К морю

По реке плыли трупы. Женщины и мужчины, старые и молодые, дети и собаки, коровы и куры. Плыли, слабо помахивая руками, лапами и крыльями. Раздутые, страшные.

Все жители деревни вышли на берег – собирать то, что принесла река. Перины, подушки, промокшие наряды, старую мебель и испорченные книги.

Река несла много вещей – знаков чужих жизней – когда-то уютных, налаженных, погруженных в себя или открытых миру.

Только еды в реке не было. Тела, которые были пригодны для пропитания, собрали жители других поселений, тех, что выше по течению. Обитателям деревни, где жила Люсиль, остались только вещи.

Сама Люсиль ничего не собирала. Опершись на багор, она стояла на берегу и смотрела на мутные воды, махала рукой проплывающим детям и старикам, ощупывала взглядом бревна, комоды, скатерти, впитывала запахи, запоминала детали.

Мать, волоча мокрое тряпье, прошаркала мимо, привычно отвесила дочери подзатыльник, проворчала: «Бездельница!» - и пошла дальше, к старому дому на холме.

Когда-то это был лучший дом в деревне. Сложенный из прочных толстых бревен, на фундаменте из огромных камней, с расписными ставнями и крашеным белой краской заборчиком. Много лет назад кузнец привел туда жену – молодую, красивую. Тогда жизнь была другой, а мать Люсиль умела смеяться и петь. Так говорили соседи, но сама девочка этого не помнила: она родилась после того, как кузнец утонул, пытаясь подцепить плывший по реке расшитый золотом и жемчугом наряд знатной дамы.

Говорили, что чья-то недобрая рука столкнула мужчину в воду, а злой багор не дал выплыть на берег. Но в точности того никто не знал.

Когда кузнеца вытащили, он был уже мертв, но по-прежнему крепко сжимал к руке подол роскошного платья. Мать Люсиль так ни разу и не надела его. А потом, когда стало совсем худо, продала дочке деревенского старосты. Девочка видела, как толстая бабища, утянутая корсетом так, что кости трещат, а жирные сиськи вываливаются из декольте, щеголяет в барском наряде на праздниках и в церкви.

Вот и сейчас она стояла на берегу, похожая на гору теста, убежавшую из кадушки, - высокая, пышная, белая. Не в том платье, что кузнец хотел подарить любимой, в другом, но чистом, не рваном, может быть, даже купленным на ярмарке, а не выловленном из реки.

Толстуха следила, чтобы жители деревни отдавали положенную старосте долю добычи, ничего не утаивая. Рядом – батрак Крис. Он пришел в деревню прошлым летом откуда-то с верховьев, а староста взял его ходить за домом и полем.

Только вчера старенький священник объявил после проповеди, что Крис и старостина дочка – жених и невеста. И вот теперь Крис стоял рядом с толстухой, а другие батраки разбирали мокрые тяжелые наряды, стулья с гнутыми спинками, книжки с выпадающими страницами, скатерти и чашки с отбитыми ручками, металлический чайник и погнутые каминные решетки – всё, всё, что река принесла и отдала людям. Только трупов не было ни одного. Здесь, возле устья, они уже так распухали, расползались по кускам, пропитывались водой, тиной, водорослями, подгрызались рыбами и крабиками, - что уже не годились на мясо.

Деревенские, особенно женщины, не смотрели на Криса, словно его не было на берегу. Случайно встретившись взглядом, отводили глаза.

Лишь в сердце Люсиль не было осуждения бедняге. Девочка понимала его. Жить в богатом доме, спать на мягкой перине, носить чистую одежду и есть хорошие кушанья всё лучше, чем, уработавшись, поздно вечером валиться на охапку сена и слушать урчание живота, не насытившегося горсткой ягод и травяным супом.

Только вдова кузнеца и трое дряхлых стариков ничего не отдавали старостиной дочке. Так повелел сам староста, не забывавший о жалости и снисхождению к беднякам.

Потому и Люсиль прошла вслед за матерью к дому, волоча багор, не нашедший, да и не искавший добычи в реке.

Девочка знала: скоро придет лето, река обмелеет, и жителям станет легче доставать то, что серые воды несут к морю. Знали это и деревенские, и ждали лета с надеждой и радостью.

Оно пришло в свой черед. Ясное, теплое, с зелеными травами, годными в суп, спелыми ягодами для киселей с водорослями, диким медом для варений. Лишь дождей лето не привело с собой.

Поначалу все радовались солнечным дням и звездным ночам. Но дни становились всё жарче, ночи – душнее. Листья на деревьях свернулись в тонкие ржавые жгутики, трава сгорела, а река превратилась в узкую блекло-голубую ниточку.

Воздух был таким раскаленным, что его было больно вдыхать. На берегу билась умирающая рыба, маленькие крабики – те, кто питались утопленниками, - издыхали от голода, слабо пошевеливая клешнями, выпучив глаза.

Люди собирали рыбу и крабов, жарили их на солнце (разводить костры не было нужды, да и опасно), сушили водоросли. Но скоро и в реке не осталось ничего живого.

И тогда, вслед за засухой, пришел голод.

Тяжело приходилось всем. Даже старостина дочка, что была в тягости, похожая на огромный распухший труп: бледная, пористая, раздувшаяся как шар – ткни и лопнет, - еле-еле выходила к церковным службам, брела по улицам, пошатываясь, пыхтя, облизывая губы. Лишь в ее доме было вдоволь еды и воды, но и ей приходилось несладко.

Мать Люсиль слегла: ноги опухли так, что подняться не было сил, на теле появились волдыри, сочащиеся желтой дурно пахнущей жижей, на лице – синие пятна. Девочка поила мать с трудом начерпанной из реки грязной водой, больше похожей на замешанную глину, чем на воду. Каждое утро Люсиль уходила в лес – все дальше и дальше, забиралась в самую глубь, чтобы найти ягод, грибов или хоть травы на суп. Но и в когда-то глухой, тенистой чаще всё было выжжено и высушено безжалостным солнцем.

Однажды вечером, вернувшись домой, девочка застала там старосту. Тот сидел возле кровати вдовы кузнеца. Рядом стоял Крис.

- Господин хочет взять мою Люсиль в дом женой? – услышала девочка еле слышный шепот матери.

- Мое положение не позволяет жениться на девушке, родившейся через семь месяцев после смерти отца. Нет, нет, милая, я не сомневаюсь в твоей верности мужу. Но я должен думать о том, что скажут люди. Люсиль будет мыть полы в моем доме. Жить с другой прислугой, есть за общим столом. Если же будет послушной и покорной, сделаю ее экономкой.

- Но она еще совсем дитя!

- Ничего, рядом с достойным мужчиной девушки быстро взрослеют… Пойми, я хочу помочь тебе, в память о твоем муже – лучшем мастере из всех, каких я знал.

- Я должна подумать, мой господин.

- Думай. Только не слишком долго. Вот, - староста махнул рукой Крису, и тот поставил на стол корзинку с баклажкой воды, пирогами и чудом – банкой варенья на настоящем сахаре.

- Это вам. Завтра Крис принесет еще. А сроку тебе – десять дней. Прощай.

Староста поднялся и вышел – толстый, важный, посверкивая золотыми пуговицами на рубашке и запонками в накрахмаленных манжетах, не заметив Люсиль, стоявшую в самом темном углу сеней.

Но Крис заметил и остановился возле девочки. Люсиль подумала, что бывший батрак постарел и похудел, словно жена ела его мясо ночами в супружеской постели. Крис был нарядно одет, но и новая рубашка, и жилетка, и отглаженные синие штаны, и сапоги были велики ему, как с чужого плеча. Даже часы с цепочкой - и те велики худому животу.

- Ты знаешь, что твоей маме недолго осталось жить? – шепотом спросил батрак.

Люсиль хотела ответить, но не смогла, лишь кивнула, сжав губы, чтобы не заплакать.

- Он заберет тебя в свой дом. И сожрет, как его дочь сожрала меня.

- Люди не едят живых. Только мертвых.

- Эти – едят.

- У него много еды и мягкая постель.

- Это важно только поначалу… Вот, держи, - Крис сунул девочке в руку мешочек, в котором что-то позвякивало. – Не бойся, это не его. Это мои деньги. Я заработал их честно. И уходи. Уходи нынче же ночью.

- Но куда я пойду?

- Иди к морю. Это ближе, чем к верховьям реки. На море много больших городов, а в городах – много добрых людей. Дурных тоже хватает, но бог обережет тебя. Найдешь работу, пойдешь в ученицы. Будет трудно, но ты справишься.

- Я не могу оставить маму.

- Ее не спасти. Но я позабочусь, чтобы оставшиеся дни она не нуждалась. Иди. Прямо сейчас.

В словах Криса была сила, какой Люсиль не слышала раньше, а в глазах – боль. Та же, что поселилась в сердце вдовы кузнеца с того дня, как старостина дочь столкнула мужчину в реку за то, что ей – богатой да властной, - он предпочел бедную сироту.

- Уходи, донюшка. Он верно говорит.

Люсиль обернулась: в дверях стояла мать, неведомо как поднявшаяся в постели и доковылявшая до дверей.

- Госпожа, - Крис подхватил женщину под руку, - зачем вы встали? Пойдемте, я уложу вас.

- Хотела увидеть ее… Напоследок. Иди, дочка, здесь у тебя не будет жизни. А там, - мать слабо махнула рукой в ночь, - бог не оставит… Теперь пойдем, милый, уложи меня. Мне пора к ее отцу. Мы уж приглядим за ней с небес.

Крис повел женщину обратно в комнату, а Люсиль, накинув старенький платок, вышла на улицу. Небо было звездным, черным и горячим.

Пробравшись по задам, девочка вышла на дорогу и пошла туда, куда тек жалкий ручеек, бывший когда-то рекой, - к морю.

Город оказался ближе, чем думала Люсиль. Уже на второй день к вечеру повеяло прохладным ветром, и девочка увидела высокие белые стены с башнями и окованные железом ворота.

Люсиль шла по широким улицам, заглядывала в палисадники, в окна. В домах незнакомые люди накрывали на стол, разговаривали, шили, писали письма, чинили поломанное – сундуки, посуду, жизни, любови. Они жили своими – неведомыми – заботами, и им не была дело до маленькой девочки. Люсиль верила: Крис сказал правду – в городе есть добрые люди, они помогут девочке найти кров, еду, дадут работу. Но была другая правда – та, какую девочка поняла, глядя в горячее черное небо над деревней. И эта правда вела Люсиль всё дальше и дальше: мимо уютных домов, богатых особняков, через рыночную площадь, туда, где пахло морем и возле причалов громоздились бочки и ящики, вповалку спали грузчики, смеялись женщины и орали пьяные песни моряки.

Люсиль прошла через веселый квартал – никто не окликнул ее, не крикнул дерзости вслед. Лишь худая, рано постаревшая женщина, стоявшая на пороге дома с красным фонарем, спросила, не ищет ли девочка ночлег.

- Уже поздно, а ты тут одна.

- Спасибо, ничего не нужно. Я не одна. И знаю дорогу.

- Смотри… Здесь много дурных людей.

Женщина недоверчиво покачала головой, и тогда Люсиль, повинуясь внезапному порыву, сунула ей в руку мешочек с монетами.

- Возьмите, это вам.

Потом, боясь передумать, бросилась бежать.

Поплутав в темных переулках, споткнувшись и разбив коленку о булыжную мостовую, Люсиль наконец вышла к морю.

Оно было живым, как огромный зверь, и спало, вздыхая и бормоча во сне.

Девочка наклонилась и коснулась рукой воды. Вода была теплой.

И тогда Люсиль подняла голову и посмотрела в небо. Оно больше не было горячим и злым, а звезды сверкали, как души усопших.

Девочка сделала шаг, другой – вода коснулась босых ног, подола платья. Люсиль снова подняла глаза и пошла туда, куда вел ее свет двух самых ярких звезд.

Похожие статьи:

Рассказы → Успешное строительство и вопрос перенаселения

Рассказы → Бритва Оккама (из ненаписанной схолии)

Рассказы → Легенда о единороге

Рассказы → Красная Королева

Рассказы → День, когда Вселенная схлопнулась [Рифмованная и нерифмованная версии]