Ключ. Глава 12

Тонкие серебряные щипчики слегка поддели и приподняли край страницы. Окунув намотанную на пинцет корпию в раствор, Ссаром принялся бережно обрабатывать слипшиеся листы.

Наводнение, семь лет назад затопившее нижние этажи Цитадели, нанесло огромный урон обширной библиотеке. И лишь кропотливая работа архивариусов позволила сохранить бесценное богатство. Большинство поврежденных раритетов было успешно восстановлено, если не считать тех немногочисленных книг и свитков, работу над которыми Ссаром не мог поручить никому.

Полтора часа упорного труда позволили Ссарому открыть новую страницу «Истории Создания». Вооруженный лупой и терпением, он взял в руку перо. На чистый лист капля за каплей полились древние письмена. Под частично уничтоженным текстом почти в целости сохранилась иллюстрация. Картина, выполненная в слегка вычурном стиле, изображала древний герб Далиона.

Грифон и Единорог поддерживают щит, на серебряном поле которого сгорает в ярком пламени Феникс.

Сила. Чистота. Вечность.

Орланд, отвоевав у Эдгара королевство, дал ему новое имя, новую столицу, новые границы. Но герб… Герб, украшавший щит разбитого противника, он менять не стал.

Резкий порыв ветра, хлопнув ставнями, с силой распахнул окно. Юная виноградная лоза, не успевшая еще прочно зацепиться за камень, упала на подоконник, свившись там кольцами. Ссаром приподнял голову. Только сейчас он заметил, как дрожат от напряжения руки и как жестоко ноет поясница, отдавая болью во всем теле. Разминая затекшие пальцы, он осторожно поднялся и, закрыв работу в конторку, подошел к окну.

Свежий ветер гнал барашки по темной поверхности Внутреннего моря. Погода портилась. Над островом собирались тучи. Но яркие блики на высоких шпилях соборов – гордости Храта – показывали, что на берегу, в столице, еще светит приветливое солнце. Часы, недавно установленные на одной из башен Цитадели, заскрипев натужно, принялись бить полдень. Густой протяжный бой часов напомнил Ссарому о предстоявших делах. Он обернулся к дверям.

Открывшись вместе с последним ударом колокола, они впустили немолодого уже мужчину. Окинув взглядом погруженную в серый сумрак комнату и никого не заметив, вошедший смутился. Это позволило Ссарому внимательно рассмотреть сына.

Его костюм, изобиловавший вышивкой, кружевами и позументами, неприятно поразил отца. Светская одежда напоминала о том, что Николай, дальний потомок алхимика Игната, еще до Исхода сожженного за ересь и колдовство, не пожелал принять сан и, следовательно, стать наследником престола. Болезненно робкий, он бежал ответственности. Чрезмерное, не подобающее общение с купцами, странниками и им подобным сбродом породило нелепые идеи и эту режущую глаз любовь к роскоши.

Ссаром с отвращением вспомнил последний доклад столичного коменданта: толпы, приходящие глазеть на дом принца, на выезд принца, на одежду принца. Король глубоко вздохнул.

– Подойди ко мне, сын мой.

Николай вздрогнул и, наконец, заметил отца. Сделав несколько шагов, принц опустился на колени и поцеловал руку короля и первосвященника.

– Вы хотели видеть меня, отец?

– Да. – Ссаром неслышно тронул редкие светлые волосы над высоким лбом сына. – Встань же. Скоро неделя, как твой кузен и мой племянник Ллерий наследовал престол Далиона. Боюсь, мои годы уже не позволят мне навестить могилу сестры и обнять осиротевшего племянника. И все же, такой визит необходим. Поэтому я благословляю на дальний путь тебя. Заодно ты, наконец, познакомишься со своим двоюродным братом.

– Моя жена…

– … не поедет с тобой.

– Это… все, отец?

– Да. Можешь идти.

Ссаром протянул руку для поцелуя. Николай вышел, жестоко теребя кружевные манжеты.

«Можешь идти». Отец отдал приказ, сын повиновался. Они оба понимали это. Все чаще их разговоры принимали подобный характер.

– Ты сам захотел этого, мой мальчик. Ты сам... – Ссаром невольно высказал вслух терзавшие его мысли.

Да. Все главное, важное, все то, чем так хотелось поделиться с сыном, уже было сказано вчера, здесь, в этой же самой комнате в разговоре с Брониславой. Совершенно неожиданно Ссаром нашел в невестке того союзника, которого потерял в сыне.

Его сестра всегда была недальновидна. Жажда власти застила ей свет и разум, отняла чувства, материнского инстинкта – и того лишила. Ссаром любил своего единственного сына, и каждая их размолвка ложилась на грудь тяжелым грузом. Но как ни потакал отец причудам принца, расстояние между ними лишь увеличивалось, а конгрегация по делам веры зорко и жадно следила за частной жизнью князя Николая. Вот почему брак с Брониславой стал тем переломным моментом, с которого Ссаром, отчаявшись снискать расположение сына, решил, по меньшей мере, обеспечить его будущее.

Невестка ненавидела мать. Это сблизило было их с Николаем, и Ярослав, наследник престола, стал плодом искренней, хотя и скоротечной любви. Но, умная женщина, Бронислава очень быстро поняла, что Николай не понимает ее по-настоящему. Глубоко раненная казнью любимого брата, она жаждала отмщения. Николай же испытывал брезгливое пренебрежение ко всему, что олицетворял собой его отец, ко всему, что могло бы помочь ей расквитаться с матерью. Они охладели друг к другу. Но у престола появился наследник, чья преданность делам церкви еще не вызывала сомнений – Ярослав любил пышную торжественность служб и вполне вверял свою душу воспитателям-стратам. Послушник тайного монастыря, он неделями пропадал в скитах, выполняя поручения святейшей конгрегации по делам веры. Иногда Ссаром спрашивал себя, не доносит ли внук на отца? Эта мысль не занимала его надолго, Николай давно стал пешкой в политических играх, пешкой, которой в этой партии не принадлежал ни один ход. Он не представлял собой угрозы, а значит, и ему ничто не угрожало. Этого было достаточно.

Ссаром почти забыл о существовании Брониславы, когда она ворвалась вдруг к нему вместе с известием о смерти Августы. Рыдая, стройная русоволосая женщина упала в ноги. Слова ее были несвязны, а горе безутешно. Ссаром усадил Брониславу в кресло, выгнал стражу за дверь. Немало прошло времени, прежде чем невестка успокоилась. Она пила чай, заваренный на липовом цвете, утирала покрасневший нос кончиком шелкового платка. Ссаром склонившись навстречу, рассматривал её лицо – темные глаза быстро высохли, рот сжался в тонкую линию, лишь дрожание рук выдавало неунявшуюся еще душевную боль и обиду.

– Она должна была умереть.

– Она и умерла, - Ссаром заботливо, с несвойственной монархам предупредительностью подлил в фарфоровую пиалу чая, – не хотите же вы сказать, что желали бы сами казнить собственную мать?

Она желала. Взгляд метнулся из-под вуали русых волос. Она склонилась над чашей, вдыхая густой аромат липового цвета. Ссаром сплел пальцы, глядя на гладко зачесанный пробор невестки – на висках поблескивала седина. Два вьющихся локона сбегали на плечи, падали на грудь. Красивая, гордая – княгиня никогда раньше не выдавала себя, не показывала норова. Ссаром и предположить не мог, что за женщина составила короткое счастье его сына, стала матерью его внука. Теперь он прикидывал: Орланду едва исполнилось семнадцать, когда он взошел на эшафот. Рассказывали, будто пятнадцатилетняя Бронислава до самого конца держала его за руку. Каково это – сестринским пожатием гасить дрожь готовящегося к смерти тела, чувствовать последнюю судорогу обезглавленного брата. Тогда, взяв невестку в дом, он еще некоторое время приглядывался к ней, но быстро потерял интерес к тихому семейному мирку Николая – Бронислава была верной женой и заботливой матерью. Сейчас её сын вырос, а любовь померкла – не потому ли с такой пугающей силой вернулись старые обиды?

– Я могу быть откровенна с вами?

Ссаром улыбнулся:

– Мне будет приятно вспомнить старые времена, – она подняла удивленный взгляд. – Я не только монарх, но и первосвященник, – пояснил Ссаром, – когда-то каждый мой день начинался с чьей-нибудь исповеди. Вы можете говорить так искренно, как если бы беседовали с Богом.

–Правит Бог, – прошептала Бронислава.

Ссаром вздрогнул. Эти слова лентой опоясывали герб Белгра, они встречали каждого, пришедшего в храм.

– Отче, – Бронислава отставила пиалу, взяла сухие старческие руки в свои, мягкие ладони женщины, разменявшей четвертый десяток. Она склонилась навстречу, взгляд, устремленный в пол, был пуст, слова рождались с трудом, но она говорила и говорила, преодолевая себя, ночь напролет.

Утром Ссаром – измученный и воодушевленный исповедью – покинул кабинет с твердым намерением призвать Святейший Синод. Давно вынашиваемые мечты о реванше за поражение Эдгара в той, отгоревшей семьсот лет назад войне, не давали покоя многим поколениям первосвященников, и каждый всходил на престол именно себя полагая спасителем мира, проводником нового порядка в освобожденные земли. Бронислава указала ему легкий путь. Коварству этой женщины можно было лишь позавидовать. Её план гарантировал быструю и почти бескровную смену власти в Далионе. Но еще пять дней потребовалось для того, чтобы состоялся сегодняшний разговор с сыном. Бронислава взяла на себя переговоры – она умела убеждать. Тихие, глубокие рассуждения – плод долгих раздумий – увлекали не хуже пламенных речей. Половиной голосов в Синоде Ссаром был обязан невестке.

 

Прежде чем отдать повод груму, рука, унизанная перстнями, потрепала Вороного по холке. Легко и быстро Ведьма взбежала по ступеням. Платье, повинуясь потоку воздуха, обрисовало высокую стройную фигуру. Массивные браслеты на запястьях, да широкое ожерелье на шее не позволяли ветерку сдуть голубоватое облачко, окутывавшее Ведьму. Головной убор, напоминавший остроконечные шлемы древних воинов, украшала ярко светящаяся ящерка.

Ведьма остановилась на мгновенье, ступив под своды «старой» части дворца. Зорким взглядом охватила все произошедшие изменения. Лучшие мастера съехались в столицу, чтобы покрыть росписью древний, почерневший от времени камень. Сорванные со стен, изъеденные молью, гобелены валялись на полу неприбранными, кто знает, возможно, над иными трудились и особы королевских кровей… Августа никогда не интересовалась мужниной родней. Бесспорно, давно покинутая и забытая часть замка приобретала, наконец, жилой вид. С другой стороны… Ведьме всегда нравились эти темные, гулкие коридоры. Она любила бродить меж высоких колонн, черной кошкой пробираясь в самые дальние закоулки старого замка. Ей были ведомы многие секреты его стен.

Из толпы суетящихся мастеров вынырнул вдруг личный секретарь Его Величества и, отвесив церемонный поклон, вовсе не свойственный его грубоватым манерам, ухмыльнулся:

– Снова верхом, дорогая? Неужели самая преуспевающая ведьма в городе не может позволить себе держать экипаж?

Она не обратила внимания на его ужимки. Вложив в предложенную Изотом руку мешочек с магическими принадлежностями, Ведьма устремилась вперед. Хохотнув, секретарь отправился следом.

Ллерий любил эту часть дворца – насколько было известно ведьме, в этих стенах он вырос. Она задумалась: а помнил ли Ллерий, что это крыло принадлежало его отцу? Ей ничего не стоило найти новые покои монарха – дворец узнал и радостно принял сына прежнего своего хозяина. Каждая зала кричала: Он был здесь недавно! – и Ведьма улыбалась детской радости древних стен.

Ллерий ждал её, стоя с двумя полными бокалами в руках. Он был достаточно мужчиной, чтобы ценить её красоту, и вполне монархом, чтобы не увиваться за ней в открытую. Пригубив предложенное вино, Ведьма присела, опустила бокал на широкий подлокотник кресла. Густой, цвета темного агата напиток, попав в струю сочившегося из окна света, заиграл всеми оттенками рубина.

Державный властитель сорока провинций нервно скомкал снежно-белую салфетку. Изот, подойдя к окну, плотнее задернул портьеру, прервал игру света в бокале.

Чуть, едва заметно, склонившись к Ллерию, Ведьма приступила к работе:

– Итак. Прошлое? Будущее? Ваши враги? Или может друзья?

– Нет. – Ладонь Ллерия мягко остановила руку Ведьмы, потянувшуюся к хрустальному шару. – Не в этот раз.

Он принялся вышагивать по комнате.

– За все годы нашего знакомства я не раз прибегал к вашим услугам, дорогая. И ваше искусство всегда превосходило мои самые смелые ожидания. – Не рискуя прервать короля, Ведьма склонила голову в знак благодарности. – Но теперь… теперь я обращаюсь к вам не как к блестящему мастеру, но как к другу… Вы ведь согласитесь быть моим другом, Наина?

– Вы оказываете мне великую честь…

Монарх нетерпеливо повел рукой, отметая неуместные церемонии.

– В свое время я поверил вам немало личных тайн, и вы честно хранили их. Именно это явилось первой причиной, чтобы поведать вам о деле чрезвычайной важности.

Ллерий надолго умолк, будто не решаясь продолжить. Изот, не вытерпел. Пересел в кресло напротив.

– Дело-то в общем – пустячок. Бежал государственный преступник. Обычный грабитель, но украденное им представляет собой огромную ценность не только для его Величества лично, но и для всей страны. Задача наша – по возможности тихо, не привлекая внимания, найти и вернуть похищенное. Безусловно, хотелось бы и с вором поговорить. Его Величество справедливо рассудил, что лучше всего – обратиться к вам. Вы – находите нужного человека, наши гвардейцы – берут его тепленьким.

Слева, на маленьком столике, стояла шкатулка черного дерева. Изот бережно поднял ее и, протянув Ведьме, открыл. Щелкнул замок. На алой бархатной подушке покоился серебристый браслет. Подавшись вперед, Ведьма бережно приняла вещицу в руки.

Биение пульса. Внутренний ритм, задающий темп каждодневному течению жизни. Равномерное подрагивание тоненькой синей жилки. Именно его «услышала» Ведьма, взяв в руки часы.

Да. Это были часы. Непривычно маленькие. Механизм ювелирной работы в грубой оправе дешевого металлического браслета. Тоненькие стрелки еще помнили незамысловатую музыку пульса и, подчиняясь ей, невольно ускоряли свой ход.

Эти часы всегда немного спешили.

Ведьма также помнила этот ритм. Не далее как вчера она держала владельца этих часов за руку, проводя пальцами по его ладони. Она отшатнулась прежде, чем сообразила, что делает. Изот поймал её запястье:

- Что?! – мутные, цвета бутылочного стекла, глаза вдруг необыкновенно цепко впились в лицо. – Что вы увидели, дорогая?!

- Изот! – одернул распустившегося секретаря Ллерий.

Тот поспешил разжать пальцы, встал и, паясничая, раскланялся, оборачиваясь то к повелителю, то к Ведьме.

- Иногда ты переходишь все границы, – фыркнул Ллерий, занял освободившееся кресло, Изот стал позади. Ведьма пригубила вино. – Итак?

- Это очень опасный человек, – король и советник переглянулись. Ведьма сделала еще один глоток, провела языком по губам, размышляя, как ей отвечать дальше. Наклонившись к монарху, она взяла его ладони в свои, успев ощутить волну нервной дрожи в кончиках пальцев. – Он в столице сейчас, или где-то очень близко от города. – Она должна была сказать хоть долю правды, чтобы солгать в главном. Прикрыла глаза на миг, чувствуя, как согреваются, становятся влажными сухие, холодные руки Ллерия, прошептала, – движется с Юга и не задержится надолго, его цель на Севере.

Изот присел на подлокотник, склонился близко. Ведьма скорее угадала, чем увидела это – по упавшей на лицо тени. Непроницаемо черные, её глаза держали немигающий взгляд Ллерия. Гася огоньки разгорающегося веселья, она вздохнула глубоко и прерывисто, сбивая ровный ритм дыхания, медленно закатила глаза, демонстрируя голубоватые белки, крепко сжала пальцы, почуяв, как монарх испуганно встрепенулся в её руках.

– Дым… запах кислой капусты… топор и… удавка… Трущобы! – Распахнув глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как отшатнулся побледневший Ллерий, она отпустила его, обессилено упав на кресла, – ищите его в трущобах…

Почти веря себе, Ведьма улыбнулась уголком рта и заснула, уронив голову на грудь.

– Дешевка, - констатировал Изот, приподняв за подбородок темную головку, склонившись щекой к губам ведьмы, ловя кожей её дыхание, – базарная ворожея за медный грошик сыграла бы лучше.

– Не за то мы платим ей золотом, - ответил Ллерий, вытирая салфеткой взмокшие ладони.

 

Привычный к едкому дыму походного костра, Сет поморщился, услышав запах кислятины – запах самых бедных таверн столицы. «Топор и удавка» – никто не знал его здесь, по крайней мере – в лицо, хотя сам он знал здесь многих. Знаменитый атаман о’Ктранского леса, Кат никогда не упускал случая послушать столичные байки, и в море лжи и бахвальства умел замечать имена, сопоставлять совпадения и вымывать из домыслов истину.

Топь была способна на большее.

Возродившись, Сет только и знал, что перебирал, опробовал новые свои умения. Он почти не спал. Лежа у трепещущего костра, пялился в звездное небо, боясь сомкнуть взгляд: ему снились странные сны, в которых он уже не был собой. Иногда он был тварью, вторгшейся в его тело – торфом, водой и грязью, но гораздо чаще – людьми. Мужчинами, женщинами, маленькими детьми – всеми и сразу. Это было много страшнее, нежели быть Топью. Он сходил с ума, выполняя сотню дел разом: случалось, он убивал себя, занимаясь с собой любовью одновременно. И тогда к экстазу примешивалась слепая ярость и животный страх.

В бессонные ночи у него было время на тренировки. Когда никто не видел, он упражнялся с огнем, вызывая видения из пляшущих языков пламени, то замедляя, то ускоряя их танец. Он чувствовал, что смог бы при желании заставить их бежать резвее доброго скакуна. Ветер послушно следовал его приказам, стелился верным псом. Капли воды ртутью перекатывались по стенкам перевернутого котелка, и даже земля с натугой, но отзывалась на призывы.

Элементарные стихии подчинялись ему, как подчинялись некогда Топи, будто бы все еще были с ней единым целым, составляли часть её существа, и помнили связь, даже тогда, когда душа была исторгнута из простертого на многие лиги тела.

Сохранилась и способность скользить по волнам чужого разума, подхватывая мысли, короткие цепочки воспоминаний. Разум, словно юркая белка, не хотел даваться в руки – перескакивал с одного на другое, спотыкался вдруг, цеплялся за что-то, начинал кружить, пытаясь поймать себя за хвост. Едва способный справиться с собственными мыслями, Сет не любил эти занятия. Гораздо больше ему нравилось медленно, одно за другим, перебирать воспоминания тех, кого Топь погубила, или просто знала однажды. Бодрствуя, он легко мог управлять этой бездной ворованных воспоминаний. Так он научился орудовать посохом. Стоило только найти нужного человека. Наставника.

За считанные дни он успел научиться многому.

И одного взгляда на распростертого у порога Безносого и Коротышку, обчищающего его карманы, было достаточно, чтобы увидеть тень Мастера, почуять зловонное дыхание Синдиката. Вольный разбойник, Сет всегда мечтал прибрать к рукам закабаленную Синдикатом столицу.

У Топи были свои планы, и она тоже привычно искала людей для их исполнения.

В этом они были солидарны.

Хотя таверна была полна народу, смущенная ярким солнечным светом, ночных дел гильдия тихонько попивала разбавленную вином воду, да дремала, растянувшись на узких лавках. За переливистым храпом не было слышно редких, неспешных разговоров.

– Еды, – бросил Сет, подходя к трактирной стойке, зная, что все равно получит лишь то, что сухощавый, тонкогубый хозяин с недобрым взглядом льдистых глаз не поленился приготовить поутру… или с вечера, – и воды, чистой.

–Хм, – подал голос хозяин, бросив взгляд на прислоненный к стойке посох, – неужто разул черного?

– Что ты, дядя, – ответил Сет, принимая глиняную кружку, полную не то чтобы свежей, но не затхлой воды, – на дороге валялся.

Хозяин усмехнулся, льдистый взгляд стаял на миг.

– Ну, найдешь второй такой, мне неси, возьму за хорошую цену.

Блюдо, полное размазанной капустной каши, стукнуло по столешнице. Игнорировав оловянную ложку, Сет вынул из-за голенища свою, деревянную. Топь, привычная к простой, но доброй стряпне Рола, отступила, спряталась, почуяв тошнотворный запах. Сет, сжившийся, но не смирившийся с тварью, злорадствовал и уплетал холодную склизкую лыкшу так, что за ушами трещало.

– Знатный едок, – одобрил хозяин, – и ложка за голенищем, и дело свое, сразу видать, знает.

– Тебе спасибо, дядя, – ответил Сет и, глядя в старческие водянистые глаза, добавил, – а посох такой ты себе и сам найдешь. Кто у Мастера по правую руку нынче?

Спросил громко, не боясь, а рассчитывая быть услышанным.

– Не твое щенячье дело, – прошипел старик, но склонился, и пальцем поманил. – Что, неужто и впрямь черные в приграничье шастают?

И, ловя на себе внимательные взгляды всей таверны, Сет прошептал, зная, что уж кто-нибудь, да прочтет по губам:

– Ближе бери. – Чуть коснулся пальцами вздрогнувшей руки. – Слышно, в Раздолах лазутчика вздернули?

Перевернул старческую ладонь, вложил спрятанную в кулаке серебряную монетку.

– Сколько за постой возьмешь, дядя?

Крепко сжал хозяин пальцы, разом, как опытный шулер чует карту, почуяв вес монеты. Вмиг заледеневший взгляд сбросил десяток лет с плеч. Поджались тонкие губы.

– Комнат нет. – Резко выдернув руку, он шагнул в холодные недра кухни. И Сет понял, что и Мастера теперь не найдешь, и места на лавке уж не попросишь.

Раздосадованный потраченной впустую последней монетой, гадая, как бы быстрее добраться до схрона, Сет допил воду, чуть смыв вкус кислятины и, разом потеряв интерес к таверне, прошел мимо вдруг поскучневших столов к выходу. На крыльце, не удержавшись, выругался. Приглушенно, будто придушенная подушкой, пришла мысль: "Нужно было заставить его. Это так легко сделать… Хочешь покажу, как?"

– Сдохни! – рявкнул Сет, и Безносый у порога тревожно заворочался, – …умри, тварь, не нуждаюсь в твоих советах, я – Кат, атаман О'Ктранского леса…

Он брел дворами, взмахивая посохом на каждом шаге, бурча под нос проклятия, все дальше уходя от широкого тракта в паутину тесных улочек, вдоль которых лепились, верхними этажами нависая над узенькими тропками шаткие, сколоченные городскими отбросами из городских отбросов домики. Созданные раз, дальше, они росли уже сами, за ночь разживаясь лишним навесиком, да ржавым гвоздем в стене, на который нищий бродяга мог бы повесить драную шапку, полагая тем самым насквозь продуваемый угол своим.

Солнце ярко освещало редкие пятачки, свободные от построек, но занятые длинными развевающимися полотнами серого белья. Самые дешевые прачки города обстирывали солдатские казармы, казенную лечебницу и дом скорби. Дети, такие же серые, как и полощущиеся на ветру простыни, сидели на земле, лениво покуривая короткие пенковые трубки и сплевывая в пыль желтую, вязкую слюну. Они не удостаивали чужака и взглядом – в Трущобах немало умалишенных. Но Сет ни минуты не сомневался: его заметят и запомнят. Возможно те, кто ему нужен, сами найдут его. И он петлял без толку и смысла, всецело поглощенный спором.

– Дай мне, – Топь не отвлекалась на ходьбу, гудящие ноги, слипающиеся глаза, бурчание в заполненном кислой капустой животе, – я помогу, так не может продолжаться вечно… – Сет сходил с ума, слушая её нудение.

Он остановился посреди кривой, прогнутой внутрь улицы, тяжело оперся на посох, опустив голову на руки, полузакрыв глаза.

– Я никогда… Никогда не позволю тебе! …сделать это снова!

– Второго раза не понадобится.

Сет так и не понял, что именно заставило его вздрогнуть – скорый шепот, обжегший ухо или холодная сталь, пронзившая спину. Охнув, он почувствовал, что опрокидывается, цепляясь за посох, упал на мостовую, мягко ударившись затылком. Ветер высоко над головой хлопал щелястой ставней окна мансарды. Смуглая женская рука прикрыла его. Сет захрипел, силясь приподняться на локтях. Ступня, обутая в мягкий кожаный носок, чуть придавила плечо, заставляя прекратить попытки. Шустрые руки зашарили по складкам одежды, нырнули за пазуху. Сет никак не мог различить скрытого в тени лица – солнце било грабителю прямо в спину.

– Ну, где же? Где? – Шептавший был разочарован, ладони сграбастали ворот, приподняв, – ты заплатил серебром. Я был на казни, это тебе король пожаловал свободу и полную шапку монет. Ты ведь не мог растратить их все?

Он слегка встряхнул Сета, бок отозвался тянущей болью, теплое потекло ниже, пропитав уже пояс штанов. Сет захрипел, сцепил зубы до скрипа. Ладони разжались, и Сет упал, почти отключившись от пронзающей все тело боли. Он попытался позвать на помощь Топь и наткнулся на так знакомое детское любопытство и... нетерпение. Она ждала, когда же Сет потеряет сознание.

– Тва-а-арь, – выдохнул Сет, за что и получил пинок под ребра, пославший его в черный омут забытья.

Почувствовав, как обмякло под ладонями тело, грабитель принялся стягивать с жертвы сапоги, надеясь хоть тем утешить обманутые ожидания. И, когда, дернув два раза, шагнул вдруг вперед за согнувшейся в колене ногой и, скользнув взглядом дальше, увидел полные стальной насмешки глаза, то успел еще подумать: "Вот дьявол!" прежде чем врезаться спиной в щелястые стены ближайшего дома.

Топь поднялась на ноги. Горячая струйка побежала по бедру, закапала в сапог. Топь отстранилась от боли, но это ощущение обжигающей тело крови было приятно. Ветер шевелил волосы, щекотал открытую шею. Носком сапога Топь подкинула посох, ладонь поймала полированное дерево. Скорее почувствовав, чем услышав, щелчок, Топь выгнала из паза узкое лезвие и, сделав один длинный шаг, ткнула сползавшего по стене грабителя посохом, как копьем. Острие вошло под ключицу. Провернув, Топь сделала шаг назад, неслышно освободив сталь из плоти.

Вылинявшая черная рубаха потемнела, человек – невысокий и серый, как мышь, мужичок лет сорока – закрыл рану левой рукой – правая лежала на земле безвольно.

– Су-ука.

Он едва не плакал от боли. Топь видела страх в его глазах. Но этого было мало. После секундного размышления Топь воткнула посох в землю. Приподняла рубаху Сета, не столько осматривая тело, сколько позволяя грабителю увидеть глубокую рану, нанесенную его ножом. Кровь шла всё так же сильно и не думала останавливаться. Внимательный наблюдатель, Топь следила за движением ножа с той секунды, как он пропорол плоть, до того мгновения, как острие коснулось почки. Испытывая презрение к несовершенному телу, Топь сосредоточилась на исцелении раны, краем сознания наблюдая за грабителем. Для начала тот был несколько удивлен. Топь собиралась удивить его еще больше.

Остановить кровь было просто. Так же легко, как направить воду в новое русло. К удивлению сидевшего у её ног человека прибавилась доля замешательства. Топь ухмыльнулась. Почерневшая рана дергала болью с каждым ударом сердца. Это не мешало сосредоточиться на тканях.

Когда через минуту рана и не подумала затягиваться, Топь почувствовала бисеринку пота, сбежавшую по виску на подбородок.

Пальцы сами сжали края раны.

Человек у ног распахивал глаза все шире, но это уже было не важно.

Плоть требовала энергии, чудовищное количество сил, которые уже почти вытекли вместе с кровью. Тело начал бить озноб. Топь попробовала собрать тепло солнечного света, разливающееся по коже, но его ничтожно малое количество всего лишь продлило агонию. Топь осознала вдруг, в какой тесной ловушке она заперта теперь. Это заставило её выругаться вслух.

Человек у ног вжался в стену, услышав иные интонации в голосе. Его охватывал ужас, и вечно рассудительная, холодная тварь вдруг почувствовала раздражение. Не так она хотела добиться поклонения, поселить слухи в городе. Секундное раздумье едва не заставило её отступить, но осознание червячка страха, засевшего глубоко внутри – страха смерти, окончательной и бесповоротной на этот раз – привело её в ярость.

Грубо, неумело управляясь с незнакомыми материями, она разогнала обменные процессы, как в горне сжигая запасы подкожного жира. Легкие работали как меха, клокотание и свист вырывались из не справляющегося с потоками воздуха горла. Пузырясь сукровицей, зарастая диким мясом, на глазах рубцевалась рана. Побелевшие зрачки пялились незряче. Это было неимоверно трудно. Боль, скрутившая тело, загнала сознание Сета еще глубже и почти коснулась Топи. Она даже не заметила, как завозился человек у её ног, отполз на карачках в сторону, вскочил и побежал, придерживая безвольно болтающуюся руку.

Когда дело было сделано, Топь упала на землю.

Ей не нужны были глаза, чтоб увидеть, как неловко, уродливо срослись края, как змеисто бугрился покрытый тонкой кожицей шрам, но она подняла руку, чтоб убедиться – по щекам текли слезы стыда и ярости.

Это отняло последние силы.

Она боялась уйти, оставив без присмотра свою темницу. Она боялась возможных прохожих. Она боялась возвращения Сета. Она не верила, что, отступив раз, захочет снова взять власть в свои руки. Каждый шорох заставлял её вздрагивать, а медленно темнеющее небо нависало подобно секире карающего палача. Слабые не живут в Трущобах долго. Но когда рядом послышались невесомые шаги, а на лицо упала тень еще более темная, чем тень от погрузившихся в сумрак домов, Топь почти обрадовалась. Она приготовилась почувствовать моментальный ожог на горле и недолгую, но такую приятную пульсацию расстающихся с остатками крови вен.

Вместо этого её ткнули палкой в ладонь – кожа успела схватить отпечаток неровно обломанной ветки, влажной еще не высохшим липким соком.

Топь подождала минуту. Вокруг было тихо. Она собрала те силы, что копила за все время долгого, медленно идущего на закат дня, и повернула голову.

Рядом, сидя на корточках так, как никогда не сидят выросшие в домах дети, темная, сжавшаяся  в комок тень катала пальцами ноги посох. В бледном свете первых звезд сверкали зубы и белки глаз. Где-то близко раздавался крысиный писк.

– По-мо-ги… – Прохрипела Топь.

Тень замерла, почти слившись с черными стенами домов, через секунду – отбежала в сторону. Задержалась. Быстро перебирая руками, потянула на себя посох.

Тоска, охватившая Топь, поразила её саму. Тело реагировало странно – сжалось невольно сердце и засосало, мучительно-тянуще. Едва уловимый перестук ладоней по полированной поверхности посоха прекратился. Человеческий ребёнок перехватил тяжелый шест двумя руками и, держась как можно дальше, снова ткнул – острием прямо в ногу.

Тело застонало раньше, чем Топь успела сцепить зубы.

Ловко, орудуя посохом как рычагом, мечась юрче белки и не рискуя подходить близко, тремя сильными толчками он перекатил тело Сета под стену дома. Топь глядела вслед убегающей тени и не испытывала сомнений в её возвращении. Проваливаясь в полусон – непривычное, пугающее состояние истощенного разума, - Топь отстраненно размышляла о странностях человеческой природы. Когда-то давно это могло бы показаться ей даже забавным.

Не позже чем через час послышался скрип несмазанной оси, и на задыхающееся от приближающегося зловония тело была вывалена полная тачка полусгнивших отбросов.

Придя в себя от шока, сквозь подступающую к горлу тошноту, Топь почувствовала волны живительного, так необходимого ей тепла. Под удаляющийся скрип одного колеса она с воодушевлением принялась за дело – ускоряя гниение, подстегивая работу бактерий. Окунувшись в простые и так хорошо знакомые ей процессы – она вдруг почувствовала себя дома.

Скрип колеса раздавался еще трижды за ночь. А к утру у Топи было уже достаточно сил, чтобы подняться.

Задолго до рассвета, в серых сумерках, когда ночные работники уже отходили ко сну, а дневные трудяги ещё спали сладко и крепко, из черной зловонной лужи выбрался человек. Одежда его промокла, длинные светлые волосы слиплись и висели грязными сосульками. Он заметно похудел и осунулся за ночь, а у губ прорезались две вертикальные морщинки, сделав его отстраненную улыбку еще более жёсткой.

Пошатываясь на неверных ногах, он скорым шагом поспешил к Южной стене города. Путь его был прям, но сознание не жалело сил, выстреливая тонкие лучики, зондируя пространство во всех направлениях, заново ориентируясь в этом новом для себя мире.

Похожие статьи:

Рассказы → Роман "Три фальшивых цветка Нереальности" (Треки 6 - 1/3 7)

Рассказы → Командировка в Рим (главы 1 и 2)

Рассказы → Принцип 8 (роман) [Часть 1. Глава 1]

Рассказы → Место, где земля закругляется.2

Рассказы → Роман "Три фальшивых цветка Нереальности" (Треки 1 - 5)