Волчьи стрелы. Глава 5. Кречет и ястреб

в выпуске 2016/10/13

27 марта 2016 - Павел Канаев

- Сгинь, упырь! Пропади, сволота! – промычал Ладимир сквозь сон и отвесил себе звонкую оплеуху. Его бедная голова зазвенела, а собственная рука показалась тяжелее богатырской палицы. С заунывным писком разбухший от крови комар взмыл к потолку, где, выжидая, затаился.
Нехотя приоткрыв глаза, княжич взглянул в сторону вытянутого волокового окошка. Задвижка была открыта. Вонзаясь в полумрак, из щели окна сочился утренний свет, в котором кружились пылинки и надоедливые кровопийцы.
- Пёс с ними! – подумал он, снова погружаясь в грезы. Но прикосновение Любавы тут же вернуло его в похмельную реальность: красавица челядинка страстно прильнула к шее мóлодца сочными губами. По ее нежным плечам и упругой груди вольно струились рыжие локоны, обычно скованные узами тугой косы. Каждый изгиб обнаженного тела, будто волна, завораживал плавностью и красотой.
- Доброго солнца, сколол! – сладко потягиваясь, пропела белокурая Василиса, лежавшая по другую руку от него. Кровь с молоком, молодая крестьянка была румяна и аппетитна, как свежеиспеченный пирог.
Но этим злосчастным утром Ладимир уже не желал плотских утех. В висках его колола иглой пульсирующая боль, а во рту пересохло настолько, что он мог выпить весь Ладнор и маленькое озерцо в придачу.
- Нет, девоньки, не сейчас! Ступайте! – промычал он.
- Как скажешь, сокол, - смиренно ответила челядинка. Встав с постели, Любава направилась к огромному сундуку, на котором еще вечером аккуратно разложила свою одежонку. Василиса хихикнула и тоже побежала одеваться, потряхивая необъятным бюстом.
Ладимир по-медвежьи слез с ложа, нацепил порты и мятую сорочицу, валявшуюся на полу. С трудом отыскав пару сапог в разных углах и обувшись, он вышел из летнего сенника в обширные богато убранные сени. Преломляясь сквозь пеструю слюду стрельчатых окошек, лучи солнца разлили цветные узоры на полу, крученых столбах и дубовых стенах. С высокого тесового потолка смотрели мастерски прописанные жар-птицы на ветвях сказочных деревьев.
Стук сапог обрушился сотней ослопов1 на больную голову княжича. В сени резво ворвался Гаян — молодой рябой челядин в атласной рубахе. Зная наперед, что нужно господину, он уверенно нес расписную чарку с рассолом.
- Доброго тебе здоровица, княжич — сокол! На вот, испей, вмиг полегчает, - радостно сказал он, сияя рыжими веснушками и широкой улыбкой.
Ладимир выхватил из рук слуги чарку, плюхнулся на крытую медвежьей шкурой лавку и с жадностью упыря, что добрался до шеи своей жертвы, присосался к рассолу.
- Княжич, к тебе гости, - сообщил челядин, не дожидаясь, пока хозяин допьет свое спасительное зелье, - Тысяцкий Борислав пожаловал, на дворе дожидается.
- Так зови его в хоромы. Чего он на дворе позабыл?
- Так звал, хозяин. Не идет. Говорит, погода дюже хороша, и тебе свежий воздух надобен.
Предвидя очередные упреки и наставления, молодец закатил глаза, но все же поднялся и обреченно побрел к выходу. Вскоре он оказался на высоком крыльце. Осень выдалась дивная — все вокруг было залито теплом и ярким солнцем. Но на крыльце, под замысловатой кровлей, объятой резьбой полотенец2 и причелин3, царили тень и приятная прохлада. Воздух пропитался яблочным ароматом, словно домашнее вино.
В том, что многие в Сеяжске приняли самозванца Владимира за сына гривноградского князя, не было ничего удивительного: издалека двоюродные братья походили друг на друга, как две капли воды. Только Ладимир выглядел более растрепанным и грубым. Копна его пушистых темных волос, казалось, не знала гребня, зато улыбка светилась, точно начищенное зерцало4.
Тысяцкий поджидал княжича внизу, у крыльца. По обыкновению Борислав был одет сдержанно. На плечах у него серел походный плащ — мятль, застегнутый на бронзовую фибулу. Лишь длинные, убранные жемчугом ножны красного сафьяна, из которых выглядывала серебряная рукоять меча, выделялись ярким пятном роскоши из его скромного образа.
При виде Ладимира он сдвинул белесые брови, покачал коротко стриженной светлой головой, окольцованной ремешком.
- Прогуляемся, княжич. Погутарим о том о сем?, - тихо предложил Борислав.
- Ведомо мне все, что молвить хочешь. И как не истомишься то одно и то же твердить? Пойдем лучше в хоромы – выпьем медов добрых, а опосля …
- Да, твоя правда!, - бесцеремонно перебил его тысяцкий, - Разговоры тут, что об стену горох!
Подойдя вплотную к княжичу, он лихо наклонился, схватил молодца под колени и с легкостью взвалил его себе на плечо, будто сноп сена.
- Ты что творишь окаянный? А ну отпусти! Я отцу скажу, он тебе…., - орал Ладимир, извиваясь ужом и стуча кулаком в спину тысяцкого. Дойдя до конюшни, Борислав с размаху бросил его прямо в глубокое корыто, приготовленное для лошадей. Брызги хлынули во все стороны; княжич с головой погрузился в студеную воду, затем выскочил из корыта, словно лягушка, и распластался на траве.
- Пожалуйся, пожалуйся батюшке! Он мне лишь спасибо скажет! Забыл, что Всеволод сам меня с тобой послал, чтобы я тебя стерег и не давал безрассудства творить? А ты что делаешь? Забыл, где ты находишься? А ежели кто прознает про твои бесстыдства да князю Неверу донесет? Думаешь, частоколы дворовые от глаз да ушей худых схоронят? А ежели помолвку расторгнут? Ты судьбу Отчизны под угрозу ставишь, охальник ты этакий!
Ладимир лишь дрожал и таращился на Борислава.
- Ну что, отрезвел? Теперь иди в хоромы и проспись! Пара часов у тебя есть покуда. Аль забыл, что мы сегодня на соколиную охоту с великим князем едем? Молю, не посрами Гривноград да отцовские седины. Как же так? На ратном поле не спасовал, живота своего не жалел, праденца бил аки ястреб. А здесь, в роскоши хором, безобразничаешь, - смягчив голос, сказал Борислав, не в силах сдержать улыбку.
Разменявший всего четвертый десяток, тысяцкий давно подружился с княжичем. Бывало, он и сам пропускал с Ладимиром чарочку - другую, да и до девичьих ласк был, признаться, еще тот охотник. Но сейчас от него зависело слишком многое, поэтому он усердно играл роль строгого и благочестивого наставника.

____________________________________________________________________________________

Полуденное солнце позолотило седину осеннего поля, стелившегося между бойкой рекой и желто-зелеными всполохами рощиц. Издалека Ладимир с Бориславом завидели целую армию ловчих сокольников. Их ярко-красные свитки с золотыми нашивками и синие мятли мерцали, словно россыпи самоцветов. Люди сокольничего пути, кто верхом на лошадях в сверкающей сбруе, кто на своих двоих, суетились в ожидании охотников. У многих из них на парчовых рукавицах восседали хищные государевы слуги — соколы, кречеты и челиги.
- Княжич, ты уж не взыщи, прости дружка своего. Вспылил я утром, лишку дал. Но ты же сам разумеешь, как нам сейчас надобно не дать петуха, - наконец решился объясниться тысяцкий.
- В кой-то веки ты, Борислав, прощения просишь? Видать, и впрямь испужался, что я батюшке скажу. Не робей, захочу тебя осадить, сам поколочу. Похмельного то кого угодно легко в корыто бросить, в другой раз с трезвым попробуй сладь, - ответил княжич с остатком обиды в голосе.
Борислав ухмыльнулся и ехидно прищурил свои болотные глаза, как бы говоря: «поглядим, поглядим еще».
Великий князь с сыном в сопровождении старших дружинников прибыли с небольшим опозданием. Конь под Невером был под стать седоку: белоснежный исполин, под копытом которого содрогалась земля за версту. Голову боевого скакуна опоясали красные ремни оголовья, скрепленные золотыми бляшками. Лоб и нос животного украшали бронзовые решмы5 в виде листьев лавра.
Сняв шапки, Ладимир и тысяцкий поклонились сеяжскому князю.
- Здрав будь, Всеволодович! - приветливо прогремел Невер, - Как живется тебе в гостевых хоромах? Всем ли доволен ты?
Благодарствую, государь!, - отвечал Ладимир, - Хоромы во истину царские. Радушию твоему, княже, нет предела.
Через мгновение и сын Невера подъехал к ним на своем молодом гнедом жеребце. Лишь сейчас строгий отец простил ему летнюю выходку с Буяном и начал снова брать с собой на охоту. Худощавый, с вытянутым лицом и длинной шеей, двенадцатилетний Яромир все еще напоминал несуразного олененка. От Невера ему достались волнистые каштановые волосы и небесная синева глаз. Но главным сходством сына с отцом был нрав, непокорный, как тот самый Буян, которого опасались даже бывалые конюхи. Княжичи учтиво поприветствовали друг друга.
Государь, в пору ли зачинать веселье? - спросил главный ловчий, подойдя с огромным соколом на рукавице.
Получив в ответ утвердительный кивок, он чинно посадил гордую птицу на руку великому князю.
Старинная забава началась.
Армия ловчих, пеших и конных, разлетелась по полю, будто осколки цветного витража. Вскоре всю округу наполнили их дикие крики и невыносимый скрежет трещоток. Подобно бесноватым, сокольники будоражили природу, возмущали поросшие камышом берега реки, окрестные березняки и рощи.
Тучи диких уток повсюду судорожно взмывали ввысь, взрываясь скрипучим гвалтом. Охотники пустили хищных птиц. Соколы, кречеты и челиги пронзали небесную синеву и серыми вихрями разили свою добычу. Как искусные дружинники меньшим числом обращают в бегство тысячи плохо обученных ополченцев, так и пернатые убийцы рассеивали обильные стаи.
- Давааааай, родимый, ээээээээээйй!, - задорно прокричал Невер, снова вскинув вверх руку в парчовой рукавице и отправив в небо своего любимца Кургана. Могучий сапсан взмыл к облакам, описал широкий круг и по крикам сокольников начал преследовать свою жертву. Как ни старалась утка, петляя, запутать хищника, Курган в который раз обрушился на добычу, и ее бездыханная тушка полетела на землю.
Седла охотников и ловчих уже были увешаны, как бахромой, тороками с дичью. Вдруг у Ладимира все пошло не так. Его кречет Ререг вошел во вкус и продолжал кружить под облаками, не реагируя ни на зов княжича с ловчими, ни на приманку — голубиные крылья на алом бархате. Кречет перестал различать добычу и хищных «братьев»; первым под предательский удар попал пролетавший мимо ястребок Килей. Сцепившиеся птицы зависли серым клубком, потом ястреб обмяк и рухнул вниз, беспомощно кувыркаясь в потоках ветра. Он с такой силой ударился оземь, что с его головы даже слетел клобучок6.
- Ты это нарочно!, - раздался визгливый возглас Яромира, - Ты, ты, я видел!
Мальчик стремительно подъехал к Ладимиру, вперил в него свои синие глаза, в которых блестели слезы обиды. Щеки его пылали горячим румянцем, а губы дрожали.
- Кем ты себя возомнил, что изволишь со мной такие шутки шутить? Думаешь это смешно? По что Килеюшку моего погубил? Думаешь, тебе все дозволено, коли ты Аленушки жених?
- Окстись, друже! О чем толкуешь? Кречет мой белены объелся, своих кромсать вздумал. Только я тут причем? Сдался мне больно твой ястреб, - с усмешкой ответил Ладимир.
- Врешь, врешь собака! Видел я, как ты кречета на Килея натравил!
Осторожней, княжич! С равным говоришь! Я не посмотрю, чей ты сын. Уймись, не то придется ответ за наговор свой нести! Ты мал еще и глуп, посему на этот раз прощу тебя, но впредь думай, прежде чем говорить!, - предостерег Ладимир, с трудом сдерживая гнев.
- Ты еще пугать меня будешь? Да я, да я ….
Что, ТЫ?, - боевым рогом протрубил голос Невера.
Оглядевшись по сторонам, Яромир увидел, что охота остановилась; ссора привлекла всеобщее внимание и привела всех в замешательство.
Под звон колокольцев на конской сбруе Невер степенно приблизился к сыну. Солнце лениво перекатывалось в складках его фиолетовой шелковой свитки, воспламеняло золотое круглое оплечье у него на груди и витые обручи-запястья на рукавах. Нахмуренные брови великого князя сливались с соболиной опушкой его шапки.
Ежели ты грозишь кому, так изволь свою угрозу выполнять, - сказал он с недоброй ухмылкой, - А то ни враги, ни друзья тебя бояться не будут. А каков князь, ежели его никто не страшится? То не князь — то пугало огородное. А ну ка, слезайте оба с коней!
Государь, к чему … ,- начал было Ладимир. Но Невер резко прервал его взмахом руки.
Не противься! Как иначе решить, кто прав, кто виноват? Яромир одно твердит, ты — другое. Иного пути нет — токмо поединок!

Оба спешились и уставились на князя: сын — со страхом и ожиданием, а будущий зять — с явным недовольством.
Ну что стоите то? Вперед, кто верх возьмет — того и правда.
Государь сеяжский, не гневайся! Но не буду я с княжичем биться. Мал он еще, пострадать может, - снова возразил Ладимир.
Слова эти хватили топором прямо по самолюбию Яромира. Наклонившись вперед, словно молодой бычок, и вытащив из ножен меч, пока что испытанный лишь на тренировках, с диким воплем он ринулся на обидчика. Гривноградский княжич искусно увернулся от широкого взмаха, затем — от еще и еще одного. Ловко уйдя от очередной атаки, он поймал руку Яромира и вывернул ее за спину; клинок плашмя шлепнулся на траву. Вполсилы Ладимир оттолкнул обезоруженного противника — тот упал на землю.
Довольно!, - снова протрубил голос Невера, - Ну, Яромир, посему выходит, не твоя правда. Проси прощения за наговор свой и оскорбление!
Вскочив на ноги, мальчишка умоляющим взором вцепился в отца, попытался возразить, но слова иссохли и превратились в пыль у него во рту. Он здорово запыхался от гнева и хаотичной рубки воздуха. Его парчовое, убранное жемчугом одеяние помялось и замаралось пятнами травы, шапка осталась валяться где-то под ногами, а волны волос захлестнули половину лица.
Не смей отцу перечить, маленький наглец! Мало тебе досталось? Еще желаешь? Сказал — проси прощения!, - заорал Невер.
П-п-прости, Ладимир! Виновен пред тобой, каюсь!, - выдавил из себя Яромир, осознав безысходность своего жалкого положения.
Ну, ежели тебя и это ничему не научит, уже и не знаю, что с тобой делать, - с досадой сказал великий князь, возвышаясь на своем боевом скакуне, подобно громадному изваянию.
Драгомир, Протас!, - позвал он своих дружинников, - Проводите княжича во дворец, пусть сидит в своих покоях и никуда не выходит, покуда я не позволю!

Волчьи стрелы. Глава 5. Кречет и ястреб

Похожие статьи: