Волчьи стрелы. Глава 4. Жертва

~~Веки Белту задрожали и приоткрылись. Призрачные силуэты предметов, окруженные ореолами, прорывались сквозь хмарь забытья, кружась и перемешиваясь, словно в танце. Не то в реальности, не то в его угасавших видениях гулко раздавались отрывистые голоса. Наконец контуры и блики стали плавно вставать на свои места, рисуя взору степняка картину того места, где он очутился.
Бледный свет едва пробивался сквозь небольшое окошко – кругляшки мутной слюды в деревянных затворенных ставнях.  Воздух был сперт и напоен пылью.  Низкие округлые своды мрачно нависали над помещением, и, если долго на них смотреть, казалось, начинали еле заметно опускаться. В ноздри бросалась смесь запахов полыни, маков, мяун травы и едкого дыма от воткнутой в деревянный напольный светец лучины.
 Вдоль каменных стен, сплошь увешанных пучками сушеных трав, в полумраке таились сундуки и грубо срубленные лавки. На деревянных полицах пылились бесчисленные горшки, кувшины, колбочки, ступицы и склянки, наполненные всевозможными жидкостями и порошками.
- Уххх-ти тухх-ти, хто енто у нас очами мыргает? Никак в себя пришел, басурманин окаянный! Лягай ты, лягай, куды дергаесся? Уж думали, не окалемаесся, Богу душу отдашь! Хотя, на что ты ему сдался, душегуб? К рогатому тебе прямиком, с-с-с-с-с,- старик издал беззубым ртом шипящий звук, лишь отдаленно напоминающий смех, - Князю лишь ты жизнью своей скаредной обязан. Всю жизнь он вас, нехристей, бил, а вот тебя пожалел покуда…
Старик Чурило сидел на небольшой скамье сбоку от ложа раненного Белту и перебирал деревянные четки. Сморщенный, cогбенный, с жидкой седой бородой, он выглядел как сушеный гриб.
- Афооооня! Аааась, Афооня!, - заорал он.
Стон дверных петель ответил в такт его скрипучему голосу. Стрельчатая дубовая дверь отворилась, и в комнату зашел дюжий детина в кольчуге, с булавой на поясе.
- Очнулси, пёс степной. Зови воеводу!
Кивнув сивой головой, здоровяк вышел. Когда дверь снова распахнулась, на пороге показался другой ратник – намного старше первого и в дорогом доспехе. Красные сыромятные ремешки пронизывали убористой прострочкой его полированный панцирь из сотен пластин; на латных наплечниках и наручнях переплетались золотые травленые узоры. Между яркой каймой поддоспешной рубахи и створчатыми поножами празднично пылали полоски малинового сукна его свободных шаровар.
- Вот, Дмитр, батюшка, очнулси, черт. Как велели, не дал псу сгинуть, - учтиво сказал старик.
Недвусмысленным жестом дворский воевода велел ему выйти, и Чурило, опираясь на осиновый посох, медленно уковылял прочь.
- Это ему ты жизнью обязан, царевич! С полседьмицы от тебя не на шаг, выхаживал, - обратился он к Белту на чистом кархарнском даже без малейшего акцента. Язык врага он знал как свой родной.
Соратник князя был в самом расцвете сил. Каждое движение его выражало напор и стремительность, которые он демонстрировал на поле боя. Слава о ратных победах воеводы гремела так громко, что в народе о нем даже сложили былины. Несокрушимый витязь, голыми руками задушивший степное чудище — устрашающего Волкозмия.
- Слышь, хто енто рядом с князем то едет? - бывало, переговаривались посадские люди в толпе, когда Невер показывался в городе в сопровождении своей свиты по случаю какого-нибудь праздника или богослужения.
- Как кто? Дмитр енто, воевода дворский. Кто же еще то? 
- Иди ты, какой же енто Дмитр? Дмитр — ростом с вежу, а в плечах — сажень косая. Аль не слыхивал ты, что он один, без топора просеки валил, когда еще юнцом был. Да кархарнов сотнями в одиночку клал. А ентот — глянь на него — ентот только и горазд, что приказы давать, небось.

В жизни Дмитрий и вправду больше тянул на тиуна в богатой броне, чем на могучего витязя. Невысокий, но крепко сбитый, он выделялся из толпы разве что дорогими одеждами. С каждым годом его ранние залысины поднимались все выше, медленно подступая к макушке; борода же, напротив, на контрасте становилась гуще и курчавее.
Дмитрий уже давно был не просто дворским воеводой, а одним из столпов славного Сеяжского княжества. Поступив на службу к князю еще пятилетним мальчишкой, он прошел долгий и тернистый путь от простого отрока до, по сути, второго человека в государстве. Из всех советников, тиунов, воевод, посадников его одного Невер считал своим закадычным другом. Лишь он мог открыто сказать князю то, за что другие рисковали попасть в поруб или вовсе лишиться головы — самую колючую правду. 

-Я должен быть благодарен? Что есть для воина его жизнь? Что она против победы и чести? - отвечал Белту на своем гортанном языке, - Лучше, лишите меня жизни сейчас! Ибо если мои раны затянутся, моя сабля снесет ваши головы, а города поглотят огонь и тучи кархарнских стрел!
Царевич приподнялся на локтях, но тут же рухнул назад на перину. Его мертвенно бледное лицо исказилось гримасой боли.
- Но пока что наши буйны головы на месте, а города стоят и процветают, - ответил Дмитрий, ехидно щурясь, - Пока что ты — наш дорогой гость. Так милости просим испытать наше радушие. Будут тебе и хлеб, и соль, и раны твои поврачуем. А там видно будет, что далее...Ты во дворце великого князя сеяжского — Невера Ростиславича, - сообщил он, предвидя скорый вопрос, - У его лучшего лекаря. Кстати, братец твой и батюшка знают, что ты у нас загостился. Ждут тебя, кровинушку.

Царевич был еще очень слаб, и затуманенный рассудок играл с ним злые шутки: голоса отдавались многократным эхом, все расплывалось и дрожало перед глазами. Однако ему хватило сил осознать свое положение — знатный заложник, поплатившийся за свою собственную глупость и нетерпение, приведший своих людей на верную смерть и попавший в лапы к врагу.

- И ты думаешь, это остановит Великого Каана? Небо неумолимо — оно дает жизнь и забирает. Отец окропит горючими слезами мой курган. Но не поставит жизнь сына выше интересов Орды.

- Уверен? А почему же войска твоего брата Герреде уже дня три стоят у Кречетовой дороги и не помышляют на стольный град идти? Почему послов своих уже дважды к Солнечным вратам твои сородичи посылали? Ай-ай-ай, как же ты про своего батюшку думаешь, недооценил любовь ты его безмерную. Он ведь, как мы им твой оберег да косичку прислали, сам не свой, извелся весь...

На скуластых щеках степняка занялся еле заметный румянец гнева. Губы его сомкнулись, и все лицо заходило желваками. Впервые он, бесстрашный Белту, от одного имени которого содрогались целые народы, был опозорен врагом. Привыкший сам побеждать, убивать людей и уводить в полон, выжигать города и деревни, он лежал полуживой, с отрезанной косой, не в силах прикончить даже самого себя. Ярость захлестнула его с головой, унеся все слова и мысли.

- Ну ладно тебе, не изводись ты понапрасну! Плохого тебе не сделаем, ежели батюшка твой, конечно, каверзы какой не выкинет. Он ведь обещал уже завтра двинуться в путь, отойти с войском всем своим за Буллях широкий. Ну а там и тебя отпустим с миром, да еще и поминки богатые пришлем, - продолжал Дмитрий издевательски дружелюбным тоном.

- И что затем? - взревел царевич, - Думаешь, Орда оставит эту дерзость безнаказанной? Как только я вернусь домой, Каан соберет войска всех десяти улусов и двинется на ваш Сеяжск. У вас был шанс покориться и  сохранить свои жалкие жизни. Теперь от вашего княжества не останется и обугленной головешки, глупец! Забыл, как вы были под нашей пятой, как склонили головы перед нашей мощью? Лучше убей меня сейчас воевода, и дело с концом! Тебя ведь тоже скоро небо заберет — там и сочтемся!

- Можа, ты и дело молвишь. Немало Орда у нас крови выпила за два века, как тут забудешь? Да только ты сам кое о чем запамятовал: как сбросили мы иго ваше поганое, как до Усоира смрадного наши дружины докатились, и уже вы от нас поминками откупались! Вы поодиночке нас сдюжили, когда лилась на Сеяже кровь братская, когда князь на князя войной шел. А как только Сеяжск да Гривноград меж собой сговорились и одним войском выступили — тут и  опрокинули мы вас. Да и не так нынче сильна Орда Черная, как встарь. Нынче все наоборот: теперь вы меж собой грызетесь, улус с улусом воюет. И вовек Тюхтяю всех улус-каанов в поход не поднять. А вот мы готовы одним кулаком ударить. Как бы ни пытались нас с Гривноградом рассорить, не выйдет, шиш вам на постном масле!

Воевода отбросил притворную любезность, своим тоном и взглядом выказав всю лютую ненависть к степному племени.
- Дружок то твой, что воду мутил, княжичем гривноградским прикидывался, похоже, в болоте утоп. Не нашли его у острога ни живого, ни мертвого. Хотели люд посадский взбаламутить, на восстание поднять? Да только Сеяжск — не Гривноград. Здесь князь — всем закон, а не бояре с митрополитом. Сильна длань Невера, а дружина его — обильна. Он здесь суд вершит. А вече уж и не припомнить когда собиралось. Так что любым смутьянам вмиг хвоста накрутим.
- Неужто ты думаешь, что властелин вселенной нуждается в крамолах? Он просто берет свое огнем и мечом! Нам, потомкам великого Чергерея, не нужна подлость, чтобы раздавить вас, как мы уже когда сделали! И перед тем, как моя сабля обагрится твоей кровью, ты вспомнишь это день и эти слова, темник Сеяжский! - процедил царевич сквозь зубы, раздувая ноздри от гнева.

Белту говорил искренне: он и вправду осуждал подлые замыслы княжича изгнанника разжечь восстание в Сеяжске. Царевич все еще свято верил в несокрушимость Орды, которой благоволит само Небо, и не хотел замечать, как смертельная хворь междоусобиц и братоубийств день за днем подтачивает ее мощь. В отличие от Герреде, младший царевич презирал интриги и заговоры, полагаясь лишь на свою саблю и честь.

_____________________________________________________________________________

Стольный град все еще бурлил и клокотал, как огромный кипящий котел. Люди не верили, что опасность миновала. Многим казалось, будто в воздухе уже повис зловещий запах гари с объятых пламенем полей и деревень. А где-то вдали словно раздавались едва уловимые вопли, мольбы и гулкая дробь копыт тысяч кархарнских скакунов.
На воротных башнях и крепостных стенах по-прежнему сверкали сталью бесчисленные ратники. В церквях, не переставая, служили молебны — священники срослись со своими златотканными ризами.
Уже второй день достопочтенная княгиня Белослава курсировала со свитой от монастыря к монастырю. По пути она по нескольку раз останавливала весь пышный поезд, чтобы выйти из золоченого возка к встревоженному народу. В это время из крытого сукном обоза, замыкавшего поезд, вылезали челядины и начинали раздавать людям монеты и всякие яства.
Лишь княгиня могла успокоить городской люд. В Сеяжске ее почитали почти как самого князя, а, может быть, даже больше. Если Невер был мечом, хранившим государство от врагов, то Белослава своим заступничеством и щедростью смогла стать людям настоящей матерью. 
- Благоволит нам Господь! Сохранил нас, люди добрые! Отвратил он беду от нас. Уходят нечестивцы поганые, завидев силу войска нашего. Примите же, люди сеяжские, дары в честь спасения и восхвалите Господа, защитника нашего!, - говорила она, стоя в центре обширной стогны, до отказа забитой людьми.

На окружавших площадь частоколах, деревьях, кровлях изб и хором и даже на закомарах небольшой одноглавой церковки, словно голуби перед дождем, теснились мальчишки.
Невер же успокаивал люд по-своему. На Плашной площади он велел поставить несколько десятков высоких острых кольев и посадить на них тех немногих степняков, что выжили у Ладнорского острога. Сперва горожане валили туда валом, чтобы кинуть камень или  кусок навоза в обезображенные тела басурман. Но спустя несколько дней невыносимый смрад и тучи жирных золотистых мух обезлюдели не только страшную площадь, но и, казалось, целый городской конец. 

- Пора бы уж снять басурман, не то и до железы недалече, аль еще до какой моровой язвы, - заметил молодой гридин, завидев, как вдалеке улица упирается в забор из повисших на шестах мертвецов. 
- Пора, не пора! Не твоего ума дела! Когда княже скажет, тогда и будет пора! - буркнул Драгомир сквозь свою рыжую бороду.
Вскоре дружинники добрались до Кузнецких ворот — квадратной башни, увенчанной высоким тесовым шатром с бревенчатой стрельницей наверху. Шероховатые побеленные стены словно были покрыты коркой запекшегося сыра; до половины воротной арки спускались тяжелые бронзовые герсы. Ратники пригнули головы, чтобы не удариться о решетки. Цокот подкованных копыт их лошадей звонко отлетал от каменного свода, растянувшегося серым парусом.
За воротами раскинулась Панцирная слобода, где жили и трудились почти все кузнецы столицы: колчьчужники, панцирники, оружейники, златокузнецы. На весь мир славился Сеяжск своими искусными мастерами. Булатные клинки, что можно было согнуть в дугу от уха до уха, не сломав, удивительные ларцы, серебряная и золотая утварь — травленая, зерненая и черненая — перстни, монисты и аламы, надежные дощатые брони. За всем этим в столицу стекались купцы со всех сторон света, даже из Вирейской империи, которая когда-то считалась непревзойденной в кузнечном ремесле.
- Да разве же по людски это, по чести?, - после долгого молчания, не выдержав, воскликнул гридин, - Мужа сеяжского, правоверного, что по укладу живет, зла никому не чинит, в жертву поганым отдать! Князь люд свой от кархарна стеречь, оборонять должен, а он им неповинную душу на растерзание отдает! Так выходит, никто не может спать покойно на земле Сеяжской, коли князь такое с людом своим чинит!

- Затвори свой рот поганый, покуда я тебе башку не снес! - обрушился на него Драгомир, - Да что ты вообще разумеешь, щенок ты желторотый, чтобы князя хулить и решения его оспаривать? Аль не ведаешь ты, что сам каан Тюхтяй кузнеца во служение себе хочет? А коли не отведет он войска, налетит вихрем на град, об этом подумал ты, заступник, человеколюб?! Сколько тогда народу поляжет?

- Да откуда же ведомо каану про Фоку то? Обычно кархарны всех без разбору в полон берут, имен не спрашивают. А уж потом смотрят, кто на что горазд: кого саблей по горлу аль волкам на трапезу, кого в ремесло, а кого на копи аль еще куды.
- Да говорят, подарили дочери его брошь такую, что глаз не отвесть. Вот и прознал каан, что Фока брошь ту выковал, и захотел его к себе, чтоб векилю его служил, украшения дивные ковал, - смягчив тон, ответил Драгомир. 
- Семью жаль кузнеца, - сказал гридин, вздыхая, - На кого останутся?
- Не боись, с глада не издохнут. Княже их довольствием на всю жизнь обеспечит. А срок пройдет — Фоку убитым назовут. Все одно, в Сеяжу ему уже воротиться. Тогда супружница его себе нового мужа и найдет. Люди молвят, красотой она дюже лепа. Коль так за них трясешься, вот и возьмешь ее в жены. Не пропадать же девке. Аль не хочешь порченую? 

Юный ратник люто взглянул на старшего товарища, но промолчал.

- Кузнец, здрав будь! - грянул Драгомир, перекрикивая стук молота и шипение горна, когда дружинники вошли в кузницу.
На мгновение Фока замер, затем расправил могучие плечи, отложил в сторону молот и повернулся лицом к незваным гостям.
- Мы по поручению князя Невера пришли за тобой. Государю снова служба твоя надобна, - продолжил рыжебородый.
- Что же, это честь для меня — государю послужить. Моя кузня всегда к его услугам. Что надобно выковать, сколько да к какому сроку? - спросил кузнец, окуная щипцами раскаленную заготовку подковы в кадку с ледяной водой.
- Да нет, Фока, не князю ты теперь будешь мечи да зерцала ковать. Вот уж повезло тебе, впрямь как утопленнику. Каан Орды поганой, Тюхтяй, хочет тебя во служение к себе, в Орду забрать. В грамоте своей требует от князя, чтобы выдал ему сына, Булту-хана царевича, поминки богатые да тебя, Фоку кузнеца. Иначе не пойдет от Сеяжская прочь, город пожжет и разграбит. Уж не ведаю, как прознал про тебя басурманский царь, каким ветром ему в лапы безделицу, тобою выкованную, занесло. Да только не взыщи, кузнец! Князь милостив. Но для спасенья многих одним жертвует. Придется тебе в Орду отправиться.
- Да как же так, дружинные? Как же кровинушки мои, супружница с доченькой? Ведь пропадут без меня! Ладно меня — их то пожалейте!, - взмолился Фока.
- Не страшись, княже им богатое довольствие назначил, нужды им ни в чем не будет! И в обиду тоже не дадим. Ежели кто на них худое замыслит — обороним, не сомневайся.
 - Батюшка! - прозвенел тонкий детский голосок.
Худенькая девочка лет семи вихрем ворвалась в закопченную кузницу и мертвой хваткой вцепилась в отца. Она так крепко обняла Фоку за талию тонкими ручками, что у могучего кузнеца перехватило дыхание. От слез ее зеленые глаза искрились изумрудным блеском.
Варя пыталась что-то сказать, но все ее слова разбивались о ком в горле, как волны о скалы, вырываясь невнятными всхлипами.
- Ну что же ты, кровинушка? Ну не плачь, не плачь, никуда твой батька от тебя не денется! Вот службу князю сослужу и вернусь тут же! Вы же у меня – свет в оконце. Все сладится, дочка, вот увидишь, - шептал кузнец, поглаживая огромной мозолистой рукой золотистые кудри дочери, в которых пылали языки алых вкосников.

Фока поднял глаза и увидел молодую жену. Застыв в дверях, она беспомощно наблюдала за тем, как в один миг рушилась вся ее жизнь. Кузнец не проронил ни слова, но во взгляде мужа она прочитала все, что он хотел ей сказать.
«Прощай, жизнь моя, любовь моя! Себя береги и Варечку нашу! Да прибудет с вами милость Божья!» 
Изо всех сил стараясь сдержать слезы, чтобы еще больше не смутить и без того напуганную Варю, красавица Лебедь едва заметно кивнула мужу в ответ. 

____________________________________________________________

Владимир смирился со своей участью и, тихо нашептывая молитву, ожидал смерти. Идти дальше сил не осталось, да и не было никакого смысла. Позади – враг, впереди на десятки, а, возможно, и сотни поприщ зловещим темным морем разросся непроходимый бор. Юноша лежал на влажной, усыпанной хвоей и листьями земле и смотрел наверх. Кроны и ветви деревьев смыкались куполом, усеянным светлыми брешами, словно золотыми звездами.
Он даже не помнил, как ему удалось в таком плачевном состоянии уйти далеко в лес. Последнее, что осталось в памяти – как земля ушла у него из-под ног, и он камнем полетел вниз с крепостной стены. Упади Владимир не в воду, а чуть правее – на валуны – и его мучения уже бы закончились. Но судьба решила напоследок еще немного над ним поглумиться. Нога нестерпимо ныла; при каждом движении будто в очередной раз кто-то вонзал в его рану острое лезвие. Его пылающим от жара телом овладела дрожь, а зубы чеканил друг о друга ритмичную дробь.
Неожиданно ближайшие кусты зашуршали, послышались тихие, почти невесомые шаги – это явно был человек.
- Люди доб-доб-доб-рые!, - проревел он из последних сил, - Подсобите! Изб-бавьте от мук – убейте м-мменя, а что есть у меня – все б-берите, на том свете не надобно!
Ветви малинника медленно раздвинулись. Но вместо какого-нибудь босяка или ватажника из зарослей вышла совсем юная девица.
- Т-ты ведь не человек? Ты ведь ангел, д-да, пришла забрать меня?
Владимир и впрямь принял ее либо за ангела, либо за предсмертный бред. Льняная сорочица, расшитая красными нитями и подпоясанная на осиной талии пенькой, подчеркивала стройность ее стана. Длинные белокурые локоны на языческий лад свободно обтекали лицо и нежную шею; на лбу желтел берестяной обруч. 
Подойдя к раненному, она наклонилась так близко, что Владимир смог разглядеть ее во всей красе, несмотря на полумрак. Девичье личико вдруг засияло улыбкой, и на щеках, румяных как наливное яблоко, задорно заиграли ямочки. Глаза цвета васильков смотрели на него весело и приветливо, как на желанного гостя. 
- Краса, коли ангел ты, забирай скорей мою несчастную душу. Коли человек, убей, молю! - прохрипел он.
Взгляд красавицы скользнул с его бледного влажного лица на стальную броню - брови ее осуждающе сдвинулись.
- Убить, говоришь? - ответила она, - Вам все мало? Смертушки все ищете себе и другим. Почто люди на людей смертным боем идут? Не друг с другом людям биться надо. Есть ворог, что не будет разуметь, какого ты роду-племени.
Девица потянулась к его поясу, достала из сафьянных ножен острый кинжал.  Ловким движением она рассекла окровавленные перевязки у него на бедре и суконную ткань портов. Страшная рана уже загноилась, а кожа вокруг зловеще почернела.
Она приложила свою мягкую ладонь прямо к его ране, но вместо боли Владимир вдруг почувствовал облегчение. Красавица тихо шептала какие-то странные, неведомые слова, и с каждым мгновением ему становилось все лучше. Владимир заметил, как деревянный оберег у нее на шее — квадрат с множеством ломаных линий внутри — вдруг задымился, а вскоре и вовсе раскалился и покраснел, словно горячий уголь.
Резко отдернув руку, она повалилась на землю без чувств. 
- Краса, краса! Что ты, девица? - окликнул ее Владимир без малейшего намека на заикание.
Он вскочил на ноги — рана все еще болела. Однако от начавшейся гангрены и  жара не осталось и следа. Юнец аккуратно взял незнакомку на руки, но, взглянув на нее вблизи, ужаснулся. Только что юное лицо было изрыто глубокими старческими морщинами, а белокурые локоны стали белее снега. Она открыла глаза, и кожа ее вмиг разгладилась и зарумянилась, точно от молодильных яблок. Волосы вернули золотой блеск. 
Уронив свою спасительницу, что есть прыти он бросился наутек. Пробежав всего пару аршин, Владимир споткнулся о корни деревьев, вздувшиеся на земле, как вены на жилистой руке, и рухнул.
- Я гляжу, совсем твоя ноженька прошла, молодец. Быстрее косого деру дал. Вот только под ноги смотреть надобно, а то придется еще буйну головушку тебе врачевать.

Он поднял голову — девица стояла прямо перед ним, свежая и прекрасная.

- Чур меня! Ты, верно, ведьма! Сгинь, - заорал он и перекрестился.
- А ежели и так, что с того?, - спросила она и усмехнулась, - Хоть бы спасибо сказал, невежа, что тебя у костлявой Мары из рук выцарапала. А ты что? Ни слова доброго, да и еще и оземь шмякнул. Если я ведьма, так вот возьму сейчас и превращу тебя в жабу с головой ежа! Будешь знать. Ладно, не робей! Коли была бы я злая, стала бы тебя врачевать? Деваться тебе некуда, княжич, один ты здесь остался. Не хочешь сгинуть в этом сыром бору, пошли со мной!
- Как ты назвала меня? Откуда ведомо тебе, что...? - ошарашенный Владимир даже не смог закончить свой вопрос.
- Дюже много вопросом задаешь, как дитя малое, - ответила она, - Не все сразу, молодец. Ну, тебе решать: хочешь оставайся, глядишь седьмицу - другую на грибочках да ягодках протянешь. Только вот не похож ты на сведущего в лесных дарах — как пить дать, поганкой аль волчьим лыком потравишься. Мое дело — предложить, княжич.
Девица загадочно улыбнулась, отвесила Владимиру поясной поклон и, поправив свои шелковые локоны, грациозно поплыла прочь по узкой тропинке между могучими осиновыми стволами.
- Девица, краса! Постой! Постой! Спасибо тебе, что от смерти спасла! Век тебе добра твоего не забуду! Ну, постой же! - опомнившись, закричал он ей вдогонку.
- Догоняй, молодец! Только под ноги смотри, - ответила она, не оборачиваясь, и сбавила шаг.
Поднявшись, Владимир побрел следом, одновременно очарованный и напуганный.

Похожие статьи:

Рассказы → Жизнь под звездой разрушения. Пролог. Смерть, Возрождение и его Цена. часть 2.

Рассказы → Чужое добро

Рассказы → Жизнь под звездой разрушения. Глава 1. Танец под двойной луной, Принцесса и Важное решение.

Рассказы → Жизнь под звездой разрушения. Пролог. Смерть, Возрождение и его Цена. часть 1.

Рассказы → Наследник