            Поэтому и не поддерживаю никогда.  

            На следующий день после моего прибытия в Литох мы с Малиской шли по грязным городским улицам к местной портнихе. Воздух совсем по-весеннему пах свежестью, паводками, просыпающейся землёй, и я дышала им жадно, как будто в последний раз. Ещё можно было увидеть сугробы по краям разбитой дороги, но снег был мокрый, твёрдый: явно собрался умирать. В деревнях это время называют «после белых волков». Древние считали, что вьюги в Эхиссе – это проделки огромных белых тварей, которые выходят из лесов на опушку и начинают дико завывать, клича смерть, и тогда снег поднимается над равнинами, и начинает кружиться в жутком танце, повинуясь этому вою…

            Теперь люди поумнели, и знают, что в лесу есть более реальные существа. Которые гораздо страшнее этих милых выдумок.

            Итак, мы шагали по главной улице Литоха, самой унылой из всех виденных мной главных улиц, и Малиска отвечала на вопрос о том, куда она дела своего мужа. Притом, что я этого вопроса не задавала.

    -       Алех сейчас в Тумуре. Там, говорят, василисков развелось… Я так волнуюсь! По-моему, худшей участи, чем обратиться в камень, и придумать нельзя! Ты ведь знаешь, что в людях, обращённых василисками, сохраняется сознание?..

   -        Разумеется, я входила в комиссию, которая проводила исследования.

            Малиска вздохнула.

    -       Я бы поехала с Алехом, - сказала она. – Я очень хотела. Но он велел сидеть, ждать… Сказал, что Литох – самое безопасное место в этих краях.

            Я криво усмехнулась.

            Сидеть. Ждать.

            Если бы мужчина начал мной так командовать, я бы в ответ просто обнажила свой меч. И тогда бы мы посмотрели ещё, кто кого.

            Впрочем, с Алехом тягаться мне было бы сложно, признаю. Лучший студент на курсе, он одинаково хорошо владел и магическими знаками, и оружием. По правде говоря, меня всегда удивляло, как они сошлись с Малиской. Да она ему в подмётки не годится!

            Я вообще не из тех, кто хвастается, и красавицей себя не считаю. Но если сравнивать нас с Малиской, я, бесспорно, выигрываю – говорю это безо всякого кокетства. Мы обе блондинки, но у меня волосы очень густые и длинные, до пояса; что до оттенка, то особо поэтичные натуры мужского пола, делая комплимент моей причёске, говорили, будто моя коса сплетена из лунного света. У Малиски же волосы – жёлтые, как солома, и почти такие же жёсткие, а длиной чуть ниже плеч. В Школе она их убирала в конский хвостик, какой носят некоторые деревенские парни, а теперь, став вроде как замужней дамой, заплетает две дурацкие косички, и ещё бантиками их перевязывает! Кожа у неё при этом в веснушках, даже зимой, глаза абсолютно невыразительные, улыбка – как у лягушонка. А улыбается она часто, причём как-то не одними губами, а всем лицом, щурясь и смешно округляя щёки.  

    -       Слушай, ты уверена, что тебе нужно соваться в это дело? – осторожно спросила меня Малиска. – Всё-таки, после Земли Мёртвых… Некоторые от такого с ума сходят.

            Я только зубы стиснула.

            Если уж ничего не можешь, так хоть другим не мешай работать. Сиди и жди, как было велено. А я сделаю то, что должна была сделать ты. Причём ещё несколько дней назад.  

            Малиска в этой глуши умудрилась нарваться на заказ. И, как человек, который не имеет ни малейшего представления, что такое честь борца с нечистью, обещала «попробовать», «подумать»… Сколько я её помню, она вообще никогда не могла сказать: «Да, я сделаю». Всегда стелила соломку, всегда оставляла для себя путь к отступлению.

            Я вообще удивляюсь, как она смогла получить свидетельство. Помню, однажды летом наш курс подрядили охотиться на волколачку с выводком, и когда всё было кончено, мы не досчитались одного щенка. Позже оказалось, что Малиска спрятала его, живого, в одном из наших неглубоких подвалов, и подкармливала свежим мясом. А потом что было… ох. Сопли, слёзы, причитания о том, что «он же ничего плохого никому не сделал, он же маленький, он же немножко тоже человек...». Одно вредительство, в общем.

             Когда Малиска убила свою первую кикимору, её утешал весь курс. Дурёха снова разводила сырость и вздыхала: «Ах, как жаль, что их нельзя просто отвадить её от дома и отправить жить в лес – например, к болотным кикиморам…». Экая трагедия, подумать только.

             И сейчас будет та же история, я уверена. Даже если Малиске повезёт найти нежить, устроившую в Литохе беспорядки, то решить проблему сама, без Алеха, она, конечно, не сможет. Да и вряд ли захочет, даже если денег дадут.

            А потому ей очень повезло, что здесь оказалась я – адекватный человек, который знает, что все нелюди подлежат уничтожению. Мой долг – избавить этот город от твари, которая губит местных кур, ворует вещи и расплетает вязку оберегов, и я исполню его. Только пусть никто не мешается под ногами.

   -        Ой, горе-то, го-о-ре-е-е… Прихожу, а все иголки по полу рассыпаны, и кафтан моего покойного мужа пропал, и ещё…

            Я мрачно смотрела на словно сотканный из дыма магический знак, висевший над полом и видимый только мне и Малиске. Если бы нечисть не появлялась в этом доме, знак принял бы другую форму, но сейчас дым сложился в две ломаных линии и отдалённо напоминал ель. На жаргоне борцов с нечистью он и назывался «ёлочкой».

    -       Ой, сглазили-и-и…

            Необыкновенно сложно было сосредоточиться и заставить себя думать. Должно быть, я ещё не оправилась от событий прошлого дня. В приоткрытые ставни, ослепляя до тошноты, лился чересчур яркий свет весеннего солнца. В сенях возилась какая-то девчонка, скребла пол. Она сидела на корточках, лица видно не было, но из-под серенькой, с заплаткой, косынки выбивались рыжие прядки. Поглядев на огромную щётку в её маленьких руках, я вдруг вспомнила свою мачеху и такую же небольшую, пропахшую тушёными овощами избу. Всё это тоже мешало: и внезапно оттаявшая память, и звук. Шкряб-шкряб. Шкрябы-шкрябы-шкрябы…

            «Так, Реена, а это что такое? Почему я провожу пальцем по полу за печкой, и палец становится серым, а? Ты там мыла? Мыла, я тебя спрашиваю?!».

            Я помотала головой. Это, конечно, тоже из-за вчерашнего. Организм словно хочет лишний раз удостовериться в том, что всё-таки живой, что не принадлежит этим; отсюда и яркие воспоминания, и тяжесть на сердце. Нужно перетерпеть, не обращать внимания.

            Портниха с косолапым именем Митуга разговаривала, конечно, с Малиской. Вооружённая мечом женщина в штанах и грубом кожухе, да ещё с тяжёлым полубезумным взором, которым награждают странников Земли Мёртвых, судя по всему, не внушала ей особого доверия.  

            Малиска – она ведь другая. У неё ведь приличное пальтишко с вышивкой, вязаная шапочка, из-под которой выглядывают косички, а ещё яркие глаза, улыбка и веснушки. И говорит она ещё так воркующе, благожелательно… Только вот говорит совершенно не по делу. Интересуется здоровьем, и как идут дела: много ли покупателей, хватает ли тканей. Про семью спрашивает: про мужа, про ребятню… Оказалось, что муж помер два года тому, оставил женщину одну с детишками: трое своих, одна – дочка подруги, что три весны назад под телегу угодила, в такую же разухабицу, как теперь. Лишний рот появился, но ведь не выкинешь на улицу сиротку! Вот и приходится суетиться, четверых кормить…

   -        Вы замечали что-нибудь необычное? – прервала я эту задушевную беседу. Меня слегка мутило от запаха тушёных овощей и от мерного звука, с каким рыжеволосая девочка (наверняка тот самый «лишний рот») драила пол. – Может быть, серой пахло, или дымка в воздухе висела?..

            Ответом мне было бессмысленное мотание головой.

            Шкрябы, шкрябы…

            И внезапно я поняла, что это.

            Так мертвец чешет когтями гнилую грудь.

            И ещё поняла, что тушёные овощи так не пахнут – это запах проклятых пустошей, сладковатые испарения над гиблой землёй. Я так и не выбралась оттуда. А значит, никакого дома портнихи нет, и города Литоха нет, и Малиски, и таверны «Большой бык». Всё это померещилось мне на пороге смерти, и на самом деле, я…  

            Я резко выдохнула и тряхнула головой. Взбредёт же такое в голову! Не хватало ещё в обморок рухнуть!

Медленно, под возобновившееся воркование Малиски, я кое-как добралась до двери. Та, словно сама по себе, распахнулась, и я вышла в весну, в воздух. В свет.

            Той ночью я снова была на Земле Мёртвых, и снова не знала, как забрела туда. Всё так же рябили перед глазами редкие островки подтаявшего серого снега, всё так же проступали сквозь пелену кривые чёрные деревья, навечно лишённые возможности зазеленеть. Я в отчаянии рвалась прочь, по колено увязая в тёмно-коричневой жиже, и захлёбывалась сизым вонючим дымом, а они, словно слепленные из гнили, со всех сторон подступали ко мне на плохо гнущихся кукольных ногах. Помню, как спотыкалась, как кувыркалась по грязи, в самый последний момент уворачиваясь от липких и странно мягких, словно слизняки, пальцев, как падала и почти невозможным напряжением мышц снова заставляла своё тело принимать вертикальное положение. Никакой надежды у меня не осталось; не было даже воли и способности мыслить. Лишь благодаря инстинкту выживания я ещё оставалась если не человеком, то чем-то отличным от прочих – однако и его вскоре оказалось недостаточно, чтобы продолжать эту бессмысленную борьбу. Когда, обессилевшая, я упала на колени и задрала голову в безмолвной молитве к несуществующим небесам, мне снова явилась моя золотая птица. Она спустилась ближе к земле, и её сияние, не ослепительное, но различимое, заставило мертвецов отступить в стороны, освобождая мне путь. Я собрала остатки сил, дёрнулась в прыжке вперёд… и проснулась.  

            Под гнётом этого сна первая половина следующего дня, и без того серого, как осенью, была блёклой и гулкой. Я чувствовала себя больной, слабой, чужой в собственном теле. Меня бил озноб, в то время, как все вокруг радовались теплу, несмотря на пасмурную погоду. Холода, говорили в таверне, начали отступать: уходят с лесных опушек последние белые волки…  

            С Малиской мы не разговаривали.

Когда мы накануне обходили все дома, где побывала нечисть, в нашей беседе снова внезапно всплыли василиски. Малиска всё ныла, что скучает по Алеху, когда я не выдержала и раздражённо брякнула:

    -       Да прекрати ты трястись! Перебьёт твой Алех всех гадов и вернётся – он умный, он такие дела быстро всегда проворачивал…

            А Малиска внезапно возмутилась. Да как ты могла, дескать, подумать, что Алех станет убивать несчастных зверюшек! Они ведь не виноваты в том, что они такие! Просто сгонят их в одну большую пещеру, а пещеру завалят камнем. Василискам свет не нужен, воздуха туда поступает достаточно, и пропитание они всегда найдут – вся живность пещерных озёр к их услугам…  

            Я заявила, что либо её муж морочит ей голову, либо он идиот. Василисков следует уничтожать раз и навсегда. Придёт кто-нибудь через сотню лет, скажем, и уберёт камень. И всё.

            После этих слов-то Малиска со мной и перестала разговаривать. Не смей, говорит, моего мужа оскорблять…

И понеслось.  

В конце концов, она заявила: знаешь, не хочу больше с тобой работать, оставь это дело, не тебе его поручали; я сама пойму, кто здесь человек, а кто нечисть, сама разберусь, а ты не лезь, только испортишь всё…

            Разбежалась, девочка.

Я ни секунды не сомневалась, что Малиска не сумеет разгадать загадку. А если примется за заказ всерьёз, то только спугнёт того гада, который наводит страх на жителей Литоха. Да, конечно, дело досталось сначала ей, но теперь перешло к более умелому и опытному человеку. Я считаю, что это правильно.

            Так что с Малиской мы поссорились, и теперь я одна, безуспешно пытаясь совладать с колотившей меня дрожью, шла знакомиться со священником, отцом Каэлом. Подружиться со священнослужителем в маленьком городе – это зачастую означает почти то же самое, что подружиться со всем городом. Как правило, даже наместник не имеет над жителями такой власти, как настоятель какой-нибудь хиленькой церквушки.

            В лице отца Каэла я неожиданно нашла такую рьяную поддержку, на какую не смела даже рассчитывать. Нечисть, которая хозяйничала в Литохе, уже несколько недель служила основным источником вдохновения для его проповедей, ибо являлась, по представлениям отца Каэла, слугой Дьявола, и была послана, чтобы лишить городок божественной милости. Он так и упирал на то, что слово «нечисть» произошло от слова «нечистый» - не по божьему замыслу, значит, создавалась.

    -       Когда вы этого гада поймаете, - просил он с горячностью, - всенепременно отдайте или городским властям, или лично мне!..

            …Он говорил, а мне вдруг снова начало чудиться, будто меня начинает обступать какая-то гниль. От внезапного приступа страха я покрылась липким потом. Закрыла глаза, пытаясь успокоиться…

            Неужели Земли Мёртвых так и не оставят меня?! Как я буду жить, работать?!

            В голове моей звенело, и туда продолжал литься голос отца Каэла.

            Священник хотел публично «изгнать Дьявола», чтобы люди смогли вздохнуть спокойно. Спрашивал, как можно заставить нечисть принять свой истинный облик, чтобы не возникало кривотолков, и что послужит против неё верным оружием. Все эти меры, конечно, можно было понять, но я совершенно не горела желанием брать нечисть в плен. Не люблю подобной канители – нелюдей надо сразу убивать, так проще и надёжнее. К тому же меня не оставляло ощущение, что их несколько. Кражи, хулиганство, злые шутки – это, как правило, проделки мелких пакостников. Случись такое в одном доме, я бы решила, что без домовой кикиморы не обошлось, но эта тварь привязана к определённому месту, и дальше порога не ходит… Получается, было несколько кикимор. Но, если так, почему они словно взбесились в разных домах в одно и то же время? Кто-то их натравил?..  

            Может быть.

            А может – и это гораздо хуже – в Литохе появился совершенно новый или ещё не изученный вид нечисти. Я пару раз встречалась с такими тварями, и даже немного поспособствовала тому, чтобы одну из них внесли в учебники. Правда, то была относительно безвредная нечисть – кроме страха, никакого ущерба она не приносила.

     -      Мне нужно, чтобы жители Литоха оказали мне кое-какую помощь, - сказала я, медленно открывая глаза.

     -      Всё, что будет угодно!

     -      На самом деле, ничего особенного мне не угодно. – Чтобы голос зазвучал увереннее, я хотела привычно опереться рукою на изголовье меча, но схватила пустоту – совсем забыла, что оставила оружие у входа в церковь, как было положено по правилам. – Нечисть активна по ночам. Мало спит, ест после заката. Судя по всему, мы имеем дело не с рядовой нечистью, а с той, которая способна принимать человеческий облик. То есть любой может ею оказаться, особенно, если он не с рождения живёт в Литохе; хотя бывает, что нечистью становятся после контакта… В общем, пусть люди будут бдительны и наблюдают за окружающими. Даже за своими домашними.  

    -       Обязательно объявлю об этом на ближайшей же проповеди, - пообещал мне отец Каэл. – И да поможет нам Бог.

            «Бог-то, может, и поможет, - подумала я, выходя из церкви и прицепляя к поясу ножны. – А вот люди наверняка будут сдавать в руки отца Каэла всех подряд… Но, если верить моему опыту, среди всех этих якобы слуг Дьявола вполне может обнаружиться и тот, кто мне нужен. Причём быстрее, чем я сама его найду. А тем более, Малиска».

            Я понятия не имела, как любительница «милых зверюшек» собиралась меня обставить.  

За минувший день я видела её всего пару раз. Когда я утром спустилась вниз, я обратила внимание, как они мило, по душам, беседовали с владельцем таверны. Заметив меня, Малиска тут же поблагодарила его, сухо кивнула мне и поспешила прочь. Второй раз моя бывшая одноклассница обнаружилась всё у того же дома портнихи. Причём она вовсе не магические знаки ставила, а сооружала из хвороста маленькую куклу для уже знакомой мне рыжеволосой девочки, которая, радостно смеясь, наблюдала за ней через калитку. Девочка и на меня обратила внимание, пока Малиска была занята куклой. Я, подумав, кивнула ей, в знак приветствия, и в ответ получила широкую и смешную улыбку – ах, эти детские улыбки, способные разгонять тучи и исцелять сердца! А вечером я узнала у хозяина «Большого быка», что Малиска пришла довольно рано и чуть ли ни весь день просидела в таверне.

            Оригинальный подход к работе, ничего не скажешь.

            Впрочем, ну её. Пусть занимается болтовнёй и куклами – самое то для такой овцы. 

            А я буду заниматься тем, чем должна. Тем более, что от моего недомогания и следа не осталось. Даже Земля Мёртвых перестала о себе напоминать… вроде бы.

            За следующий день я обошла практически весь город. Отпечатки нечисти были повсюду, даже в хлебной лавке, причём хлеб почему-то не пострадал – хотя, по идее, должен был зачерстветь хотя бы один каравай. К обеду, когда я уже с трудом стояла на ногах, а пальцы ныли от магических знаков, раздался вопль портнихи:

    -       Она! Она нехристь! Я всегда, всегда знала!!

            Я почему-то сразу поняла, о ком идёт речь и, когда мимо меня спешили любопытные зеваки, только досадливо поморщилась. Неужели же эта дура и правда думает, что сможет таким образом извести девку? Ведь смесь золы и толчёного перца, высыпанная на рыжую макушку, сразу разъяснит, что к чему, и она останется в дураках.

            Увы, я ошибалась.

            Весть о том, что приёмная дочь портнихи – та самая слуга Дьявола, которая последние несколько дней досаждала жителям Литоха, в мгновение ока облетела весь городок. Я собралась было идти к городской ратуше – неказистому маленькому дому со шпилем, перед которым полукругом раскинулась площадь – но что-то мне мешало переставлять ноги в правильном направлении. Уж очень я не хотела смотреть, как будут казнить маленькую девочку, оказавшуюся нечистью. Даже любопытства относительно вида этой самой нечисти у меня не осталось.

            Бесцельно покружив по опустевшим улицам, я сама не заметила, как пришла к дому портнихи. К тому моменту я уже знала, что казнь на Ратушной Площади назначена через час, и что уже нашли арбалетчика, и даже серебряный болт. В любом другом случае я бы чувствовала досаду от того, что так мало сделала для поимки очередной твари, но сейчас я даже радовалась, что власти города справятся без меня.

            На скамеечке у дома портнихи я обнаружила знакомую фигуру в пальтишке с вышивкой. Малиска сидела яркой бабочкой среди грязных луж и подтаявшего снега, уперев подбородок на притянутые к груди колени. Стоило мне очутиться на дворе, она тут же обернулась – видать, на скрип калитки.

    -       Что ж ты сама не исполняешь приговор? – сухо поинтересовалась она. – Ведь по Кодексу тебе запрещено перепоручать такое важное дело людям.

            Я огрызнулась:

    -       Заказ-то твой.

            Малиска отвернулась и принялась смотреть в пустоту перед собой.

     -      Что это за вид, ты хоть знаешь? – небрежно поинтересовалась я.

     -      Какая тебе разница? – Малиска снова зыркнула на меня, нелепая в своём тихом гневе, исказившем её мягкие черты. Уже через пару мгновений она опустила глаза, не выдержав ответного взгляда, но продолжала говорить всё так же твёрдо и обличительно: – Ты ведь считаешь, что всё, выбивающееся из правильной, с твоей точки зрения, картины мира, подлежит уничтожению, так? Вот девочку и уничтожат сегодня. Благодаря тебе. Это ведь ты посоветовала им золу с перцем?

            Я пожала плечами, и Малиска снова отвернулась.

    -       Ты-то что тут делаешь? – спросила я.

    -       Чего-чего… Улики искала.

    -       Какие ещё улики? – оторопела я.

    -       А такие. Портниха сама виновата во всём, что здесь творилось, и я надеялась это доказать. Её уже ловили на кражах, мне господин Закирий рассказал.

            Я с трудом вспомнила, что господином Закирием звали хозяина таверны «Большой бык». 

    -       И что? – Я смерила Малиску недоумевающим взглядом. – Были же не только кражи…

    -       Конечно. Кто-то с богатым воображением предположил, что виновны в кражах могут быть кикиморы, и портниха подстроила всё так, будто в Литохе похозяйничала нечисть. А когда после проповеди сообразила, что её приёмная дочь спит по три-четыре часа в сутки и кусочек приготовленного в обед мяса съедает ближе к полуночи, тут же этим воспользовалась.

            …Малиска ещё продолжала что-то говорить, а я смотрела на бесформенную кучу у дома. Куча была странно кубической, чёрной и задерживала взгляд.

            Я подошла ближе.

            Ящики. Старые деревянные ящики, накрытые несколькими кусками плотной тёмной ткани. Очень странно, что их хранят не в помещении – отсыреют ведь, испортятся… Впрочем, может, больше просто места нет.

            Я рассеянно потеребила лежащие на ящиках чёрные тряпки и внезапно обнаружила, что у одной из них имеется рукав.

            То оказалась вовсе не тряпка, а очень старый мужской кафтан. Видимо, тот, что якобы был украден. Кафтан был без пуговиц и с неопрятной бахромой вместо отделочной тесьмы.

            Услышав невесёлую усмешку Малиски – будущего Магистра Ордена Справедливости и той, благодаря кому меня однажды лишат свидетельства – я хотела было заметить, что нечисть всё равно подлежит уничтожению…

            …Но вдруг увидела два золотых пёрышка, легонько качавшихся на поверхности глубокой серой лужи. Словно два парусника, которые никогда не отправятся в путь.

            Не каждому дано быть золотой птицей. Сколь ни беги, сколь ни выпрыгивай из себя, волшебными перьями не обрастёшь и свет источать не станешь. И летать, конечно, тоже не научишься.

            Всё, что суждено было мне увидеть – оранжеватый отсвет на неряшливой стене здания ратуши и предсмертный блик на досках грубого, наспех сколоченного помоста.

            Золотые птицы – тот вид нечисти, который после смерти исчезает бесследно. Даже перьев от них не остаётся.

***

Я пробираюсь сквозь тёмное, душное облако, по колено проваливаясь в то, что когда-то было землёй. Мне не хватает ни сил, ни воздуха. Иногда боковым зрением я улавливаю движение, резко поворачиваюсь – и вижу, как из-за корявого чёрного дерева выходит один из них; за ним идёт второй, сбоку подступает третий.

            Я пячусь назад, натыкаюсь на что-то липкое и мягкое. Кричу, разворачиваюсь, подныривая под не слишком проворную гнилую руку, и снова начинаю бежать, и снова падаю, и снова встаю на ноги…

            Иногда, улучив момент, я поднимаю голову, и там, в плотной массе грязных, как талый снег, облаков я вдруг вижу…

            Нет, показалось.

            Ничего там нет.

Похожие статьи:

Рассказы → Вальпургиева ночь (часть вторая)

Рассказы → Чумной Приют

Рассказы → Глава дома

Рассказы → Вальпургиева ночь

Рассказы → Палач. Часть I. Груша