Тишина. Абсолютная, ничем не нарушаемая беззвучность. Тело ватное. Кажется, что из меня выжали все силы, все до последней капли, и бросили, как сухой бесполезный жмых. Я могу ощущать, могу думать, но перевернуться на другой бок не могу. Не могу даже открыть глаза — не хватает сил.
Оглушает внезапным пониманием — я не знаю, где я, не знаю, что со мной, и как такое могло случиться. Моё последнее воспоминание, которое не рассыпается на хаотичный, причудливый калейдоскоп: чернота пространства и пять перехватчиков, заходящих на цель — меня. А ещё помню тускло сияющие мертвенным зеленоватым светом стенки внепространственного тоннеля. И чувство облегчения от того, что, как бы ни старались перехватчики — им меня уже не достать. Слишком поздно. Ещё доля секунды — и тоннель схлопнется, а корабль выбросит в пространство за сотни световых лет от точки, в которой я сейчас нахожусь…
Накатывает дурнота. Последствия прыжка? Нет, быть того не может…. В Академии нас всех тестировали ещё салагами. Если бы мне дурнело с переходов — не стал бы я пилотом.
Как сквозь слой ваты просачиваются приглушённые звуки, смутные ощущения, слова: «потерпи немного, это скоро пройдёт», — с трудом поддаются осмыслению. Фраза звучит странно, не так, как я привык. Она складывается из причудливо звучащих сочетаний слогов.
Ударом молнии, ослепительной вспышкой пронзает осознание — ни на одном из десятка известных мне наречий Раст-эн-Хейм, ни на одном из диалектов она не могла звучать так. Никогда ни одного подобного слова я не слышал ни от учителей, ни от сокурсников. Этот язык чужой, но отчего-то я понимаю всё, что мне говорят. От невероятности происходящего меня охватила оторопь. Как же так? Как такое может быть?
Но не успеваю я толком удивиться, как за первой вспышкой следует вторая — и меня накрывает, словно океанской волной, сложившаяся из разрозненных кусочков воспоминаний картинка того, что последовало за переходом — моя встреча с лигийцами.
Зря я, наивный, надеялся, что сторожевики Лиги не заметят малой яхты, сдуру вломившейся в систему Ирдала. Заметили — и тут же пошли на перехват. И корабли Иллнуанари за мной не последовали, хоть я втайне на это надеялся: появись они следом — мне было бы проще ускользнуть. Но не вышло.
Всё, что я мог — стараясь не совершать резких манёвров, постепенно наращивать скорость и надеяться, что оторвусь; глядишь, дождусь момента, когда деструктор «перезарядится», и я снова смогу уйти в прыжок. Куда — в тот момент я не думал, голова была забита лишь одним — удрать от навязчивого эскорта и не погубить ни Фори, ни Арвида.
Мне это почти удалось. Почти…
Я мысленно застонал, вспомнив, как прямо по курсу невесть откуда возникли корабли, по виду больше всего похожие на яхту самого Арвида и очень хорошо вооружённые.
Будь я один, не будь со мной едва живых пассажиров, я бы показал всё, чему меня научили, выжав из яхты максимум возможного, и попытался бы вырваться из окружения или погибнуть; но этой роскоши я себе позволить не мог.
Дали небесные! До сего момента я думал, что пожертвую чем угодно ради собственной свободы, но заплатить за это жизнью симпатичной маленькой женщины — оказалось чрезмерной ценой. К чему мне свобода, если я больше никогда не увижу её мягкую улыбку, не услышу успокаивающее «прорвёмся, рыжик», произнесённое с мягким, чарующим акцентом?
Я знал, что мой рывок к свободе выжмет из её тела остатки жизни, и можно будет сколько угодно каяться и проклинать судьбу впоследствии — но её это не вернёт. Поэтому, сцепив зубы, я заставил себя смириться с неизбежным пленом и лёг в дрейф.
Сердце билось запертым в чересчур тесной клетке зверем. Под конвоем чужих кораблей, повинуясь указанному плану полёта, я послушно проследовал в порт, с плавностью и аккуратностью, достойной суперкомпьютера, посадил яхту на небольшом островке, затерянном посреди океана, и открыл люк, безучастно наблюдая на мониторе, как с разных сторон к кораблю стремительно выдвигаются группы вооружённых людей.
Они двигались слаженно — так же, как корабли, вынудившие меня принять решение о посадке. Штурмовикам не потребовалось много времени, чтобы пересечь поле и добраться до яхты.
Чувствуя только отчаяние, я коснулся пальцами тёплого синего камня, лежавшего на краю консоли. Он словно приклеился к тому месту, где я его положил Это чудо мне не принадлежало, и я даже был рад, что оно уходит. Удержать в руках кусок солнца и не обжечься — так не бывает. Но почему-то мне было жаль, что расстаться с ним пришлось настолько скоро, даже не успев как следует рассмотреть.
Топот шагов, встревоженные голоса, раздававшиеся уже внутри корабля, заставили меня вспомнить, что кроме меня на борту есть два тяжелораненых человека: Арвид и Фори. Похолодев, я вскочил на ноги и кинулся к выходу из рубки, но не успел до него добежать. Воздух вокруг завибрировал, заискрился, в нос шибануло нестерпимой вонью; стены закружились, поменялись местами пол и потолок, и последнее, что я увидел отчетливо и резко перед тем, как накатила чернота — дуло парализатора и испуганные глаза штурмовика. Видимо, это он в меня выстрелил.
Теперь понятно, откуда и ватная тяжесть во всем теле, и ощущение, что я вот-вот развалюсь на куски — всё это последствия выстрела.
Как же плохо-то. Как погано. Во рту — вяжущая сухость, хочется пить, но я даже не могу шевельнуть языком.
Долго ли это со мной — не знаю. Время застыло.
Откуда-то приходит воспоминание. «Муха в янтаре». Чёрное насекомое внутри камня солнечного цвета кажется живым, я жду, что она вот-вот почешет лапки, дрогнет крыльями. Но муха недвижима. И сейчас я чувствую себя той самой мухой: при всём желании даже шевельнуться не могу!
Влажная ткань прикоснулась ко лбу, скользнула по правой щеке, потом по левой. Кто-то заботливо обтирал мне лицо и шею.
Прохлада металлической ленты плотно обхватила запястье. Знакомое ощущение. Обычно так присасывается к коже кибердиагност.
Я — в госпитале? Такое возможно?
А от запястья по венам с каждым толчком пульса поползло тепло, высвобождая скованное, непослушное тело. Десяток сердцебиений — и я уже могу слегка двинуть пальцами. Ещё немного времени — и мне удаётся поднять веки.
Первое, что бросается в глаза — белоснежный потолок, следом — светлые стены. Потом взгляд сквозь прямоугольник окна скользит дальше — к простору, откуда в комнату вливается поток яркого света, расслабляющего ласкового тепла и свежего, остро пахнущего йодом воздуха.
Ко мне склоняется очень яркая женщина: её волосы цвета апельсина крупными кудряшками выбиваются из-под кокетливо сдвинутой шапочки, брови и ресницы у неё тоже рыжие, и на белой коже россыпи охристых пятнышек — особенно много их на щеках и носу.
— Очнулся? — спрашивает она, глядя на меня со странным выражением. Не будь я пленником, мне подумалось бы, что это — сочувствие. А ещё я окончательно убеждаюсь — она говорит на незнакомом языке, но это не мешает мне её понимать.
— Где я? — слова даются мне с трудом, язык, который словно оцарапали наждаком, едва ворочается во рту.
Женщина не понимает. Покачав головой, она отодвигается немного, и, отвернувшись от меня куда-то в сторону, зовёт:
— Эгрив, мальчик очнулся.
Стало быть, я, пилот, гражданин Раст-эн-Хейм, для неё — просто мальчик? Интересно, она в курсе — кто я и откуда? Хотя, заговорил я на языке Торгового Союза, так что по одному звучанию вопроса она должна бы понять, что я — чужак. Впрочем, что я сам знаю о ней? Ничего ровным счетом, кроме того, что встреться я с ней на Лидари — долго бы ошеломлённо смотрел вслед. Настолько рыжих я в жизни ещё ни разу не видел.
Женщина вновь улыбается и отходит в сторону, пропуская ко мне высокого худощавого мужчину в униформе медслужбы.
— Где я? — выталкиваю через сухие, плохо повинующиеся губы тот же вопрос.
— В госпитале, — отвечает мне медик на языке Раст-эн-Хейм.
Потом его рука ложится на браслет кибердиагноста, и по венам вновь растекается живительное тепло. Тотчас у меня начинает кружиться голова и путаться мысли.
Вот не вовремя эта слабость!
Я пристально смотрю на медика, но лицо теряет чёткость и плывёт, как и окружающий мир. Собираю остатки сил и шепчу:
— Со мной были мужчина и женщина. Они живы? Где они?
Лицо медика выражает недоумение, но я повторяю вопрос, вцепившись в его пальцы из последних сил.
— Фори, — шуршанием срывается с моих губ. — Арвид?
Мужчина без труда высвобождает руку, и то ли сдержанный вздох, то ли сдавленный возглас вырывается у него.
— Фори? — упрямо повторяю я, чувствуя, как меня покидают силы, мир подёргивается серой туманной дымкой, и как тяжело становится удерживать внимание.
— Да, живы, — ответ настигает уже в зеве внепространственного тоннеля, схлопывающегося вокруг, отрезая меня от мира.
Хочется вцепиться в медика и вытрясти из него всё, что он знает о Фориэ и Арвиде, но мне не удаётся удержаться на грани меж сном и явью. Я проваливаюсь в сон, как в трясину, как в зыбучий песок. И мир вокруг делает несколько оборотов вокруг своей оси.
Когда чернота вокруг истончается, я захлёбываюсь синевой, она везде вокруг меня — то густая, то истончённо-блёклая. Вначале кажется, из этой ловушки легко выбраться, отмахнувшись от голубовато-белёсого тумана, как от морока, но проходит мгновение, и дымка перерождается, превращаясь в сапфировый ливень, бьющий со всех сторон разом.
Капли синевы обжигают кожу холодом, прошивают тело, сосредотачиваясь там, где положено находиться сердцу, и неожиданно из ледяного комка пробивается ласковое тепло, прорастая ниточками по ходу нервов.
Синева…. Она протянулась снаружи в меня, сплела свою хитрую паутину, которая отзывается на каждый сполох снаружи. Страх и неприятие прошли. И даже бешеный стук сердца становится умиротворённее, реже. На каждое биение пульса синь отзывается изменением оттенка: словно от ветра пробегает рябь по волнам. Хотя, может, это сердце, сбившись с собственного ритма, подстроилось под мерцание сини?
Мне не понять этого, да и нет желания искать ответ. Такого полного, ничем не нарушаемого покоя я никогда не испытывал, и мне совсем не хочется волноваться, нервничать и разрушать иллюзию.
Я просто покачиваюсь на синих волнах, а извне… Извне в мою душу смотрят звёзды: и я чувствую себя под этим заинтересованным взглядом, по сути — нагим. Мне не спрятать мыслей, желаний, чувств, не скрыть ничего, но это меня не тревожит.
Мы так долго смотрим друг в друга, что в какой-то миг я, проникшись доверием, тянусь к синеве. Мы и так связаны с нею паутиной бирюзовых прожилок, проросших по телу; но я тянусь не телом, а разумом. Я прикасаюсь к ней, и беззвучие прорывается, в мое сознание летят обрывки мелодий, шумов, возгласов, смеха, сухой шелест травы, шуршание гальки, увлекаемой волнами, восторженные крики детей... и захлёбывающиеся стоны умирающих.
Безмятежность рвётся в клочья, и я вновь на лётном поле порта Лидари раз за разом набрасываюсь на своего противника — и теперь замечаю, что он лишь немногим старше меня; отмечаю, как сменяются на его лице презрение, удивление, сомнение, и как страх искажает черты и сменяется выражением животного ужаса — за мгновение до того, как я точным ударом парализатора разбиваю его голову.
Осознание железным обручем сдавливает виски.
Я — убил... Я убил человека.
И ведь я убил не одного, обжигает понимание. Первый из противников, оставшийся на поле — ведь я оглушил его и забыл, оставив лежать около корабля. У него не было шанса пережить старт.
Дали небесные! А что случилось с людьми, бежавшими от здания терминала? Были ли они достаточно далеко? И кто это был — наёмники или работники порта? Я не думал об этом в пылу сражения и суматохе бегства, но сейчас воспоминание отогнать не удалось.
«Я — убил…».
Меня начинает трясти, от жара стыда кипит кровь, сердце, задыхаясь, пропускает удары. Сеть, сплетённая из синевы внутри и вне меня, трясётся, раскачивается и резко дергается в разные стороны — хаотично, резко, на разрыв. Колючие искры сыплются с оборванных нитей, прожигая меня насквозь.
Лучше бы я остался лежать на том поле под дюзами корабля!
От отчаяния, от понимания, что вот-вот разорвётся мое единение с удивительной синевой — и тогда от меня останется пустая оболочка, хрупкая, как зола в догоревшем дотла костре, я шепчу: «нет, не уходи», цепляясь за истончающиеся, рвущиеся нити, но разве способно одно желание хоть что-то изменить?
Едкие слезы обжигают щёки. Но я сам разрушил связь меж собой и сияющей синей вселенной.
«Нет!» — кричу я, и просыпаюсь от собственного крика. Из сна меня выкидывает, как корабль из прыжка: один миг, и сон остался где-то. Словно его и не было.
Ночь. Лёгкие занавеси на окне колышутся от потока воздуха. Издалека доносится равномерный умиротворяющий шорох прибоя. Едва слышно отсчитывает секунды стрелка часов над дверью. На тумбочке рядом с кроватью — стакан и графин с водой, я тянусь к нему, и только тогда понимаю, что от неподъемной тяжести, сковывавшей тело, не осталось и следа. Тело повинуется мне, как прежде, но руки дрожат, когда я наклоняю графин над стаканом.
Душа, — понимаю я, залпом выпивая воду. — Душа не на месте.
Похожие статьи:
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Доктор Пауз
Рассказы → Проблема вселенского масштаба
Рассказы → Пограничник
И у каждого - своя порция приключений будет ;)
