Мухр Джахангира. Часть 2. Смертельный прыжок. Глава 5. Реверс судьбы

           - Дядь Коля, ты же понимаешь… - Алексей с трудом проглотил откуда-то взявшийся комок в горле, - почему я здесь, - и, наливая минералки в стакан, чуть дрогнувшим голосом добавил. - Расскажи, как все случилось.
           - Как случилось? – сочувственно переспросил Николай Евграфович. - Да кто его знает… достоверно, ёш твою ведь. Разве, что сам Господь.

           Он снова почесал седую мотню на груди, и, выискивая что-то в закоулках своей старческой памяти, начал повествование.

           - Отец твой давно уже отсюда съехал… ну, я про соседнюю квартиру, где вы с ним раньше проживали. Он же в бизнесе серьезном стал работать. Его, как бывшего полковника и боевого офицера, видать си-ильно уважали… вот и  назначили директором охранного предприятия. Трудно, наверное, работать там было… в конторе-то этой. Я его практически видеть перестал, ёш твою.
           Но деньги, наверное, хорошие платили. Раз двухкомнатную квартиру купил… в новом доме. В самом центре. На Орловской.
           Бо-ольшая квартира. Бывал я у него там. Одна кухня-столовая чего стоила – больше всей моей квартиры… вместе с туалетом, ёш твою.
           Да, а туалетов-то там целых два было! Спрашивается, зачем одному человеку два туалета?  Как использовать два отхожих места одновременно?!  Разве что разделять маленькие и большие дела? Видать так сейчас строят. Такие сейчас потребности. Капитализм, ёш твою ведь.
           Вот значится так.
           Ну, и когда он купил себе квартиру, а было это… аккурат осенью… да также где-то и было… в сентябре, четвертого года… ну, тогда он и съехал отсюда.
           Да… и на рыбалку мы с ним как-то ездили. На Созоновскую прорву. Клевало, правда, плохо. Зато на воздухе посидели. На бережку около лесочка. Ну, конечно, выпили немножко, да за жизнь поговорили. Он все сокрушался, что сын мол, Алексей… ну ты, стало быть… сильно далеко забрался. В смысле расстояния. И давно тебя не видел. Скучал очень.
           Да, но не о том я что-то. М-м-м… о чем же это я хотел… ах да!
           Мебель у него там была… современная такая. Да и, вообще, вся обстановка богатая. Не чета моей, старой и раздолбанной. Ну не из графьёв я, хоть и Ев-в-графович, ёш твою.
           Ну и комнаты, опять же. Одна - спальня-кабинет. Стол там стоял письменный… красивый такой. Шкаф книжный. Кровать - лежбище для мамонта. Ну, огромная, значит, кровать-то. «Рота, подъем!» одним словом.
           А вторая комната… гостиная, стало быть. Там у него еще коллекция монет разных размещалась. Он же увлекался этим делом. Ну, телевизор хороший. С огромным экраном. Техника там разная. Видик… или еще что там, я уж не знаю. С большими такими ящиками-репродукторами, ёш твою ведь.
           Ну, так вот.
           И жил, значит, он там.
           Да и не то чтобы жил, а просто обитал… ночевал, то есть. Так как, опять же говорю тебе, работа расслабляться ему не позволяла. Даже на выходные… на рыбалку съездить не удавалось. Зачем спрашиваю, так изнурять себя? А он, мол, у меня в жизни все равно больше ничего нет. И заниматься мне больше нечем. А пока здоровье позволяет, топтаться буду… ёш твою.
           Скажите мне, пожалуйста, старому и тупому пролетарию, зачем такое неуважение к своему собственному организму?  Надо же ему какое-никакое послабление давать. Денег всех все равно не заработать. Да и не дадут тебе этого сделать. В нашем государстве всегда были, есть и будут есть… определители и ограничители, натренированные на урезание «лишнего». А копейка, на усы промочить, завсегда найдется. Ее-то никто и никогда не отымет. Поскольку там уже и урезать-то нечего. Совсем тогда обнуление может произойти, ёш твою ведь.
           Правда есть у меня одна мыслишка. Хотел он, я думаю, деньжат поднакопить, да и рвануть к тебе. На старости лет. И не быть при этом обузой тебе. Самостоятельность, автономность, так сказать, всегда необходима. Особенно в старости. В конце жизни. Когда зависимость твоя от всего усиливается. От еды и питья. От холода и тепла. От лекарств там всяких. Даже от горшка ночного, ёш твою ведь.
           К тебе он хотел. Очень. Поскольку любил тебя сильно. Хоть внешне и не показывал. И болтать не болтал. Далеко в свою душу не пускал… никого. Нечего, мол, там ковыряться… посторонним всяким. И никогда не плакался… никому. И на жизнь не жаловался.
           Но я-то его, все-таки, немного знал… как мне кажется. Многое я за свой век повидал. Землю-матушку потоптал. Не километрами даже, а тыщ-щами! И людей там разных. Хороших и не очень. Дряни обыкновенной.  И необыкновенной, ть-фу, ты Господи, ёш твою ведь! Потому-то в людях разбираться научился. А тут… столько лет с ним, отцом твоим, рядом прожили. Большой кусок жизни… человеческой. Столько табаку перепортили… на одной лестничной площадке, ё-ёош твою.
           Тебя он ждал. И скучал очень. Потому и жил в работе.
           Ну вот… значится так и получается.
           А днем он дома-то и не бывал. Потому как нечего ему там делать было. Обедал он где-то на работе своей, так сказать по ходу «произведения». То прямо в рабочей обстановке перекусывал. То в какой-нибудь забегаловке. Ну, кафушке, стало быть. Сейчас их развелось немеряно. На каждом углу. А то и вообще, я так думаю, пропускал это мероприятие – обед, ёш твою ведь.
           И тут надо же такому случиться. Как раз в тот день он домой-то и заехал. Я уж не знаю зачем, что его побудило. Да и никто не знает. И не узнает теперь никогда. Ну вот, стало быть, и заехал. А в квартире, значит, полный шмон учиняется. Какие-то ухари… аккуратно так, «без шума и пыли», вскрыли дверь и хозяйничают там себе. Как ни в чем не бывало. Генеральную уборку помещений устроили, ёш твою ведь.
           Ну и кто потерпит такое?
           Отец твой, видимо, порядок-то и решил навести. Самостоятельно, значит… без чьей либо помощи. Странно, почему он никого не позвал… и не предупредил. Сам  же занимался такими делами… ну, охраной там… объектов разных. И людей тоже. Ха! А может, потому и не предупредил, что сам этим занимался. Защитой от засранцев всяких, да вараваек разных. И, конечно же, форма у него хорошая была. В смысле физическая. Несмотря на солидный уже возраст. Да и потом… времени, наверное, не было на раздумья-то… и звонки телефонные. Все же неожиданно произошло. Да и у нас, ёш твою ведь, пока кого-нибудь дождешься «трижды рак на горе свистнет»!
           Ну, не знаю, так было или нет. Тут уж домысливаю я.
           Да и следователь-то ничего толком мне потом не пояснил. Сам, наверное, не разобрался, что к чему… Дверь была вскрыта без взлома. Улик никаких. Сработали профессионально.
           Ну вот, значится так, ёш твою.
           Думаю, замутилось все там, закрутилось. Толкотня, одним словом, ёш твою ведь. Ну, когда отец твой с хануриками этими столкнулся. Но видимо не справился он. Возраст былые силы уже съел. Да и неравный расклад-то был. Кто-то ножом воспользовался. Подло как-то… похоже из-за спины. А может, был кто-то, кого он не заметил. Кто потом в суете сзади подкрался. И нанес смертный удар, ёш твою. Следователь сказал, какой-то особенный удар… в районе шеи.
           Видать отец твой окончательно сорвал мероприятие… засранцам-то этим, ёш твою. Не успели они все в доме перевернуть. Засуетились, наверное. Начали торопиться «сливать воду», пока «не закипела». И толком-то, похоже,  ничего не забрали. Ну, монеты там разные разбросаны были по комнате. Но какие взяли, достоверно и не известно. А как узнать, если не было списка коллекции? Вот ордена и медали боевые прихватили. Опера их не обнаружили, одни удостоверения остались. Деньги? А кто знает, сколько их было в наличии и дома лежало? Пластиковые карточки? Бесполезные картонки без личного кода. Технику бытовую? Вся на месте, сам видел. Да и выносить ее, особенно когда торопишься, суета одна. Громоздко очень. А что еще? Вещи разные? В смысле одежонки. Опять же, никто не знает, какой гардероб был у твоего отца. Да и на кой хрен они нужны засранцам-то этим? И тащить неудобно. И носить самим потом… не с руки. А кому ноне все это сбудешь? Разве что пенсионеру какому-нибудь… одинокому да неухоженному, ёш твою ведь, вроде меня? Да у такого пенсионера много денег на этой продаже и не заработаешь. Так что выгоднее, я так думаю, было бы монеты из коллекции выносить. Опять же эти монеты, какие никакие, а уже и есть деньги. А одни деньги поменять на другие завсегда проще, ёш твою ведь.
           Ну, наверное… примерно так и было. Раз отца твоего обнаружили у шкафа… с разбросанной коллекцией монет. Лежал он там… весь в крови, ёш твою. Но смерть наступила не сразу. Он еще жил какое-то время… и пытался добраться до телефона. Но, видимо, не удалось. Не дополз он. Потому и оказался у шкафа с коллекцией монет. Ну, как бы… по ходу движения. Вроде бы он хотел приподняться. За полки шкафа хватался. Крепкий, волевой был человек. За жизнь цеплялся до последнего… выкарабкивался… боролся. До конца сил своих… и человеческих возможностей. Пытался приподняться.
           Может записку, какую собирался чиркнуть? Али еще что-то… чую я, интуичу, ёш твою ведь… хотел он что-то сообщить…
           Ну вот, значится.  И попал отец твой в тупик… своего жизненного пути. Кто-то стрелку в тот день не туда перевел. Судьба, ёш твою.

                                                                                * * *

           - Вот, собственно, и все… - Николай Евграфович, как-то неловко махнул рукой. Затем закурил сигарету, медленно встал и приоткрыл форточку.

           Свежий ветер осеннего вечера с запахом пожухлой листвы и шумом уставшего за день города радостно ворвался в унылое пространство кухонной комнатушки. Поняв, что ошибся размерами, он попытался расширить границы доступной ему территории: резко открыл входную дверь и лихим сквозняком прорвался в гостиную. Но не найдя ожидаемой свободы, сник и, обиженный, затих где-то в дальнем углу у зеленого дивана.
           Никто на это даже не обратил никакого внимания.

           Тягостную тишину иногда пробивали редкие гудки машин, задумчивое в полголоса бурчание и вздохи Николая Евграфовича, да лай одинокой бездомной собаки, окончательно потерявшей смысл своего существования.

           Алексей молчал.
           Он внимательно прослушал сбивчивый эмоциональный рассказ, не пропуская не единого слова и не прерывая рассказчика. И теперь тщательно обдумывал услышанное им, гася нахлынувшие приливы душевных переживаний.

           Николай Евграфович стоял, отвернувшись к окну, и вглядывался в наступающую бесконечность ночи.

           - Давай помянем отца-то, царствие ему небесное. Классный был мужик, ёш твою ведь, - нарушил безобразную тишину Николай Евграфович, придавливая о торец рамы окурок и выбрасывая его тут же в открытую форточку.
           - Давай, дядь Коля, - согласился с ним Алексей, и, глядя как Николай Евграфович натренированно разливает в стопки водку, добавил - но это последняя.
           - Ну, время покажет, - то ли возразил, то ли нет Николай Евграфович, поднимая наполненную до краев емкость и тыча вилкой в кривой рогалик маринованного огурца.

                                                                                * * *

           Они еще долго разговаривали, засидевшись допоздна, но так и не смогли затронуть все интересующие их темы. Пережитое и выстраданное за продолжительный жизненный период не обсудить за короткое, по сравнению с этим периодом, мгновение одной ночи.

           Николай Евграфович рассказывал о своем нынешнем существовании в статусе вольного пенсионера, неприкаянно болтающегося из угла в угол ограниченного пространства рассыпающейся жизни. И что ощущал он себя пассажиром последнего вагона уходящего в будущее скорого поезда. Вагона, который должны были вот-вот отцепить, дабы не тормозил дальнейшее движение всего состава. А вместе с этим вагоном высадить и всех его пассажиров, уже хорошо знакомых Николаю Евграфовичу по их долгому совместному пути. Некоторых из его попутчиков уже успели высадить на крохотных мрачных полустанках, иные вышли сами, не дожидаясь финала. А остальные продолжали ехать, оттягивая момент приближения конечного пункта своего назначения. И приближение этой конечной точки их длительного пути, почему-то никого не радовало, как в обычной жизни, скорее наоборот, действовало крайне удручающе. Хотя, казалось, что все уже должны были изрядно устать от столь долгого путешествия, вагонной тряски и множества прочих дорожных неудобств. Но пассажиры готовы были терпеть все эти неудобства. Лишь бы ехать.
           Когда же будет их конечная остановка, никто из пассажиров последнего вагона точно не знал. Знали только, что очень скоро. Так как проводник уже начал собирать постельное белье…

           И уже изрядно разгоряченный и захмелевший Николай Евграфович дал было слабину, пустив непрошеную слезу. Но тут же спохватился и уже спокойным тоном рассудительного человека начал рассказывать подробности трагедии, постигшей его семью. Видно было, что он уже перетерпел и переболел, прошел через реанимационную палату врачующего времени.

           Время лечит все. Переломы, закрытые и открытые. Раны, рваные и колотые. Ушибы и царапины. Все травмы человеческой души. На то оно и время. Хотя надо сказать, что это врачевание не всегда бывает успешным. Чистым что ли. Оставляя после себя серьезные последствия перенесенных трагедий в виде долго не затягивающихся глубоких ран. И чем тяжелее удары судьбы, тем больше требуется усилий времени, и тем безобразнее остаются рубцы, идущие от самых глубин человеческой души до жизненно важных артерий сердца.

           Николай Евграфович успевал с «пользой» заполнять паузы в разговоре, тяпая «тяпочки», но удерживая при этом свой организм в шатком равновесии. Алексей уже давно не поддерживал его в этом процессе. Он сидел молча и терпеливо выслушивал длинные монологи собеседника.
           И все же, ближе к середине ночи, Алексей объявил:
           - Все дядя Коля! Финита ля комедиа. Пора спать.

           Николай Евграфович начал было категорически возражать, «убедительно» доказывая Алексею, что три часа ночи - «еще не вечер». Но все-таки сдался.
           - Л-ладно… п-последняя, - наконец, согласился старик.

           Он посмотрел грустным оценивающим взглядом на стопку, стоящую перед ним. Затем взял стакан с минералкой, поразмыслив о чем-то и осмотревшись, вылил минералку в кастрюлю с картошкой, и налил в стакан водки.
           - Б-будем! - сказал Николай Евграфович и лихо опрокинул содержимое этого стакана в горловую емкость через отверстие, образованное широко открытым ртом. После этого он ме-едленно вернул голову в исходное положение. И, запинаясь еле различимыми словами-звуками за остатки зубных препятствий, выразительно произнес:
           - ё-ёошь твою-ю ве-едь…

           И, далее, додавил:
           - По-па-пашли сы-сы-пать, м-м-мать т-твою-ю… ё-ёош т-тво-ю-ю… ю.

           Алексей возражать не стал.

           Они легли в крошечной спальне на соседние кровати, и Николай Евграфович, уже засыпая, спросил:
           -  Я в-вот… х-хачу … по-па-паин… терес-с-соваться… ёш-ш-ш... чи-и-ито эт-та… у тя… на ц-цепочке?.. Б-брелок, чё ли?

           Алексей ответил, размышляя. 
           - Да так. Талисман, если хочешь. Или некий символ. Символ жизни. Ее изменчивости. Или жизни и смерти. Белого и черного. Добра и зла. Плюса и минуса. Тепла и холода. Прямого и обратного. Вершины и дна. Инь и Ян. Аверса и реверса.

           Но Николай Евграфович уже не слышал Алексея, посапывая и посвистывая с причмокиванием из всех возможных нательных отверстий. Такого оркестра «русских народных инструментов» Алексею давно слышать не приходилось. Но такой внешний раздражающий фактор его нисколько не смутил. Он повернулся на спину, закрыл глаза и, внушив себе легкость свободного полета, растворился в воздушном сне.

           А монета его жизни продолжала вращаться. Что завтра она покажет? Орла или решку? А может, вообще, развернется ребром? В какой жизненный водоворот событий затянет? Пусть уж лучше она вращается, чередуя аверс с реверсом, перемешивая темные и светлые этапы жизни, нежели навсегда прекратит свой круговорот и остановится безжизненным ликом холодного металла одной из своих сторон…

Похожие статьи:

Рассказы → Бродяги космодрома

Рассказы → Елки-палки

Рассказы → Беглец

Рассказы → Рок

Рассказы → Брокер жизни