11 астронавтов. Глава 3. Финал.

1.

Просмотрев ещё одну коробку, он не обнаружил того, что искал. Положив внутрь содержимое, Шань Пай с негодованием вернул её на полку. Склад заполняли тысячи таких боксов, и как минимум половина осталась за плечами. Негодование сменялось разочарованием: обычный газовый индуктор, доступный на Земле, тот, что можно купить в любом автомагазине, на Юнити казался археологической находкой. В основном, здесь хранилось куда более узкоспециализированное оборудование. Детали спутников, защитное покрытие, электроника приборов, оптоволоконные кабеля – и ни одного газового индуктора.

Склад уходил далеко вперед, длина помещения компенсировала низкую высоту потолка. Тусклое освещение четкими контурами вырисовывало размашистые тени, множеством силуэтов отбрасываемых на пол. В этих лучах не было ничего живого или приятного, словно инженеры специально хотели сделать комнату похожей на земной аналог – мрачной, неприглядной и серой. Ряды симметрично расставленных полок тянулись до самого конца. Монотонный гул работающей вентиляции замещал тишину, однако, не привнося разительных отличий. Изредка, будто испугавшись, вздрагивали лампы.

Достав очередную партию оборудования, астронавт обернулся. Искоса, почти выронив глаза, если бы это стало возможным, Шань Пай взглянул в дальний верхний угол помещения, одинокий и пустой. Идеально круглое, пластмассовое око, не больше яблока, прилипло к потолку. Свет почти не задевал его поверхность, а потому камера казалась скрытой, невидимой. И все же – он видел её.

Движения веяли настороженностью и плавностью, точно астронавт пытался обезвредить мину, а не изучить содержимое коробки. Выложив пару инструментов для работы за бортом, он достал идеально отполированный диск, кажется, деталь зонда. Направив её таким образом, чтобы видеть камеру, Шань Пай придал импровизированному зеркалу устойчивость, закрепив между зубьями разводного ключа, и продолжил поиски.

Противясь пугающе сильному подсознательному стремлению, невольный и неподвластный себе, он все же взглянул в отражение. Шань Пай всячески избегал этого незнакомца, преломленного и оттененного в полированной поверхности. За последний месяц астронавт сильно изменился: весьма крепкое тело, высохло, и продолжало блекнуть, умные глаза сохранили остроту, хотя приобрели какой-то безумный блеск, мягкое и слегка рыхлое лицо, исхудало. Кожа, бледная и будто отбеленная натянулась на скулы. Если бы Шань не был уверен в том, что человек в блестящем диске – он сам – то, наверное, счел этот пугающий образ бредом, последствием болезни. Хотя, возможно, зеркала врали. Ныне, слишком мало правды можно встретить на борту.

— Ну же, в этот раз мне повезет! – умостив на забитую полку, должно быть, последний предмет, он запустил руку на дно. Ерзая пальцами по шероховатой поверхности, астронавт неожиданно наткнулся на знакомые очертания.  Шань Пай провел рукой по изгибам холодного металла, и  уверенным рывком вытащил находку. Астронавта боялся, что если сделает это медленнее, то предмет изменится, переплавится, обманет, вновь обратив в прах старания и упущенное свободное время. Но страх не оправдался – да, это действительно был газовый индуктор. Самый обычный, земной и доступный. Однако Шань Пай взирал вовсе не на него – уставшие, утонувшие в собственных складках век, глаза уткнулись в последний недостающий элемент проекта.

Спешно спрятав индуктор в карман, он, будто бы продолжая что-то искать, смотрел в отражение. Камера не двигалась. Ей просто незачем было это делать.

Месяц назад, очнувшись после несчастного, как он думал, случая в рубке, Шань понемногу стал возвращаться в рабочий процесс. Что-то явно изменилось. По началу, редко сталкиваясь с экипажем, он и не замечал исчезновение Генри. Хоггарт постоянно работал за бортом, а потому, возможность встретиться с ним выпадала редко. Не верится – но прошло четыре дня, прежде чем он узнал о случившемся. Четыре дня неведения. Как много изменилось с того вечера.

Разумеется, нашлись виноватые. Уже после, Шань узнал о заточении Леона, о подозрениях, сплетнях, слухах и недоверии. Словно губка, он впитывал эти настроения день за днем, накапливая догадки и мысли. В какой-то критический момент, астронавт понял: доверие покинуло Юнити вместе с Генри.

Экипаж словно замкнулся. И хотя всеми, безоговорочно, Мейер был признан убийцей, все же трещина, вызванная им, росла изо дня в день. Все глубже уходил её пагубный разлом, неспешно, почти наслаждаясь своими действиями.

Но кто был виновен в моем случае? – этот вопрос часто терзал Шань Пая. Сперва, как он выяснил, подозрения пали на Михаэля, но смерть Хоггарта изменила многое. В том числе и обвинение Шульца.

Смерть. Как непривычно звучало это слово. Часто, стоя у зеркала, астронавт произносил его, пытаясь вложить тот фатальный смысл, что видят другие. Разумеется, каждый из членов экспедиции знал, на что идет. Беспрецедентный проект неслыханных масштабов. Риск был велик, и все же…

Убийство. Да, это слово подходило больше. Оно не нравилось  Паю, кололо углами, мурашками пробегало по спине. Но как ещё назвать этот акт?  Даже сейчас, потеряв доверие, он смотрел на отражение одного из многих глаз капитана, развешанных по отсекам, и надеялся. Ждал изменений, восстановления, возвращения той атмосферы – настоящего духа экспедиции. Но все это бездыханным телом сейчас неспешно плыло среди пустоты. А возможно, его притянуло гравитацией одного из крупных астероидов. Шань Пай почти возненавидел Генри, хотя и часто упрекал себя за это.

Удостоверившись, что индуктор все ещё лежит в кармане, астронавт, теперь уже с неподдельной медлительностью принялся возвращать содержимое в коробку.

2.

Вытащив одну из складных панелей в потолке, Уильям сел в кресло. Небольшое прямоугольное устройство вмещало в себя мониторы, точно соты, примостившиеся друг к другу. Едва капитан извлек их из мрачного заточения на холодный синий свет, льющийся от голографического стола, как они тут же, приветственно включились. Каждый экран показывал отдельный отсек, круглосуточно и без перерыва. Звуки, попеременно сменяли другу друга. Кратковременный писк следовал сразу после протяжного звона и череды коротких сигналов – все вместе они образовывали своего рода систему, заполнявшую помещение фоном. Гул постоянно работающих мониторов, почти не стихал и заменил тишину.

Навигационная рубка совсем не изменилась за прошедший месяц, разве что Шань Пай все чаще стал пропадать. Однако Флэтчер всегда знал, где он; расставленные везде, оптические шпионы регистрировали каждый шаг, каждое действие экипажа, открытое или тайное, записывали на пленку, вторгаясь в жизнь. Наверное, раньше, Уильям бы осудил подобные меры – именно поэтому он убрал камеры после отлета, выйдя из покровительства Земли, но последние события вынудили вернуться к тоталитарному контролю. Теперь он знал, астронавт или нет – всякий человек способен убить. Давно минул двадцатый век, когда первые покорители космоса были героями. Сейчас, капитан с усталостью следил за действиями обычных людей, способных на все.

В тени помещения, слегка озаряемый разноцветным хаотичным миганием приборов, сидел Ванг Ли. Изредка, исподлобья бросая мимолетный взгляд на Уильяма, он, ничего не произнося, вновь возвращался к рабочему месту. Флэтчер давно заметил это странное неестественное внимание, висящее на нем вторую неделю.

— Я знаю, чего вы хотите, — повторял он про себя. – Все вы. Жадными глазами капитан уставился в спину штурмана, точно пытаясь пройти сквозь него. Синее свечение жутко оттенило лицо Флэтчера, сильно состарив, обведя морщины и усугубив их. Теперь, казалось, на капитанском кресле сидит старик, озлобленный и сморщившийся, недоверчивый и сутулый. Часто, лицо резко менялось, словно бурный климат мыслей, отражался на мимике. Но, это все ещё был тот Уильям – кумир. Хотя, стоит сказать, Принц повзрослел. Он стал достойным «королем» — подозрительным, тревожным, переменчивым в своих решениях.

— Капитан, — начал вдруг Ванг Ли, слегка развернувшись, но не поднимая глаз, — я тревожусь за Шань Пая. В последнее время, он совсем отдалился от команды.

Уильям молчал. Он ждал продолжения, ждал когда Ванг Ли выдаст нечто, что он пытается скрыть. Случайно, как часто бывает в откровенных разговорах.

Не обращая внимания на безразличие Флэтчера, штурман продолжил: — После выздоровления он замкнулся. Почти не бывает в навигационной. Все время молчит.

Зачем тебе нужно, чтобы он был в рубке? — подумал Уил с наслаждением, точно выудив рыбу, — ведь маршрут уже давно проложен. Ты хочешь, чтобы он записывал то, что упускаешь сам, Ли. Я знал это. Всегда знал.

Флэтчер слегка изогнул линию губ в презрительную полуулыбку. Штурман, казалось, и вовсе не замечал молчания собеседника. Уставившись на бегающую стрелку барометра, Ванг Ли погрузился в размышления. Реальность на время отслоилась, выбросив астронавта за свои пределы. Ныне он мог быть где угодно, но только не в этом помещении.  

Уильям не сводил взгляда с камер. Временами поглядывая на Ли, капитан, не наблюдая изменений, вновь возвращался к прямоугольным окнам в чужие жизни, действия, и как он надеялся – мысли. Одна из них, излюбленная, показывала каюту Мейера. Нервно расхаживая, как он обычно это делал, Леон мог неожиданно сесть, прижать колени и просидеть так час, а то и больше. Иногда, казалось, будто он курит. Движения рук, головы, поза – заключенный определенно курил, да вот только сигарет у него не обнаружили. Другое око  – зависнув в мед. отсеке, выдавало Александра, все его манипуляции. Каждый шаг врача, будь то желанный или вынужденный, представал перед Флэтчером. Как-то незаметно, почти интуитивно, внимание приковала складская камера.

Вновь Шань Пай. Что ему нужно? Желание наконец узнать правду, перевесило чашу с осторожностью. – Хватит игр, — решил Флэтчер. – Если русские заодно с китайцами, действовать нужно решительно!

Поначалу, Уильям хотел было отправить Ванг Ли, проверить, чем занят второй штурман, но, вовремя сообразив, остановился. Не говоря ни слова, капитан вернул панель наверх, засунув обратно в потолок. Раздался щелчок крепежных механизмов. Множество сотов погасли и погрузились в сон. Закрыв улей на ключ, Флэтчер спешно покинул навигационную рубку.

3.

— Проклятые стены, замолчите! – выкрикнул Леон пустой комнате. Взявшись за голову, он сжал её с силой, будто это могло выдавить голоса, словно пасту из тюбика. Посмотрев на автоматическую дверь, запертую которую неделю, Мейер безвольно рухнул на пол, подмяв под себя ноги. Хаотично разбросанные вещи лишь доказывали долгое пребывание в каюте. Первый и третий тома по органической химии, раскрытые, валялись на полу, один в углу, другой – в сонной капсуле. Открытая настежь, она была заполнена множеством вещей. По-видимому, Леон не спал в ней уже долгое время. Персональный электронный микроскоп, никому не нужный, стоял у ножки кресла. Приглушенный свет застыл на отметке Вечер. Мягкой окраской он ложился на металлические стены, создавая какое-то подобие уюта в этом беспорядке.

Взяв себя в руки, Мейер облокотился на нижний край капсулы. Стараясь не слушать доносившихся звуков, он все же не мог противиться им. Стоны, пронизанные наслаждением, сочились сквозь стены. Разве мог он не узнать их. Слишком знакомый голос, задыхаясь, называл имена экипажа. Всех астронавтов, кроме него.

— Заткись! Заткнись! – повторял он вновь и вновь, пытаясь отыскать в кармане уже заканчивающиеся сигареты. – Чертова шлюха – Генри был прав! Вспомнив о нем, Леон ощутил странный укол где-то внутри, а где именно – понять не смог. По какой-то причине, мысль о Хоггарте давила грузом вины, наваливалась на сердце, защемляя между ребрами. Он получил по заслугам, — отрезал Мейер всякие обвинения совести. – Меня может обвинить весь экипаж, но я знаю, что был прав тогда, и остаюсь правым сейчас.

Достав, наконец, пачку, он выудил последнюю. На кистях вздулись вены, а лицо горело багряном. Обведя пол взглядом, среди сваленных в кучу упаковок из-под еды и пустых банок, Леон нашел зажигалку. Распахнул и парой грубых движений, с мощным нажимом, изверг пламя наружу. Сладострастные крики не стихали. Уже много дней, пожалуй, дней двенадцать, как он думал, Джуди звучала со всех сторон. Точно взяв Мейера в кольцо, она, кажется, была в каждой стене, ворвалась в каждую соседнюю каюту, и каждый раз – не одна. Выпустив клуб умиротворенно неспешного дыма, заключенный взглянул, как слабый свет просачивается сквозь его вуаль у самого потолка. – Я знал, что она мне изменяет. Разве может красивая женщина остаться одна хоть на мгновение. Осознание этого вовсе не разозлило Леона. Напротив, признание помогло отпустить.

Как точно он помнил последнюю их встречу. В тот день, за неделю до отлета, они впервые за шесть месяцев встретились где-то, помимо тренировочного центра. Возможно, хорошая память помогла Леону сохранить в голове каждую деталь её облика, а возможно, слишком частые встречи во снах. Больше всего, в память врезался запах. Сладкий и нежный, он точно играл с обонянием, не штурмовал это чувство, как бывает с некоторыми из женщин, перегибающих с парфюмом. Нет, она благоухала, и каждое её движение сопровождалось ореолом весеннего аромата. Даже сейчас, Мейер мог ощутить эти ноты, вдохнуть их. Вернуть тот день.

Мягкие каштановые волосы, слегка вьющиеся и непослушные, переливались медным блеском на утреннем солнце. Погода тогда выдалась почти летняя, несмотря на ранний взявший старт апрель, и решение встретится под открытым небом, пришла сама собой. Зеленые, слегка замутненные серостью глаза, с пристальной внимательностью впились во взгляд Мейера. Разве мог он забыть это? Забыть те зрачки, увеличивающиеся и захватывающие малахитовое плато радужной оболочки. А как насчет её вкуса в одежде – строгий, и в то же время столь женственный, казалось, словно он сочетает в себе противоположности. Мужское и женское начало. Стройные бедра были обтянуты юбкой, облачного синего цвета, заканчивающейся на коленях. Поверх белой рубашки, так подчеркивающей её белоснежное лицо, был одет небольшой жакет. Кажется, в тот день она куда-то спешила. Возможно, на работу, а может.…  Нет, — гневно, Леон затряс головой, — невозможно! Тогда она была только моей, я знаю это! – последние слова он выкрикнул вслух, и сам удивился этому непроизвольному жесту. Сжавшись, как-то неестественно, словно измятая куртка, он положил голову на колени: — Я все испортил. Тогда, в то утро, я выбрал Юнити. Я выбрал Юнити…, — повторил он полушепотом, точно заклинание. Он вспомнил, с трудом, её гневный взгляд, наполненный обидой. Кажется, что она могла вот-вот заплакать, но не проронила не слезинки, и, как обычно, сохранив гордость, молча, ушла. Что сделал я, чтобы остановить её? Просто смотрел вслед. Разве мог я, — прервав свой внутренний голос, он задумался, — предать её? Разве мог я требовать большего от нее? Ждать меня, призрачного, несуществующего? Здесь, так далеко он Мюнхена, я все равно, что мертв.

Точно наиздевавшись вдоволь, стены замолчали. Возможно, Джуди просто ощутила, что больше не способна терзать, испытывать воспаленный разум, и попросту ушла. Слишком долго продолжалась эта вакханалия, — решил Леон. Затушив сигарету, он принялся ждать. Последние слова Генри проигрывались в памяти по новой, с каждым разом становясь громче: — Я должен был сказать – кто-то должен был.

4.

Максим открыл глаза. Продольные лучи, испускаемые невидимой точкой, скрывались за горизонтом век. Яркое, до предела белое пятно не двигалось. Застыв в самом центре потолка, оно умостилось в обруч красноватого блеклого цвета, опоясывающего окружность. Львов знал, что на самом деле никакого алого ореола не существует, лишь восприятие колбочками – клетками фоторецепторов – определенного спектра. За всеми этими размышлениями он как-то и вовсе позабыл о причине пробуждения в медицинском отсеке. Сколько же я не был в каюте? Кажется, неделю, — спрятав рукой усталые глаза от яркого света, Максим силился подняться, но, точно немощный старик, встал на ноги лишь через некоторое время. 

В голову ударила кровь. Быстро отступив от ног, туловища вся она устремилась в череп, до краев удовлетворяя потребность в кислороде. Комната поплыла, покачиваясь из стороны в сторону, точно на волнах. Придя в себя, Львов первым делом обвел отсек глазами, пытаясь отыскать Александра. Захаркина не было. Значит, вновь один, — отстраненно, словно не своими мыслями, заключил он.

Вдруг он понял, что во рту все пересохло. Открыв бутылку с водой, тремя глотками, глубокими и жадными, Максим осушил емкость. Горло систематически равномерно сокращалось, проталкивая столь желанную влагу. Бросив пустой пластик в урну, Львов с досадой наблюдал, как тот пролетает мимо. Ну да черт с ним. С притупленной злобой, примитивной и грубой, астронавт принялся собирать мусор, оставленный за прошедшее время. Упаковки, пластиковые пакеты, перерабатываемые тарелки и чашки, сделанные из натуральных материалов. Но вовсе не уборка вызвала в нем это глупое чувство; бессонная камера, чернотой объектива зияла на поглощающем все белоснежном потолке. – Какое он имеет право. Кем он себя возомнил. Богом? Государством? Я не преступник, чтобы за мной наблюдали.

Максим стал ощущать, как лицо наполняется теплом. Уши горели, щеки, как он догадался, налились румянцем. Негодование, как всегда, отразилось на физиологии.

За спиной послышался звук обыденный, но в последнее время ставший пугающим. Открылась дверь. Александр почти беззвучно просочился в отсек, и, прищурив взгляд, смотрел на ассистента, ещё месяц назад бывшего образчиком педантичности. Немного расчистив свое кресло, заваленное книгами вперемешку с хламом, Захаркин показательно уселся, и начал тоном преподавателя: — Ну, сколько ещё мы будем играть в напуганного ребенка?

Сколь часто Максим слышал эту фразу за последнее время. Словно отрывок из медицинского учебника, она звучала в этих стенах уже неделю. Целая неделя раздражающего поведения Александра, примеряющего роль заботливого отца, наставника. – Позволь сперва задать тебе вопрос, – уставший от расспросов, Львов решил уже, наконец, поставить точку в затянувшейся неудачной постановке.

— Я слушаю.

  — Ждет ли тебя кто-нибудь? Ты женат? – вдруг, неожиданно для себя, Максим понял, что за два года так и не спрашивал товарища о другой, земной жизни. Мысль эта вскрыла все безразличие, а следом, обнажила вину за это.

Александр сразу потерял былую живость. Игривые, слегка насмехающиеся глаза, редко наблюдаемые на строгом лице врача, сразу приняли привычный оттенок задумчивости, оттененной печалью. Максиму даже впервые за все время стало жалко больше друга, нежели наставника. Я ведь ничего о нем не знаю, — с сожалением подумал он.

После небольшой паузы, Захаркин, словно вспомнив оставленное прошлое, ответил: — Пожалуй, нет. Меня никто не ждет. Но причем тут это? У нас есть обязанности, Максим. Хочешь ты того или нет – но ты знал на что шел.

Последние слова заставили астронавта очнуться. Снова вернув былую уверенность в своей правоте, истребив ту жалость, что ещё секунду назад способна была спустить разговор на тормоза, Львов продолжил: — А меня ждут! Буквально за несколько дней состоялась помолвка. Я не хочу, слышишь, не хочу умирать здесь, в одиночестве. Не выдержав напряжения, в конце он сорвался на крик.

Захаркин следил за неохотными действиями ассистента. Почти через силу, астронавт убирал мусор, порожденный пребыванием в отсеке. Глядя на творящийся хаос, врач задумался. Во-первых, как давно он сам не был здесь, раз допустил подобный балаган? А во-вторых, доселе аккуратный, Максим не стал бы допускать подобного запустенья. Все-таки, отсек стал и для него рабочим местом. А значит, причина беспорядка таилась не столь в жизнедеятельности, сколь в психических процессах. Теперь, когда он сам задал этот вопрос, догадки, сомнения или гипотезы отпали за ненадобностью.

Решив идти дальше, Александр ответил откровенностью на откровенность: — Ты недовернешь мне, так?

Максим замер. Тон последних разговоров, стал привычным, и тут – он никак не ожидал услышать столь прямой вопрос, ожидаемый, пожалуй,  от Хидео, но никак не от извечно замкнутого Александра. – Если бы только тебе. Дело не в доверии или его отсутствии — дело в ответственности.

— Ответственности? – Захаркин не смог сдержать смешок, слегка отдающий презрительностью. Хотя он и не испытывал этого чувства. – Ты хотел сказать — в её отсутствии?

Максим бросил весь собранный мусор, на пол. Легкий пластик, пружиня, распрыгался в разные стороны. Жест столь демонстративный сколь и бессмысленный. Развернувшись лицом к собеседнику, астронавт тяжело дышал. Гнев застыл гипсовой маской на лице. Однако глаза все ещё хранили разум, а, следовательно – сохранился контроль. Осознание этого факта уняло секундный страх, так и не дав ему вырасти в нечто большее. Александр вновь ощутил, что ведет беседу, задает тон. Пока, ситуация под контролем, хотя, пожалуй, больше подобных агрессивных фраз не будет, — немного поежившись в кресле, Захаркин инстинктивно напряг все мышцы.

— Вы тут видно все с ума сошли! – Максим, разгорячившись, не находя выхода накопленной ярости, расхаживал туда сюда, уткнувшись затуманенным взором в пол. Казалось, он отвечает незримым обвинителям, а не собеседнику. – Ответственности? Ты говоришь мне об этом, или Уильям? Вы, кажется, забыли, что на Земле, ещё до начала всей этой миссии, у нас уже была ответственность – вернуться живыми. Или вы забыли кто вы? Забыли, что экспедиция закончится, но жизнь, та жизнь, которую вы все бросили как попало, заморозили, в надежде что все само собой наладится –  так вот, она продолжится. Я не собираюсь умирать из-за того что кому-то на руку срыв проекта! Меня не интересуют игры политиков и держав – я обещал, что вернусь невредимым, я дал слово, Саша. Если это для тебя пустой звук, если это – не ответственность – тогда, нам не о чем с тобой говорить. Что молчишь – нечего ответить?

Александр и вправду не находил слов, способных отбить козырную карту, что выложил Максим. Никогда прежде он не смотрел на вопрос с позиции людей, оставшихся на Земле. Никогда, до этого момента. Два года прошло, и только сейчас он вспомнил о том, что и у него самого, в родном городе остались родственники. В этот момент, Захаркину показалось, что отсек, заваленный хламом, безопасен. Да, он явно ощущал ту самую защиту, что заставила Львова провести в этих больничных стенах, целую неделю.

Максим успокоился. Вернувшись в естественное состояние, он продолжил собирать мусор. Хотя, скорее, вновь приступил к сборам. – Пойми, в какой-то степени мы не принадлежим себе. Ты — это не только твоя индивидуальность, её, также, задает окружение. Чем-то, но ты им обязан. Хотя бы – жизнью.

Захаркин понял что проиграл. Попытка вернуть Максима в общественную, пускай и ставшую подозрительной, жизнь экипажа, не удалась. Однако, точно озарение, в голове родился человек, образ, кто мог быть повинен во внезапном затворничестве ассистента, но в то же время мог стать и ключом к решению проблемы.

5.

Александр спешил, хотя и не представлял зачем. Он также не имел понятия, где искать Фонтэйна; под каким камнем свернулся змей, ожидая своего часа. Захаркин попросту решил заглядывать в каждый отсек, проверять каждое помещение; поиск по внутренней связи мог сыграть против него в это непростое, а оттого странное, время. Никогда он не представлял что трудности, с которыми столкнется экипаж, будут гнилью отравлять чрево Юнити изнутри. Во время отлета Александр рисовал картины будущего: преодоление пояса, поломки, рискованные маневры и сложности высадки на Европу. Но он и представить не мог что сложность, единственная — настоящий вызов — возникнет в умах людей. Забавный парадокс, вот уже который век рождающий проблемы, добрался и сюда, за пределы Земли. Мы принесли его с собой, — пронеслось вдруг в голове. Люди смогли рассчитать курс, построить Юнити – искусственную замкнутую экосистему, но не смогли познать собственные мысли, страхи и тревоги. Все это, не осталось дома – оно здесь, с нами. А значит, и решение проблемы ожидало внутри, а точнее – в самом источнике. Осталось лишь копнуть глубже, заглянуть дальше, и проблема, точно уроборос, пожрет сама себя.

Никогда прежде Захаркин так не торопился. Извечно размеренный и уверенно неспешный, сейчас он казался возбужденным, неестественным и гипертрофированно активным. Но странность таилась не в преувеличении ритма, а в самой сути – её попросту не было. Александр и сам не мог понять причину своей спешки. Наверное, он боялся, что Райэн исчезнет, испариться или спрячется в темных, неизведанных глубинах корабля. Но разве мог психолог ускользнуть с борта? Возможно, нет. В любом случае меньше всего астронавту хотелось проверять это, опровергать или тем более, доказывать.

Прошел получас. Александр, обойдя каждый закоулок бескрайнего, как он думал, корабля, вдруг осознал, что осмотрел все. Отсеки, каюты экипажа, те, что оказались незапертыми, технические помещения – в каждом, пускай и мельком,  побывал проницательный взгляд врача. Не было оснований полагать, что Фонтэйн прячется или скрывается, а потому, провал поисков в какой-то степени стал неподдельным шоком, нонсенсом. Озадаченный, он отправился в каюту. Почему-то, завернув за угол одного из множества коридоров, Александр уже знал, кто дожидается его возвращения. Сотни туннелей проходили сквозь тело колосса, точно изрытых термитами, поглощающие металл. Подойдя к двери, он остановился. В нерешительности, рука зависла около контрольной панели. Боялся ли он в ту минуту? А если да, то чего именно – обнаружить у себя Фонтэйна, или же нет. Первое означало бы странную связь между ними, интуитивную, почти что кровную, а потому и столь нежеланную, второе же означало, что Райэна действительно нет на борту. Каждый из возможных сюжетов ужасал. А может, просто сбежать, — подумал Захаркин, и готовился уже уйти, однако, странное, доселе неведомое спокойствие возобладало над желанием. Ответственность – вспомнил он слово, характеризующее это чувство.

Одним движением он заставил створки автоматической двери мгновенно распахнуться. Наружу хлынула серая едкая масса. В каюте стоял густой дым. Казалось, словно он вот-вот отвердеет, и полностью заполнит комнату, едва позволив протиснуться внутрь. Быстрыми взмахами рук, Александр стал прокладывать дорогу. Ответ известен. События стали развиваться по первому сценарию, однако, это не напугало врача, как он подозревал прежде. Определенность вычистила всякий страх, оставив простор для размышлений и составления плана действий. А без четкого выстроенного алгоритма диалога, пожалуй, не стоило соваться к Фонтэйну. Соваться, — повторил он в голове, — черт, да я же у себя в каюте!

Наконец, Александр увидел его. Усевшись за письменный стол, вальяжно, развалившись, Райэн докурил сигарету, и, нахально, бросил окурок в контейнер. Жест этот, казалось, вывел Захаркина из равновесия, столь трудно установленного. Показательно, словно линчеватель, он наступил на дымящиеся останки, и демонстративно прокрутил носком на месте.

Захаркин, на правах хозяина, начал первый, чеканя каждое слово: — Какого черта ты делаешь в моей каюте?

Фонтэйн, молча, следил за астронавтов. Измерив его взглядом, точно незваного гостя, Райэн ответил: — Жду тебя, Саша. А что, есть какие-то проблемы? Фонтэйн уже было собирался достать новую сигарету, но Александр быстрым движением руки выбил её вместе с пачкой. Пролетев над полом, она затерялась в густом никотиновом тумане. Стараясь ни на секунду не задерживать в себе этот яд,  Захаркин с трудом делал вдох, а выдыхал стремительно и быстро. Почти нервозно, грудь вздымались и, не останавливаясь ни на мгновение, сокращалась вновь. Гнев, постепенно накипавший внутри, сейчас словно померк, растворился в легком головокружении. Фонтэйн поплыл; образ стал нечетким и размытым, по всему облику ходили искажающие волны, делая психолога то неестественно вытянутым, то чрезмерно коротким, почти карликовым.

Видя ухудшающееся состояние собеседника, Райэн спокойно встал, и усадил Александра в кресло, открыв сомкнутые двери. Опершись о стену, он, словно и не ощущая едкого тошнотворного запаха, продолжил, перехватив первенство хозяина: — Я знаю, зачем ты искал меня. Считаешь, что это я виновен во всем, что творится на борту. Фонтэйн усмехнулся. Туман расступался перед его дыханием, ровным и глубоким. Приглушенный загустевшим, забродившим воздухом, свет из коридора едва просачивался внутрь, и, кажется, сторонился Райэна. – Ты… я все знаю, — едва слышно прошептал Захаркин, останавливаясь между словами, глотая кислород. Фонтэйн знал, что тот не врет. Извечно игривое лицо, стало суровым. Губы казалось, налились металлом и застыли, а глаза приобрели стеклянное безразличие.  Не выходя на свет, он прикоснулся к ярко подсвеченным клавишам панели управления. Александр не видел действий, не смог уловить, но по исчезновению света догадался, какую комбинацию набрал Райэн. Мышцы размякли. Казалось, вся мускулатура утратила способность напрягаться, проводить нервные импульсы, и теперь весела бесполезными кусками мяса на костях. Если бы я только мог встать, — в последнем стремлении, астронавт попытался подняться, но конечности словно перестали существовать. В помещении осталось лишь сознание, до краев наполненное волей и решительностью, заключенное в неподвластную контролю, биологическую тюрьму.

Фонтэйн с ярко выраженным холодным любопытством наблюдал за бездействием Захаркина. Лицо, словно посмертная маска, не выражало ничего, даже гнева или презрения. Это ужаснуло Александра. Он готовился встретить врага, яростного и коварного, а наткнулся лишь на безразличие. Слово вертелось в голове. Зачем Райэн делает все это? Физическая апатия будто придала разуму остроту, точно обострив единственную функцию организма. – Эксперимент! – взорвалось яркой вспышкой где-то в глубинах сознания. Имея возможность говорить, он наверняка выкрикнул бы это слово, но сейчас, лишь округлил глаза. Теперь все приняло очертание, логическую завершенность. Нарочитые, упрощенные манеры, игривость – все это походило на актерскую игру. Как раньше я мог не замечать этого? Ужасная, неумелая игра.

Постепенно, образ стал расплываться. Человек, стоящий у стены, подобрав пачку с пола, достал слегка помятую сигарету. Всполохи искр разрезали тьму, а вскоре, загорелся небольшой тлеющий светлячок, испуская тонкую струйку успокаивающего дыма. Александр понял, что потеря сознания, лишь дело времени. Уж кому, если не врачу узнать заученные симптомы. Ну вот, началось. Фонтэйн стал ярким. Невероятно тонкие лучи света исторгались из его тела и устремлялись куда-то вдаль, за границу видимости. – Оптический обман, — каким-то странным образом, сознание продолжало функционировать, а что ещё более занимательно, не переставало диагностировать свои же нарушения. Силуэт становился нечетким и размытым, края терялись на фоне стены. Веки тяжелели, пока вовсе не стали неподъемными. Конец, — прозвучал спокойный голос в голове. Конец.

6.

Позади вновь и вновь раздавался успокаивающий звук размеренной работы механизмов, глухой и цикличный. Запирающее устройство сработало и звонок, разрезав тишину следом, сообщил о полной изоляции склада. Призраки, боявшиеся присутствия человека, сущности, что трусили показаться на свет, выйти лицом к лицу с живым обитателем корабля, наконец, заполучили возможность ударить в спину. И все же, автоматическая дверь разрубила задумку надвое, сомкнув гидравлические створки. Астронавт почти физически прочувствовал холод, а волосы на руках слегка приподнялись в легком возбуждении.

Шань Пай, наконец, ощутил спокойствие, которое, однако, быстро растворилось в монолитной тишине. Избавив себя от одних страхов, астронавт уже наблюдал пока ещё далекие, очертания других, все четче прорисовывающихся на горизонте разума. Множество коридоров – лабиринт технических помещений – до краев заполненный мраком, не отсутствием физического света, а живой, обволакивающей массой, скрывал ещё больше угроз. Хитросплетенные перипетии труб и опорных балок, красные воспаленные глаза вентилей, пропасти вентиляционных шахт – чудовище безнаказанно таило в себе полчища страхов, шумных психозов, так ярко расписываемых загнанной в мыслительный тупик фантазией. Одни группы нейронов придавали всему объем, другие – размашистыми мазками наносили краски. И вот, он взирал на творчество своего же гения. В горле разгорелась засуха; пытаясь сглотнуть, астронавт лишь тщетно, вновь и вновь, запускал соответствующий рефлекс. Без толку – язык пересох, и теперь казалось, стал мешаться внутри рта, громоздкой губкой заполнив все русло.

Будто уже собрав воедино в готовый инструмент, разрозненные детали, не имеющие для несведущего человека ничего общего, он проводил пальцами по острым выпирающим углам индуктора. Словно пытаясь вытянуть уверенность, будто понятие это было неким химикатом, напылением или покрытием, астронавт снова и снова гладил холодную поверхность металла.

Шань Пай глубоко вдохнул горячий тяжелый воздух, пропитанный маслом и техническими газами. Соленый запах осел на стенках носа, будто покрыв слизистую мелкими едкими кристаллами. Он знал этот запах, хотя и не мог вспомнить всей вакханалии химикатов, образующих его. Морально, астронавт подготовился к поиску выхода. Тело все ещё отказывалось подчиняться, предпочитая оставаться в мнимой безопасности, однако нервная система уже выбрала курс и проложила маршрут, и теперь, пыталась запустить все внутренние моторы. Наконец, подчинив своей воле суставы, связки и мышцы, Шань сделал неуверенный порыв, как вдруг, едва различимо, эхом, стены передали отдаленные шаги. – Здесь кто-то есть! – первая волна паники, слабым приливом смыла всю ту лживую уверенность, что астронавт так долго копил, стоя у двери. Невероятно быстро, превысив скорость мыслительного процесса, на смену ей пришел первобытный животный страх загнанного в ловушку зверя.

Лоб покрылся испариной. Ошарашенным взором, Шань метался глазами по сторонам, пытаясь отыскать выход, но стены, наплевав на его попытки, неумолимо сдавливали надежду. Спустя минуту, астронавт усмотрел единственный  возможный путь к отступлению. Быстрыми движениями пальцев он принялся выбивать комбинацию на панели, способную открыть дверь, однако непослушная кисть все время мазала, снова и снова проскакивая мимо нужных чисел. Вот уже четыре раза Шань Пай ошибся, и четыре раза женский голос, будто насмехаясь своим спокойствием, как и прежде, сообщил: «Доступ закрыт».  Постепенно, слезы, непроизвольные, вобрав всю тревогу, затопили глаза мутной, размытой пеленой. Цифры смешались, породив черную, непонятную кашу похожих друг на друга символов на контрастно подсвеченных красных кнопках. Яркие лучи, исходящие от них, проходя сквозь водяную завесу, преломлялись, создавая красивые звезды. Протерев глаза грязным рукавом комбинезона, астронавт по-прежнему не мог отличить двойку от пятерки.

Почти самодостаточно, автономно, другая, свободная рука, крепко сжала запотевший в ладони, ныне скользкий газовый индуктор. Астронавт, как и ранее, силился найти в детали защиту, спасение, будто неодушевленный предмет, обладая тайными, магическими свойствами, мог прогнать незваного гостя или же открыть дверь. Но, вопреки ожиданиям, ничего не происходило; чудо оставалось нереальным и ещё более далеким, чем Земля.

Отчетливо выбивая стук, коридор, выполненный из безжизненных материалов, словно усиливал эффект присутствия, многократно отражая шаги, создавая ощущение близости и одновременной удаленности. И что наиболее всего ужасало Шань Пая – собственный слух, ощущение пространства, разыгрывали его, выкорчевывали малейшую возможность определить местоположение незнакомца. Тьма же, в свою очередь, почуяв волнение и уловив аромат тревоги, начала сгущаться, сдвигать размытые и бесформенные рамки вокруг жертвы, вот-вот угрожая проглотить астронавта. Отголоски учащенного сердцебиения тонули в её мрачной мягкой туше.

Шань, с отчаянием осознав, что не сможет разблокировать дверь в подобном состоянии, развернулся и приготовился встретить врага. В больном, воспаленном воображении проносились тысячи образов, когда-либо видимых, будь то в детстве, юности или зрелости. Однако, утратив лишь уверенность и доверие, астронавт вовсе не лишился здравомыслия, а потому сразу отбросив вымышленные и нереальные образы, оставил реальные, и оттого ещё более ужасные. Вот, Леон, обезумев, с пугающим блеском в глазах, так ярко выделяющимся в блекло-темной плоти чудища, шел по коридору, тяжелым разводным ключом размашисто нанося один удар по стене за другим, поглощенный симфонией, понятной лишь ему одному. Или, возможно, Александр наконец приступил к осуществлению своего замысла, как часто предостерегая повторял капитан.

Шань понимал, что он беззащитен, и все же, безысходность придала силы. Собрав воедино разрозненные осколки воли, он оттолкнул надвигающуюся тьму, одним взглядом заставив её отступить до границы естественного физического покоя. Наконец, чудовище стало обычным оптическим явлением: красные глаза-вентили погасли, тяжелое паровое дыхание труб остыло, а густая плоть рассеялась.

Постепенно шаги усиливались. Каждый последующий, казалось, наступал дольше предыдущего.  – Значит, он знает, где я, — подумал Шань, взвешивая свое положение. – Ничего удивительного. Это проклятая баба своими возгласами направила ко мне всех, кого только смогла. Астронавт бросил гневный взгляд на динамик, будто он был не инструментом, а живым человеком, осознающим свои действия и их последствия. Единственный, кто ещё возможно оставался на его сторона – время, но даже этот непреклонный в своем постоянстве господин, переходил на сторону врага, отрезая секунду за секундой.

Неожиданно подобрав момент, хотя и вполне предсказуемо, из-за угла показался силуэт человек. Полумрак скрывал его облик, однако зеленое свечение изумрудов моментально выдало владельца. – Уильям? – чуть слышно произнес Шань, не желая, чтобы его услышал капитан. Подойдя ближе, он проявил себя в освещении, словно только что сделанная фотография. Флэтчер потерял тот ореол напряжения и неизвестности, что нагнетался вокруг его персоны на протяжении этих недолгих минут. Точно наэлектризованное тело, он потерял всякую силу, и теперь, удерживаемые скрытой угрозой страхи, шумно осыпались на пол металлической стружкой.

-  Шань, — начал Флэтчер, — вот уже в который раз ты посещаешь склад. Ищешь что-то конкретное? Может, скажешь что именно? – Капитан пристально осматривал астронавта, пытаясь отыскать что-то необычное в деталях его облика, даже не подозревая, какую бурю эмоций он только что пережил.

Отголоски её все ещё стягивали неестественно худое лицо Шань Пая. Наконец, попав под влияние испытующего взгляда Флэтчера, он поспешно ответил: — Да, капитан. Я бываю здесь только в свободное от обязанностей время, так что, — он сделал паузу, мельком, исподлобья взглянув на руку в кармане, и тут же, без промедления, продолжил, — не вижу причин оправдываться. Свою работу я выполняю отлично. Тем более – это был мой последний визит на склад.

Флэтчер не слушал. Поймав тот неуловимый, как надеялся Шань, жест, внимание капитана повисло на кармане комбинезона, оттянутого чем-то тяжелым. Кажется, собеседник продолжал что-то говорить, или же ждал ответа – Уил точно не знал. Все это стало неважным, пустым. Флэтчер бесцеремонно, как и подобает хозяину положения, вбил любопытство клином в монолог астронавта, пустив трещину и заставив его замолчать: — Что это у тебя в кармане?

Только теперь Шань пай заметил жадные, почти голодные глаза Уильяма, обгладывающие спрятанную руку. – Это, — Шань прокрутил находку в ладони, но все же не вытащил, — индуктор. Это имеет значение для миссии, капитан?

Слова прозвучали как вызов, заставив Флэтчера ненадолго потерять равновесие, сместить баланс в противостоянии. Вся его фигура сжалась, а сам он немного сгорбился, походя теперь на большой камень, выточенный ветрами и обтянутый светлой тканью. Протянув мощные напряженные пальцы, он приказал тоном, не оставляющим выбора: — Дай мне его. Сейчас же!

Шань понял, что стоит на перепутье: конфликт с капитаном, или же потеря, возможно, единственного газового индуктора. На Земле, подобная дилемма могла возникнуть лишь в виде шутки, но сейчас, на изолированном остове Юнити, она преобразилась в глобальную проблему. Любой из вариантов мог привести к краху всей затеи. Вытянутая рука будто отмеряла время; нервно вздрагивая каждый раз, кисть словно отбивала секунды до момента утраты возможности решить, найти выход из ситуации. Никогда прежде астронавту не доводилось отождествлять статичные пальцы с часами, но сейчас, он мог поклясться, что слышал их бой. Приближалась полночь.

И вот, время вышло. Последнее мгновение истекло, одинокой песчинкой упав на верхушку небольшой насыпи. Флэтчер окончательно растерял остатки и без того мизерного терпения. Точно сорвавшись со старта, он налетел на Шань Пая за долю секунды, стараясь вырвать желанный предмет в хаосе неконтролируемой стычки. Жертва, неожиданно для себя самого, сжала деталь в кулаке, и что есть мощи, устремила живую плоть в дуэте с неживым металлом прямиком к голове капитана. Реакция позволила Уильяму смягчить удар: налитая тяжестью, кисть скользнула по щеке, и дальше, точно ледокол, устремилась к губе, оставив на ней глубокую прорезь. Примитивное оружие, наспех созданное по образцу давних предков, выплеснуло лишь часть энергии, заложенной в него. Однако даже этой малой части хватило, чтобы заставить массивного Флэтчера неуклюже отступить назад. Ненадолго, он потерялся. Литой кулак, точно физическое явление, показавшееся на глаза людям, устремился дальше, вычерчивая в воздухе параболу.

— Это мой шанс! – идея в голове пронеслась стремительно словно пуля, и оставив такой же яркий след. Теперь, пути назад нет. Уильям выбрал развитие событий за нас обоих. Вынудил решить.

Одним движением, Шань убрал мокрый от пота индуктор во внутренний карман комбинезона. Сейчас, он не боялся – четкий, структурированный план уже родился, и, кажется, начал осуществляться.

Капитан вернулся в игру. Пропустив один ход, он, уняв приступ, побудивший его к безрассудным действиям, вновь выпрямился. Флэтчер оценил ситуацию; спокойно и методично, так же, как и годами делая это на тренировках, он нанес единственный удар в подбородок. Шань ощутил, как молния прошла от самого кончика лица до затылка, разветвляясь по всей голове на тысячи отдельных разрядов. Битва закончилась. Победитель определился.

И все же, за секунду до этого, Флэтчер увидел на высушенном лице противника улыбку – улыбку, не знающую страха. 

7.

Михаэль стоял в нерешительном ступоре. Понимание необходимости своих действий никак не влияло на тело – оно высвободилось из-под влияния разума и замерло. С тревогой он вспомнил последний визит к Флэтчеру, вынужденный и пресмыкающийся. Тогда Шульца обвинили в возможном убийстве, которого он не совершал. Хорошо запомнились ему взгляды экипажа: кто-то отводил глаза, словно встреча с прокаженным могла быть заразной, кто-то сверлил, но хуже всех был сам Уильям. Зеленые бусинки светились, наполненные не презрение или упреком – это было бы разумно и понятно – ныне непозволительная роскошь. Нет, тот взгляд выражал нечто другое. Михаэль не раз силился воспроизвести его в памяти, раскрыть смысл. И в какой-то момент, обычный, ничем не примечательный, неожиданно понял, что же это было – вызов, удовольствие от противостояния разрушительной силе, собирательному образу врага, так необходимого Уильяму. В тот день, Шульц уместил в себе все эти тезисы, стал преградой, помехой, которую нужно было преодолеть, обойти, но не уничтожить.

С тех пор минул месяц. Леон наглядно продемонстрировал кто наиболее подходящий кандидат в саботажники. Роль врага перешла к нему. Подозрения исчезли, свобода вернулась, и все же – осадок сохранился. Да и свободой, то, что получил на выходе астронавт, назвать было затруднительно. Бывший угрозой успешной экспедиции, запертой в каюте, он получил прощение, имя и репутации, вернулся, но уже как часть умирающего организма. Противник великих свершений, или же одна из шестерней провала – Шульц уже не знал что лучше для него, а что – для проекта. Юнити уже не походил на острие меча, рвущегося в космос: составляющие колосса разобщились, потеряли синхронность, а в следствии – ощущение жизни, её бурления, стало меркнуть. Разум покидал остов, некогда грандиозной человеческой задумки. Амбиции уже давно стали туманом, и кажется, Михаэль видел в одном из иллюминаторов, как могучий корпус корабля пролетел сквозь него, оставив далеко позади. – Неужели во всем этом виноват один человек? – спросил Михаэль неизвестного слушателя в голове, задержав руку у кнопки вызова рубки. Никто не отозвался.

Ответ был известен, но все равно терялся в догадках. Стал ли Мейер началом, или послужил лишь видимой, регистрируемой точкой начала? Зажав кнопку, Шульц поднес сжатые пересохшие губы к микрофону, встроенному в интерком: — Капитан, это Михаэль. Могу я с вами поговорить? Следом пришло ожидание. Теперь навигационная рубка казалась государством внутри государства: попасть в помещение без ведома и разрешения Короля стало невозможно.  

— Шульц, — процедил сквозь отверстия динамик. Будто проверяя гостя, подтвердив его личность, голос добавил: — Да, и в самом деле, ты. Проходи.  Красная таблица потухла, и на смену ей незамедлительно пришел зеленый свет. Спящие механизмы внутри проснулись и, поторапливаемые электричеством, принялись перебирать зубьями и двигать стержнями. Дверь раскрылась, точно цветок, и выбросила на астронавта содержимое – синий свет, статичный гул работающих приборов и наэлектризованный воздух. Причудливая ассоциация с бутоном запустила в воображении цепную реакцию – Михаэль задумался, какие же насекомые могли прилететь на столь своеобразный цветок?

В рубке стояла все та же напряженная атмосфера. Мониторы повисли над креслом капитана, а сам он нервно расхаживал, бурча что-то под нос. То подходил к зеркалу, небольшому и слегка запотевшему, то снова срывался и исчезал в синей полутьме. Казалось, Флэтчер и вовсе забыл о появлении астронавта. Но затем, будто прочитав его мысли, Уильям остановился и пристальным взором уставился в хмурое лицо напротив. Только теперь Шульц заметил ссадину, рассеченную губу и немного припухшую левую половину лица, словно щеку Уильяма накачали водой. Как обычно, не доставало лишь Шань Пая, однако Михаэль не смог связать его отсутствие и внешний вид капитана воедино. Астронавту просто не хватило отваги на такие смелые, и ещё более безумные предположения.

Прикрыв ладонью увечья, Флэтчер, явно раздраженный сложившейся ситуацией, безразлично бросил: — Чего ты хотел? Вопрос прозвучал точно кость, брошенная собаке. Капитан тотчас задал тон предстоящей беседе. Ожидания Шульца полностью оправдались, что даже облегчило дело: зная, что именно в такой атмосфере пройдет их встреча, он ещё в своей каюте настраивался на конфликт, готовился к трудностям. Некогда приветливый и лучезарный, Принц, мог бы попросту ввести собеседника в ступор, вернув былого Уильяма в нынешнее настроение Юнити.

— Я хотел поговорить о судьбе Леона, — медленно, настороженно начал Михаэль. – Что с ним будет?

Флэтчер загадочно улыбнулся: — Его ждет правосудие Земли. Или ты думаешь, что у нас на борту оно не действует? Капитан оскалил зубы, отчего прорезь раны на губе начала кровоточить. Михаэль чувствовал подвох, как и тогда, на своем суде: он предпочел пропустить вопрос мимо ушей.

— Правосудие Земли означает позор для всей Германии, — чуть более решительно сказал Михаэль, и тут же принялся наблюдать за лицом Уильяма, анализируя перемены.

— Ты можешь предложить что-то иное? – капитан спешно вытер кровь с губ, однако немного её осталось на зубах, придав Уильяму жуткий вид. Отчетливо было видно, что Флэтчер, ожидая вопроса о ранениях, и не встречая любопытства, все больше напрягался, нервно поглядывая по сторонам, точно его застукали за чем-то незаконным. Однако Шульц не стремился совать свой нос туда, куда не следовало.

  — Несчастный случай, — произнес он на автомате, даже не подумав. – Психическое состояние Леона не вызывает вопросов. Никто не усомнится в отклонении, травме. Возможно, хотя я даже уверен – ужесточаться критерии отбора в столь долгие полеты, но  все-таки – душевнобольной и убийца, между этими терминами лежит целая пропасть. Пресса же разнесет громкое слово, даже не выяснив причин. Это никому не нужно, ни Германии, ни руководству проекта.

Флэтчер слушал, не сводя глаз с астронавта. – Что я черт возьми делаю? – закончив с предложением, Михаэль тут же ощутил как огромный вес совести плитой придавил его к полу. Могильная плита, — сказал вдруг голос в голове. Михаэль отчетливо видел надпись, вырезанную на граните, будто мемориал лежал у его ног: Генри Хоггарт. Руки дрожали; вдохнув воздух, он уловил запах сырой земли. Неизвестного происхождения, он казался столь родным, однако сейчас, нес печать смерти. Убийства. Астронавт ощутил, как разгорячилось лицо, а уши вспыхнули пламенем: — Хоть бы Уил не заметил, не услышал – отказался. Накричал, затеял драку – что угодно, только бы не согласился.

— Нет, этого не будет, — ответил капитан безразлично. Холодный гранит все так же стоял перед глазами, но теперь, Михаэль чувствовал облегчение при взгляде на него. Генри Хоггарт – теперь это имя будет очищено. Проблема осталась неразрешенной, однако отрезав самый грязный и подлый путь, астронавт получил свободу действий, в первую очередь перед своей же совестью. Шульц вернулся на исходную точку. Вновь на старте, без идей и возможностей.

Вдруг, среди множества окошек мониторов, глаза поймали одно единственное. Мрачные и грубые цвета образовывали хаос каюты Леона. Заключенный спал. Идея возникла сама собой; казалось, что она всегда сидела в голове, безобразная и уродливая. Незамечаемая прежде, теперь она единственная сияла огнем спасательного маяка среди бурлящих вод непостоянства и переменчивости. Корабль, олицетворяя возможность, спасение, вот-вот грозился скрыться за очередным агрессивным гребнем волны, а с ним и репутация Германии.

Память о товарище, долг перед страной и желание восстановить справедливость, настоящую, неподдельную, преобразили чудовище в прекрасное существо. Так, идея убийства, в который раз в человеческой истории, облагородилась и засияла достоинством.

Уильям уже хотел пойти на соглашение, принять условия Шульца, как неожиданно, ничего не объясняя, тот просто вышел. Створки за ним сомкнулись, оставив Флэтчера стоять в оцепенении, ошеломленного резким переломом хода игры. Он явно вел, Михаэль был на крючке, партия шла к завершению, и вдруг…

Капитан несколько секунд смотрел на запертую дверь, а после, наложив пластырь на рану, уселся в кресло. Мониторы залили лицо бледностью.

***

Никогда прежде он не совершал подобного. А может Уил был не так далек от истины тогда, посадив под замок? В конце концов, все пришло именно к этому – предстоящему саботажу. Месяц назад эта мысль показалась бы дикой и фантастичной, но теперь, Михаэль усмотрел в ней логическое развитие событий, стартовавших в далекий праздничный вечер. Отчасти, реактор являлся его детищем: пускай лишь на бумаге, но Шульц выверял каждую линию чертежа, помногу рассчитывал формулы снова и снова, исключая малейшую погрешность в работе идеализированной энергетики будущего, воплощенной в конструкторском гении. Однако сейчас, шедевр служил ложным целям; оставаясь верной, машина все так же без разбора несла по проводам жизнь, не имея возможности увидеть, чему потворствует эта энергия. И вот, собственный ребенок выступил преградой. Промедление грозило обернуться страхом, неуверенностью или чего хуже – лицемерием.

Как и во всякой точной, почти ювелирной системе, баланс держался на шатких сотых значениях после запятой. Нет ничего сложного в том, чтобы столкнуть акробата с натянутого троса. Хотя, Михаэль и не собирался заходить так далеко – целью являлся перебой энергии, временное обесточивание Юнити, а не грандиозная поломка. Теперь же, стоя перед россыпью кнопок-пуговок, измерительных шкал и пульсирующего моря огней контрольной панели, Шульц надеялся, что его знаний в ядерной физике хватит на «тонкий саботаж». Невероятно просто разрушить что-то столь хрупкое до основания, но намеренно вывести из строя – интеллектуальное искусство разрушения. Да, сейчас он ощущал себя своеобразным творцом, не созидателем, а  хитроумным вирусом, запущенным в цепной реакции белкового обмена, способным кардинальным образом повернуть развитие событий. Вот-вот, вредоносная молекула готовилась впиться информацией в ничего не подозревающий электронный организм. Словно в укор возникшей неуверенности, в памяти всплыл момент получения докторской степени. – Все-таки, я ученый, — отбросив сомнения, подумал Михаэль. – Два года проработав техником, я как-то стал забывать этот любопытный факт. Все мы здесь ученые, только растеряли последние остатки разума в безвоздушной пустоте, — замкнутый в пластик кнопок, свет, казалось, стремился вырваться наружу, как и все на этом корабле.

Михаэль вспомнил пресс-конференцию, устроенную командованием проекта незадолго до вылета. Тогда, чины решили развеять все страхи, что словно осы, роились вокруг спелой дыни. Один из журналистов, имя его астронавт уже не помнил, задал вопрос относительно производственных мощностей реактора. РЕАКТОР!? – переспросил другой, вытянув микрофон. По залу пробежала волна перешептываний, и незримое волнение переходило от одного лица к другому, придавая собравшимся жалкий вид. В одно мгновение вспомнилась и трагедия на Фукусиме, и тем более — Чернобыльская катастрофа. Разве может пресса не раздуть скандал, не выудить выгоду из бескрайнего моря возможных провалов экспедиции. Разумеется, риск был. Вся затея олицетворяла возможность победить или проиграть. Человечество пошло ва-банк, и, как считал лично Шульц, не проиграло. Ученый сразу принялся объяснять причины, побудившие использовать именно этот вид энергии. Перелет занимает много времени, и речь идет не только о движении в пространстве – системы жизнеобеспечения, функционирование приборов, в том числе исследовательских – все это требует огромных затрат ресурсов, и Юнити, имея нынешние размеры, попросту не смог бы вместить такое количество топлива, не говоря уже о запасе продовольствия на десятилетие. Притом, на данный момент, Единство-1, считается крупнейшим кораблем, когда-либо построенным человечеством, а это уже говорит о многом. Создание ещё более крупного колосса, пожалуй, смогло загубить проект ещё в зародыше. Никто бы не увеличил и без того раздутый бюджет экспедиции, и это уже не говоря о трудностях строительства и управления. Но разве могли они, отдаленные от проекта люди, понять это? Для них, сама мысль использования столь опасной энергии, затмила доводы разума. Астронавт сдался, оставив тушу этой темы на радость изголодавшейся  до сенсаций, прессы. И все же, в какой-то степени он победил: ядерная тяга вела корабль навстречу цели, оставив глупые доводы противников прижатыми земной гравитацией.

Реактор являлся авангардом энергетической промышленности, уж кому, если ни Михаэлю знать это наверняка. Исполинский монумент инженерного искусства возвышался над крошечным человеком, своим творцом, на высоту тридцати метров: невиданный доселе размер в космической отрасли. Идея использование ядерной энергии для полетов не нова, но никогда прежде её реализация не заходила так далеко. То, на что обычно у людей не хватало смелости, сейчас гудело и пульсировало – установка походила на живое сердце. Четыре огромные трубы выходили из вершины и устремлялись вверх, упираясь в высокий куполообразный потолок, точно атланты. Сферическое сооружение, вызывающее трепет своими мощью и величием, представлялось лишь стенами, невероятно толстыми многоуровневыми пластами металла, стекловолокна, бетона и изоляции, идущими друг за другом, а сам реактор, как орех внутри скорлупы, был виден лишь за маленькими оконцами, ещё более толстыми, чем иллюминаторное стекло. Пол состоял из листов решеток, сквозь просветы которых, Шульц отчетливо видел мясистые толстые провода, точно корни древнего дерева, тянущиеся из-под ректора и пропадающие за пределами закругленных стен помещения. На самом деле, вся конструкция уходила ещё на несколько метров за свод потолка, и на десяток метров вглубь отсека.

Сложные ассиметричные многоуровневые установки мостились у стен, некоторые из них висели на панцире реактора на тросах, а самая малая часть – для работы внутри радиоактивной зоны  – стояла в комнате, изолированной толстой красной дверью с множеством предостерегающих надписей и известным знаком. Михаэль окинул взглядом этот технический батальон оборудования, и с облегчением подметил, что они ему не понадобятся – манипуляторы, краны, экзоскелеты, моторы и защитные костюмы – все это требовалось для непосильного физического ремонта реактора, а нынешняя задача – саботаж на уровне управления, не более.

Только теперь Шульц заметил отсутствие Такуми. Он редко пересекался с Ямамото: ученый почти все свободное время проводил в саду – кусочке Земли среди металла и звезд. Старик представлялся ему властным японцем, строгим у суровым, как и все ученые страны Восходящего солнца. Хотя, Михаэль отдавал отчет в том, что это лишь предрассудки, закоренелые стереотипы. Правду – самого Ямамото – отделяло от Шульца лишь пять минут ходьбы, однако астронавт предпочел остаться заинтересованным, и только. Он радовался, погружаясь в размышления о престарелом коллеге, предаваясь воспоминаниям, стараясь оттянуть момент поломки. Никогда прежде профессионализм Михаэля не ставился под сомнение; многолетняя блестящая репутация могла быть перечеркнута именно сейчас, всего несколькими нажатыми кнопками, повернутыми тумблерами и измененными параметрами. В голове проматывалась хроника исторических катастроф; он даже готов был поклясться, что слышал треск проектора у себя в голове. Пополнит ли этот список миссия Юнити-1? Если да, то этот провал станет крупнейшим в истории.

Подсознание, более решительное, обманув Михаэля, погрузило мягкое податливое сознание, саму личность, в прохладные обволакивающие воды мыслей. Наконец, оно заполучило контроль. Пальцы, тонкие и напряженные, забегали по светящемуся полю кнопок, похожих на полевые цветы. Глаза сосредоточились на показаниях сотни приборов: на одних стрелки опускались все ниже и ниже, на других – поднимались, а какие-то и вовсе оставались неизменными, застыв вне времени. Всегда неработающий доселе прибор, неожиданно включился. Циферблат, сложенный из зеленых светодиодов постоянно менялся, зажигая новые огни, а другие, погружая в короткий, почти солдатский сон. 29:30… 29:20.

Половина часа отделяла астронавта от задуманного, служила последним перевалом порядочного человека. Всего тридцать минут чистоты, а после.… Нет! Он и думать не смел о прочих вариантах. Слишком много ошибок было допущено, хотя и не Михаэль дал им старт и столь высокую скорость развития.

Теперь же, оставалось лишь надеяться, что Такуми не вернется, а Уильям не разберет на мониторе манипуляций за пультом. С этой мыслью Шульц последний раз взглянул на огромные просторы панели управления, точно дикая летняя степь, отливающая множеством цветущих огней. Сейчас, преобладал красный.

Электронный код, открывающий реакторную, знал лишь Михаэль и Такуми, а потому, заперев дверь на комбинацию цифр, он преумножил чувство уверенности: никто не помешает грядущим событиям.

8.

Часы нехотя сменяли друг друга на посту. Молчание достигло кульминации, однако даже не стремилось к развязке, замерев в наивысшей точке. Тишина густела изо дня в день и вот, кажется и вовсе окаменела. Незримым вакуумом наполнилась вся рубка: даже если Уильям и говорил что-то – Ли его не слышал.

Однако губы Флэтчера хранили покой. Недвижимые, они застыли в мраморном состоянии, словно разучившись двигаться. Только слегка выступающая из-под пластыря ранка, свидетельствовала об их органическом, живом происхождении.

— Я запер Шань Пая. Пришлось это сделать, — слова прозвучали пять минут назад, и все же по-прежнему звенели в ушах. Флэтчер произнес их, словно между делом, словно вспомнив интересный случай, который просто пришелся к месту в пустой болтовне. Сразу же сделался рудиментом вопрос о происхождении ссадин и рассечении губы. Неужели, все это сделал Шань? Тот молчаливый трудяга, что так часто засиживался допоздна. А может, его и вовсе подменили? Или Уильям просто нашел крайнего в этой цепи? Определенно, многое поменялось, и перемены эти не сулили ничего хорошего, Ли понимал это.

Сейчас, времени на рассуждения уже не осталось. – Капитан, — начал астронавт, более учтиво, чем ему хотелось сказать в этой ситуации.

— Да? – Флэтчер не отводил взгляда от мониторов, однако, как показалось Ли, периферийное зрение навострилось, сместив фокус от центра, к правому краю. Уил стал походить на хамелеона, вращающего выпученными шарнирными глазами. Интонация явно выдала ожидание – он знал, о чем пойдет речь. Разве мог не знать?

— Незачем больше прикидываться, Уил. Ты знаешь, что должен сказать больше! Ты не имеешь права…

— Я не имею права?! – отлитая фигура капитана вдруг оживилась, появились прорези, отделившие руки от остального тела. Шея провернулась в направлении наглеца, издав громкий хруст суставов. – Тогда кто имеет здесь право, Ли? Леон, который и дальше будет убивать? Александр, которому на руку срыв нашей миссии? Отвечай! – Флэтчер выкрикнул фразу с таким напором и яростью, что Ванг Ли отринул назад в мягком кресле, боясь что тот и вовсе сорвется с места, точно бойцовская собака.

Астронавт уже пожалел о том, что позволил ярости, накатывающей все больше, говорить за него. Ситуация и без того являлась критичной. – Что натворил Шань? – спросил он осторожно, стараясь выглядеть покладистым. Сразу же он ощутил вину перед человеком, с которым он вырос; стыд за вынужденную, ложную формулировку вопроса. Пай не мог ничего натворить, в этом Вани Ли готов был поклясться.

Бессознательно, все в нем настроилось против Уильяма. Каждая клетка тела готовилась обособиться, и объявить войну, и все же – организм оставался целостным и подвластным. На секунду, Ли даже пожалел об этом; возможно, бессознательное животное в подобной ситуации, в застоявшейся атмосфере первобытного недоверия, сумело бы лучше показать себя, а может даже и выиграть эту недоступную восприятию разума, битву.

Внезапно, точно совершив открытие, Ванг Ли впервые увидел Флэтчера. Два года он сидел по правую руку от капитана, и, кажется, пропустил последние месяцы –  сейчас глаза взирали на больного человека. Что стало с Уильямом? Король обезумел. Как он не замечал этого раньше? Зеленый блеск изумрудов, обычно наполненный решимостью и волей, сейчас тонул в захватывающем, разрастающемся красном море воспаленных капилляров. Волосы, некогда налитые блеском, сейчас потерял форму, покрылись жиром и местами слиплись. Золото в них сменилось грубым свинцом. Гордый стан поник, и все тело осупилось, сжалось, точно налитый спелостью абрикос высушился, и превратился в курагу. Ли даже показалось, что туловище капитана и вовсе слилось с креслом, став продолжением рубки, его незаменимым элементом. Некогда символ экспедиции, человек этот теперь походил на рака-отшельника, недоверчиво поглядывающего из раковины. Жалость – вот то чувство, во что выросла ещё недавняя ненависть, теперь Ванг Ли это осознал. Куда делась его уверенность? Где сила? Что осталось от величия Уильяма Флэтчера? По-видимому, и вовсе ничего.

— Это не обсуждается. Шань Пай совсем обезумел: затеял драку. Пускай отойдет немного, посидит взаперти – придет в себя. Может, что и осмыслит, а после – я верну его, но не раньше.

Всякое желание бороться исчезло, растворилось в понимании одной истины: противостояние невозможно там, где нет разума. – Хорошо, Уил. Как скажешь.

Флэтчер оторвал взор от мониторов. Будто побеленный, он повернулся к собеседнику и недоумевая, устремил глаза, уставшие и покрасневшие, на только что несостоявшийся конфликт в лице Ванг Ли. Не этого капитан ждал, и ни к этому готовился, подбирая фразы в голове, точно детали пазла. Во что бы то ни стало, он надеялся выиграть эту битву, но вот, она пронеслась мимо, как это случилось с Михаэлем. Отголоски её эхом разносились по Юнити, отдаляясь от эпицентра, минуя переборки и толстые стены.

Ванг Ли встретился взглядом с Флэтчером. Несколько минут каждый из них смотрел на игру синего света на лице другого, а после, на удивление Ли, капитан вновь повернулся к мониторам. Капитуляция – он вновь вернулся в раковину.

Сгорбленная фигура перед ним больше не выказывала признаков жизни – лишь существования. Прикусив большой палец, Флэтчер растворился в искусственном мире чужих жизней. Острие меча затупилось, и теперь, Ли смотрел, как бурлящие воды разлагающей глупости поглотили некогда острый металл, воплощенное в человеке стремление человека к звездам. – Утонувшая звезда, — язвительно, больше с досадой, чем со злорадством, подумал астронавт.

Ванг Ли понял, что больше ему здесь делать нечего. Он остался один в рубке, в окружении приборов, впервые за все время, кажущихся бесполезными.

Астронавт вышел, ничего не говоря Уильяму. Капитан не заметил его ухода.

***

Центральный отсек пустовал. Ли ощутил себя изолированным в круглом пространстве, не имеющем углов и линий. В памяти всплыло прежнее значение помещения, забытое и ненужное ныне. Мягкие кресла пустовали, яркий свет прислуживал неизвестным, скрытым от глаз, посетителям – одиночество выстрелило в спину. Прежде, астронавт мог бы поклясться, что улавливал кожей ещё недавний след кипящей работы, движения экипажа. Часто, возвращаясь в каюту, как обычно раньше Шань Пая, но позже Уильяма, он проходил модуль, и выборочно вытаскивал запах бензина или кислый аромат изоляционной пасты; изредка, Ли заставал Хидео и Леона, Михаэля и Генри за партией покера. Он смотрел на круглый пластиковый стол, покрывшийся тонким, почти микроскопическим слоем пыли. Будто вживую, Ли увидел всех четверых. Шум ненадолго наполнил отсек жизнью, и то,  лишь в воображении. Три кресла окружили ножку стола, небрежно, точно брошенные в спешке. Ещё один, напоминанием, валялся на полу, чуть поодаль от остальных – Генри Хоггарт. Хаотичное, ярко прорисованное темное пятно от кофе, покрывало обивку. Ли поймал себя на том, что уже минуту всматривается в очертания рисунка, пытаясь придать ему образ. Усмотрев то, что искало его бессознательное, Ванг Ли вздрогнул. Холодная волна, точно от тектонического разлома в пояснице, устремилась вверх, к шее, набирая мощность. Надо торопиться, решил он.

Мельком, на ходу бросив взгляд на стойку, астронавт припомнил о маленьком сюрпризе, оставленном для себя праздничным вечером. Припрятанные остатки шампанского. Тогда он решил сохранить редкий напиток до более подходящего, торжественного случая, но теперь, это уже не имело значения. Радость победы, сопереживание, гордость – все это навсегда осталось позади; наверняка, оно ждет их на Земле, но Ли не был уверен в том, что возвращение домой реально. Словно дома, Китая, никогда не существовало – все это осталось так далеко, что теперь и вовсе чудилось бредовым сном, а Юнити, все события – ведром холодной воды вырвали астронавта обратно в жуткую повседневность. Всем сердцем, Ванг Ли мечтал вновь оказаться в том сне, несколько лет назад. Глупая, пустая надежда.

По-крайней мере, у меня есть это! – запустив руку в самый дальний край, он достал повторно закупоренную бутылку шампанского. Внезапно он задумался: зачем на Юнити установили стойку? Неужели кто-то из командования решил, что отличной идеей будет поместить её, как насмешку? Или же в назидание? Кому какая разница – теперь, у меня появился собеседник. Слушатель, я бы сказал.

Произнося это вслух, Ли не сводил взгляда с бутылки. Зеленое стекло слегка запотело, но все равно оставалось по-своему привлекательным, приглушая яркий свет. Нет, он вовсе не пытался забыться. Слишком важной сделалась память – только в ней астронавт чувствовал себя счастливым, свободным, как прежде. Шампанское, игривое и веселое, должно было придать смелости, хотя, Ли не до конца верил в это. На полу, возле поваленного кресла, он заметил пустой смятый стакан из-под кофе. В два решительных шага он приблизился к нему.

Да, шампанское все ещё щекотало ноздри. До края заполнив расправленную емкость, Ванг Ли с упоением, заворожено наблюдал как маленькие пузырьки подымались от пластиковых стенок. Подняв импровизированный бокал, манерно, словно пытаясь произвести впечатление, он пристально вгляделся в застывшую камеру: — За наш успех, Уильям! Прогремев словами точно майская гроза, с расчетом на то, что Флэтчер услышит, астронавт жадно осушил стакан, вновь смял и отбросил в сторону.

И будь, что будет!

Внезапно на него обрушился темный занавес. Шокированный, лишенный зрения, Ванг Ли резким движением руки, от неожиданности снес бутылку; послышался звон разбитого стекла. Астронавт ощутил, как часть осколков подлетела к ботинку. – Проклятье! Неужели испортилось? Что со мной? –  истерично, он принялся протирать глаза. – Кажется, я теряю сознание. Непонятно на чем основанное, умозаключение заставило сердце забиться чаще, сделав кислород тяжелее – загустевший воздух с трудом проникал в легкие.

Не успела паника застояться, как темная пелена стала медленно выгорать. Свет неуверенно разрисовывал стены прежней белой краской, придавая им очертания. Только теперь он осознал, что же произошло – перебой в работе реактора. Чем же, подумал астронавт, занят Михаэль. Где прохлаждается Такуми? Раньше, такой случай вызвал бы шквал вопрос, негодования – но теперь, кажется, всем наплевать.

Ванг Ли смотрел на блестящие драгоценные камни, устилающие пол. Игривые, как недавно выпитое шампанское, они разгорались все ярче в лучах, набирающих силу. Хрупкость стекла пробудила обоснованный страх: перебои в реакторной, могли означать все, что угодно. От нарушения режима распада, до сложной поломки – любая, даже малая, нестыковка в работе, могла повлечь за собой катастрофические последствия. Надо убираться отсюда, решил он, и чем скорее – тем лучше.

Но если я и покину тонущий корабль, то лишь с Шань Паем. Что-то странное начало двигаться в застывшем фокусе взгляда. Человек. Но кто? – Ли, хитрец, у тебя было шампанское? – раздался оптимистический голос. – Как так вышло, что я ещё не нашел его. У меня нюх на алкоголь, — неизвестный рассмеялся. – Фонтэйн, — произнес Ванг Ли отстраненно, точно заклинанием пытаясь вывести себя из транса. – Ну а кто же ещё мог очутиться здесь? В такое время, только глупцы и смельчаки не сидят по каютам. Кто же ты?

Наконец, он освободился. Подняв голову, наполненный решимостью, он направился к одной из дверей,  не собираясь вести беседы, особенно с Райэном. Фонтэйн же не унимался: — Думаю, итак понятно. Идешь к Шань Паю?

Вопрос заставил астронавта поубавить шаг. Грубо, он все же ответил: — Тебе-то какое дело? Пойдешь и расскажешь Уильяму, как раньше?

— Просто решил, что тебе стоит знать – пока свет не погаснет – каюту ты не откроешь.

— Так значит, твои проделки. Решил добить Юнити? – Ли сжал кулаки. Вот он, враг – подумал астронавт.

— И рад бы, но нет. Пододвинув алое кресло к себе, он уселся, вальяжно, как и прежде: — Присаживайся, Ли. У нас есть время.

Ванг Ли смерил фигуру человека, нет, животного перед собой, взглядом. Отвращение, тошнотой подступающее к горлу, не позволило ответить развернуто: — Нет. Я тороплюсь.

— Решил бежать, — Райэн улыбнулся, точно усмотрев в нем такого же, как и он, мерзавца. Жест этот, простой и наверняка неосознанный, все же заставил астронавта испытать какое-то подобие угрызений совести. Теперь он знал – побег невозможен. Не потому что спасение было неосуществимо, а лишь потому, что оно означало бы предательство. Но хуже всего –  Ли мог породниться с Фонтэйном. Жить на Земле, зная, что поступок, столь мерзкий, поравнял тебя с Райэном, опустил планку настолько; это не то, что он хотел получить, но именно то, что получил бы. Смог бы он после этого взглянуть на небо, и не увидеть там убитую надежду? Ответ знать не хотелось.

 Сейчас даже не верилось, как сильно изменилось отношение к болтливому психологу за эти годы. Вымученно, противясь самому себе, Ванг Ли все же пододвинул второе сидение, конфликтно разместив напротив. – Ну вот, так-то лучше, — одобрительно кивнул Райэн.

— Давай, начистоту, — Ли решил сразу же наступать, не дать возможности паршивцу вести. – Я тебе не доверяю, да и с чего бы должен?

— Ха, ну уж это – твои «тараканы». Разве это я убил Генри? Разве это я шпионю за всеми? Разве это я запугал твоего друга? – Фонтэйн не допускал паузы в беспрерывной пулеметной очереди вопросов, подразумевая, что ответ и так ясен.

Ли молчал. Он знал, что недоверие, подозрения и отторжение Райэна психикой, лишь субъективное восприятие – факты же говорили о его абсолютной пассивности в судьбе экипажа. И все же, что-то внутри не могло уняться, что-то по-прежнему, настороженно и упорно твердило о причастности Фонтэйна ко всем событиям, так изменившим экипаж.

— Нечего ответить? Я так и думал, — непривычное, серьезное выражение лица приковало внимание Ванг Ли, точно необъяснимый космический феномен. – У нас ещё есть несколько минут.

— Почему должен погаснуть свет?

— Реактор скоро выйдет из строя, — перепалки закончились, и диалог преобразился в деловой обмен информацией.

— Почему я не смогу открыть каюту Пая? Я ведь знаю код доступа охранной панели.

— Уильям легко меняет их на свое усмотрение. Ты глупец, если решил что он не знает о твоих намерениях.

— Так значит, ты все же уже проболтался, — невероятно тяжелое чувство безысходности вдавило Ли в мягкую обивку кресла. Кисти сжали подлокотники; он представил на их месте шею Райэна.

Фонтэйн лишь улыбнулся. – Ты явно недооцениваешь Флэтчера. Неужели ты подумал, что Уильям превратился в овощ – он знает все, и обо всех. Хотя, — психолог помедлил, почесав мочку уха, — кое-что все же скрыто даже от его множества глаз.

Ванг Ли жестом предложил ему продолжить. Внезапно, Фонтэйн задал вопрос, резко сменивший вектор беседы: — Шань Пай твой друг?

Ли не растерялся. Что даже ему показалось странным – он знал, что подобной, резкой смены темы можно было ожидать. Астронавт подготовился ещё в ту минуту, когда периферией зрения уловил движение и услышал слащавый голос. – Да. Мы выросли вместе.

— Это ведь ты погубил его, да?

Резкий удар прохрустел вместо ответа. Райэн перевернулся через кресло и с грохотом рухнул на снежно-белое покрывало пластика, усеянное зелеными огнями. Измятая фигура поднялась на ноги; кровь стекала по губам, устремляясь к подбородку и далее – разбивалась об пол на множество мелких бусинок. Ли пытался продолжить казнь, но лишь с бессилием сжимал пальцы, пока не ощущал сковывающую боль.

Сплюнув ярко красную вязкую слюну, Райэн продолжил: — Это ведь именно ты настоял на участие в проекте.

Ли хотел было продолжить отвечать кулаками, но любопытство, как и надеялся Райэн, взяло верх. – Откуда ты это знаешь?

— О, я знаю о тебе больше, чем ты можешь себе представить. Фонтэйн достал измятую пачку сигарет, и, вынув одну, переломанную в середине, все же закурил. Грубое колесо зажигалки завертелось; из маленького сосуда выпрыгнул язычок пламени. – Знаю, что именно ты предложил в старших классах поступать в летную военно-воздушную академию. Ты хотел стать космонавтом, но хотел ли этого Шань Пай? Хм? – маленькая ниточка дыма потянулась из окровавленных губ.

— Ты не прав, — едва слышно промолвил Ванг Ли. Гнев весьма быстро сменился бессилием, ещё отрицаемым осознанием правоты Фонтэйна.

— Разве? Я же думаю иначе. В конце концов, именно ты, мой дорогой Ли, уговорил его идти дальше, не останавливаться на пути к твоей мечте.

— Ублюдок, ты лжешь! – выкрикнул астронавт, не в силах больше выслушивать правду. Молниеносно, в отрицание словам Райэна, в голове пронеслась череда образов и воспоминаний. Настоящие, неподдельные, они напомнили о лучших днях: первый выход в открытый космос, радость от поездки в тренировочный центр. Но одна картина, блекло вырисовываемая памятью, заставила уверенность, стоящую на трех ногах, лишиться одной. Обещаю, сказал он тогда, с Шань Паем все будет хорошо. Минуло шесть лет, и вот, клятва готова была сорваться в пропасть, если уже не сорвалась.

— Вспомнил? – точно подгадав момент, спросил Райэн.

Безжизненно, потеряв всякий пыл, астронавт ответил: — Да, вспомнил.

— Вот и славно, ибо время уже почти пришло. Фонтэйн отодвинул замаранный рукав некогда белого комбинезона, и взглянул на часы. – Три, два… один.

Комната погрузилась во мрак, резко, хотя и предсказуемо; угрозы Фонтэйна всегда звучали оправданно. Струйка огня миниатюрной звездой вспыхнула во тьме, и так же быстро погасла. Другой огонек, тлеющий, пульсирующий прогоранием табака, растворился в тишине. Астронавт остался один.

9.

Хидео осторожно стукнул настольную лампу; на удивление, действие это сработало и моргание прекратилось. Немного задержав взгляд на черном плафоне дабы убедиться, что раздражающая неполадка не помешает вновь, он вернулся к творческому процессу. Плавно, с хирургической точностью, астронавт ухватился самым кончиком пинцета за миниатюрное колесо. Рука застыла, словно и вовсе потеряла всякую нервную проводимость; сейчас кисть походила на окаменелость. Поднеся деталь модели к месту крепления, Есикава мягко прижал её, отсчитывая секунды. Ну, все, с облегчением подумал он, приклеилось.  Приятный и своеобразный аромат клея улетучивался, пока, не исчез вовсе. Наверняка, постороннему человеку могло показаться странным то удовольствие, что испытывал астронавт при каждом вдохе, но в эйфории этой не скрывалась грубая физиология. Наслаждение рождалось в самом процессе моделирования, и каждый элемент – будь то требуемая точность и усидчивость, или же запах клея – являлся частью большого комплекса, собранного из таких вот мелочей. Кажется, готово – осталось покрасить. Дело за малым.

Хидео любил английские машины, такие как Астон Мартин, Роллс Ройс и МакЛарен. Любил он их за выдержанный стиль, спокойный и уверенный дизайн. Не могло это сравниться с вычурными автомобилями современностями, походившими на подростков, отчаянно пытающихся привлечь внимание. Английские марки же на их фоне смотрелись взрослыми мужчинами.  И в то же время, в моделях прошлого присутствовала индивидуальность, недоступная современникам, создающимся на дизайнерском конвейере. Нынешние машины – машины штампов и копий.

Оттого, пожалуй, уникальный в своем роде — Rolls-Royce Jonckheere смотрелся идеально, и менее громких слов Хидео не находил. Даже без цвета и лакировки  — форма, изгиб линий, круглые дверцы и «плавник»– казалось, точно автомобиль являлся не рукотворным, а выточенным тысячелетними морскими прибоями, или же – невиданным доселе обитателем глубин. История этой модели всегда увлекала Хидео: неизвестный заказчик, интересная судьба, богатое прошлое и туманное будущее – машина точно создавалась с целью завладеть разумом смотрящего. Астронавт поставил модель на четыре закрепленных колеса, и направил на нее тусклый белый свет лампы. Да, определенно – это произведение искусства принадлежит природе, а не человеку.

Довольный, Есикава откинулся на спинку стула. Взгляд не отрывался от манящей белой фигуры на столе. – Эх, думаю, как вернусь – закажу себе такую! И плевать, сколько денег уйдет – сомневаюсь, что с ними у меня будут проблемы на Земле. Как часто случалось, он автоматически, мысленно, про себя, начал вести воображаемый спор с Леоном.

Ох, сколь напряженными были эти дебаты. Америка сошлась с Англией на поле противостояния автопрома в лице двух астронавтов — японца и немца. Иронично, но Есикава никогда не считал себя обделенным ироническим взглядом на ситуации, даже далекие от этого.

Захотелось выпить. Теперь, пожалуй, губительных пристрастий не хватало ещё сильнее. С наслаждением астронавт подумал о торге с дьяволом: в голове пролетали забавные успешные сделки, безусловно, выгодные самому Хидео. Точно дьявол был дураком, Есикава менял какие-то безделушки не стоящие ни гроша, на бутылки дорогого виски, или лучшие пачки сигарет. Закинув ноги на край стола, астронавт прикрыл глаза и расплылся в теплой слегка отстраненной улыбке человека, покинувшего место физического пребывания. Так он просидел недолго; нарастающая жажда, тяга наполнить кровь никотином пересилила всякие мечтания и фантазии, пускай и столь же вредные. Астронавт резко и шумно опустился на оставшиеся две ножки стула; раздался неприятный кратковременный скрип. Небрежным, уже выученным движением, он выдвинул шкафчик и, немного пошарив по дну рукой, достал никотиновый пластырь. Теперь, Хидео использовал их даже больше чем обычно; если месяц назад у него уходило по два пластыря за сутки, то теперь норма поднялась до четырех, а иногда и пяти.

Закатав рукав по-прежнему чистого комбинезона, астронавт наклеил на плечо белый квадратик, и принялся ждать. Хидео все ещё не мог понять, отчего работы становилось меньше: то ли из-за настроения на борту, то ли по причине резкого улучшения качества оборудования. В любом случае – свободное время росло пропорционально уменьшению занятости, и Есикава, изредка, даже умудрялся заскучать.

  — О, вот, так намного лучше. Наконец, пластырь начал потихоньку впрыскивать боезапас медицинской отравы. Мягкая волна покоя прокатилась неспешно, точно он погрузился в горячую ванну. Мысли стали слегка упорядоченнее, а лампа, как показалась Хидео, принялась лить приятный, уютный свет, заполняющий холодную каюту теплом. – Можно и за покраску браться, — Хидео нехотя встал со стула и потянулся, пытаясь размять ленивые обмякшие конечности. В голову ударила кровь; комната слегка поплыла перед глазами. Все тело будто наполнилось ватой; ощущая себя плюшевым, он стоял посреди помещения, замерев, опасаясь, что следующий шаг повалит его на пол. Однако, вопреки опасениям, этого не случилось.

Каюта казалась небольшой; должно быть оттого, что таковой и являлась. Стандартных размеров, она все равно виделась Хидео уменьшенной копией по сравнению с другими. И дело тут было не в планировке – она как раз ничем не выделялась – «черт» спрятался в обстановке. Все помещение попросту было захламлено: книги сложенные друг на друга, монолитными высотками умостились в углу, напоминая центр крупного мегаполиса. На самом высоком литературном строении стоял уже вторую неделю, недопитый кофе. Почти все здания состояли из художественных произведений, и только изредка в постройки вклинивались научные работы. Все полки, до краев забились сувенирами почти сразу по прибытию на борт. Пожалуй, больше всего стояло автомобилей; второе, не менее почетное место, забрали безделушки из различных стран. Звездой среди них сияла африканская маска одного из племен, яркая, с цветными полосами, нанесенными бедным ремесленником; на верху её торчали густые перья тропических птиц. Пытаясь отыскать в этом хаосе баночку черной краски, Хидео невольно задумался, зачем же взял все это с собой. Наверное, чтобы почувствовать себя как дома, решил он, и вполне удовлетворился ответом. Есикава прошелся по всем закоулкам, перевернул многие груды эстетического мусора, заглянул в шкафы – без толку.

Кое-где в глаза бросались обложки комиксов. Среди ярких красок мелькали фотографии, куда более сдержанные по цвету, но не по содержанию – глянцевые девушки, стреляли глазками и, обнажаясь, привлекали внимание к журналу. Останавливаясь на каждой, чуть больше чем следовало, Есикава подметил, что удается им это весьма успешно.

Хидео вдруг вспомнился тот карикатурный образ астронавта, что так часто рисуют люди. Герой, покоритель космоса – человек этот не имеет слабостей и пороков; неведомы ему ни страхи, ни сомнения, а ошибки – так и вовсе, страшась нерушимости образа, обходят подобного титана стороной. Непроизвольно наружу вырвался горький смешок – в детстве, и он так считал. Теперь же, невозможно отрицать очевидное – Хидео не такой.  – Курение, пристрастие к алкоголю, пускай и дорогому, эротика в каюте – не это рисуют себе дети в мечтах о космосе. – Я – не тот покоритель, кем видел себя, — произнес Есикава в голове. Однако, фраза, что должна была разочарованием гнить внутри, лишь глупым, ненужным фактом повисла на языке. Стереотипы, клеше и идеализация — все это разбивалось от удара единственного аргумента. – Нет ничего, кроме любви к звездам. Идеальный или нет – так или иначе, каждый имеет право стремиться к небу, туманностям и созвездиям, непокоренным газовым гигантам и манящим пустынным исполинам. Это, никто не в силах у меня забрать.

За размышлениями Хидео и вовсе позабыл о цели поисков – черная краска. Внимание рассеивалось и разбегалось, точно напуганный муравьиный рой, а глаза постоянно цеплялись за предметы. Бросая оптический якорь по комнате, Хидео останавливал судно разума снова и снова, вглядываясь, сквозь тину времени, в мутную воду земных воспоминаний. Каюта виделась густым терновником, цепким и колким, полностью состоящим из зарослей минувших образов и значений.

Наконец, отодвинув в сторону коробку с радиодеталями, астронавт озарился неподдельным счастьем – черный тюбик лежал, покрытый тонким слоем пыли. Теперь даже не верилось, что маленький сосуд с краской пролежал здесь, на полке, два долгих года. Как ни странно, но цвет пластика вселил надежду. Работа продолжится, твердо решил Хидео, хотя бы в этой каюте.

Протерев кисточку о рукав, астронавт впал в короткий ступор. Есикава как обычно нервничал, подойдя к новому этапу: каждый мазок должен лечь ровно, без потеков, двойных слоев и тем более – пузырей. Неоднократно, Хидео и сам замечал всю нелепость и необоснованность волнения. Он выполнял сложнейшие манипуляции в открытом космосе, разбирал плантации солнечных батарей за тысячи километров от жизни, устанавливал буровые установки на астероидах, чинил новейшие зонды, футуристические двигатели, краны, обшивку и еще черт знает что, но сейчас боялся оставить неверный след краски на белоснежной модели.

И вот, окунув пучок тонких ворсинок в узкую зияющую пустоту, напоминающую иллюминатор, астронавт поднес инструмент к машине. — Медленно, говорил он шепотом, почти нежно. Ещё медленнее!

Бум-бум-бум! Нет! Рука пугливой ланью молниеносно скользнула в сторону, заслышав резкий стук. — Да чтоб вы все… — выругался Хидео и яростно оттолкнул стул локтями. Не устояв на двух ногах, шаткая конструкция упала на пол прогнав умиротворение оскалом грохота. Идеально ровная, полоса тянулась вдоль плавного кузова, а под конец — дезертировала, и резким скачком понеслась вверх, к лобовому стеклу, убегая от источника шума.

В спешке, Есикава открыл дверь; на пороге стоял Фонтэйн. Вид у него был встревоженный и слегка напуганный. Хидео мог бы поклясться что именно свирепый облик, с которым он встретил несвоевременно пришедшего гостя, наждачной бумагой стер самодовольство с лица Райэна. А он без сомнения, совершил это непроизвольное преступление именно с такой гримасой; другие, кажется, оставались для него неизвестны.

Стараясь придать спокойную уверенность голосу, Хидео все же слегка гневно выпалил: — Что тебе нужно, Райэн? Опять Уильям? Капелька пота медленно стекала по лбу и раздражала ещё больше.

Фонтэйн заглянул за плечо астронавта, перегородившего вход. — Судя по всему, я не вовремя. Зайду попозже. Зачинщик беспокойства уже развернулся, намереваясь уйти, как вдруг Хидео крепкой хваткой взял его за плечо. Второго визита, решил он в ту минуту, я не потерплю. — Говори, раз пришел. Один черт — работу ты мне загубил.

Фонтэйн попытался изобразить некое подобие раскаяния. Извиняющаяся улыбка, и сложенные углом брови — это больше походило на неловкость, точно он наступил на ногу пассажиру метро в полуденной давке.

Хидео поднял стул, стараясь не встречать глазами ту черную линию, шрамом нанесенную на автомобиль. Он собирался предложить собеседнику присесть, предчувствуя важность визита, однако повернувшись увидел что Райэн уже неплохо устроился в мягком кресле,  доставленном на борт специально для Есикавы.

Какое-то время оба молчали. Фонтэйн осматривал интересную обстановку, а Есикава ждал, чувствуя как выгорает терпение, словно свеча.

Придется начинать мне, понял астронавт. Внезапно, Райэн развернулся и заговорил: — Что там слышно о Леоне?

— Ты же ближе к Уилу. Думаю, ты мне должен рассказать что там с Леоном, — Хидео не сводил взгляда с Фонтэйна. Свет едва падал на лицо, а потому астронавт никак не мог прочесть на нем отпечатки эмоций.

— Я считал, что вы друзья.

— Так и есть, — отрезал астронавт. — То, что совершил Леон, уже не вопрос дружбы. Мейер убил человека.

— Тут ты, конечно прав. Просто, не думаю, что Леон хотел этого, — сквозь тень фигуры прорезались два сверкающих глаза, устремленных на Хидео. — Несчастный случай, не более.

Есикава тяжело вздохнул, прикрыв глаза: — Несчастный случай говоришь. Да вот только после этого случая, Мейер совсем обезумел.

Фонтэйн достал пачку сигарет, но Хидео мгновенно сбил его инициативу: — Не кури у меня в каюте. Как выйдешь — делай что хочешь.

Райэн только пожал плечами, но все же убрал измятую потрепанную пачку обратно в комбинезон. Почти наверняка, в эту минуту он улыбался, почему-то Хидео казалось именно так.

— Ну так, ты ведь не за этим сюда пришел, верно. Ближе к делу, Фонтэйн, — Хидео сжал в кулаке штанину, глядя как собеседник убирает пачку сигарет, желанного никотина в родной форме. Астронавт ощутил как горячий дым обжигает легкие; во рту пересохло, и он спешно промочил горло.

Райэн молча наблюдал за действиями Хидео, а когда тот вновь обратил внимание на него, продолжил: — Да, здесь я по другому поводу. Уил прислал меня.

Есикава усмехнулся так, точно услышал бородатый анекдот. — Не скажу, что удивлен. Думал, я четко объяснил Принцу свой отказ.

— Уильям считает иначе, — спокойно ответил Фонтэйн. Небрежно он закинул ногу на ногу; подошву покрывали шмотки сырой земли. Почему-то сейчас, это вовсе не удивило Хидео. Он не отрывал взгляда от светящихся огней напротив, пытаясь прочесть в них хоть какую-то подсказку.

— Уильям, думаю, может пойти к черту. Как и ты, — Хидео выстрелил надменным взглядом. — Я не собираюсь идти на предательство чтобы освободить преступника.

Настольная лампа осветила белую прорезь улыбки: — Преступника?

— В отличие от тебя, я не считаю это несчастным случаем. Да и ты, думаю, не считаешь так. Другой вопрос  — что Уил обещал тебе за сотрудничество.

Райэн слегка наклонился вперед, а глаза его теперь казались непривычно большими: — Контроль. А чего хочешь ты?

Последнюю неделю Уильям не оставлял Хидео в покое. Пытаясь выудить сотрудничество, Флэтчер шел на различные ухищрения и хитрости — безрезультатно. Есикава оставался верен экспедиции, а не странам, организовавшим её. Последний выпад Райэна заставил астронавта ненадолго потерять контроль, и сорваться на крик: — Мне ничего не нужно от вашей шайки! Я верен экспедиции, а не русским или американцам! Передай это Уильяму, крыса.

Хидео тяжело дышал, глядя на Фонтэйна, а тот, в свою очередь, неподвижно сидел, с видом непринужденности и умиротворения. Молчание с периодичность прерывалось глубокими вдохами. Внезапно, за дверью раздался шум, заставивший обоих обернуться; что-то упало.

10.

— Никогда не думал, что ты такой тяжелый! — натужно процедил сквозь сжатые зубы Максим. — А с виду — дохляк дохляком. Ноги неохотно преодолевали искусственную гравитацию. Свисающие руки Александра ударялись о спину при каждом шаге. Астронавту казалось что повороты коридоров никогда не кончатся: змей петлял, точно намеренно накручивая расстояние до медицинского отсека.

Усталость возобладала. Львов понимал что Захаркину ничего не угрожает, а потому, решив перевести дух, он положил товарища на пол, аккуратно прислонив к стене. Опершись рукой об холодный металл, Максим крепко прижал горячий лоб, слегка покрытый испариной. Невольно, на лице проступила улыбка, едва прохлада залила раскаленную голову — по какой-то причине, в каждом помещении стояла невыносимая жара. Это настораживало, но не пугало; сразу же вспомнился случай с Шань Паем, послуживший отправной точкой всех событий, плохих и… Нет, только плохих. С того дня, Максим не подметил ни одного выдающегося достижения, сдвига или прогресса в полете, лишь усиливающуюся деградацию. Не в силах оторваться от успокаивающего озноба стали, Максим вслушивался в наступившую тишину. Объяснений этому астронавт не находил, и цель своих поисков в абсолютном беззвучии назвать не мог, и все же, не имея цели, Максим уловил колебания чего-то интересного. Материал охотно рассказывал о происходящем за стеной: Хидео, да, сомнений нет — это Хидео. Разговаривает с кем-то. Второй голос не услышать — слишком тихий.

Львов слегка прикоснулся ухом к безжизненному, безразличному шпиону. Стараясь концентрироваться на информации, а не на ощущении, он принялся внимать едва различимому шепоту металла. Слова стали прорезываться, точно острые зубы. Максим почти ощущал их вонь в духоте.

— Что Уил обещал тебе за сотрудничество?

Наступила короткая пауза. Очевидно, собеседник назвал цену.

— Я верен экспедиции, а не русским. Передай это Уилу… Последнего слова астронавт не разобрал, но смысл и без того стал понятен. Теперь Максим ярко уловил этот запах, отличительный от пота — мерзкий запах предательства. Желудок начало мутить, а жар усилился. — Надо убираться отсюда, понял он. Нельзя, чтобы Хидео обнаружил меня здесь.

Картина, разорванная и разбросанная на составляющие Уильямом, собралась воедино, вопреки его стараниями воспрепятствовать этому. Вскрылась вся предательская сеть, оставив за вуалью лишь мотивы. Флэтчер подкупил Леона раньше, а сейчас — Хидео. Возможно и другие переметнулись на сторону Принца, Максим не знал наверняка. Нечего было сейчас сказать о Такуми и Михаэле, но положительные образы, сформированные за два года, рассыпались, высохли под палящими лучами подозрений. Доверять нельзя никому — сейчас убежденность в этом окрепла. И если раньше подозрения походили на жидкую, текучую смолу, то теперь они окончательно застыли, похоронив всякое дружелюбие и товарищество.

На секунду, астронавт подумал что находится на морском судне. Коридор раскачивался из стороны в сторону, а Максим едва стоял на ногах. Качка, — в полузабытье подумал он, — наверняка, угодили в шторм. А я ведь говорил… я ведь говорил. Надо было обойти те тучи, но разве меня слушали? Равновесие переминалось с ноги на ногу, а после и вовсе обрушилось вместе с телом, грузным и неудобным, точно мешок картошки. Комбинезон намок. Пена прилива то наступала на пятки, то отходила назад, чтобы вновь вернуться. Пузырьки щекотали мягкую кожу стоп сквозь ботинки; глаза залила соленая вода. Максим отчетливо слышал знакомый шум прибоя. Ему даже показалось что он видит первые лучи солнца,  пробивающие горизонт, за дальним концом помещения. Точно острые иглы они впились сквозь засоленные капли на веках, обжигая глазные яблоки. Глухой крик вырвался из груди, и в открытый рот тут же устремилась холодная, но отчего-то обжигающая вода. Казалось точно в горло залили чистый спирт.

Максим, сохранившимся, непотопляемым островком мыслительной деятельность догадался, что скорее всего уже мертв. Наверняка, Хидео услышал это падение и сейчас, астронавт сгорает в серных бурлящих потоках раскаленной жижи. Никогда прежде он не думал о судьбе души, но теперь, это казалось лишним. Жизнь, а точнее последний её поворот, последний удар, окончательно впечатал измученное сознание Львова в осознание правды: ад существовал, и всегда ждал его. Кипящая жидкость устремлялась все глубже, с каждым вдохом, оставляя за собой лишь выжженные ткани, воспаленные и кровоточащие.

11.

Фонтэйн собрался уже открыть рот, но Хидео движением руки, точно острым лезвием топора обрубил инициативу. — Тихо, — сказал он шепотом, — я что-то слышал.

— Тебе показалось, — ответил Райэн, однако не увеличив громкость беседы.

— Я уверен, что-то упало.

Настороженно подойдя к двери, Хидео приложил ухо. Тишина. Вслушиваясь, он устремил на собеседника пустой взор, словно цепляясь за него как за единственного свидетеля правдивости источника внешнего шума. Фонтэйн же не выказывал никакого интереса.

Простояв так с минуту, Хидео решил наконец открыть створки и встретить истину лицом. Могу поклясться, там что-то есть, думал он, неестественно медленно набирая заученную комбинацию. Пласты металла молниеносно ускользнули в стену, точно пытаясь спрятаться, и астронавт увидел ужасную картину: Максим лежал на полу, без сознания. Почти сразу в нос ударил резкий и стойкий запас химикатов. Отступив назад, Есикава спешно закрыл дверь. — Там Максим, без сознания. Опять та же чертовщина что и с навигационной. Этот мерзкий запах — без защиты, нам не выйти.

Немного порывшись в почти природных залежах мусора (настолько естественными они казались в этом ландшафте беспорядка), Хидео достал респиратор.

— Меньше всего мне сейчас бы хотелось оставлять тебя здесь, но выбора у меня увы не осталось, — сказал он Райэну.

Нацепив на лицо массивную маску, Хидео вновь разрушил единственный барьер, отделяющий его каюту от газовой камеры за её чертой. — Сиди тут, на этом самом кресле, пока я не вернусь, — голос астронавта, проходя сквозь фильтры, приобрел суровый механический оттенок. Фонтэйн утвердительно кивнул, хотя, на самом деле Есикава знал, что деваться ему некуда, с подводной лодки.

Едва выйдя наружу, Хидео мельком осмотрел Максима. Пульс — в норме. Дыхание есть, правда, замедленное и тяжело. На этом, навыки диагностирования подступили к краю, но и этой малой части хватило чтобы понять — он жив. Тут что-то слегка задело Есикаву по стопе. Решив что это Райэн, он обернулся, готовясь к сокрушительному гневному выпаду, и оцепенев, застыл. На полу, поваленный на бок, лежал Александр, распластавшись около стены, бледный, точно выточенный из мрамора. На секунду, Хидео растерялся. Ситуация явно повернулась не лицом. Один респиратор, двое пострадавших и запертый в каюте хитрец. Походило на вычурную загадку, напоминавшую переправу через реку, однако сейчас, права на ошибку не было. Схватив Максима за грудки, он едва оторвал грузное тело от пола. Вновь отперев резервацию чудачества Фонтэйна, астронавт, тужась и силясь, занес товарища в помещение и положил в сонную капсулу, на всякий случай закрыв саркофаг. Ничего не объясняя, Есикава так же быстро вылетел обратно в коридор. Ну а здесь, решил он, глядя на Александра, придется рискнуть. Вдохнув поглубже, он снял единственную защиту — респиратор — и быстро натянул на лицо Захаркину. Резкий запах мгновенно заполнил ноздри едким, разъедающим тленом. Даже не вдыхая, он ощущал как слизистая носа начала зудеть; появилось легкое жжение. Подняв Александра, астронавт с раскачкой закинул его на спину, и зашагал. Спустя минуту, шаг сменился бегом.

Миновав два отсека и заперев каждый, он вдруг почувствовал что может вздохнуть. Все-таки, тренировки под водой не прошли даром, — думал Хидео, жадно вдыхая чистый воздух. Что же за примеси попали в вентиляцию? Ведь кто-то устанавливает все это. Насколько я знаю, подобных, опасных веществ, просто не может быть в системе жизнеобеспечения.

Спустив респиратор на шею, Хидео двинулся дальше, слегка сбавив темп.

***

Глаза окаменели. Никогда прежде он не смог бы подумать что подобное возможно, и вот, Максим лежал и четко осознавал — глазное яблоко, веки, кровеносная система и нервы, все это слилось воедино и стало недвижимым, нерушим соединением, плотным и крепким. Оставался лишь слух, и он слышал. Мерное гудение лампы, легкое потрескивание какого-то прибора, и перелистывание. Да, обычное перелистывание журнальных страниц. Вдруг он подумал что дома. Отец, — заключил Львов, — наверняка сейчас утро четверга. Каждое утро, в четверг, выходит свежий номер "Ростовский вестник". Да, определенно, это отец. На секунду ему даже почудился запах блинов, густой и манящий, и даже — пенящийся звук жарки. — Пап, я дома? — спросил Максим куда-то вдаль, точно голос его ушел далеко вперед, будто он лежал на полу огромного вытянутого помещения. — Пап? Никто не отозвался.

Спустя минуту, раздался знакомый голос. — Максимка, а тебе совсем худо видать. — Ты не мой отец, — настороженно выговорил астронавт, но язык вязался и застревал меж зубов. — А кто же я? — послышался ехидный полушепот. — Я знаю тебя… но не могу вспомнить. — Может, вспомнишь, а пока отдыхай. Ты сильно пострадал. Не желая противиться, да и не в силах воспрепятствовать, Львов погрузился в глубокий сон. Думаю, я еще могу поспать, с приятным, родным чувством в груди, подумал он. Я же дома.

***

Хидео, изрядно усталый скорее морально, нежели физически, заглянул в каюту — Райэна не было. Значит, ушел. Оно и к лучшему. Максим по-прежнему лежал в сонной капсуле; факт этот не удивил астронавта, но все же снял внутреннее ноющее беспокойство: оставить бессознательного коллегу запертым с Фонтэйном — о чем я только думал?

Сняв защитную маску, астронавт уселся на кресло, покинутое опротивевшем гостем. Проклятый неизвестный, и все же знакомый, газ заполнял все больше модулей, и вскоре грозился выйти за пределы помещения, в которое втиснулась каютка Хидео. Точно адское зловонье, бурлящее в серных котлах, химический агрессор густел и становился все более плотным. Пробираясь обратно, Есикава вынужденно полагался на память, а не на зрение — хитрый и неуловимый противник разъедал глаза. Даже сейчас, слезы все еще сочились, не в силах унять жжение. Кислотное соединение, — не унимался он в попытках узнать врага в лицо, — наверняка, сильная кислота, разбавленная в воде, доведенная до пара и выпущенная в поток вентиляции. Но где-то же должен быть её источник. В любом случае, сейчас не до этого, — Хидео, открыв прозрачную крышку капсулы, осторожно, старясь не ударить о борта, достал Максима. Он выглядел куда более живым, нежели Александр: кожа сохранила естественный румянец, да и дыхание оставалось размеренным и спокойным. Состояние нормализовалось, — подытожил он заезженной фразой, медицинского лексикона.

Уже собираясь открыть дверь и выйти навстречу непроходимому туману, Хидео вдруг подумал что подобной вылазки, может и не пережить, а следовательно — не переживет её и Львов. Если это химикаты, как я думаю, то лучше защититься, хоть чем-то. Усадив бессознательного астронавта в кресло, Есикава принялся разбрасывать вещи в поисках старого комбинезона.

Отыскав затертую тряпку, Хидео, присмотревшись, узнал в нем цель своих поисков. Со скрытым упоением он подметил, что от всего этого "мусора" много проку, когда ситуация требует разнообразия в решениях и тем более — средствах. Обмотав плотной защитной тканью лицо в несколько слоев, словно шарфом, Хидео надел респиратор на Максима. Воздух проходил тяжело, но все же это казалось лучшим выбором, нежели втягивать верную смерть с каждым глотком кислорода. Курение в данном контексте показалось детской забавой. Красная стрелка, показывая загрязненность фильтров, немедля задала темп путешествия к медицинском отсеку. Значит, полетим, — сказал Хидео и открыл дверь, уже в который раз за сутки.

Движения давались с трудом, хотя бы потому, что Максим по габаритам с лихвой превзошел космического Асклепия Юнити. Вес неудобно ложился на плечи и ноющей проржавевшей иглой отзывался в пояснице. Воздух с трудом проникал сквозь слои импровизированного респиратора, однако этому астронавт был рад. Быстрой ходьбой он миновал отсек, заполненный туманом, и закрыл за собой переборки. Первые признаки проникновения газа в новый модуль уже дали знать: вонь по прежнему следовала по пятам, хотя все же и перестала столь сильно бить по обонянию; щупальца ее теперь едва касались легким трупным запахом. Есикава не мог сказать точно, действительно ли газ пробрался сюда, или же этот "аромат" попросту впитался в обмотанный комбинезон, заполнив молекулярные промежутки между тиснением ткани.

Слегка сбавив темп, он убедился что респиратор ещё пригоден, и закинул Максима поудобнее, в первую очередь для себя. После удара о спину Хидео, Львов тяжело закашлял. — Максимка, а тебе совсем худо видать, — сказал астронавт весело, но будто пропустив остроту через огромный станок, цензурой замазывающий признаки грусти и усиливающегося страха. Конвейер вынужденного веселья — так любил называть Хидео этот психологический агрегат, что он принялся осваивать в последние месяцы полета. Ситуация явно ухудшается, подумал Есикава, и порадовался тому, что в мыслях может оставаться честным. Свойственная личности прямота изложения исчезла в пылу кипящей драмы. Причиной, а точнее горьким уроком, стала смерть Генри. Последние слова, произнесенные в адрес покойного, незадолго до гибели, мерзким, склизким чувством горечи и вины травили душу, не давая вернуться в прежнее, здравое русло трезвого мышления, коим молодой японец всегда гордился. Разум, точно река, сменил течение под гнетом всесильного и непредсказуемого внешнего фактора. Теперь, Хидео научился выражаться мысли, нужными фразами и верными, правильно вставленными репликами.

— Ты не мой отец, — едва внятно ответил Максим. Хидео еле сдержался чтобы не сорваться на крик; по какой-то причине, слова эти его обидели. Столько усилий, и вдруг — не отец.

— А кто же я? — намеренно коварно произнес астронавт.

— Я знаю тебя, но не могу вспомнить.

Вновь вернулась жалость, что секундой раньше сдавала позиции. Хидео спустил шарф и спокойно ответил: — Может, вспомнишь, а пока — отдыхай. Ты сильно пострадал.

Астронавту казалось что он крыса, а перипетии труб с ним и его сородичами заполняют ядом, стараясь убить всех "вредителей". Как еще можно объяснить происходящее, если не столь примитивным побуждением избавить от паразитов корабль, пускай и космический.

  — Бред, — признался он немому слушатели в голове. — Подобные, ни к чему не ведущие размышления вызваны газом. Наверняка, оксиды уже принялись оказывать воздействие на сознание. В подтверждение этому послужила та ахинея, что сквозь тонущий в слюне рот, произносил полусознательный Львов.

Наконец, показался медицинский отсек. Никогда прежде Хидео так не радовался подобному помещению; ещё на Земле, больницы запомнились ему шумными скоплениями каморок, до краев забитых инфекциями и заразой. Мнение это ничем не подкреплялось, тем более что Токийские больницы славились стерильностью и флагманскими технологиями, однако даже эти громкие слова не смогли разубедить упрямого, тогда ещё ребенка. И вот, в кой то век, белоснежный, ослепляющий чистотой модуль виделся оплотом надежды. Закрытые двери представлялись райскими вратами. На секунду, Есикава даже увидел золотистый свет, но сразу же списал этот эффект на помутнение сознания.

Зайдя внутрь, он уложил Максима на одну из кушеток, прикрепленных к стене. Крепкое, мощное тело, бездыханным грузом опустилось на тугую ткань, заставив прогнуться опорные тросы и ремни. Пару раз, совпадая с естественным для глаза сокращением век, моргнул свет. Не сразу, усталый и вымотанный Хидео заметил, что неполадка с электричеством проявляет себя и здесь, в другой части корабля. Как-то просто, почти неминуемо он принял за должное: Юнити погрузиться во тьму. Надо торопиться.

***

Спешка. Контрастное чувство нетерпения угадывалось в том, как некто перебирал шкафы. Шум вываливаемых лотков и звонких, податливых к порождению высоких звуков, инструментов, вывел Максима из транса, в котором он пребывал неизвестно сколько времени. Почти сразу Львов осознал что лежит в медицинском отсеке, хотя запах цветущей реки и спелых яблок никак не покидал разум. Казалось, помутненное сознание, поддавшись зловонному дурману, перемешало эти несочетаемые образы: медицину, холодную и строгую, с мягкими ароматами дома. Однако даже в подобном сумбуре он четко и ясно осознал — дом далеко, а шум, неизвестный и учиняемый им хаос, находится здесь, в паре метров.

— Давай же черт тебя дери! Открывайся! — прорезался голос сквозь мрак закрытых глаз и навостренного слуха. Ярким всполохом пронесся он по памяти, точно нож, вспоров брюшину мешка, до краев забитого воспоминаниями.  Следом раздался оглушительный удар чего-то тяжелого. Скрипнул металл.

Теперь, я вспомнил. Хидео. Всплыли последние слова, произнесенные за глухой дверью каюты. Неужели и ты, Есикава, — горькое отчаяние разлилось по груди. Ощущение безысходности, загнанности вот-вот грозилось навернуться слезами. Возобладав над этим порывом, Максим усмирил эмоции, рассудив что трезвость мысли сейчас важнее. Придется просто смириться с этим — Уильям захватил весь корабль, точно спрут, простирая свои щупальца — предателей — по всему борту Юнити. Глаза его, будто слепые, недвижимые, но на самом деле всевидящие, раскинулись по каютам, комнатам и отсекам. Флэтчер — "Принц" — везде. 

— Готово, — продолжил, теперь уже с облегчением, единственный говорящий. Лязгнуло что-то тяжелое. — Так, не то, — человек выбрасывал содержимое на пол, нервничая и постоянное повторяя под нос знакомое Львову название. — Все не то!

Александр! Саша! Где он? Максим собирался вскочить, наброситься на Хидео и сдавить горло мертвой хваткой, задушив хоть один росток безумства капитана, но какой-то глупый, внутренний страх перед помыслами, тайной этого человека, вынудил действовать настороженно, проматывая каждый будущий ход. Точно запертый в клетке с опасным зверем, он лежал, взвешивая и анализируя, страшась открыть сомкнутые веки. Что будет если я проснусь?

— Кажется, оно. Звуки шагов сообщили о приближении чудовища, так походившего сейчас на человека. Максим готов был поклясться что слышал его тяжелое, наполненное гортанным рыком, дыхание.

Приоткрыв глаза, он слегка поднял голову, пробиваясь взглядом сквозь ослепляющие лучи, силясь отыскать в феерии света темный, вырисовывающийся образ Хидео. Вот он: человек стоял возле стола, и, дрожащей рукой набирал в шприц какую-то жидкость. Должно быть её и искала эта марионетка, понял вдруг астронавт. Наверняка, приказ отдал Флэтчер. Острая игла блеснула, преломляя луч, разрезав его на две тонких полоски лоскутов, тянущиеся до самого пола. — Несчастный случай — как же они полюбились капитану. Смерть Генри — несчастный случай. Моя смерть, тоже грозит стать "несчастным случаем", роковой ошибкой.

Одна из ярких змей, словно гидра, вновь разделилась, но уже об чарующе гладкое лезвие скальпеля, валяющегося близ кушетки. Секунда, и дивясь своей ловкости и проворству, Максим лежал так же, как и минуту назад, изображая пострадавшего, но уже возымев преимущество в виде оружия. Кажется, это мой единственный шанс, — убежденность кровью налила кисть, сжав в крепких рабочих пальцах тонкий инструмент, вобравший в себя и жизнь, и смерть.

Ожидание затянулось. Внезапно, астронавт ощутил тонкий моральный раскол внутри: брешь, как часто случается с людьми, страхом рассекла решимость. Нет, это все бред! Спасения нет — будет Хидео жить или нет — Уильям везде. И вновь вернулся дом. Обещания, данные на Земле, в мирное, здоровое время, показались теперь глупыми и наивными. Но все же, маяком надежды, спокойным и чарующе светлым, они указывали путь.

— Должно помочь, — произнес приближающийся голос. Максим не видел врага, но точно подгадал момент, не оставив от недавнего смятения и следа. Интуиция, роковой случай или же дьявольская удача — что-то подсказало астронавту, нашептало на ухо, взяло теплым приливом крови руку, и ведомый злосчастным явлением, он всадил бритвенно-тонкий скальпель в мягкую, податливую шею Хидео. Густая жидкость выплеснулась на лицо; Максим открыл глаза, желая взглянуть на последние мгновение жизни предателя. Местами багровая, местами алая пелена застилала взор; чужая кровь обжигала кожу, словно щелочь. Истеричными движениями, он протер глаза; старался отползти назад, вжаться, а после, и вовсе, просочиться сквозь стену. Подальше от этого ужаса.

Немного отойдя от кушетки, Хидео упал на пол. Еще долго Максим сидел недвижимо, застыв точно статуя, и приобретя характерный, мраморный цвет. Не желая спустить ноги в кровавое озеро, что новым, жутким пятном расплылось вокруг бывшего товарища, он крепко прижал их к животу.

— Прости меня, Хидео, — не в силах больше вынести творящееся безумие, Максим уткнулся в колени. — Прости, прости, прости....

12.

*Какие ветки у нас сейчас должны быть на очереди:

1. Такуми и появление Фонтэйна. Последующее его убийство (как вариант — показать это с позиции Уильяма)

2. Шань Пай и Ванг Ли — поочередно менять их. (или же писать сперва с позиции Ванг Ли, а после, уже после убийства. с позиции Шаня)

3.  Михаэль и Леон.

Лампа моргала все неистовее; при каждом новом скачке, Такуми терял строку в книге. Буквы, несметное число символом сплелись в одну сплошную строку. Перечитывая уже в четвертый раз отрывок Дон Кихота, он понял что не способен уловить тот смысл, что автор вложил в произведение — тонкий и сакральный. Ямамото не слыл взрывным или вспыльчивым человеком, но даже его терпение, исполинское, точно древний баобаб, надломилось в этот момент. Отложив книгу в сторону, ученый решил наконец выяснить, чем, столь важным, занят Михаэль, раз допустил подобный беспредел на борту.

Спустив босые ноги на ковер, покрывающий пол каюты, он неспешно, хотя и пытаясь ускорится, вылез из уютного лона сонной капсулы. Присмотревшись в старинный ручной узор, Такуми задумался о том, как много личных вещей, не относящихся к экспедиции, взяли с собой астронавты. В целом, это первый полет, в котором человек взял что-то, что ему дорого, а не одни лишь инструменты и приспособления. В этой миссии люди хотели унести с собой Землю, и кажется, немного перегнули палку. Красные петляющие линии пересекались во многих местах, покрывая ворсяное полотно сложной геометрический игрой. Даже теперь, на борту Юнити, он казался пыльным.

Надев комбинезон, за неимением привычной одежды, Такуми открыл дверь, и с ужасом обнаружил: в дальнем конце модуля погас свет. Шествие тьмы, маршем гасило одну лампу за другой, пока не добралось до последнего аванпоста электричества — каюты Ямамото. И вот, огонь, привычный оплот безопасности, для всякого живого существа, погас. Астронавт вдруг осознал, что стоит посреди бесконечно простирающегося небытия. Разумом, он ясно понимал, что помещения не изменились, но животное, что долгими цивилизованными годами таилось внутри черепной коробки, пробудилось от долгого сна, едва рассудок просел под грузом страха. Звериным ревом ужаса пронзил этот неведомый житель все нутро престарелого японца.

Такуми не мог сказать, что прожил легкую жизнь; еще юношей, он застал нефтяной кризис, в котором захлебнулась и его семья, и вся страна. Помнил он и о последующей войне, тонкой и в то же время еще более кровавой, нежели предыдущие. Но только теперь, он осознала что боится. Молодость диктовала бесстрашие, что казалось ныне странным и необоснованным — пожалуй, молодость, пускай и весьма трудную, он ценил все больше с каждым годом ее увядания. И вот наконец, в старчестве, когда казалось само осознание смерти должно стать неминуемым, он, Такуми, погрузился в сковывающие льдом, воды страха. Неизвестного, глупого и в то же время, выглядящего таким реальным.

С трудом, астронавт стянул створки. Разумеется, автоматика не функционировала, и сейчас, двери походили на тяжелые каменные плиты, преграждающие вход в гробницу. Отрезав себя от остального корабля, заперев тот ужас снаружи, Ямамото присел на позади стоящий стул. Голову, наполненную паникой, спутанными мыслями и утерянной в этой анархии решимостью, он опустил на скрещенные руки. Что же делать? — звучало вновь и вновь, где-то в отдалении.

Немного успокоив шалящие нервы, Такуми трезво спросил себя: — Чего я испугался? Прошла минута, и ответ высветился сквозь затуманенный рентгеновский снимок — всего. Погасший свет лишь стал отдушиной для гнойного воспаления, коим являлась та тревога, что росла и ныла все сильнее, едва он пытался коснуться этой темы. Все изменилось на борту: люди, мотивы, характер и даже, как ему казалось, цель полета. Юнити превратился в некое подобие гладиаторской арены, а астронавты виделись теперь жестокими воинами, представляющими интересы своих господ и владельцев. Никто не щадил другого, лишь себя. Достаточно старый, чтобы помнить подобную неприязнь, Ямамото надеялся что она осталась в прошлом и вот, пагубная зараза, как и многие явления Земли, прибыли и сюда.

Наверное, даже в ад человек заберет свои грехи, привычки и страхи. Даже туда.

Взяв с полки фонарик, астронавт открыл створки и направился к первоначальной цели — реактору. На данный момент, вопрос эмоционального состояния экипажа, попросту растворялся во тьме обесточенного корабля. Непривычно было видеть знакомые модули в луче фонаря. Очень быстро, подсознание стало воспринимать Юнити как враждебное существо, готовое проглотить непутевого зеваку, едва тот уберет сгусток света с очередной стены. Защитный механизм воображения, словно притворщик современного искусства рисовал безумные и лишенные смысла картины: зубы, просачивающиеся сквозь мягкий металл стен, точно нож сквозь масло. Стекающие со стульев, загустевшие, багровые кровяные подушки; обивка внутри них пенилась, и раскаленная, вытекала наружу. Такие картины рисовались лишь богатым на выдумки разумом, подавленным паникой и напряжением. Такуми успешно добрался до центрального отсека, вопреки всем ужасам.

Ныне он не казался таким уж стерильным и чистым, как год назад: возможно, отсутствие яркого света превратило стены в пожухлые и затертые, но явно не освещение стало причиной разбросанного мусора и осколков бутылки шампанского, неизвестно откуда взявшихся. Стулья хаотично валялись по всему помещению, точно после пьяной драки в салуне. Весь модуль хранил следы какой-то борьбы, о которой Такуми не знал, да и не желал знать. Чужие страсти — не мое дело, решил ученый, и двинулся дальше.

Вдруг, один из осколков, будто бы хрустнул. Ямамото полагал что очень осторожно выбирал дорогу, и подняв сперва одну ступню, а затем другую, лишний раз убедился в этом. Но, тогда что послужило источником шума? Здесь кто-то есть, понял он вдруг. Сохраняя внешнее спокойствие, он уже чувствовал как теряет внутреннее. Сердце отказывалось работать, насыщенное адреналином. Развернув всевидящее око фонаря, Такуми спешно забегал плотным комком света по полу, затем перейдя к стойке, задержал все три глаза. Вроде, ничего. Но я точно что-то слышал! Я уверен!

Прорезая мягкую ткань мрака, луч скользнул по чьей-то фигуре. Лишь одно мгновение ученый видел этого человека, но даже этого хватило чтобы уловить те ноты страха, что проиграл в голове инстинкт: беги. И он бежал — бежал так, как будто вернулись те далекие нереальные восемнадцать лет. Никаких признаков отдышки или усталости, одна только всепоглощающая секунда ужаса.

Такуми не понял, как оказался возле дверей реактора; казалось, он едва покинул гостиную, как вдруг очутился в хвосте Юнити. Невольно, наружу вырвался смешок облегчения и колкий укор: — Старый дурак! И только сейчас, к восемнадцати годам жизни накинулись остальные, словно свора шакалов. Сразу же они растерзали ту выносливость и силу, оставив ученого стоять около дверей, облокотившись на колени, ощущая мышцами и суставами свой настоящий возраст.

Попытка открыть реакторную удалась не сразу. Двери представляли собой куда более прочные и большие монолитные пласты, ввиду опасности, что несло содержимое помещения. Но все же, механизм поддался человеку — Такуми вошел внутрь. Темнота здесь заполнилась некоей романтикой, если это понятие возможно применить к трагедии: постоянное мигание панели реактора, размерный треск приборов и периодический писк системы безопасности. На удивление Ямамото, атрибуты эти успокаивали, а не раздражали. Очень быстро он собрал разрозненные территории мыслей в единую, мощную структуру, коей и являлся интеллект престарелого японца.

Быстрым и уверенным шагом он приблизился к панели управления. Нажатием нескольких клавиш ученый вернул мониторы к жизни; правда повергла астронавта в ступор. Сбой вызван не нарушением работы системы, а намеренным саботажем, глупым, злободневным решением человека, ломающего работающий организм. Даже младший специалист смог бы понять что подобная манипуляция приведет к поломке. Но это же значит, — Такуми боялся закончить фразу. Михаэль, неужели ты и есть тот вредитель.

Позади раздался звук, кажется, несуществующий в реалиях Юнити: черкнул кремень зажигалки. Такуми резко обернулся: — Кто здесь?! Маленький огонек едва освещал лицо человека, стоящего у дальней стены огромного помещения. Удивительным казалось как астронавт различил столь тихий звук в палитре электроники. — Ты, — прошептал Ямамото. — Теперь, кажется, я догадываюсь. Монитор испускал в спину бледный свет, отбрасывая огромного темного человека на переднюю стену. Сквозь массивную искаженную изгибом угла голову, прорывалось все то же тлеющее солнце, импульсивно набирая силу, и точно давая отдых, испуская петляющую змею дыма.

13.

*Значит-с так, эта часть про Леона и Михаэля. С чьей позиции подать главу будет интереснее? С позиции Михаэля есть НЕОЖИДАННОСТЬ — ибо Леон налетает на него и начинает неистово лупасить. С другой стороны, нужно ли показывать Леона, его мысли и побуждения? Разве не ясно что он спятил? Но вставка Леона просто необходима, лучше её показать уже после смерти Михаэля. Когда Шульц окончательно выйдет из игры.

И вот, миновала нескончаемая половина часа. Все шло по плану; времени этого идеально хватило чтобы сделать необходимые приготовления. Михаэль старался работать аккуратно: лишний раз, он обходил камеры, или прикрывался рабочей суматохой. Если записи и сохраняться, то вреда карьере не нанесут. Дешевые, электронные часы, купленные на вокзале Мюнхена все еще держались — установленный таймер готовился испариться с циферблата, оставив владельца погружаться во тьму, глубже, с каждым шагом. Наконец, небольшой экран потух, как и все в помещении. Поломка настигла астронавта на складе. Едва погас свет, как Михаэль ощутил прилив уверенности, решимости, что пронзила все нутро, точно он стал филином, только и ждавшим наступления ночи. Охота началась, подумал Шульц, и заполнил большой изоляционный шприц густой смесью из баллона. Вытащив иглу из отверстия, пена мгновенно полилась наружу и застыла. — Должно сработать, — он спрятал увесистый, по медицинским меркам, инструмент в поясную сумку. — Конечно, на несчастный случай, или самоубийство не похоже, но выбор невелик.

Удивительно, но в беспроглядной, почти водной пучине мрака Михаэль пробирался смело и нахально. Теперь, без постоянного контроля Флэтчера он ощущал небывалую свободу, какую смог бы ощутить пожалуй лишь за пределами Юнити. Да, именно на бесконечный безмолвный океан пустоты походили сейчас неизвестной длинны коридоры и не имеющие границ комнаты. Изредка, на дверях модулей мигали аварийные сигналы, но Шульц понимал — теперь это тонущий корабль, пускай и временно. Любая катастрофа незамедлительно выявит крыс, лишь первые признаки моря коснуться их скользких смердящих лап.

Где-то в отдалении послышался смех; довольный и одновременно истеричный, он чудился приступом корабля, точно Юнити устал держаться. Почти по-отцовски, Михаэль приложил руку к стене, еще сохраняющей то тепло, что он ощутил два года назад, вот так же прикоснувшись к новому корпусу. — Прости меня, родной. Так надо. Нащупав рукой сумку и лежащий там шприц, он двинулся дальше.

Путь был не далеким, однако цель растянула его на многие километры. Даже сейчас, осознавая всю необходимость своих действий, Михаэль дрожал. Проклиная всех подряд, он надеялся что Леон уже окажется мертвым, хотя и понимал, что это невозможно. Чем ближе астронавт подходил к злополучной каюте, тем сильнее хотелось сорваться и убежать. — Один удар, одно движение — и Мейер труп.

Дверь появилась внезапно, словно монстр из ужастика, хотя Михаэль и знал строение корабля. Обесточенные створки походили на сомкнутые губы, которые ему силой предстояло открыть. Астронавт представлял, как многие годы проведет в таком же состоянии — сжав губы, а за ними — язык, хранящий страшную тайну, что кровавым налетом останется до самой смерти. Представил и как несметные орды следователей, криминалистов и детективов налетят на него, и других выживших (если найдутся такие), пытаясь вытянуть признание любой ценой. Исподлобья, Шульц посмотрел на тяжелый, крепкий литой лом, лежащий возле входа. Непроизвольно, он сглотнул: — Надеюсь, чтобы открыть мой рот, дело за этим не дойдет.

Всю дорогу он проделал вслепую, наугад, полагаясь лишь на инстинкты и слух летучей мыши. Теперь же, напоследок, Михаэль включил контрольный фонарь; выставленный на самую слабую мощность, луч блеклого, едва видимого света метнулся по кругу, оценив обстановку. Чисто, никого нет, — спокойствие, невероятное для подобной ситуации, накатило теплой волной безмятежности. Зажав тонкий корпус светлячка в зубах, он взял лом. Уверенным и точным движением, с первой попытки, острый наконечник литой стали вошел в едва различимую щель каюты — Шульц даже успел испугаться, не привлечет ли шум нежеланных свидетелей. Точно пытаясь снять напряжение, астронавт усмехнулся тому, как быстро он стал мыслить настороженно и как бы жуликовато; качества, несвойственные ученому.

Каюта оставалась запертой до поломки, и как следствие — дверь поддалась неохотно, и с натугой. Немало усилий стоило выломать запирающий механизм, и когда путь наконец ничто не преграждало, Михаэль осторожно направил фонарь в оплот безумия. Каково же было его удивление, когда взору предстал по прежнему спящий Леон. Астронавт даже подумал, не сбылось ли его темное желание; возможно, Мейер уже как несколько дней был мертв. Но нет: грудь вздымалась и редкие движения ногой опровергли бредовую, но столь манящую, идею. Мейер жил, хотя и этот факт готовился стать под сомнение.

Невероятно медленно, Михаэль положил лом на пол. Звонкий металл не издал ни звука. Стараясь дышать не громче заключенного, он раскрыл сумку, и столь же неспешно достал шприц, страшась произвести хоть одно лишнее движение. Неизвестно, что сделает этот человек, открыв глаза и осознав, что свободу отделяет лишь одна жизнь. Даже сейчас, астронавт не верил в здравомыслие Мейера — наверняка, как он считал, черта эта растворилась в кипящем помутнении.

Еще раз проверив коридоры, Шульц глубоко вдохнул и задержал пропитанный страхом воздух. Семена волнения что попали внутрь тут же пустили корни. Никогда прежде, я не убивал, думал астронавт медленно приближаясь к Леону. Но, я ведь не убиваю, а лишь спасаю экспедицию.

Каждый шаг давался с трудом, но виной тому являлась не тревога; весь пол каюты был усеян различным мусором, и даже безобидная герметичная упаковка, в данной ситуации могла стоить успеха всей затеи или чего хуже — жизни. Где-то в отдалении послышался резкий короткий звук, похожий на выстрел. Михаэль остановился. Помещение просто горело: пот проступал на лбу, шее и ушах. Комбинезон походил на негодный гидрокостюм, тяжелый и намокший. Теперь, он явно слышал свое дыхание. Шумное и прерывистое, оно стало бесконтрольным и самобытным. Весь организм устроил настоящую революцию, не желая подчиняться. Михаэль сделал последний шаг, и остановился.

Мысли не спутались, нет — они попросту не существовали в тот момент. Даже в космосе ты остаешься собранным; в голове зачитываются инструкции, а каждое действие сопряжено с целым учебником теоретической подготовки и годами практики. Здесь же, в царстве животных импульсов, Михаэль ощутил себя вновь ребенком. Сжав шприц вспотевшей ладонью, он замахнулся. Одно движение, — повторял голос, — один удар. Одно движение, один удар. Сейчас! Падающим камнем кисть устремилась к груди спящего Мейера, и вдруг, что-то еще более крепкое чем сталь, сжало размякшую плоть. Жгучая боль пронзила всю руку, и понеслась раскаленной проволокой в плечо.

Секунда. Беспросветная тьма, глубже чем бездонные дерби вселенной. Сквозь купол мрака прорезался образ Леона. Удар, еще удар.

***

Каждый шаг хлюпал, но Леона это не раздражало — напротив, в звуке этом он улавливал свободу. В первую очередь от Джулии, ее предательства и лжи. Тусклый свет фонарика едва освещал каюту. Алый угол подставки тяжелого микроскопа кровоточил. Бесполезный теперь шприц застыл в руке Михаэля.

14.

Все окна, заменяющие ему жизнь, в одно мгновение погасли. Уильям ужаснулся при мысли что потерял из виду коллег на столь долгий срок — но минула уже четверть часа, а революция, пророчимая капитаном как рок, так и не наступила. Автоматическая батарея молниеносно заработала, заскрежетала за стенами навигационной рубки, едва реактор отключился. Флэтчер понимал — установку обесточили русские, хотя он и не был уверен.

Точно оказавшись здесь впервые, капитан осмотрел свою добровольную резервацию. Глаза не узнавали некоторые атрибуты: так например голографический стол, все еще включенный, казался чем-то новым, хотя и простоял два долгих года. Теперь комната казалась пустой; Шань Пай заперт, Ванг Ли ушел, и еще не объявлялся. Прежде Флэтчер не ощущал столь гнетущего одиночества. Чувство, обыденное для мореплавателей космоса, никогда не навещало капитана, и тут, оказалось, что семена его всегда таились в душе, дожидаясь момента. Неожиданно, вся обстановка — холодная синяя комната, тусклый пугающий свет исчезающего электричества — попросту залили ростки отчужденности осознанием мерзкого факта — Уильям Флэтчер остался один. Он не желал чувствовать и вопреки этому, а может и потому — чувствовал. Внезапно он понял что хочет поговорить — собеседник, каким бы он не был, стал необходимостью.

Закрытые после смерти Генри панорамные окна, на последнем порыве чахнущей батареи вновь пробудились. На смену меркнущим лампам пришел отраженный Юпитером, промерзлый, лишенный жизни, солнечный свет. На покрасневшем белке глаз, показались слезы: только сейчас Уильям увидел цель полета и узнал в ней глухого к человеческой судьбе, собеседника. Впервые человек смотрел на титанического исполина вживую, и впервые — собирался заговорить. Уильям ощутил груз ответственности за первый контакт с планетой. В звонкой, оглушающей тишине он слышал свое дыхание, а следом, уловил и томные вздохи газового гиганта за стеклом, идущие в унисон. Флэтчер ждал.

Сквозь забитую вентиляционную шахту едва просачивался свежий воздух. Слабые потоки приносили с собой легкий чуть уловимый запах пороха, отчаяния и убийства. На секунду, Уильям решил что Юнити — тюрьма, а рубка — одна из множества камер. Но я ведь не преступник, — прозвучало в голове оправдание. Вонь просачивалась сквозь тонкие протоки решетки, возвещая о разложении разума за пределами комнаты. Рвотные порывы возникли чуть медленнее, чем скудный завтрак покинул желудок. Схватившись за край кресла, Флэтчер исторгал мутную жижу, а Юпитер, все так же, как и прежде, наблюдал.

— Только и можешь, что смотреть, — крикнул Уильям, не успев подняться. — Тебе наплевать на нас! Проклятый ублюдок, — обиженный на всех, и в первую очередь на сферического титана, Флэтчер принялся неистово колотить кулаком по стеклу. Планета не отреагировала.

Уткнувшись лицом в прозрачную стену льда, капитан вглядывался в неровные узоры с мягкими краями, вырисовываемые горячим дыханием. Вдруг, сквозь запотевшее пятно, он усмотрел образ знакомый и в то же время пугающий — корабль.

Руки уперлись в окно, пытаясь продавить его, а ноги делали короткие, прерывистые шаги, выставляя Уильяма сумасшедшим, запертым в смотровой палате.

— Корабль, корабль, корабль, корабль… — сотню раз произнес он это слово, прежде чем отойти назад. — Мы не первые — кто-то опередил нас! Но кто? Неужели, — пытаясь сесть в кресло, он, не дойдя, упал на пол. — Неужели, стартовала вторая экспедиция. Новейшая техника, новый экипаж… Новый капитан.

Пальцы судорожно перебирали складки грязного комбинезона, а после, принялись за потные, маслянистые, но по прежнему светлые, волосы. — Опередили, — повторял Флэтчер, точно заклинание. Неожиданно, все его тело замерло и как будто отключилось, словно остановился ключ в спине заводной куклы. Столь же неестественно, Уильям поднялся, и, дрожащий, подошел к окну. — Я знаю тебя.

Теперь очертания корабля не просто говорили о происхождении и рукотворности — силуэт раскрывал страшную тайну. Там вдалеке, пустынный, на орбите мертвого Юпитера, дрейфовал покинутый Юнити. Сомнений не осталось: остов, брошенный или же уничтоженный неведомой эпидемией — он повис над яркими всполохами газовых лент планеты, точно поплавок в безмерном, текучем море водорода и гелия.

Но ведь это невозможно, повторял запуганный голос разума, мы не можем находится в двух местах сразу! Что-то пошло не так. И тут, точно откровение, лежащее на поверхности и оттого столь недосягаемое в стремлении человека уйти в глубь,  к Уильяму заглянула мысль — это Юнити, но уже не тот. Внемля мольбам отчаявшегося потерянного капитана, Юпитер дал ответ, а точнее, наглядно продемонстрировал. Корабль, что меланхоличной картиной железа и проводов дрейфовал на орбите, являлся тем же самым кораблем в котором Флэтчер молил о беседе, но по прошествии недели, месяца, а может и года. Вид этот был перспективой, обозримым будущим, неминуемо приближающемся на термоядерной тяге.

Они добились чего хотел, прошептал он. Их задание, настоящая цель полета — саботаж — увенчался успехом, а это значит, — Уильям выждал паузу, точно ожидая эмоционального отклика, — что на том Юнити, меня уже нет. Бросив последний короткий взгляд на мертвеца, Флэтчер отошел от окна.

Подойдя к панели управления, принадлежавшей Шань Паю, он попытался включить навигационное оборудование, запустить радары или связаться с небольшим зондом, идущем впереди; тщетно. — Начало сценарию уже положено, — капитан переключал тумблеры, нажимал кнопки, вновь и вновь пытаясь запустить осязание ослепшего товарища. — Ну что ж, ждем кульминации.

Погас голографический стол, а звук, предупреждающий об исчерпании аварийной батареи, траурно затих. Вся рубка погрузилась в сдавливающий почти земной, полумрак. Тишина проникала петляющими острыми языками прямиком в голову; Флэтчер, сидя как и прежде, на капитанском кресле, ждал.

Вдруг, оглушительные удары пробили вязкую жижу абсолютного отсутствия звуков. Точно нож, удар за ударом, стук в металлическую дверь углублялся все сильнее, подойдя вплотную к капитану. Уильям улыбнулся: — Вот и кульминация. Я долго ждал этого, пожалуй, слишком долго, док. Рубка взорвалась изнутри; громкий, пронзительный смех безумца разрушал все, и в первую очередь — самого смеющегося. Флэтчер встал с кресла. Упорядоченный и систематический звон не прекращался. Капитан не видел куда шел: все-таки слабый свет Юпитера не мог в полной мере указать путь. Но он слышал, и слышал отчетливо. Громоздкая фигура Уила растворилась во тьме, поглощенная без остатка. Грубая и гротескная комната перемолола капитана, спрятала чахнущего кумира в тени его прежнего величия. 

15.

*Итак, в этой главе мы должны показать и развязать линию Шань Пая и Ванг Ли. Точка входа должна быть резкой и в то же время понятной. Скорее всего, она будет иметь место в каюте Шань Пая, когда тот собирает пистолет. Возможные художественные ходы:
1. Показать исключительно Шань Пая, а затем — выстрел. Далее — послесловие, где он обнаруживает Ли и принимает решение.

2. Как вариант, выстрел можно не показывать, а продемонстрировать прорезывающие громкие звуки выстрелов, во сне Александра — 2 подряд. Он проснется в поту и тяжелым вкусом на языке — последствие газового удушья.

Стоит ли вводить описания каюты Шань Пая? Думаю, поверхностно — стоит упомянуть о его аккуратности, чистоте и даже рабочий стол, где он собирает пистолет — чистой воды систематичность.

Опять же, описания:
1. Мысли.

2. Ощущения.

3. Чувства.

4. Ассоциация обстановки и ожидание.

Шань Пай достал из стола фонарь. Батареи не должны были иссякнуть в скором времени — не прошло и дня чтобы он не проверил состояния инвентаря. Яркий луч разрезал мрак на двое, нанеся непоправимый ущерб; комната озарилась, и приняла знакомые, выточенные из монолитного камня, очертания. Работа не жаловала промедлений и отсрочек. Если подозрения, что терзали астронавта оказались реальными, то Леон уже обрел свободу физическую а следовательно и моральную, и неизвестным оставалось, чем занимался в этот час Уильям. В одном Шань не сомневался: хаос распространялся по борту Юнити, а времени оставалось все меньше.

Во что бы то ни стало решил он пережить затянувшуюся судную ночь. Желание донести до Земли правду — вот что встало во главу помыслов и действий; разумеется, ни о какой экспедиции речь уже не велась. Мысль эта чахла, а недавно и вовсе скончалась, так и не успев претвориться в жизнь.

В четком белоснежном пятне света, Шань Пай прикручивал последнюю из деталей. Болт с трудом врезался в искусственную резьбу, там, где ей быть не следовало. Отложив отвертку в сторону, он поднял увесистый пистолет, кустарного производства, и не опускал, давая возможности руке привыкнуть к весу и очертаниям рукоятки. Направив дуло на стену, астронавт углядел немного сместившийся ствол. Щипцами ему удалось устранить дефект. Шань Пай не был собой, если бы еще раз не проверил все крепления, натяжение пружин и соприкосновение спускового механизма с бьющим молоточком. Готово, — выдохнул он тяжко, и положил плод своей деятельности на стол, перед фонарем. Комната еще сильнее утонула в полутьме, умноженной массивной тенью оружия.

Создание пистолета не принесло облегчения и уверенности, как того хотел Шань. Оружие лишь средство манипуляции, созданное чтобы глупые могли удержать умных под пятой, — он часто любил повторять эту фразу на родине, тайком, из-под туго замотанного фетрового шарфа где-то в закоулках Гонконга. А в Пекине так и вовсе — старался не высказывать подобных мыслей, оставаясь терпимым. Теперь же, как решил он ранее, вдали от вездесущего правительства, от тотального, почти неестественного человеку контроля, оружие послужит уму, а не жадной до власти глупости.

И вот оно, средство — панацея — дающая власть, умиротворенно лежала на измазанной густой черной смазкой, тряпке. Камень преткновения, за которой погибали тысячи людей, как он чувствовал, вот-вот должен был перейти к нему. Подальше от деспотии Флэтчера, коварства Фонтэйна и безумия Мейера. Заслуженное право сохранить шедевр — Юнити — лежало и ждало своего часа, осталось лишь протянуть руку.

И вот тут, Шань Пай ощутил слабость. Не физическую усталость, хотя он и имел полное право ее ощущать, а нравственное истощение, почти голод. Обстановка, как паразит, забрала ту решительность что еще неделю назад вновь и вновь возвращался его к сотням коробкам на складе в поисках газового индуктора. Протянутая рука дрожала, а глупые слезы собственной немощности, мягкого характера множились у острого края глаз. — Я должен, — пытался астронавт убедить себя, — должен вернуть порядок. Так больше не может продолжаться.

В собственном бессилии, он уронил вымазанные чернотой руки. Горькие слезы заструились по щекам, обжигая осознанием простого факта — то оружие, что лежало не столе, не принадлежит ему. Как хотел он придать своему здравомыслию и разуму силу, способную подчинить Юнити, сохранить экспедицию и вернуть ее остатки невредимой, домой. Теперь же, отрицать больше он не мог: оружие не придало силы, не стало тем камнем власти, а лишь окончательно выпило последнее стремление замкнутого астронавта спасти корабль.

Так, Шань Пай просидел несколько минут, пока навостренный за последние месяцы слух, невзирая на "нытье" психики, точно караульный, уловил звуки шагов. Барабанная дробь раздавалась снаружи, набирая темп и мощность. Последовал глухой удар железа об железо; кто-то поставил тяжелый, но острый предмет на пол. Лом, подумал астронавт.

Удар за ударом грубая физическая структура вбивалась в дверь, разнося по комнате панический звон, подобный колокольному. От вибрации содрогнулась вся комната; фотография, стоявшая на полке, упала на пол. Послышался хруст стекла.  

Шань, без толики сомнения, взял пистолет. Тяжесть налила руку холодом. Ерзающим движением, не отрывая взгляда от замурованного входа, он нащупал самодельные, простенькие патроны. Засунув один в дуло, он закрыл затвор. Должно сработать, — вытянутое дуло уткнулось носом в сторону двери. Ручка постоянно скользила в ладони; черная смазка тяжело оттиралась, да и времени на это совсем не осталось. Астронавт опасался как бы отдача не выбила пистолет из руки.

Шань Пай закрыл глаза, не желая видеть разрушающее действие своего творения. В этот момент он ощутил ту ответственность и вину, что ощущает всякий создатель оружия, не желающий создавать оное. Едва дверь открылась, палец машинально, почти механически вдавил курок внутрь, до полного отказа. Раздался оглушительный выстрел и тесная каюта быстро заполнилась густым дымом прогоревшего некачественного пороха. Густой плотный газ успел рассеяться, но отсеки еще долго сотрясались эхом выпущенной пули, перемешиваясь с протяжным, нечеловеческим воем.

16.

Холодная вода все так же, по родному, вопреки здравому смыслу, согревала. Александр в которой раз погрузился в сковывающую прохладу. Движение давались легко, даже играючи; один взмах руки продвигал его вперед, и тут же, импульс подхватывала вторая рука, не давая телу погрузиться на дно. Захаркин боялся взглянуть вниз, боялся увидеть тот же мигающий, пульсирующий красный огонь. Любопытство взяло верх, и он погрузил голову в воду, раскрыв глаза. Сквозь речную муть он увидел монотонную неразборчивую кашу ила; ничего не светилось и не привлекало внимания.

Рывком, он вытащил голову из воды и понял, что ничего не видит. Густой мрак заполнял взор, куда бы Александр его не бросил. В панике, пальцы непроизвольно метнулись к глазам, пытаясь сорвать с них вуаль, вновь вернуть зрение; астронавт осознал что уже погрузился под воду. Силясь подняться на поверхность, лишенный видимости происходящего, он хаотично передвигал конечностями, мутил воду, хотя и знал, что это не помогает. Сильные, но бестолковые движения только усугубили положение; он неминуемо приближался ко дну, уже израсходовав, как он надеялся, неисчерпаемый запас сил. Но удивило Захаркина не осознание своего положения, и даже не слепота, а противоестественная легкость. Руки свободно двигались, точно не существовало сопротивление воды, как и давления.

Александр попытался придать телу более удобное пространственное состояние, и услышал скрип кушетки. Опять, — подумал он, — очередное видение. Спокойно проведя ладонью перед глазами, Захаркин подтвердил сумасбродную идею: зрение нисколько не пострадало. Отсек обесточен, — подумал он, пытаясь восстановить последние события в памяти. Ничего удивительного. Встав с постели, он порывался было оценить обстановку сквозь темноту, однако, потерпев неудачу, осторожно спустился, и медленно, выбирая дорогу каждым шагом, продвигался к тому месту, где, как он надеялся, его ожидал фонарь. Чутье не обмануло.

Едва включив устройство, Александр тут же уронил его на пол. Пытаясь вернуть пошатнувшийся разум назад во времени, подальше от увиденной картины, ноги воспроизвели каждый шаг вспять, и продолжали пятиться, шаркать по скользкому полу, пока не уткнулись в кушетку; неустойчивая предательски-жидкая поверхность пронеслась под подошвой, и отсек разверзнулся громом. Падая, Захаркин успел обронить лежащие рядом инструменты; стопа толкнула миниатюрное светило в сторону, и на полотне света, мертвые глаза Хидео, все еще хранящие печать удивления, уставились прямиком в пепельный испуг взгляда Александра. Кровь под телом уже принялась свертываться, но все же, местами сохранила естественное состояние. Алый рубин пятна заиграл жуткими бликами.

Астронавт осознал присутствие другого человека в помещении,  лишь спустя минуту, когда услышал всхлип. Протяжное, заунывное рыдание теперь ярко выделялось на фоне тишины: — И почему раньше я не заметил этого? Реальность отказывалась становиться вымыслом, трансформироваться в анестезионный бред: через чур гротескный вид медицинского отсека был настоящим, и все-таки, казался фальшивым. Александр по-прежнему надеялся проснуться.

Но, второй раз, очнуться не представлялось возможным. Мрак прорезал натужный, выдавленный голос: — Саша?  Саша это ты?

Немного помедлив, он ответил: — Да. Что произошло?

Краем, луч фонаря зацепил изнуренное лицо Максима. На фоне его красных глаз, кровь смотрелась блеклой. — Послушай, Саша, — начал он, — беги отсюда. Не знаю, что здесь происходит — но экспедицию не спасти.

Собрав расколотый рассудок, пытаясь придать картине целостность, Захаркин поднялся с пола, пытаясь не обращать внимание на труп. — Что случилось?

— А разве не очевидно? Хидео мертв. Я убил его, — слова эти он произнес с пугающим безразличием.

Дальше, Александр решил не расспрашивать явно психически нестабильного ассистента. — Что происходит на Юнити? Почему я в медицинском отсеке?

Максим молчал, лишь кивая головой. — Макс, — астронавт осторожно подбирал слова, не зная, что сейчас может пошатнуть хрупкое состояние Львова. — Что произошло на борту?

Собеседник будто вышел из транса, и оживился. Покрытое свернувшейся кровью лицо, начало активно шевелиться, точно мимические мышцы разминались: — Я знаю не больше тебя. Очнулся в мед. отсеке — надо мной стоял Хидео, со шприцом в руке. Последнее, что я запомнил — как тащил твою тяжелую тушу через весь чертов корабль, — он рассмеялся, из-за чего страх пробрал Александра до костей.

Захаркин хранил на лице спокойствие, хотя уже давно утратил его, оставив лишь видимость, шелуху. Максим, точно заметив это, спросил: — Ты думаешь что я сошел с ума?

Астронавт пытался сохранить свое положение, но вопрос оказался слишком курьезным. — Я думаю что случилось нечто ужасное, и понятия не имею что могло случится, пока я валялся здесь.

Собеседник обвел глазами помещение: — Как ты заметил, Юнити обесточен. Не знаю что тебе еще предстоит вынести, Саша.

Александр напрягся, словно приготовился принять удар: — Мне?

Максим загадочно улыбнулся, и спрыгнув с кушетки, подошел к товарищу. — Да, именно тебе. Я же решил что не смогу простить себя за случившееся, — Львов пустым, отстраненным взглядом посмотрел на бездыханного японца. — Ты спросил что здесь произошло — главная ошибка моей жизни, вот что.

Астронавт опустился на колени рядом с Хидео. — Прости меня, друг, прости, — положив руку на глаза мертвеца, он закрыл веки. Александр не знал что сказать, и понимал, что никакие слова сейчас не будут правильными.

Молчание нарушил сам Максим: — Он хотел помочь. Спасти тебя от верной гибели.

О чем он говорит? — Александр пытался воспроизвести в голове последние события. Вспомнился густой туман, заполненная мерзким смрадом каюта и довольная улыбка: Фонтэйн.

— Пошли отсюда, Максим. Ты не должен винить себя в случившемся.

— А кого следует? — поникший, тонущий в собственном раскаянии, Львов, упал на Есикаву. — Я убил его, Саша. Только я. Мои руки, — сквозь истерический плач, он жадно глотал воздух, пытаясь продолжить, — своими руками, убил.

Александр сочувствовал товарищу, но в то же время понимал всю серьезность ситуации. Взяв Максима за плечи, он хорошенько встряхнул его, точно это могло притушить разлагающее чувство вины: — Соберись, Макс! Мы должны убираться.

Астронавт поднял мокрые глаза и уставился на Захаркина: — Ты должен убираться. Я остаюсь здесь.

— Я не позволю тебе это сделать.

Максим улыбнулся: — Я ввел себе тиопентал натрия, а тебе, кажется, пора.

— Что?! Как давно? — Захаркин тряс собеседника, но Львов только улыбался.

— Саша, я обо всем позаботился, — немного помедлив, он продолжил, не сводя взора с Хидео. — Об одном лишь попрошу: если выберешься, передай эту фотографию. Адрес я указал.

Обыденность, серая будничность диалога ввергла астронавта в шок, из которого он не мог выкарабкаться.

— Фотография там, на полке.

В гробовом молчании, Захаркин подошел к указанному месту. На снимке, уже слегка пожелтевшем, маленький Максим стоит вместе с матерью. Кажется, это парк Горького, подумал он. Я бывал там в детстве. Зеленый цвет слегка потускнел, но ели, наверняка так и стоят там, устремив свои пики к небосводу.

— Максим, я… — астронавт повернулся, и увидел лежащего Львова. Подойдя к нему, неспешно, точно уважая его выбор, Александр проверил пульс. Он угасает. — Прощай, дружище.

Аккуратным движением, словно боясь побеспокоить спящего, астронавт поднял фонарь. Положив снимок в карман, и надежно застегнув последнюю просьбу своего ассистента, Захаркин покинул медицинский отсек. Больше, он туда не вернулся. Улыбка Максима, полная осознания смерти, еще долго стояла перед глазами, как самое жуткое зрелище, видимое опытным врачом за всю карьеру.  

17.

Он не мог понять куда идет, и не мог выбрать направление. Во тьме, все отсеки слились в один большой склеп, повторяющийся снова и снова. Александр ощущал себя погребенным заживо. Металлические потолки давили на него своей невидимой, прячущейся в тени мощью. На мгновение, он даже решил что стены движутся. Продвигаясь к загадочному, абстрактному спасению, Захаркин размышлял о случившемся. Все еще не мог поверить он в то, что друг, два года деливший с ним стезю врачевания, так уверенно движущийся к успеху проекта, теперь, мертвый, лежал на трупе Хидео.

Хидео. Он почти не знал молодого японца, а единственный кто мог бы поведать о характере покойного, сейчас находился в заключении. Хотя и это, можно и даже нужно было поставить под сомнение. Александр, по натуре своей, рассматривал худший вариант: Леон на свободе. Одному богу известно, где он сейчас, и что творится в обезображенном, воспаленном уме Мейера. Ныне очевидным стало одно: Хидео, каким бы скверным нравом он не обладал, оказался чист помыслами. И возможно, как теперь думал Александр, это его и сгубило. Слишком уж неоднозначным выглядит это качество в свете безумия, покорившего экипаж своей раскрепощенностью.

Продвигаясь вперед, астронавт вслушивался в каждый шорох, проносящийся за поваленным креслом или разбросанными инструментами. Когда тяжелая деталь наружного крана, случайно скользнула по масляной поверхности электромотора, Александр уже готовился принять смерть. Невольно, ища отдушины, Захаркин рассмеялся своему испугу, однако, понимая, что следующий раз, может оказаться настоящим. И тогда, смеяться буду не я, решил он, и собравшись духом, двинулся дальше.

Отсеки практически не изменились за короткий промежуток времени, но кромешный мрак и сваливаемый последние месяцы, хлам, придали помещениям атмосферу заброшенности и неминуемой трагедии. Никогда еще он так не боялся темноты; ощущая себя загнанным зверем, запущенным в лабиринт, потехи ради, астронавт ненавидел и презирал всю ту цепочку событий, что привела его в это место, и породила чудовищную ситуацию.

Внезапно, жуткий урод, сломленный в шее и пояснице, появился из-за угла и уставился на астронавта. За долю секунды, Захаркин присел и спрятался за кучу пустых пластиковых коробок, выключив фонарь. Он затаил дыхание, и надеясь что существо не заметило его, досчитал до десяти. 9… 10. Сейчас!.. Резко поднявшись, обронив всю груду коробок, он включил фонарь, направив луч на урода в конце комнаты. Незнакомец повторил его движения, и только тогда, когда яркое пятно света ударило в глаза Александру, он понял что искаженный образ человека — лишь преломленное отражение на металлической полированной поверхности. Дурак! — шепотом, выругался он. — Сейчас есть угрозы пореальнее чем монстры и детские страшилки. Колкий укор задел лишь верхний пласт сознания; подсознание же, глубокое и беззащитное, точно мякоть плода, продолжило видеть в каждом углу спрятанное, неизведанное, но несомненно опасное.

Холод промерзлыми зубами впился в ноги, невзирая на толстую ткань комбинезона. Мышцы начали зудеть и ныть, силясь вырваться из мертвой хватки. Отключаются отопительные системы, понял Александр. Еще немного, и Юнити будет отдавать тепло бесконечной пустоте, нагревая нечто несуществующее, не нуждающееся в драгоценной энергии. Надо поспешить, иначе… Нет, даже думать не хочу об этом.

Алгоритм действий был прост и понятен: включить реактор и активировать питание крио-отсека. Но на деле, на элементарность, как на скелет, навешивались лоскуты проблем, сложностей и препятствий, главным из которых оставался страх. Животное чувство опасности перед возможной жестокой и кровавой расправой. Да, именно на животное царство сейчас походил Юнити. И Захаркин ощущал себя травоядной жертвой. Однако, астронавт знал законы всякой эволюции — и он учился. Взяв в руку тяжелый гаечный ключ, Александр примерился к его весу, и представил какие повреждения способен нанести столь грузный предмет. Сойдет, на первое время, решил он, и убрал орудие за пояс.

Реакторная лежала в другом конце корабля, в хвосте. И продвижение к ней буквально выжгло астронавта морально. Ощущение выгоревшего фитиля, опустевшего сосуда, не покидало его ни на секунду. Стресс, небывалый доселе, возобладал; Александр устал, и больше всего хотел отдохнуть. Даже работа — медицина — виделась сейчас отпуском. Там, по крайней мере, он контролировал ситуацию, используя законы человеческого тела, сохраняя жизнь. Сейчас же он не знал, не понимал правил игры, но продолжал участвовать в марафоне безумия, не смея свернуть. Выбора попросту не осталось.

Сама мысль что ему предстоит, возможно, забрать жизнь, ужасала. Смерть Максима была его выбором, с которым он не мог спорить; но самолично отобрать существование другого человека — раньше, он счел бы это недопустимым, однако теперь...

На подходе к реакторной, Захаркин ярко услышал шаги. Различить их было нетрудно; на фоне всепоглощающей тишины, они казались барабанным боем. Размеренная походка, неспешность и явное безразличие к тому, обнаружат незнакомца или нет — все это говорило о власти, силе. Наделить этим могло лишь оружие, а потому, Александр предпочел не рисовать.

Вновь выключив фонарь, он зашел в открытую каюту. Запах пороха ударил в ноздри, едва он пересек порог. Любопытство подстегивало установить источник зловонья, но трезвость мысли все же возобладала.

Дж… Дж… Джуди, — наконец, Захаркин разобрал слова, что повторялись вновь и вновь, и приближались с неминуемостью часового маятника, начавшего свое движение.

Прислонившись к стене, Александр достал гаечный ключ, и сжал в руке, ощущая ладонью ребристое покрытие рукоятки. Выступы врезались в мягкую кожу. Силясь воспроизвести имя в голове, он пытался связать его со своим прошлым. Откуда я знаю ее?

Столь знакомая, и в то же время далекая, почти нереальная, женщина, всплывала и вновь тонула в памяти, словно сухое дерево, сваленное оползнем. Джуди, Леон — два слова уравнялись на весах, став неразличимыми. Значит, мои опасения подтвердились — Он свободен.

Александр пытался вжаться в стену, точно она была мягкой и податливой. Шаги приближали безумца к жертве; мгновение, и он подошел вплотную. Астронавт решил что погибнет, не то от рук Мейера, не то от страха. Сердце остановилось, страшась издать лишний звук. Джуууууди! — раздался крик. — Пожалуйста, замолчи, — голос сквозил печалью, словно осенний заунывный ветер. — Хватит!

Больше не осталось сомнений в безумии Мейера. Все тело пробрал животный страх, наполнив рассудок густым мутным туманом. Не понимал он сейчас ни себя, ни ситуации. Лишь немногие фразы в голове пульсировали ярче любого спасательного огня: молчи, не двигайся, не издавай звуков. Александр подчинялся им беспрекословно, затаив дыхания, и ожидая развязки.

Глухой удар Леона о стену, вызванный не то всплеском гнева, не то обострившейся интуицией, заставил астронавта вскрикнуть. Вырванный из горла, звук усилился пустой комнатой и вышел за ее пределы. Мейер притих. Осторожно привстав, Захаркин рванулся к выходу, сбив с ног ошеломленного противника.

Дальше он бежал, как ему казалось не дольше секунды, пока острота, раскаленной сталью не пронзила бедро, ненадолго осветив отсек. Но вот, вспышка исчезла, а тонкая точечная боль осталась, и приумножилась; астронавт, уже набрав огромную скорость, рухнул на холодный пол. Он чувствовал, как горячая жидкость выплескивается наружу, заливая комбинезон.

Леон поднялся, и направился к раненному товарищу. Отточенным движением, он зарядил патрон; раздался щелчок запираемого затвора.

Закрыв рану рукой, хотя и понимая, что это не поможет, Александр собрался с мыслями. Удивительно, как удалось ему это в такой ситуации, но четкий, структурированный план уже формировался в голове. Взяв мощный фонарь, он повернул тумблер на максимум, буквально разорвав коридор ярким взрывом. Привыкшие к мраку глаза Леона, подвели и утонули во всепоглощающей слепоте. Отбросив пистолет, Мейер схватился за голову, пытаясь спрятаться от ядовитого света: — Черт бы тебя побрал! Тебе не уйти, слышишь? Наставив пистолет куда-то, где, как считал Леон, еще лежал раненный Александр, он нажал на курок.

Захаркин услышал тот же звук выстрела, что первый раз сбил с ног, а второй, скорее всего, смог бы забрать жизнь. Продвигаться в темноте было очень сложно, но все же, он шел уверенно, несмотря на усиливающееся нытье в ноге, отдающее в одной точке с каждым шагом. Становилось все холоднее. — Необходимо перевязать рану, решил астронавт, не то я не протяну долго. — Дооок, где ты? — пронесся раздраженный крик сквозь вереницу приоткрытых грубой силой переборок и распахнутых настежь дверец кают. Пустые глазницы открытых комнат поглощали его, эхом бросая последнее слово в спину: Ты, ты, ты...

Александр спрятался в одном из технических помещений, надеясь что Мейер пойдет по более логичному пути. Кажется, это складское помещение с оборудованием. В любом случае, времени, как и концентрации, не хватало на оценку места спасения. Сев на одну коробку, Захаркин откинулся на стену, пытаясь понять, что же ему делать дальше.

Еще долго возмущенные крики, сменяющиеся жалобным призывами Джуди замолчать, преследовали астронавта, пока не скрылись в темных лабиринтах Юнити.

*Что недостает главе: мысли о Хидео и Максиме, куда более расширенные. Возможно, небольшой диалог между Леоном и Александром, например в момент его ранения и включения фонаря. Немного побольше описаний окружения, возможно.

И самый главный вопрос: оценка смерти Шань Пая и Ванг Ли*

18.

Опасность миновала, хотя ее ореол еще долго висел в воздухе, не давая вздохнуть полной грудью. И вот, когда отголоски безумия ушли вместе с их источником, Александр смог немного расслабиться. Отыскав в дебрях сваленного хлама кусок провода и разорвав запасной, испачканный комбинезон, найденный там же, он слегка залатал рану, затянув потуже ногу, и наложив повязку. — Что же, не избавление от проблемы, но все-таки, какое никакое решение, — сказал астронавт, бросив на пол куски ненужной ткани.

Вновь отсек погрузился в гнетущую тишину. Все приборы молчали, и только малая часть энергии с запасного генератора, поддерживала системы жизнеобеспечения в рабочем состоянии. Вентиляция по прежнему гудела, и теперь, пожалуй, на фоне идеального затишья, слышалась турбинным воем. Воздух продолжал циркулировать по Юнити, давая обитателям чрева корабля шанс вернуть прежнее состояние, вывести организм из комы, в которую он угодил по чьей-то вине. Захаркин, переведя дух, осторожно выглянул: обе стороны отсека пустовали.

Теперь, лишенный освещения, он продвигался куда медленнее и все же, даже с такой вынужденной неспешностью, добрался до реакторной без происшествий. Массивные створки были распахнуты; никто не смог бы силой открыть этот модуль, а следовательно — открыл его Михаэль или Такуми.

Но почему они не устранили неполадку? Скорее всего, Мейер настиг их быстрее чем они успели добраться сюда. Актуальным вопросом оставалось наличие у Леона пистолета. Разумеется, оружие это однозарядное, но даже такая простая модель, смотрится на Юнити лишней, ненужной и попросту дикой. Вероятность того что пистолет пронесли на борт еще на Земле просто исключается, значит, — астронавт задержал ход мыслей, собрав рассуждения воедино, и подвел итог, — его собрали уже здесь, на борту. Черт, кому взбрела в голову подобная затея? Сейчас и не разберешь.

Изнутри, реакторный модуль казался нетронутым. Видимых повреждений не было, а все устройства функционировали нормально, насколько врач мог оценить их работоспособность. Александр четко понимал: единственный способ сбежать с гибельного корабля — крио-капсулы — но отсек этот, будучи активированным, поглощает просто неимоверное количество энергии, которую не получить из запасного, карликового генератора. Времени оставалось все меньше, и каждый последующий шаг, ведущий к спасению, вводил беглеца в ужас: работа с неизвестным и сложным оборудованием, почти суицидальное продвижение к навигационной рубке, откуда активируется подача энергии к крио-отсеку, и после — самое страшное — погружение в воду.

Захаркин проклял все, что только смог вспомнить на Юнити, и попытался включить реактор. Везение или же судьба, оставила астронавту руководство нетронутым, из которого он почерпнул следующее: реактор не поврежден, иначе, красная лампа светилась бы на весь модуль, а гул сирены услышали даже на Земле. — Что же, хорошее начало, — вздохнул он, и продолжил читать дальше.

Просидев напротив открытых врат отсека пол часа, пренебрегая безопасностью, он закончил чтение вслух, с довольной улыбкой: — Губительные для реактора действий автоматически блокируется системой управления. Возможны лишь небольшие отклонения от установленной нормы, если того требует ситуация. Следом шли инструкции на прочих языках стран, участвующих в экспедиции. Немного пролистав их, он убедился что ничего на русском больше нет, и вновь открыв раздел запуска реактора, собрался с силами.

— Так, сперва это, — рука, неуверенно двинула один из рычагов, а глаза вновь уткнулись в буквы. — Дальше, надеюсь, это, — все так же, страшась ошибиться, он нажал на череду кнопок, и увидел как загорелась лампочка. — Ооо, кажется получается. Яркая и такая успокаивающая, зеленая сфера светилась, точно подбадривая, внушая недостающую смелость: "Все правильно!". Захаркин невольно ощутил гордость: первый раз работая с реактором, он, пускай и медленно, пускай и боясь, все же шел в правильном направлении.

И вот, плавно, как советовало руководство, он поворачивал ручку, пока спящий гигант не ожил. Постепенно пробуждаясь ото сна, массивная, почти в несколько этажей конструкция, загудела, завибрировала, и неиссякаемая по человеческим меркам, энергия, сорвалась с места внутри искусственного, но такого живого, сердца. Александра пробрало невероятное чувство, которое он не испытывал доселе, а точнее — не мог направить на технику: уважение.

Благодарность, немая и куда более ценная чем любые слова, в первую очередь за то, что титан не предал экспедицию, не изменил ее идеалам, и готов был служить до последнего вздоха.

Модуль озарился ярким светом дневных ламп, с избытком расположенных на высоком своде отсека. Ненадолго, Захаркин ослеп. Однако, вернув зрение, он увидел нечто прекрасное: первые проблески надежды на спасение.

19.

Флэтчер сидел в капитанском кресле и смотрел на манящий свет Юпитера. Окровавленные руки не находили покоя, то поглаживая подбородок, то поправляя волосы. Уильям томился в нерешительности и задумчивости, пытаясь соединить воедино приход Такуми и саботаж, произошедший недавно с реактором. Какой-то мистификацией, почти алхимическим способом, связал он престарелого японца с заговором, что паутиной оплетал героическую фигуру Принца, грозясь поглотить.

Внезапно, включился свет, моментально оттенив газового гиганта за панорамой окон. Уильям никак не отреагировал на это, лишь оглянулся на труп Ямамото, убедившись, что тот никуда не делся. — Все произошедшее не случайность, — повторял он где-то в глубине сознания. — Ни одно событие не является стечением обстоятельств. Все это — четкий план. Но я не дам ему осуществиться, не дам.

Окинув взглядом рубку, он понял: — Это моя экспедиция. Я руковожу ей, и не позволю сорваться.

Флэтчер силился вспомнить день старта, и шумиху, поднятую прессой вокруг экипажа. Всплыло то чувство гордости, что распирало изнутри под вспышками сотен объективов. Вспомнились улыбки, надежды и искренние взгляды, наполненные восторгом. Вырисовывался шатл, который доставил команду на орбиту Марса, где их ждал Юнити-1. Куда все это делось? Ответа он не нашел.

Только теперь Уильям заметил, по-настоящему, включенный и такой яркий свет. Снова взгляд перешел на лежащее тело Такуми. — Если Такуми здесь, значит, Михаэль еще жив — он и починил реактор.

Кровь на полу уже загустела и свернулась, когда капитан решил покинуть рубку. Оставив позади все размышления и нервозы, он, как прежде, вышел в отсек и смерил простор взглядом. Электричество вновь наполнило Юнити жизнью, хотя и почти все члены экипажа успели ее потерять.

— Привет, капитан, — Райэн стоял возле стены. Удивительно, но Уил не замечал Фонтэйна, пока тот не подал признак.

— Что ты делаешь здесь? — Флэтчер смотрел сквозь астронавта, будто он являлся скопищем газа, а не человеком. — Разве у тебя нет дел на борту?

— Уже нет, — улыбнулся Фонтэйн. — Вот, подумывал выпить чаю с Такуми, но, как я вижу — слегка опоздал.

Флэтчер почти незаметно, слегка повернул голову, уведя глаза до упора вправо. Ямамото лежал у двери, а рука, окрашенная красным, выглядывала за пределы рубки.

Посмотрев в прищуренный взгляд Райэна, капитан выдал: — Ты ничего не знаешь. Он пытался устроить переворот на борту.

— Старик? — Фонтэйн, не выдержав, громко рассмеялся. — О да, угроза переворота с его стороны просто нагоняла ужас на всех нас, Уил.

Райэн все смеялся, не обращая внимания на сумасшедшего человека и труп позади него. Флэтчер достиг предела терпения, и сорвался в пропасть ярости: схватив наглеца за грудки, он впечатал его тело в холодный металл, и наносил удар за ударом, ощущая как нечто теплое покрывает кулак слой за слоем.

Бил его Уильям до тех пор, пока не осознал что агрессор спокойствию испустил дух. Отпустив бездыханного, безликого, капитан отступил назад, пытаясь понять, что чувствует. Ничего, — решил он, сидя на полу, — попросту ничего.

Размягченное ударами, мясо, сползло по стене, и облокотившись, упало на бок. В лице уже не угадывались человеческие черты. Позже, Флэтчер увидел выпавший из кармана покойного самодельный пистолет, небольшую охапку патронов и фотографию девушки, которую он когда-то видел. Еще там, на Земле.

20.

Капитан сидел на полу, когда подошел он — настоящий Райэн Фонтэйн. Шагов он не услышал, и только безразлично посмотрел на визитера. — Не стареешь, да? — спросил Флэтчер, горько усмехнувшись.

— Как видишь, Уил, — Райэн подошел ко входу в рубку, и потыкал носком ботинка, таким же чистым как и в день вылета, в кончик руки Такуми. — Еще одна смерть. Тяжелый выдался год, да?

— И ведь не поспоришь, — Уил протянул руку чтобы взять сигарету, предложенную Фонтэйном.

Проворачивая миниатюрную дозу наркотика в руках, он, пустым взглядом покинутого человека, с грустной улыбкой, смотрел в пол: — Слушай, Райэн, тот, что лежит у стены — кто он?

Фонтэйн осторожно, слегка брезгливо поднял тряпку с лица, и вглядываясь в черты покойного, ответил: — Вроде, Мейер. Хотя судить не берусь. По мне — так это и не человек вовсе.

Уильям усмехнулся: — Покажи мне здесь людей, а то я давно не видал их на борту. Пытался найти в зеркале....

-  Зеркало, последнее место, куда тебе стоило смотреть, чтобы найти человека, Уильям, — без издевки ответил психолог.

Капитан нахмурился, но не вспылил, и не рассердился, лишь рассмеялся. — Ничего от тебя не скроешь, хитрец.

— Работа такая, капитан, — ответил Фонтэйн, протянув товарищу зажигалку. Тот отказался.

— Я полагаю, последняя сигарета от которой я отказываюсь? — спросил Уильям, увидев во второй руке астронавта пистолет.

— Все зависит от ваших действий, сэр, — спокойно ответил Фонтэйн, не пряча оружия, но и не пытаясь выставить его на обозрение.

Размеренность диалога ставила в тупик обоих, но, однако, каждый находил в ней некую прелесть.

— И что будешь делать? — Уильям поднялся во весь рост, замостив свет ламп, погрузив собеседника в тень своего величия.

— Возможно то, что никогда не делал прежде, — ответил тот, и ткнув пистолетом в живот, кивком указал на рубку.

Задержав тяжелый, размеренный взгляд властного человека на каменном лице Фонтэйна, капитан неспешно зашел внутрь.

— Уил, ты ведь знаешь правду.

Флэтчер почувствовал что хитрец прав, но не знал, в чем именно. Внутреннее беспокойство разыграло быстрый темп кровообращения. Рукой он залез в карман, но не обнаружил пистолета.

— Подойди к панели управления своей тоталитарной машины, и введи мое имя.

Капитан стоял, прикованный к полу, неведомым, необоснованным страхом.        

— Введи мое имя, Уил, — Райэн выглядел пугающе решительным.

— Зачем? – на лице капитана проступила испарина. – ВВОДИ! – крикнул Фонтэйн, сжав самодельный пистолет. Пальцы, дрожа и спотыкаясь друг о друга, быстро забегали по клавишам. Р-А-Й-Э-Н. Ввод. На главном экране включилась запись камеры, в тот судьбоносный для всей экспедиции вечер.

— Помнишь, ты задержался перед праздником, Уил? – Фонтэйн почти нежно улыбнулся. – Нет, нет…я… не мог, — Уил с грохотом упал на пол, не отрывая взгляда от записи. – А ты думал у тебя рыльце в пушку, да? – Но ведь,  тогда я остался, чтобы проверить показания приборов. -  Так ли это, Уильям М. Флэтчер? – Откуда ты…, — не закончив фразу, капитан увидел себя, запирающего дверь одним движением руки, с маниакальной точностью, бегающей по клавишам панели безопасности.

— Кто ты? – только и смог вымолвить Уил, зажмурив впавшие глаза, заполненные блеском слез. Ответа не прозвучало. — КТО ТЫ? – крик, смешанный с истерическим рыданием, разорвал навигационную комнату изнутри.

— Я, лишь изрядно разыгравшееся воображение, Уил. Неужели ты не понял? Я говорю только то, что ты хочешь слышать.

Фонтэйн попытался изобразить голос Уильяма: — Это Александр виновен? – Конечно. – Это переворот? – Разумеется, капитан. – Черт, вышло не очень похоже, — Фонтэйн бросил пистолет к ногам Уила. Присев рядом с рыдающем Флэтчером, он продолжил: — В какой-то момент, твое желание узнать правду пересилило даже защитные механизмы психики. И я сказал тебе правду, вопреки твоему же внутреннему желанию её забыть, запрятать. Хочешь знать, в чем настоящая ирония Уильям? Ты так беспокоился за успех миссии, что в какой-то момент, подсознательно стал желать её провала.

— Ложь, — едва выдавил из себя Флэтчер, свернувшись на полу.

— Провал, так или иначе, означает финал, — продолжил Райэн, не обращая внимания на замечание капитана, — снятие морального напряжения, стало для тебя необходимостью. Кто может знать, что творится в подсознании у человека? Возможно, -  осторожно, с заботой, он положил руку на плечо Уильяма, — ты никогда и не был капитаном Юнити, по-настоящему.

Стиснув зубы, Уил схватил пистолет и хаотично перебирая конечностями, словно жуткий паук, отполз к стене, пока не послышался глухой звук удара: — Не смей двигаться!

— И не собирался, — Фонтэйн полностью сел на металлический пол, выдохнув раскаленный газ из драконьей пасти. – Можешь даже не задавать вопросы, наивный — я ведь только твое воображение. Ты хочешь понять, откуда взялась эта чертова камера, что посрамила тебя, выставив убийцей? Мы поставили её. Видишь ли, — Фонтэйн вновь достал сигареты, и протянул капитану, как некогда протягивал пачку Генри. — Ты так и не закурил последнюю, Уил. Немного подождав, он сказал: — На нет и суда нет. Убрав пачку обратно в карман, Райэн продолжил, пытаясь отыскать зажигалку: — Видишь ли, я хотел показать тебе правду. Я хотел показать, что ты вовсе не герой на этом корабле. Настоящий герой, я думаю, скорее даже надеюсь, ещё жив. И он знает о тебе все, — достав, наконец, огонь, заключенный в маленькую коробочку, Фонтэйн закурил.

— Александр, — вымолвил Уильям, не вкладывая в это имя никаких эмоций. — Это он во всем виноват.

— Технически, виноваты мы, — приторно улыбнулся Фонтэйн, точно наслаждаясь осознанием сути вещей.

— ЗАТКНИСЬ! – за животным воплем последовала вспышка и оглушительный выстрел. Пуля, звонко ударившись о стену позади Райэна, несколько раз отразилась рикошетом. В панике Уил спешно прикрыл голову руками. Фонтэйн рассмеялся, выпустив очередной клуб предельно густого дыма, тускло освещенного единственной включенной лампой: — Можешь даже не пытаться, Уил. Твой враг не я. Александр там, за дверью.

— Да, — охотно согласился Флэтчер, поднимаясь с пола, и вытирая слезы.  — Ты прав. Зеленые глаза загорелись новым, безумным светом, а пожелтевшие зубы оскалились в жутком подобии улыбки. В тот момент, капитан исполина человечества — Юнити-1 — навсегда исчез.

21.

Александр уже ощущал холод крио-отсека. Какие-то жалкие пять минут отделяли его от спасения, дома и осознания гибели экспедиции. Проходя мимо каюты Шань Пая он увидел страшную картину: астронавты тонули в крови, а стены походили на жуткое аморфное полотно одержимого дьяволом, художника. Преодолевая рвотный порыв, Захаркин зашел внутрь. Изморозь, понемногу сковывала Юнити, и вонь чувствовалась не так сильно, как могла бы.

Каюта источала запах смерти и пороха. Должно быть именно здесь Леон нашел оружие, решил Александр, осматривая бледного Ванг Ли. Сквозное отверстие в голове — пуля прошла насквозь. Шань Пай лежал у стены, поваленный на бок; пропитанный кровью комбинезон смотрелся безобразно, отталкивающе. Открытый рот и зияющая пустота на месте горла сразу дали понять — астронавт покончил с собой.  Чудовищная картина глупости и опрометчивости вырисовывалась в уставшем от подобных зрелищ, разуме Захаркина. Оставив трупы позади так, как он их нашел, Александр двинулся дальше. Не хотелось ему больше узнавать что случилось с остальным экипажем; увиденного вполне хватало чтобы понять — день или два — но люди эти убьют друг друга во что бы то ни стало, уподобившись зверям.

Раздался оглушительный, пронизывающий выстрел. Стена впереди заискрила радугой разлетающихся частиц металла. Не успев даже подумать о случившемся, Александр спрятался за угол, достав гаечный ключ. Леон, понял Захаркин, прижавшись к леденящей поверхности всем телом.

— Саша, пора заканчивать. Тебе не уйти отсюда живым, — раздалось с другого конца коридора.

Нет, это не Мейер .

— Док, выходи. Покончим с этим — твои планы провалились. Я не позволю сорвать экспедицию.

Захаркин, не выдержав, рассмеялся. Психика сорвалась с мертвой точки покоя, и рванулась утопать в пучины истерики: — Сорвать экспедицию? Везем трупы на Европу чтобы похоронить?

— Трупы или нет, — отвечал спрятанный расстоянием голос Уильяма,  — но мы доберемся до цели. Юнити-1 выйдет на орбиту Европы через несколько недель.

— Ты идиот, Флэтчер. Экспедиции больше нет, как и экипажа. Теперь, это только наша с тобой проблема, — сказал Захаркин и сжал гаечный ключ.

Тишина нарастала, как вдруг, капитан ответил: — Да, ты прав. Теперь… это наше, и ничье больше.

Захаркин обдумывал все варианты: вылезти и умереть, побежать и умереть. Большой выбор, ничего не скажешь.

Выглянув ненадолго, он почувствовал мягкий, весенний ветер. Нежный поцелуй матери, и крепкое, но не менее заботливое рукопожатие отца. Ощутил день старта и вкус борща. Насладился объятиями Оксаны и ярким Новым годом. На деле же — пуля пронеслась рядом, почти задев край головы астронавта, и разразилась колокольным звоном позади.

Сейчас!

Захаркин, сорвавшись с места, невзирая на ранение, за каких-то два прыжка преодолел коридор, и тяжелым комком свинца и стали ударил Флэтчера по выставленной вперед, руке. Пистолет легко, почти невесомо отлетел в сторону, оставив первобытное противостояние в апогее.

Уильям, не удостоив врага даже ругательством, налетел с прыжка, повалив с ног Александра. Мгновенно, точно майская гроза, разряд молнии в виде тяжелого кулака обрушился на лицо астронавта. Он ощутил как теряет себя в боли, растворяется в ней. Повернув голову, он увидел Фонтэйна. Тот улыбался, молча наблюдая за происходящем.

Захаркин из последних сил занес орудие труда над головой безумца, и практически уронил его тяжесть на макушку капитана. Силы оставили Александра; задействовав последнюю волю, он свалил огромную тушу Флэтчера с себя. Не обращая никакого внимания на Райэна, Александр подошел к единственному преимуществу на борту — пистолету. Отбросив всякое милосердие и сострадание (пуля Леона, покушение Уильяма и избиение попросту выбили эти чувства) за ненадобностью, он наставил пистолет на противника.

— Ублюдок, — грубым, гортанным голосом произнес Александр, сплевывая кровь. Вместе со сгустком вылетел один зуб. — Ты убил нас всех, — палец дрожал на курке, распираемый жаждой покориться ярости. И только сознание противилось стремлению мгновения уничтожить жизнь, пускай и столь ужасную.

Захаркин перевел пистолет на ногу, в место, где как он помнил, не проходили жизненно важные сосуды, и произвел выстрел. Раскаленная сталь вонзилась в мягкую плоть; Флэтчер исторг нечеловеческий крик.

Неожиданно, оживился Райэн.

— Отлично справился, Саша, я всегда верил в тебя, — Фонтэйн наигранно аплодировал, словно это была скверная постановка в дешевом театре.

— Заткнись! – придав своей руке импульс скорости, окровавленный, усталый, Александр нанес мощный удар прямиком в подбородок наглеца.

Отшатнувшись назад, астронавт, помедлив, встряхнул головой: — Хороший удар, но слабоват, чтобы вывести меня из игры.

Протерев ссадину, Фонтэйн продолжил: — Может, сначала, узнаешь правду, а после выясним у кого какие претензии друг к другу?

Тяжело дыша после недавней схватки, Александр уперся руками в колени. – Какую ещё правду?

Глядя на лицо собеседника, Фонтэйн довольно улыбнулся, точно собирался вскрыть выигрышную руку в покере. –Ты считал безумцами всех, к слову, как и Флэтчер. Знаешь в чем вся ирония Саша? В том, что никто из вас не был по-настоящему честным друг с другом. Юнити-1, не самое подходящее название для этого корабля.

— Не хочу слушать твои бредни, идиот, — сказал Александр, и прихрамывая пошел прочь.

Внезапно, прямо перед ним, вплотную, появился Райэн: — Все же, дослушай.

Астронавт поднял с пола еще один патрон, и, зарядив в гладкий и промасленный ствол оружия, направил на Фонтэйна: — Еще хочешь чтобы я тебя выслушал?

Райэн медленно и неумолимо приближался. — Я выстрелю, — отрезал Захаркин. — Даю тебе последний шанс.

Астронавт не реагировал на угрозы. Прозвучал выстрел, но Фонтэйн по прежнему продолжал двигаться в направлении остекленевшего Александра. Шаг. И еще шаг.

Призрак, подумалось вдруг ему. — Нет Саша, я не призрак, — опроверг бредовую идею психолог.

— Я — это вы. Все вы. Флэтчер умрет; я не позволю выбраться капитану — его задание еще не закончено. Как и твое.

Александр пятился к выходу из отсека; Райэн же, каким-то образом заполучив пистолет, не двигаясь, не отставал от астронавта.

— А что ты сделаешь, ублюдок, чтобы остановить меня? – Александр плюнул в лицо Райэну.

Беспорядок, царящий в коридорах и отсеках, не мешал быстро продвигаться к единственной возможности выжить. Крио-капсула, как экспериментальная технология, не могла гарантировать того, что Александр доберется живым до Земли, и все же, на борту Юнити-1 шансов на спасения не было вовсе. Лучше 1 к 100, чем абсолютный нуль. За каждым поворотом, стоял Райэн. Незаконченная фраза в прошлом отсеке, завершалась в следующем. «Прочь, прочь с корабля» — звенело в голове. Дверь в центральный отсек распахнулась. Кресла, местами поломанные, валялись в беспорядке, а мягкая набивка устилала пол. Сейчас, белый цвет стен как никогда подходил этому месту.

— Стой! Не вынуждай меня, Саша, — Райэн наставил пистолет на единственного живого астронавта.

— Иди к черту, — собрав всю ярость и гнев в одну точку, Александр кинулся на Фонтэйна.

Камера, в эту минуту, фиксировала события ещё более странные, чем те, что случались ранее: Александр, с диким криком ударил себя по лицу, а после, вывихнув кисть, выронил пистолет. Удар следовал за ударом, пока, наконец, битва не прекратилась.

С холодной жестокостью и скрытой радостью, измученный врач смотрел на бездыханное тело, лежащее на полу центрального отсека. Никогда прежде, Александр не подумал бы, что вид покойника принесет профессиональное удовлетворение. Именно Фонтэйн стал его стремлением убить человека.

Затем, он бежал, боясь остановится, боясь оглянуться или посмотреть в сторону. За каждым поворотом Александр ожидал увидеть самодовольное лицо Райэна, целое и невредимое, свежее и лучащееся надменной улыбкой. И все же, он не появлялся.

Наконец, показался крио-отсек, а вместе с ним, показалась и фобия. Сон, что Саша видел каждую ночь: река, сковывающий холод, и глубина, вот-вот готовились повториться в реальности, еще в более пугающей детализации.

Добравшись до нетронутых капсул, Захаркин быстро выставил те параметры, что значились на инструкции, привинченной к стене. Длинное и вытянутое помещение, вмещало десять капсул-саркофагов, готовых заполниться сковывающим льдом. Каждая из них, обладала встроенным маяком, и крепкой обшивкой. «До Земли я доберусь, а дальше – будь что будет» — решил астронавт, выставляя максимально допустимое отрицательное значение температуры.

— СТОЙ! – крик, раздавшийся позади, эхом отразился от стен.

Быстрым движением Александр улегся в крио-камеру, нажав на красную кнопку. Прозрачная стенка закрылась, испустив столб пара. Инженеры допускали возможность бодрствования сознания, а потому хотели, чтобы астронавт, в случае сохранения жизненных процессов, наблюдал за звездами, а не за «крышкой гроба».

Вода быстро начала наполнять импровизированный аквариум. Сердце остановилось, а понимание действительности рассыпалось, как карточная постройка.  Почти моментально, Захаркин перестал чувствовать ноги. Ощущение, а точнее, всякое отсутствие ощущения, поднималось все выше.

— Ты не можешь меня оставить! – Фонтэйн начал колотить прозрачную стену капсулы. Александр с наслаждением наблюдал за искаженной гримасой ужаса на лице «Настоящего капитана Юнити-1». Сейчас он знал, что уже не сможет остановить свое же спасение – последняя марионетка Райэна, в этот самый момент, вмерзала в лед, точно доисторический мамонт. Наконец, голову сковал холод; он принес покой. Все застыло в недвижимом умиротворении.

Стартовые двигатели, согласно выставленным координатам, мгновенно выстрелили капсулой из дула мертвого чрева Единства. Александр не видел удаляющегося корабля, но знал, что он уже далеко, вместе с Райэном.

***

— Я тебе не рассказывал о своем прошлом, Саша? – каким-то непонятным образом, Райэн закурил сигарету в безвоздушном пространстве. Как и предполагали ученые, Александр сохранил сознание, хотя и сильно сомневался в этом.

Устремив взгляд к звездам, куда более далеким, чем Юпитер, Фонтэйн продолжил: — Я родился в Канаде, в южной её части. Родители мои, родом из Франции, сохранили фамилию, и мое наследие. Знаешь, Саша, я помню, когда захотел стать астронавтом. Это случилось в Нью-Йорке, в планетарии Хайдена…

Похожие статьи:

Рассказы → Запретная глубина. Часть 1

Рассказы → Запретная глубина. Часть 2

Рассказы → 11 астронавтов. Глава 2.

Рассказы → Большой Испаритель

Рассказы → 11 астронавтов. Глава 1.