Ключ. Глава 14

Найти ребенка не составило труда. Добыть деньги из схрона – вот что отняло время. Лишь к утру следующего дня, основательно откиснув в худо просмоленной бадье на заднем дворе цеховой гостиницы для заезжих ремесленников, Топь принялась за поиски. Пока прислуга подливала горячей воды в протекшую почти до дна бочку, она, нежась под обжигающими струями, пила грушевый взвар из запотевшего глиняного кувшина и пристально изучала трущобы. Топь усомнилась было в своих силах – Трущобы оставались пусты для нее. Воришка, так ловко пырнувший ножом Сета, скрылся бесследно, как и мальчишка, утащивший посох. Лишь переключив внимание на базар, она нашла его.

Ей не почудилось ночью. Ребенок и впрямь был похож на зверька. В его маленькой головке едва умещалась сотня-другая слов, повадки были дики, а нрав – независим. У мальчишки не было имени. У него вообще ничего не было, кроме ручной крысы, и кучи хлама в десятке отнорков городской канализации. Даже на редкую жалость торговок, благосклонных обычно к малолетним побирушкам, ему рассчитывать не приходилось – слишком легко он мог укусить кормящую руку, и все, кто знал его, чувствовали это. Но в городе не было места, куда он не мог бы просочиться. Топь увидела в ребенке недюжинные способности. Ослабленная, она поразилась, с какой легкостью откликнулся тот на охватившее её отчаяние, как верно понял, чем можно было помочь. Топь не собиралась разбазаривать такой ценный материал. Крысёныш, из-под стрехи крыши стерегущий чуткую дрему лоточника, услышал зов.

Синие глаза задержались на крынках с топленым молоком, но зов был настойчив. Человеческий детеныш оскалил крупные белые зубы, крыса на плече дернулась, убежала в солому крыши – подальше от гнева хозяина. По-паучьи, цепляясь пальцами рук и ног, мальчишка бесшумно и скоро влез на скат. Прощальный взгляд через плечо – на запруженную народом базарную улочку, и он помчался, белкой перескакивая с кровли на кровлю, карабкаясь по недостроенной стене ремесленных кварталов, тенью пробегая в подворотнях.

Пока первый маленький помощник спешил к ней, Топь успела хорошенько вымыться. Вытершись насухо, в одной рубахе и сапогах – из щелей неконопаченой бочки на добрую половину двора натекла изрядная лужа – Топь поднялась в свою комнатку, на верхний этаж. Лестница круто взбегала с балкона одного этажа на балкон другого. Перила были увешаны стираным бельем. Хозяева следили за добром в распахнутые двери, и, поднимаясь, Топь слегка познакомилась с каждым: город и впрямь был осажден ремесленным людом – лишь малая часть их оказалась крупным ворьем или мелкими мошенниками. Топь запомнила вышибалу – бывший матрос, он раскачивался в гамаке, натянутом из угла в угол вместо громоздкой кровати из не струганных досок. Дверь он открыл скорей для того, чтобы чувствовать хоть какой-то ветерок в тесной коморке, и крепко спал, вовсе не приглядывая за цветным строем засаленных шейных платков. Ему снилось море. Пока Сет шел по шаткому кольцу балкона, Топь задержалась на поверхности сна, впитывая яркие краски и запах волн. Возникло мимолетное желание прогуляться к порту, взглянуть своими глазами. Топь одернула себя.

Этажом выше нашелся нищий, занимавший в уличной иерархии не последнюю ступень. Его комната удачно располагалась прямо под той, что снимал Сет. Когда Топь открыла оба замка – навесной и потайной, мальчишка уже возился на крыше. Оставив дверь нараспашку, Топь прихватила с перил высохшие холщовые штаны, стянула сапоги, и села на кровать – одеться. Мальчишка осмелел. Справедливо полагая, что человек, чьи ноги заняты парой штанин, вряд ли сумеет быстро вскочить, он мелькнул в дверном проеме лохматой макушкой и вновь скрылся за притолокой. Сет поднялся, затягивая пояс, снова присел, принялся чистить сапоги.

Часа через пол зверек осмелел настолько, что по-птичьи уселся на перила балкона, готовый прыгать вверх – на крышу, или вниз – во двор. Топь осторожно, почти нежно касалась его разума и не находила ничего кроме любопытства, да еще, пожалуй, узнавания. Интерес был слишком неустойчив. Топь видела, стоит ребенку отвлечься на миг, он тут же забудет о ней – до следующей встречи, конечно. Память-то у мальчишки была цепкой и острой, но хранила тысячу совершенно ненужных мелочей. Не рискуя заглянуть глубоко – грубое вторжение могло напугать – Топь все же сумела узнать бездну всего о Трущобах, базаре, казармах. Яркий, неупорядоченный калейдоскоп воспоминаний едва поддавался контролю, и когда мелькнуло вдруг знакомое лицо – дернулась в руках сапожная щетка – Топь не успела ухватить поток мыслей, поняла лишь, что всего пару дней назад мальчишка видел Никиту в общей камере дозорного участка богатого пригорода.

Когда сапоги были вычищены, Топь обулась. Поднявшись – мальчишка уже привык к ней и не пытался сбежать, к тому же Топь готова была поклясться, он нащупал протянутый к нему мостик и теперь сам неосознанно скользил по поверхности её сознания – Топь присела перед стоящим посреди комнаты тазом, до краев наполненным зацветшей дождевой водой. Поддавшись легкому прикосновению мысли, черная поверхность вспучилась полураскрывшимся цветком.

Мальчишка спрыгнул с перил прямо в комнату, припал жадно взглядом, пряча руки за спину, боясь коснуться. В следующий миг цветок рассыпался брызгами, окропив лица обоих. Топь вздрогнула: так дерзко оттолкнули ее, выхватили стихию из рук – в центре таза кипела черная воронка. Отстранив мягко, но решительно, Топь вновь, на этот раз медленно, выгнала стебель, лепестки, бутон…

Уже к вечеру мальчишка создал первую фигурку, напоминавшую чем-то крысу – расплывчатая, нечеткой формы, она скакала зато по всей поверхности воды, и прыжки эти были настоящие, иногда – довольно высоко вверх. Мальчишка вполне человечески хохотал, Топь поймала себя на слабой усмешке. В следующий момент она ударила рукой по воде, расплескав, демонстрируя – игры закончились. Мысленный посыл был скуп и точен – принеси посох, загляни в трактир «Топор и удавка» – мальчишка повиновался. Ощерившись внешне и покорно – внутренне. Топь не стала контролировать его.

Нестерпимая духота разлилась над городом. Тучи клубились под небосводом, недвижимые, полные непролившимся дождем. Ни дуновения ветерка не трогало темных крон. Моряк проснулся и напевал что-то под нос, разогревая на тигле остатки обеда. Слова были едва слышны, а пряный запах напротив – наполнил собой густой, раскаленный за день воздух и оттого казался особенно сильным. Топь почувствовала вдруг, что голодна. Целый день она занималась с мальчишкой, игнорируя потребности тела. Едва успев устроиться в таверне, Топь послала служку за провизией. В углу, топорщась перьями лука-порея, ждала своего часа полная корзина припасов. Отрезая кусок копченого окорока и ломоть хлеба, Топь сосредоточилась на комнате внизу.

Побирушка спал беспокойно – его мучили боли в спине. Нынче днем его взашей прогнали с рынка: какой-то деревенский олух заподозрил в нем базарного воришку и отоварил тяжеленной дубиной пониже лопаток. После он присел было на ступенях храма, да скороспелый синяк не давал покоя, и нищий ушел, не собрав и половины дневной выручки. Работать с таким свежим воспоминанием было необычайно легко. Штрих – и парень, ворочавший под стенами привоза пыльные мешки с просом, превратился в вооруженного алебардой стражника. Топь не поленилась, с точностью воспроизвела образ того стража, что несколько дней назад отволок в участок «её» Крысёныша. Теперь нищий был уверен, что служитель правопорядка без всякой причины, походя, отоварил его древком, а это уже был повод для жалобы в гильдию. Синдикат, контролировавший ход абсолютно всех дел не только столицы, но и государства, давно и прочно установил почти ритуальные отношения между всеми своими структурами. Вся власть на улицах города принадлежала Мастеру, вне зависимости от того, носила ли она обноски, или алебарду на плече. Топь собиралась внести большую смуту в маленькую империю Мастера. А заодно и наказать человека, обидевшего её нового слугу.

Закончив, Топь потянулась. Съеденное легло в желудке тяжестью, отчего-то не чувствовалось ни прилива сил, ни бодрости – неудержимо клонило в сон. Следовало бы найти того воришку, что так удачно пырнул её ножом, и, вытянувшись на постели, Топь действительно подумывала заняться этим. Начатая почти сутки назад работа требовала завершения. На ближайшие дни столица должна стать её вотчиной. Спеша к заветному тайнику, Топь не просто прощупывала улицы в поисках нужных ей людей – каждый, к чьему сонному разуму прикоснулась Топь, получал либо метку, и мог спокойно дальше заниматься своими делами, до тех пор, пока время или расстояние не притушат знак «бесполезен» в их разуме, либо тонкую прочную нить постоянной связи. Не так уж велика была столица: Трущобы да Базар, Кварталы Цеховщиков – средоточие городских будней, Дворец и Пригород. Закрыв глаза, Топь погрузилась в полудрему.

 

Вечное одиночество – щедрый дар уникальности. Топь никогда не понимала стремления к себе подобным. Люди забавляли её, привнося новое, но ручеек информации был столь скуден и мелок, что она не придавала им особого значения. Жизни листались как страницы достаточно скучной книги. Маленький город, большой… – Топь не видела разницы. Незримо скользя над сонной столицей, она едва могла найти что-нибудь действительно занимательное. Лишь порт, полный снами о море – солёными, терпкими – вызывал живой интерес. Да еще этот ребёнок… Мысль возвращалась к ученику: богатый, пластичный материал. В них было что-то общее, да, пожалуй. Необычайно сильные способности для человека. Только раз Топь видела подобное – Вестник тоже пришел в образе мальчишки.

Тот был уже взращен, выпестован, пусть и слепым, неспособным раскрыть все тайны сознания учителем. Вестник не умел управлять собственными силами, а значит, не мог причинить вред: речь, имитация разума, мешала ему, – и Топь отпустила их с миром, и старика, и мальчика. Крысёныш был гораздо опаснее, поскольку и раньше чуял свою силу, а теперь осознал её, пусть и не вполне. Обратной дороги не было, начав учиться, он и сам смог бы потом раскрыть свои способности. Как и Топь, сжигаемый неутолимым любопытством, он искал бы новых возможностей, а страсть к опасным забавам развилась бы в дьявольскую изобретательность. Как это случилось и с ним… Он тоже всегда был один, ни семьи, ни друзей. Сначала он просто следил за проходящими обозами, подбирал в дорожной пыли просыпавшиеся из худых мешков зернышки пшеницы, ржи, ячменя, чтобы зажарить горстку на придорожных камнях и закусить вялым капустным листом, позже – дрался с полудикими псами за брошенную у кострища кость. Когда подрос – не раз просился в отряды наемников при обозе, да те не хотели тратить ни времени, ни доброй еды на высокого тощего пацана с не по годам холодным, настороженным взглядом серо-стальных глаз. Тогда зажглись первые искорки ненависти к обозам. Чуть тлеющая обида, которая, наверняка поутихла бы со временем.

Наёмники никогда не гнали его от костров и щедро угощали объедками, а он слушал их бесконечные истории об иных рубежах – на Западе и Востоке. Вся лента Тракта – от Великой Пустоши на Юге и до О'Ктранского леса на Севере – с её шумными торговыми городами была ему домом и потому не могла ничем удивить. Как знать – может, настал бы день, когда капитан вольнонаемников швырнул бы ему старый заржавленный меч, да назначил бы охранять худого купчишку, и тогда он получил бы кусок пожирнее, а новые товарищи не считали бы зазорным учить его ратному делу. Глядишь, и сам стал бы капитаном вольнонаемной дружины, одним своим именем наводил бы страх на грабителей…

Полудикого щенка приметили крестьяне. Руки, слишком тощие чтобы держать меч, вполне годились для плуга.

Однажды, когда обоз остановился на непременную ярмарку в богатой деревушке, его – не ожидавшего подвоха в праздничную ночь, огрели дубьем и кинули в холодный погреб. Склизкая лыкша из гнилой капусты и непрестанные побои истощили, озлобили окончательно. Он потерял счет дням, пока хозяева не сочли возможным выпустить его во двор. Полтора долгих года он усердно работал под надзором хозяйских детей – месил глину, носил воду, колол дрова, убирал стойла и бегал быстрее, когда лоза жгла по пяткам. А потом, ни с того ни с сего, серпом перерезал горло старшему и юркнул в неосторожно открытые ворота.

Тракт встретил его неласково. Судорога прошла по спящему телу, когда Сет увидел: длинную цепочку обоза, передовой отряд наемников в голове. Он вышел к ним не задумываясь, шевельнулось что-то, встрепенулось радостно. И сделал еще пару шагов, прежде чем увидел арбалеты, нацеленные в грудь.

– Убийца! – ожгло слух, и обоз отшатнулся, крича и громыхая, оставляя его наедине с наемниками.

– Отпустите! – прошептал он людям, с которыми делил если не кусок хлеба, то хотя бы место у костра, и понял: нет, не отпустят. Глотнувши крови, щенок превратился в волка. Тощий мальчишка еще стоял, растерянно опустив руки, глядя на черный, короткий болт, а стрелок уже видел перед собой Ката, матёрого атамана О’Ктранского леса.

Когда острие пробило грудь, войдя точно меж выпирающими рёбрами, они оба проснулись, закричав в одну глотку.

 

– Очень интересно, – сказала Топь, пока Сет сидел еще, впившись ногтями в койку, силясь унять бешено колотившееся сердце. – Тебе часто снится этот кошмар, но никогда еще…

– …он не был настолько реален, – выдохнул Сет.

Они помолчали оба, как никогда чутко ощущая друг друга.

– Мы все-таки были мертвы? – спросил Сет, не выдержав.

– А кое-кто возможно даже дважды… – Топь размышляла, но в течении её мыслей Сет уловил холодок страха, и от того сам покрылся испариной.

Разжав побелевшие от напряжения пальцы, Сет прикоснулся к груди – сквозь грубое рубашечное полотно явственно ощущался короткий рубец, как раз у сердца.

 

Тогда его – умирающего – подобрали черные. Пограничные отряды воинов-монахов  – достаточно смелые, чтобы совершать частые разведывательные рейды на территорию Далиона.

Впервые в жизни он проснулся в постели, на чистом, похрустывающем белье. Он повернул голову и увидел цветной витраж – человек в длинных одеждах стоял, заслонившись рукой от пылающего куста. Куст и впрямь горел полуденным солнцем. Не в силах шевельнуться, Сет до заката смотрел на его алое пламя, пока то не запеклось киноварью. Изо дня в день он любовался сменой красок в крохотных стеклах, а монахи тихо ступали, приходя, спрашивая о самочувствии, щупая пульс и неохотно затягивающийся рубец. Один всегда сидел у изголовья и читал что-то. Сперва Сет даже не слышал его, потом шелестящие, как шорох переворачиваемых страниц, звуки стали четче, и скоро – мучительно медленно возвращающийся к жизни – он стал различать в монотонном напеве дивные истории об удивительном Старом Мире, где еще возможны были чудеса, где Бог еще разговаривал с людьми.

Слишком слабый, чтобы сопротивляться, он скоро привык к нежданной заботе. Ненавязчивая манера черных – входить, тихо прикрывая за собой дверь, осматривать его, не проронив и двух слов и так же незаметно покидать комнату – успокаивала. Он почти почувствовал себя в безопасности, когда все вдруг резко переменилось.

Вошел новый посетитель, и чтец поспешно захлопнул книгу. Громкий звук разбудил дремавшего Сета. Приснувший было зверек встрепенулся, почуяв опасность. Черный прошел так тихо, что ни одна половица не скрипнула под его ногой. Приотбросил одеяло, холодными длинными пальцами пробежался по груди, по розовому узлу шрама. Волоски на руках встали дыбом от его прикосновений – вмиг подобравшись, Сет следил за ним чуть прищурившись. А тот сделал знак еще двоим, дежурившим у дверей, и те вошли, подхватили под руки, потащили, не дав встать на непослушные ноги, вниз – от светлого витража в подземелье.

Там внизу, у стены тоже была крепкая кровать с прохладными свежими простынями, а в центре – стол с ременными петлями из потемневшей, подрастянутой кожи, и другой столик – поменьше, с целым рядом хитро изогнутых ножей. Тут же, притиснутое в один угол, располагалось кресло с наброшенным на ручку клетчатым пледом, напротив – в другом углу – в стену упиралась конторка. Стило в руках черного часто замирало над пергаментом, он поднимал голову и таращился в трещины каменной кладки, будто видел за ними что-то недоступное взору простых смертных. И хотя Сета просто кинули на кровать, и так же трижды в день приносил еду все тот же монах, что кормил его раньше, больше не было и тени покоя.

Новый хозяин – Сет сразу, остро почувствовал это ненавистное ощущение принадлежащей кому-то вещи – охотно разговаривал с ним.

– Ты помнишь эту комнату? Нет? Что ты помнишь последнее? Как ты очнулся? – любопытство в голосе черного было неподдельным, но Сет отмалчивался, тоскуя о прежнем равнодушии к собственной персоне. Чудилось что-то недоброе в этом живом любопытстве.

А черный с нетерпением ждал его полного выздоровления, требовал, чтоб он чаще ходил от стены до стены, потом – поднимал за ручку увесистый сундучок, стоявший в ногах кровати, затем – отжимался от пола. После щупал пульс, прижимал к груди костяную трубку и слушал биение сердца, улыбаясь, записывал что-то на листах. Раз в неделю приходил монах и забирал записи.

– Можно попробовать, – напутствовал его черный, – найдите мне второго, и побыстрее, слышите? – кричал в открытую дверь.

Но еще долго монах с порога качал головой на вопросительный взгляд черного. И Сет давно уже без труда по сотне раз отжимался от пола, не зная чем еще занять себя в тесной комнатке, ход откуда ему был заказан. Он как раз с остервенением отсчитывал десятки, краем глаза наблюдая за дремлющим в кресле хозяином, когда над головой – по винтовой лестнице – прогрохотали шаги, дверь распахнулась без стука и толпа монахов внесла, бросила на стол деревянно стукнувшее, окоченевшее уже тело.

Сэт отпрыгнул, забился в угол, с ужасом глядя на полностью обнаженного, бледно-синего и почему-то мокрого мужчину лет двадцати. Родимым пятном на груди чернела аккуратная колотая рана. Мертвец не просто окоченел – он явственно источал холод.

Монахи захлестывали конечности ремнями, а черный уже сбросил плед и дрему – стоял, перебирая инструменты на столике, тускло посверкивали лезвия.

– Вон! – рявкнул черный на замешкавшихся монахов, и те ринулись к выходу.

Забытый всеми Сет тихо стоял в своем углу, глядя, как черный протирает синюшную кожу мертвеца резко пахнущим янтарным раствором, как пальцами меряет впалую грудь, как коротко и точно чиркает лезвием, и расходятся шире края колотой раны. Молчал даже, когда черный вдруг запустил руку в отверстую грудь.

Но тот спиной почуял ужас, охвативший Сета.

– Все! Все вон!!! – заорал он, и Сет стрелой вылетел в дверь, прямо в руки к спохватившимся монахам.

Его снова оставили в комнате с цветным витражом, и чтец пришел шелестеть переворачиваемыми страницами старых книг. Часто запинался на полуслове, замолкал надолго, прислушиваясь к неясному шуму за дверьми, да Сет уже не слышал его, он метался по комнате из угла в угол, вспрыгивал на низкий подоконник, глядел сквозь цветные стекла на темнеющую бровку леса, и почти не спал, хотя солнце вставало и садилось дважды.

На рассвете третьего дня щелкнул замок двери – чтец давно заложил страницу пальцем и привстал, опираясь о ручки кресла. Сет отступил на шаг. В приоткрытую створку спиной вошли двое черных, и потянулись мягкие носилки.

Слегка продавливая стеганую ткань, укутанный с головы до ног, всё такой же мокрый – на этот раз холодным потом – его бил озноб – человек на носилках тяжело, с присвистом дышал.  Трепетали веки, худая рука, выпроставшись из-под одеяла, слабо царапала грудь.

Чтец кинулся к заправленной постели, откинул покрывало, и уже через минуту, так же мягко ступая, приходили, щупали пульс, трогали лоб, подтыкали одеяло, сбитое крупной дрожью гнилой горячки, а чтец тихо сел на место и раскрыл книгу на заложенной странице, продолжил, как ни в чем не бывало: "… так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога…".

Сет не стал ждать, когда же о нем вспомнят. Он развернулся и бросился прямо в горящий куст.

 

Серые предрассветные сумерки тихонько заползали в настежь распахнутую дверь комнатки. Стало холодно, и человек, сидящий на кровати, невольно поежился, провел ладонями по плечам.

– Я не верил, никогда не верил… Как жить с этим? – шепот потонул в шелесте листьев, но Топь все равно услышала бы.

– Жить. Непременно жить, - был ответ.

Она рассеянно накинула одеяло на судорожно вздрагивавшие плечи, потянулась к корзине с остатками припасов. Подумалось отстраненно, невнятно, ни ею, ни Сетом, но кем-то третьим – нельзя есть так много сразу, уж лучше жевать что-нибудь постоянно, и высыпаться… Каждый был занят своим. Руки же надломили чуть заветрившийся хлеб, поднесли ко рту.

"…посеять смуту в городе… жить с этой памятью… а пока достать провианта и лошадей… никто не избежит, никогда… всегда есть недовольные… так страшно… поднять бунт… так страшно… настоящая кровавая резня… так страшно…".

– Заткнись!

Топь рявкнула это вслух. Сет вздрогнул, ушел в себя, насколько было можно. Топь с трудом подавила раздражение.

– Пойми, я не враг тебе. У нас теперь одна цель. Если ты поможешь мне, я никогда не позволю нам умереть снова.

Топь прислушалась. Сет настороженно молчал.

Тогда та обхватила длинными пальцами плечи, сжала и, покачиваясь чуть, монотонно и нараспев, принялась вслух излагать собственные планы.

Сет слушал внимательно.

Когда в комнату заглянуло солнце, а на перилах встрепанным вороненком примостился Крысёныш, они вновь обрели, если не покой, то хотя бы подобие целостности. Ученик почуял присутствие Сета, Топь услышала тревожное недоумение, вновь проснувшееся недоверие и природную осторожность. Круглые синие глаза щурились подозрительно. Его разум спрятался, отступил на всю длину созданной Топью неразрывной цепочки. Сет тоже учуял мальчишку. Смотрел удивленно, непонимающе: внешним и внутренним зрением, сравнивая увиденное.

– Есть другие, такие как ты?

Топь пропустила вопрос мимо ушей, гадая, как вновь завоевать доверие Крысёныша.

– Расскажи ему о себе, – вдруг нашлась она.

– Рассказать? – переспросил Сет.

– Да, раскройся, – подтвердила Топь и подсказала, как.

Пока эти двое, ощетинившись, через силу, против воли шли на ощупь друг к другу, Топь снова набила рот, забрала прислоненный к перилам посох, принялась осматривать его, проверяя скрытые механизмы. Кружным путём, боясь нарушить рождающееся откровение, скользнула в память мальчишки.

"Топор и удавка". В трактире ждала засада. Ветер хлопал ставнями пустынных улиц. Ночные тени скорым шагом бегущие по своим, ночным, делам, не сворачивали к южной окраине трущоб. Даже жизнь в домишках на пару кварталов вокруг трактира поутихла. Дети необычайно тихо спали, хозяева непривычно тихо бодрствовали. Крысёныш долго смотрел на тускло освещенный проём двери трактира, но так и не решился подойти с парадного крыльца. С черного хода слышался шорох запахиваемого плаща и сдерживаемое дыхание внимательно прислушивающегося человека. Внутрь Крысёныш проник через давно не латаную крышу.

Там, повесив острый нос, за длинной стойкой сидел трактирщик. Из кухни тянуло горчицей и жженой известью, сам хозяин скоблил мясницким ножом деревянную разделочную доску. За широким столом сидели двое непривычно хмурых посетителей. Было заметно, что с большим удовольствием они бы посидели сейчас дома, перед тарелкой с горячим ужином, а не над кружкой с прокисшим вином.

"Кого мы ждем здесь?" – крутилось в голове у одного, и, движимый любопытством, желанием испробовать свои новые силы, Крысёныш подтолкнул эту мысль.

– О-о-о, дьявол! – кислое вино полилось на пол, – какого чёрта мы здесь торчим?!

Скрип ножа по разделочной доске прекратился. Второй не стал отвечать, только кивнул головой на внимательно слушающего трактирщика.

– Да знаю-знаю, – махнул рукой первый. Но вырвавшуюся из замкнутого круга цепочку мыслей остановить было уже не так просто. Крысёныш замер под стрехой, вслушиваясь.

"Изот совсем из ума выжил, если верит россказням старика Смурого. Сам известный пьяница, поверил пьянчужке". Слушать дальше было не интересно, зато можно было увидеть. Человек досадовал так потому, что сам участвовал в утренней облаве на трактир и до сих пор еще не имел возможности толком выспаться.

Трактир был непривычно полон. Наваливаясь на столы, завсегдатаи слушали, как взахлеб, заливая за воротник одну за другой кружки с кислым вином, врал Смурый:

– … пена на губах, а глаза белые, бешенные, и шрам змеится-змеится, сочится сукровицей… – хозяин подлил еще вина в кружку, – … спасибочки… и прямо на глазах затягивается!

– Точно тот парень, что вчера  утром постой спрашивал? – уточнил трактирщик.

– Он, сука, он! Посохом своим пырнул меня, в грудь, под ключицу прямо!

– Чернокнижник, – процедил сквозь зубы, точно сплюнул, трактирщик, – или лазутчик из Белгра. Ихние адепты любого колдуна за пояс заткнут. Не зря я его на порог не пустил…

Изот хлопнул по плечу тихо, кивнул головой – пошли-мол – и сам встал в полный рост, гаркнул:

– Именем короля!

Тут-то младший сержант тайной полиции и понял, что день у него не задался. Он едва успел дернуть королевского советника за полу короткого чёрного камзола – нож просвистел у того над головой. Воровской притон бросился врассыпную. Тут же послышался шум борьбы и крики от черного хода, из кухни, с парадного. Изот ощерился зло, сбросил руку, снова встал и вышел в центр трактира, где всё так же, не тронувшись с места, за столом сидел пьяненький, шало вращающий глазами Смурый, да поднявший раскрытые ладони хозяин. Остальных тащили уже сюда же. Обычный, хорошо знакомый сброд. Кто-то выглядел обеспокоенным, но многие лыбились, кивали сержанту – а некоторые, те, что нередко, замаливая собственные мелкие грешки, наушничали на товарищей, удивленно вскидывали брови.

Шуганув хозяина, сержант снял и расстелил на лавке собственный камзол. Изот сел прямо перед Смурым. Хозяин засуетился, широким рукавом смахнул со стола крошки, побежал было за стойку, да был остановлен солдатом. Капитан городской стражи взмахом руки позволил трактирщику вынуть запылённую бутыль дорогого вина да пару не вполне чистых кружек, присел рядом с Изотом и начал допрос:

– Здорово, Смурый!

Топи не понравилось то, что она увидела дальше. Люди, пришедшие в трактир, искали Никиту. Это было очевидно из вопросов, которые задавал капитан. Единственное, что радовало: судя по всему, они принимали за Никиту её, вернее Сета. Это было вовсе, вовсе не плохо.

Краем сознания Топь наблюдала за тем, что творилось в комнате. Сет и мальчишка, кажется, сошлись. Во всяком случае, бывший атаман не только покормил беспризорника, но уже и прикидывал, как бы его вымыть и приодеть. По видимому Крысёныш проникся искренним доверием к незнакомцу, проснувшемуся вдруг в теле его учителя. Усмехнувшись, Топь оставила их друг другу. Быстро нашла Смурого в казематах тайной канцелярии дворца. Тут же, рядом, его допрашивал тот самый капитан городской стражи. У Смурого нестерпимо болел затылок, он хотел опохмелиться, и на вопросы отвечал сбивчиво, путаясь в собственных показаниях. Топь скользнула было мимо, да задержалась в последний момент. То, что она увидела, поразило её до глубины души. Капитан сам не рад был этому допросу: дергался, хлопал раскрытой ладонью по столешнице, орал на закованного в кандалы воришку. У него и так было достаточно дел – дел, связанных с готовящимся в столице переворотом. Мысли его занимал парнишка, которого полковой товарищ Вадимир прочил в наследники престола. В форме дворцовой гвардии, стройный, темноволосый, голубоглазый, с правильными чертами лица, он действительно напоминал покойного короля Августа в лучшие его годы. Сумеет ли Вадимир натаскать его так, чтобы весь остаток жизни тот прочно просидел на троне?

Ошеломленная, Топь одним взглядом окинула, нашла в большом городе всех заговорщиков. Бурная деятельность, уже развернутая ими перед празднествами в честь воцарения Ллерия, перед визитом Белгрского посольства поражала. Топь потёрла руки, разом оценив масштабы готовящейся игры. Всё это было невероятной удачей. И она собиралась помочь заговорщикам в их планах. Единственным, кого Топь не смогла найти, был Калкулюс, хотя гном, бесспорно, не покидал стен дворца. Это не удивило её. Близкие родичи, гномы, как и домовые, обладали странной невосприимчивостью к ментальным щупальцам Топи. Никита был тут же, в казармах. Она увидела его, но не решилась коснуться – теперь она не могла бы сказать наверняка, какими способностями обладает Ключ помимо умения отпирать замки. К тому же во всем происходящем она явственно ощущала влияние Пути.

Она быстро переключила внимание на внутренние покои: выяснить, не подозревает ли кого-нибудь Ллерий, а заодно проверить, что именно знает о Никите Изот. Король и его советник знали о Пути непростительно много. Черные, прибывшие в столицу со своими расспросами о Чернокнижнике, да депеша Одноглазого с Эдгаровой Топи… В минуту замешательства, когда Топь увидела вдруг принадлежавшее когда-то ей тело распростертым на обычной, не самой высокой точности карте под ладонями короля, считавшего эту землю своей – будто взглянула на себя со стороны, воочию оценила былую мощь и величие – Сет, уже некоторое время следивший за ходом её мыслей, выругался.

– Предатель. Следовало сразу убить Одноглазого.

– Я сама могла бы убить его… – ответила Топь, всё еще ощущая внезапную горечь во рту.

Слабость в ногах заставила опуститься на койку. Там, свернувшись калачиком под одеялом, уже спал Крысёныш.

– Ты так и будешь называть его? – спросил Сет.

– Что? – Топь всё никак не могла отойти от шока.

– Ну, я думал дать ему имя. – Сет деликатно не замечал её состояния.

– Делай, что хочешь, – разозлилась Топь.

Встряхнувшись, она вернулась к королю и его советнику. Эти двое действительно не знали толком, за кем охотятся. Они искали чернокнижника, и потому так легко обманулись. Однако и это было еще не всё. Какая-то ведьма – дорогая штучка из богатого пригорода – навела их на "Топор и удавку". "Да она не без способностей" – подумала Топь, скоро пролистывая все воспоминания короля, связанные с ней. Пара личных и государственных тайн, всплывших при этом, не заинтересовали её и на миг.

Спеша завершить расследование, она прыжком переместилась в пригород. Отыскала Ведьму среди всех его жителей и коснулась осторожно, боясь спугнуть, обнаружить себя.

Ментальный удар, поразивший её, был невероятен по силе. Ученик подскочил на постели, а Сет выругался, когда Топь вдруг "упала без чувств".

 

Волна прокатилась по городу.

Ведьма застонала на своем ложе, и серебряные цепи зазвенели тихонько. Ящерка сбежала на грудь, замерла, глядя на изгиб шеи, синюю пульсирующую жилку. Юродивый выкатился из-под лавки – цепким взглядом уставился в стену таверны. Птичка, спавшая на жердочке у камина, нахохлилась. Бодрствовавший над картами Воин метнулся к стрельчатому окну бойницы, зашарил глазами по цеховым кварталам. С пером в руке замер Горбун, склонил, прислушиваясь, голову. Ворон хлопнул черными крыльями, заложил вираж по комнате, спланировал на подоконник, заходил, стуча клювом в стекло. Проснулся чутко дремавший волк, поднял желтый взгляд на испуганно вскочившую на постели Девочку.

 

Я вздрогнул, когда мирно спавший на столе кот вдруг метнулся стрелой вниз, заурчал, затерся о ноги начавшей заваливаться на бок старухи.

Девушка ойкнула, схватилась за сердце.

Анатоль, кинувшийся было к бабке, заметался между ними, и я пришел к нему на помощь, подхватил падавшее тело. Тщедушная старуха оказалась на удивление тяжелой – я с трудом усадил её обратно на лавку, прислонил к стене. Кот запрыгнул ей на колени, уткнулся лапами в грудь, начал тыкаться под подбородок.

- Брысь, - нерешительно шепнул я, но старческие пальцы шевельнулись, а тут и Рол подоспел, сунул под длинный заостренный нос резко пахнущую склянку.

- Матушка, матушка, - послышался из-за спины слабый девичий голос, и я поспешил сесть на место.

Девушка, сама поддерживаемая под локоток Анатолем, схватила мосластые пальцы, кобра с её шеи, шелестя молочно-белой чешуей, спустилась по руке, обвила сухое старческое запястье. Меня передернуло. А старуха задышала ровней, закрутила слепой головой, уворачиваясь от роловой склянки.

- Давление, - сказал я, и все посмотрели удивленно.

- Давление? – переспросил Рол, закупоривая хрустальный фиал.

- К перемене погоды, - пояснил я, широким жестом обводя девушку и её мать.

- А… К-хм! – пряча склянку в пояс, Рол собрался с мыслями, продолжил, обращаясь скорее ко мне, - так вот… Прежде всего, сведи ты меня с этим гномом. Сам посмотреть хочу. Восемьсот лет никто про них и слыхом не слыхивал, а тут – прям в столице, во дворце, да еще и комендант… Кто такой, откуда взялся?

– Сведу, конечно. Но меня, Рол, сейчас больше Ведьма интересует. Вот кто наверняка знает, как вернуть меня обратно, – я навалился на стол, и Рол склонился навстречу, – ей богу Рол, её дом переполнен, просто переполнен вещами из моего, из старого мира!

– Ве-е-едьмы, – Рол поморщился, – гадалки, ворожеи, чревовещательницы… Мошенницы! Никогда еще не встречал человека, действительно наделенного даром. Не в этом ваша сила.

Домовой явно не был настроен на встречу с ворожеей, а, может, дулся на то, что помощи я искал теперь вовсе не у него.

– Анатоль! – я не мог скрыть досады в голосе.

– А? – он все еще был занят девушкой, поил её разбавленным красным вином из треснутой глиняной кружки, хотя бледный румянец уже вернулся на иссиня-белую кожу.

– Анатоль, будь другом, сходи к Ведьме. Тут и шагу не ступить из казармы, а мне нужна её помощь. Бьюсь об заклад, она знает другой проход, и проход этот расположен где-то рядом. Я б просто ушел… Да.

Шевельнулось что-то протестующе. Поднялось волной и схлынуло. Я замолчал, внезапно и глубоко задумавшись.

– Схожу. Сегодня ж. Новые связи. Знать. Сам король, –  отрывисто отвечал Анатоль, но я едва ли слышал его.

Стало вдруг до смерти жаль Рокти. «Присмотри за сестрой», просил Лист. А я не знаю даже, где она. Зато знаю наверняка – взбалмошная девчонка ни за что не вернется домой. Одна. Без пленного ренегата в поводу. Без нечаянно приобретенного мужа.

– Глупышка, – прошептал я неслышно.

– Божественно красива, – продолжал бормотать Анатоль.

– И я пойду! – встрепенулась вдруг девушка. – Можно? – Тоненькие бледные пальчики робко коснулись такой же бледной руки Анатоля.

Я встряхнулся и поднял голову, посмотрел на них пристально. Анатоль улыбнулся, обнажив крупные, чуть выдающиеся вперед зубы, склонился, задевая рыжими локонами девичье плечо. Девушка ответила ему чуть изогнутыми уголками губ.

– Болтают, будто у Ведьмы самый красивый садик в пригороде и необыкновенный дом, – щебетала Нинель.

– О, да! Шикарно! Я покажу!

Я усмехнулся. Покачал головой. Вдовушка-графиня могла распрощаться со своей страстью. Но как бы мило ни ворковала эта парочка, я поставил для себя первым делом потолковать с Анатолем. Конечно, не всякий позарится на девицу с кровавым, как у вампира, взглядом. Вряд ли у неё было много поклонников – и тем больнее будет разочарование, если этот покоритель женских сердец найдет себе очередное увлечение. В голову вдруг пришла новая мысль.

– Решено, – хлопнув по коленям, я встал. Поднялся и Анатоль. Рол задрал голову, почуяв неладное. – Вы уж вдвоем договаривайтесь, но, Анатоль, – шагнув, я приобнял его за плечи, провлек два шага по направлению к потрескивавшему камину. – Мне нужно, чтоб ты сам, понимаешь, – я снизил голос на пару тонов, – сам, один на один поговорил с ведьмой.

Он вскинул удивленный взгляд. Я вздохнул.

– С твоим подходом к женщинам… – и замолчал, как мог многозначительно. Веснушчатая физиономия расплылась в улыбке от уха до уха.

– О, да! – он хлопнул меня по плечу и, гоготнув, поспешил к выходу из казарменной трапезной, где мы и устроили мой маленький тайный совет заговорщиков.

Я скорчил кислую рожу ему в спину. Девушка шла к выходу, поддерживая под руки едва плетущуюся старуху, Анатоль поспешил подхватить локоток девушки. Рол, проходя мимо, преядовито заметил:

– К вашему сведению, молодой человек, у меня великолепный слух!

– Кто бы сомневался, – пробормотал я, глядя вслед маленькому зануде.

Веры в мою команду было чуть, но ведь это были единственные мои союзники. Верные друзья – эта мысль рассеяла половину сомнений. Искренняя дружба была как раз тем, чего мне сейчас катастрофически не хватало. Как ни повернулись бы дела, а я уже был благодарен своему маленькому тайному союзу, призванному спасти меня от больших политических интриг. Я улыбнулся и побежал во двор, где уже наверняка начиналось утреннее построение.

Похожие статьи:

Рассказы → Принцип 8 (роман) [Часть 1. Глава 1]

Рассказы → Место, где земля закругляется.2

Рассказы → Командировка в Рим (главы 1 и 2)

Рассказы → Роман "Три фальшивых цветка Нереальности" (Треки 1 - 5)

Рассказы → Роман "Три фальшивых цветка Нереальности" (Треки 6 - 1/3 7)