Творчество знакомых - 14

Единственная глава нового (очередного) романа.

[cut=Читать далее...]

Fass

Глава 1. Шрамы и фотография

  На исходе лета, когда вечер перетекал в сумерки и власть солнца, ещё месяц назад казавшаяся безграничной, слабела, из леса наползала мгла, наполненная запахами влажного мха, фиалок и луговых трав. Запахи несли в себе беззвучную эпитафию прошедшим дням и, сливаясь воедино, накатывали на двухэтажный домик бесконечно свежими волнами. Они будто бы требовали распахнуть все окна, чтобы по комнатам пронеслись ветры, вымывающие пыль, духоту, затхлость и тоску, приходящую с необратимой сменой сезонов.

  Двухэтажный домик был не одинок, его окружал посёлок, но большинство домов умерло - в них никто не жил. Посёлок находился слишком далеко от крупных городов, поэтому не смог превратиться в дачный улей. Колхоз, который когда-то породил его, умер двумя десятилетиями ранее. После этого участь посёлка, в общем-то, была решена. Двухэтажный домик стоял на самом краю, с северной стороны за его забором начинался дикий лес, западные окна выходили на просеку, по которой пролегала грунтовая дорога.

  Солнце касалось горизонта точно посередине просеки. Вечерами его лучи уже не согревали, поэтому рядом с границей леса близость ночи ощущалась задолго до заката. Ветер шумел между деревьями и звук этот был объёмным, массивным, по-настоящему ночным, его создавал шелест тысяч постепенно теряющих влагу листьев. В ясные августовские вечера, когда небо сияло ультрамарином от зенита до горизонта, слышались крики сов.

  Человек, живущий в двухэтажном домике на самом краю посёлка, не открывал окон. Он сидел на веранде и безучастно смотрел вдаль сквозь окно, пыльное от летних ветров. Взгляд падал на просеку. То, что человек там видел, нисколько не меняло горестного выражения его лица. Он будто бы постоянно испытывал слабую изнурительную боль.

  Небо покрывал тонкий слой облаков, отчего заходящее солнце казалось помутневшим. Его лучи приобрели кровавые оттенки и, падая на деревья, красили их в осенние цвета раньше срока. Этот свет касался и лица человека, его чёрной бороды, кожи под глазами, дряблой, будто бы от застаревшей усталости, напряжённых желваков, едва заметно скривившихся губ, морщин, послушно повторявших линии поселившихся на этом лице скорбных эмоций.

  В душной тишине веранды слышалось, как щёлкают половицы остывающего деревянного дома. Во дворе стрекотали сверчки. Человек дышал шумно, будто бы каждый вдох и выдох давался ему с трудом. К звуку его дыхания примешивался сдавленный свист, срывающийся в хрипы. Кулаки человека лежали на коленях, локти были отведены в стороны. Поза требовала напряжения, но человек этого будто бы не замечал. Он продолжал сидеть на стуле, до боли выпячивая вперёд грудную клетку, склонив голову. Его взгляд исподлобья бил в грязные оконные стёкла. За окном вдоль дороги шли деревянные электрические столбы. Человеку был безынтересен этот вид, с теми же горестными эмоциями он мог смотреть хоть в пасть камина, хоть на восход в горах, хоть на шторм в Тихом океане.

  Свист дыхания стал сопровождаться протяжными низкими звуками, похожими на стоны. Нижняя губа человека безвольно отвисла, обнажив ряд ровных, желтоватых зубов. Пепельно-голубые глаза продолжали смотреть на просеку. Брови напряглись, между ними образовалась складка кожи. На мгновение показалось, что человек сейчас начнёт рыдать, закроет ладонями лицо, покинет, наконец, позу напряжённого оцепенения. Быть может, упадёт на пол, станет кричать, растирая слёзы пальцами по лицу. Но человек не двигался, его щёки оставались сухими. На веранде по-прежнему слышались хриплые стоны, мертвенные и монотонные.

  Солнце ушло за горизонт на треть. Прощальный его свет будто бы стелился по земле, огибая травяные холмы, за тёмной стороной которых копились сумерки. С земли поднимался легкий вечерний туман. Он размывал контуры столбов, прятал корни травы в светящейся дымке.

  Глаза человека, сидящего на веранде, дрогнули. Пыль над грунтовой дорогой привлекла его внимание. Её поднял не автомобиль, не мопед, не телега и не лошадь. По дороге кто-то шёл. Прошли минуты, прежде чем в закатном сиянии стала заметна медленно бредущая к посёлку фигура, отбрасывающая длинную сизую тень. Стоны оборвались, два раза человек резко выдохнул и вдохнул, напряжение его дыхания рассеялось. Он продолжал сидеть в той же вымученной позе, но теперь с его взгляда спала слепая пелена.

  'Нет причин полагать, что идёт кто-то неизвестный, в посёлке живут ещё четверо', подумал человек. Его глаза стали различать детали приближающейся фигуры. То, что он увидел, вытолкнуло его из стула и заставило взбежать по лестнице на второй этаж, где на тумбочке у окна лежал полевой бинокль.

  Человек стоял на втором этаже домика за пыльной кружевной занавеской и смотрел в бинокль. Сетка бинокля была похожа на разметку оптического прицела снайперской винтовки. В перекрестье попала женщина в салатовом платье с короткими рукавами, свободный подол которого опускался чуть ниже колен. В руке она несла коричневый кожаный саквояж. 'Хорошо, что без зонта между лямками', - почему-то думает человек с биноклем. Он надеется, что за занавеской его нельзя будет увидеть с улицы.

  Женщина идёт не спеша, но в каждом её шаге чувствуется настойчивость, она не намерена попусту терять время. Человек видит, что волосы женщины странного цвета, будто бы жемчужного. Точно не седые. 'Наверняка крашеные. Умело', - подмечает человек. Хочет рассмотреть её лицо, щурится, пытаясь напрячь зрение. Бесполезно, резкости тут не прибавить, он и так смотрит сквозь бинокль. Приходится ждать, чтобы женщина подошла поближе.

  Пока тянется время, человек успевает подумать, что с кожей этой женщины что-то не так. Мысль не формируется до конца. Он видит её лицо. После этого медленно, будто на показ, опускает бинокль. Его глаза застыли, словно от ужаса.

  Человек сжимает бинокль так сильно, что костяшки его пальцев белеют. Он сразу узнал женщину с кожаным саквояжем, идущую по пыльной августовской грунтовой дороге. В его голове из памяти пытаются подняться старые воспоминания. Человек ведёт с ними борьбу, окаменев он смотрит, как женщина приближается к ограде его дома. Над горизонтом виден лишь крохотный кусок солнечного диска. На висках человека проступают капли мутного пота, он со стуком падает на колени, бинокль выскальзывает из его пальцев, скользит па полу, останавливается у железной ножки кровати, которая похожа на больничную койку. На ней человек спит каждую ночь. Его скрипучая постель с жёстким матрасом застелена лоскутным одеялом.

  Человека трясёт, чтобы не упасть, он упирается ладонями в пол, видит перед собой доски, выкрашенные коричневой краской. В щелях между ними - пыль, песок, один мёртвый муравей, который когда-то оказался слишком далеко от родного дома, чтобы вернуться назад. Человек валится на бок, прислоняясь спиной к стене под окном. С его губ срывается тихий, стыдливый всхлип. Он закрывает глаза, зажмуривается изо всех сил, бесполезно - сквозь щели век сочатся слёзы, влага скапливается на ресницах, её достаточно для первой капли. Слеза падает на сухой коричневый пол.

  С улицы слышится звук открываемой калитки: резкий, суховатый скрип, и несколько тихих, кашляющих щелчков. Женщина вошла во двор, сейчас она уже идёт к входной двери дома. Запертой. К лицу человека приливает кровь, его губы искривляются, по щекам, по носу текут слёзы. Он рыдает, трясётся от всхлипов так, будто бы его бьют по животу. Человек словно выдавливает из себя что-то, вместе с каждым новым стоном из его рта исходит нечто невидимое, копившееся внутри долгое время.

  Стук в дверь. Человек жмурится и сжимает зубы, но не может остановить всхлипы, срывается, открывает рот, шумно со стоном выдыхает. Этот звук будет слышен снаружи, деревянные стены - плохой изолятор. Но человеку наплевать. Проходит минута, стук повторяется снова. Женщина делает три удара через равные промежутки времени. Каждый удар точно рассчитан и звучит, как вежливая просьба. Женщина пытается добиться ответа ещё раз, и вновь слышится деликатный, но всё же достаточно громкий стук, в котором нет раздражения. Ответа нет.

  Женщина вздыхает, отходит от двери, озирается, свободной рукой проводит пальцами по волосам. Солнце село. На двор рухнули сумерки, серые, будто пепел. Виден соседский забор, сваренный из неровных, полностью покрытых ржавчиной кусков листового железа. Оставалось только гадать, откуда они здесь взялись. Во дворе росла одна единственная яблоня, кору которой заселили голубые лишайники. Листва этого дерева была скудной, зато его ветви гнулись к земле под тяжестью плодов. Женщина пошла по двору, заросшему травой, которую когда-то косили в попытках превратить в газон, но делали это в несколько заходов, отчего в разных частях двора трава была разной высоты.

  Слабо пахло яблоками и розами, которые, наверное, росли у кого-то из соседей. За домом был колодец, накрытый серыми, выгоревшими на солнце, омытыми сотнями дождей досками. Рядом с колодцем в траве лежала лестница, когда-то крашеная в тот же цвет, что и пол на втором этаже дома. Женщина посмотрела на опавшие яблоки, должно быть, они были кислыми. Некоторые плоды подпортили осы.

  От леса участок отделяла железная сетка, закреплённая на невысоких бетонных столбах. По её кромке шла колючая проволока. Несколько минут женщина смотрела на лес, её слух улавливал шелест тысячи тысяч листьев. Ветер был слабым, поэтому в тот момент лесной звук напоминал сухой шёпот.

  Женщина глубоко вздохнула и вернулась к входной двери дома, присела у порога на деревянных ступенях. Ей было зябко. Не столько даже от холода, вечер был всё ещё достаточно летним, чтобы на улице можно было находиться в одном лишь платье с коротким рукавом, сколько от ощущения оторванности этого места от остального мира, живого, дышащего, наполненного горячим хаосом. Слева на сырой бетонной площадке стоял автомобиль. Неизвестно какой марки - он был закрыт брезентом.

  Женщина положила саквояж на колени, высвободила из медной пряжки опоясывающий его сверху ремень. Послышался звук разъезжающейся молнии, женщина достала фиолетовый железный термос, поставила его рядом с собой на деревянную ступень. Саквояж опустила на землю, затем ещё раз взглянула на забор, на зачехлённый автомобиль. Становилось темно и прохладно. Было слышно, как внутри дома рыдает человек. Женщина опустила глаза к земле, от калитки к порогу шла дорожка, протоптанная в траве. Должно быть, во время дождя она становилась размокшей и очень грязной. Женщина пыталась отвести свои мысли от звуков, издаваемых человеком внутри дома, она ждала, когда же тот, наконец, стихнет.

  В термосе был кофе. Всё ещё горячий. Когда женщина налила жидкость в крышку, оттуда пошёл лёгкий пар. К этому моменту стемнело окончательно. Тонкий слой облаков рассеялся, в небе зажглись звёзды. Женщина пила свой кофе и смотрела на Млечный Путь, который в этом затерянном в пространстве месте действительно казался светящейся дорогой, проложенной по небу. Постепенно, звуки внутри дома улеглись. Женщина этого не заметила. Внезапно открывшаяся дверь застала её врасплох.

  Казалось, что женщина должна была вздрогнуть или даже вскрикнуть, настолько резким и громким в ночной тиши прозвучал скрип ржавых дверных петель. Но она, будто бы того только и ожидая, спокойно допила последний глоток, убрала свой полулитровый термос и поднялась на ноги, едва удержавшись, чтобы не отряхнуть подол платья. Глаза её слегка засияли, но так, что нельзя было сразу определить, какое чувство выражает это сияние. Затем женщина обернулась и произнесла:

  - Игорь...

  Так звали человека, жившего внутри двухэтажного дома. В тот момент он видел перед собой живого персонажа из своего прошлого, которое считал надёжно погребённым в памяти. Но нет, здесь не могло быть сомнений, у порога, на земляной дорожке стояла Инга, держа в руках кожаный саквояж. И её присутствие, как ветер, слой за слоем срывало покровы забвения с событий, произошедших, казалось, так давно, что все они вполне могли принадлежать какой-то другой жизни, какому-то другому миру. Игорь молчал.

  Два человека стояли в темноте. Затем Игорь протянул правую руку и провернул привинченный к стене роликовый выключатель. Тот тихонько скрипнул. Зажглась висящая под жестяным навесом лампочка в шестьдесят ватт, свет которой сразу же сделал тьму, оставшуюся за границей освещённого пятна, непроницаемой для глаз. Игорь смог рассмотреть Ингу вблизи. В последний раз он видел её ещё подростком много лет назад. Тогда волосы у неё были другого цвета, русого, и ростом она была пониже, сантиметра на два или на три. Но самое главное, что задело взгляд Игоря - кожа Инги теперь была покрыта странным узором из тёмных гладких шрамов, похожих на тонкие травяные корни. Эти линии шли по рукам женщины, по её ногам, доходя до ступней, где они расползались по видимым в коричневых кожаных босоножках пальцам. Лишь лицо было свободно от тонких шрамов и Игорь вряд ли смог бы сходу ответить на вопрос об их предназначении или хотя бы способе, которым Инга заполучила эти отметины на своём теле.

  Инга настолько отличалась от себя шестнадцатилетней, что обычный человек, быть может, и не смог бы узнать её, прошедшую сквозь время. Но Игорю хватило одного лишь взгляда.

  Игорь был фотографом и в процессе своей деятельности смог преодолеть множество барьеров, отделяющих гениев светописи от всех остальных людей с камерами. В своём бесконечном поиске он зашёл так далеко, что научился видеть сущность человека, то, что прячется во вроде бы незначительных морщинках, полуулыбках, прищурах, ямочках на щеках, напряжённых губах, взглядах, акцентах на определённых словах при разговоре, непроизвольном дрожании голоса, тысяче тысяч мелких движений и тщательно скрываемых деталей поведения.

  Стоя на пороге под светом лампочки, Игорь почувствовал, что глубинная суть Инги сохранилась. Время не смогло изменить эту женщину, не превратило её в другого, неизвестного человека. Пусть на её лице появились морщинки, которых раньше никогда не было, взгляд стал жёстче, в улыбке, которую она пыталась изобразить, чувствовалась скрываемая горечь, но за всеми слоями эмоций на мир смотрела та же самая личность, что запомнилась Игорю из времени его юности.

  Игорь стоял на пороге в синих спортивных штанах, растянутых на коленях и линялой байковой рубашке, своим видом напоминавшей содержимое банки рыбных консервов. Его борода была скорее результатом запущенности, нежели осознанным выбором элемента внешности. Ещё Игорь выглядел очень усталым, будто бы он целыми днями вёл с кем-то изнурительный поединок.

  Пришло время ему открыть рот и произнести хотя бы одно слово, но он несколько минут стоял, не зная, с чего начать разговор с женщиной, которую заочно считал давно умершей. В мозгу застыл один единственный вопрос, волновавший Игоря больше всего: 'Почему ты пришла?'. Он догадывался об ответе, что крылся в прошлом. И от этого испытывал страх, который заставил его вместо самого главного вопроса произнести лишь:

  - Здравствуй, - наконец сказал Игорь, опустив глаза и прислонившись плечом к дверному косяку.

  Инга ещё раз попыталась улыбнуться, но у неё получилось лишь растянуть губы, глаза её смотрели на Игоря с тревогой.

  - Тебе, наверное, холодно? - 'Определённо хлопковая ткань', - подумал про себя Игорь, осматривая платье Инги, достаточно короткое, чтобы можно было увидеть её подтянутые икры, но всё же достаточно длинное, чтобы не быть вызывающим. - Зайдёшь внутрь?

  Инга молча кивнула и поднялась на одну ступень. Игорь вошёл на веранду. Второпях провернул другой роликовый выключатель, но свет не загорелся, а лишь мигнул на миг. Проводка в доме была старой. Такие странные выключатели почти нигде уже не встречались. Это было нечто, принадлежавшее середине двадцатого столетия, вместе с ламповым радио и крохотными телевизионными кинескопами с огромными увеличительными линзами. Инга поднялась по лестнице и стала молча ждать, пока Игорь зажжёт свет.

  На веранде пахло чесноком, воздух задержался здесь ещё с полудня. Внутри было ощутимо теплее, чем на улице. Вспыхнула лампочка, ввинченная в жестяной плафон, такой же, как на старых заводах. Инга заметила одинокий стул, стоящий рядом с окном. В бревенчатую стену было вбито несколько шиферных гвоздей, на которых висели белые пластиковые сетки с чесноком. На каждой - по штрихкоду, чеснок был куплен в магазине. В углу стоял старый холодильник, отключённый от сети. Сверху на нём лежала корзина, закрытая пыльной льняной салфеткой. Пол веранды был истёртым, будто бы этой комнатой в прошлом часто пользовались. Возможно, тут когда-то стоял стол, за которым летом обедали неизвестные люди.

  - Можешь не снимать босоножки, - сказал Игорь, открывая деревянную дверь, крашеную голубой краской. Как и всё в этом доме, очень и очень давно. Краска облупилась, сквозь трещины был виден предыдущий слой - изумрудно-зелёный.

  В следующей комнате застыла абсолютная темнота, будто бы комната находилась под землёй. Инга поморщилась, в нос ей ударила духота, которая, хотя и не имела в себе никакого ярко выраженного неприятного запаха, казалась смрадной, наполненной неизвестными невидимыми болезнями.

  Когда выключатель позволил люстре на потолке загореться, Инга увидела, что все окна были занавешены плотной серой тканью, похожей на парусину. Игорь стоял у стены, и безучастно осматривал комнату, будто бы видя её впервые. Он показал рукой на стол и три стула, стоявшие рядом с самым большим окном:

  - Если хочешь, садись, - в его голове образовалась пустота, из которой он пытался извлечь нужные слова. И всё, что мелькало в сознании, для внутреннего слуха Игоря звучало слишком грубо и топорно. 'Что ты делала эти шестнадцать лет?', 'Как ты нашла меня?', 'Что ты обо мне сейчас думаешь?', вопросы липли друг к другу, топтались один на другом, хотели прозвучать одновременно. Игорю казалось, что ни один из ответов на эти вопросы не будет радостным.

  Инга проигнорировала стол. Точно так же, как женщина вышагивала по грунтовой дороге, она подошла к одному из окон. Игорь насторожился. Он не ожидал того, что произошло в следующее мгновение: Инга вцепилась руками в импровизированные занавеси и с силой потянула за них. Поначалу ничего не случилось, плотная ткань сверху была прибита гвоздями прямо к брёвнам. Тогда Инга глубоко вздохнула, покрепче ухватила старую пыльную парусину, замешкалась на секунду, но, даже не оглянувшись, упёрлась ногой в стену. Игорь увидел, что странный узор из тонких шрамов покрывает бедро женщины и идёт выше, туда, где её тело скрыто тканью салатового платья.

  Инга рванула изо всех сил. Послышался сухой треск, будто бы ломались тонкие осенние ветки. Один из гвоздей вылетел из стены и упал на пол. Но занавесь не была побеждена. Инга перехватила ткань и рванула занавесь вниз и на себя так, словно хотела её по-настоящему убить. Снова треск, ткань рвётся, всё больше гвоздей торчат из стены пустые. Игорь в замешательстве делает несколько шагов к Инге. 'Так она может упасть', - думает он.

  Занавесь осталась висеть на двух крайних гвоздях по бокам. Инга перевела дух и дёрнула за неё. Послышался звук, будто бы в комнате порвались две очень толстые и старые струны, ткань опала на пол, поднимая мутное облако пыли.

  - Постой, - вдруг сказал Игорь, - не надо! - Он вытянул вперёд правую руку.

  Окно, скрывавшееся за тяжёлой занавесью, было плотно заклеено газетами. Инга принялась рвать их, отдёргивать скотч, вместе с которым с оконной рамы облетала старая краска. Даже избавленное от слоёв газет, окно открывалось с трудом, оно скрипело и дребезжало, пугая возможностью разбитого стекла. Но даже сквозь малейшую щель в комнату проникал свежий лесной воздух, столь разительно отличавшийся от творившейся внутри мертвечины, что он казался осязаемым напитком, настоянным на травах и цветах, ожидающих конца лета.

  Игорь сел на стул. Он смотрел, как Инга идёт ко второму окну.

  - Если ты откроешь все окна, нас будет видно снаружи. Будет видно, что здесь кто-то живёт, - сказал Игорь.

  Инга остановилась и обернулась:

  - Скрываешься? Проблемы с законом? - спросила она.

  - Нет.

  - Тогда с мафией? - Инга слегка щурится.

  - Можно сказать и так. - Игорь отводит взгляд.

  Внезапно Инга садится за стол напротив Игоря и кладёт саквояж себе на колени. Проходит мгновение и в её руке появляется чёрный пистолет Макарова армейской модификации. Она кладёт пистолет на поверхность стола и выдерживает паузу, чтобы Игорь мог полностью осознать увиденное.

  - Если они появятся, то будут убиты, - говорит Инга, смотря в глаза Игоря. Игорь молчит, опускает взгляд на пистолет. Тот лежит на столе, окружённый хлебными крошками и несколькими песчинками сахара.

  - Эй! Послушай меня, - голос Инги меняется, становится динамичным и живым, её плечи расслабляются, а руки тянутся к Игорю. Она нагибается над столом, не обращая внимания на то, что саквояж валится с её колен. Инга прикладывает ладони к щекам Игоря, касается тонкими пальцами его волос, и заставляет его поднять взгляд, фиксирует зрительный контакт. Инга говорит: - Слушай меня очень внимательно. Они не доберутся суда. Человеческие черепа не настолько крепкие, чтобы останавливать лбами пули, - в эту секунду в глазах Инги мелькнула искра, которую Игорь не мог не уловить. Он понял, что за этим кроется. Инга, как и тем странным, оставшимся в памяти как полуреальный миф летом, когда они встретились, давала Игорю знак. Она предлагала провести невидимую черту и ступить в незримую зону, внутри которой мир преображался и будто излечивался от бесчисленных язв. И запреты, боль, страх, будто бы истаивали, как несуществующие. Всю свою последовавшую за теми днями жизнь Игорь пытался понять, действительно ли им двоим удавалось менять какие-то свойства реальности или же эффект сохранялся лишь в их сознании.

  Впервые за долгое время Игорь улыбнулся. Сам не до конца отслеживая появление этой улыбки. Без усилий. Будто бы это было единственным, что он мог сделать в тот момент. Инга слегка вскинула брови, затем тоже улыбнулась, и на этот раз в её глазах не было напряжения или боли, скорее сосредоточенность, готовность. Игорь смотрел на Ингу и видел, как узор из шрамов оплетает её шею, но почему-то не заходит на лицо, лишь на левой щеке была видна тонкая и совсем короткая линия. 'Она всё так же красива! Шрамы похожи на искусственные, они тонкие и гладкие, будто нарисованы на коже красной хной', - думает Игорь, чувствуя, что лжёт сам себе. Он ощущает, что эта, вернувшаяся из небытия женщина, влечёт его сильнее, чем её призрак, живущий в его памяти.

  Без слов Инга встаёт из-за стола и идёт к парусиновым шторам. Игорь следует за ней. Он ощущает себя подростком, готовым придаться процессу безответственной деструкции. Этого чувства никогда не возникало, когда Игорь действительно был подростком.

  Штора рухнула на пол. Четыре руки стали нетерпеливо рвать газеты, силясь добраться до свежего воздуха, океан которого покоился за запечатанным окном. Игорь случайно коснулся кожи Инги и почувствовал, как по его телу пробежала волна дрожи, будто бы полной грудью он вдохнул холодного озона. Инга мельком взглянула на него, но не остановилась и ничего не сказала. Она потянула оконные створки на себя. Послышался громкий визгливый скрип. Звук прокатился по двору, отразился от леса глухим, сварливым эхом. Воздух этой ночи, случившейся на исходе лета, заполнил всю комнату, он проходил сквозь неё без преград. О болезненной затхлости, царившей здесь, напоминали лишь обрывки старых газет на полу и сваленные под окнами парусиновые шторы.

  Инга демонстративно вдохнула ароматный воздух.

  - Ведь так намного, намного лучше? - Спросила она.

  Этот вопрос выдернул Игоря из порыва, накатившего на него.

  - Зря. - Глухо сказал Игорь. Он отступил на шаг от окна и смотрел на Ингу, которая выглядывала наружу, положив руки на подоконник. 'Где же ты была столько лет?', - думал он, 'И почему ты объявилась в таком месте именно сейчас?'. Игорь чувствовал, что не может найти в себе силы начать настоящий разговор на темы, интересующие его больше всего. Быть может, он боялся той боли, которая, вероятно, крылась в ответах на самые важные вопросы.

  Инга тем временем подошла к столу и оттолкнула ногой свой саквояж. Стала передвигать стол в центр комнаты. Игорь очнулся от оцепенения. Вдвоём они подняли стол и переставили его в одно мгновение.

  - У тебя есть свечи? - Спросила Инга, осматривая комнату.

  Игорь помедлил с ответом.

  - Да, - он вспомнил, что на втором этаже под шкафом с высокими ножками покоилась непочатая коробка свечей.

  - Давай зажжём их? - Инга искала глазами подсвечники или то, что могло бы стать им заменой.

  Игорь хотел было брякнуть: 'Зачем?', но промолчал, затем сказав: - Да. Свечи - это красиво.

  Лестница на второй этаж притаилась за дощатой дверью на веранде. Казалось, что эта дверь вела в чулан, но открыв её, Игорь очутился в тесном деревянном тоннеле, идущем вверх. Ни единая лампа не освещала ступеней, с наступлением ночи подниматься приходилось вслепую. Игорь не спешил. Он раздумывал над ситуацией, в которой оказался. Шёл за свечами, чтобы зажечь их с женщиной, которую не видел шестнадцать лет.

  Оказавшись на втором этаже, Игорь подошёл к собственной постели и поднял полевой бинокль. Задумчиво посмотрев на него, он положил прибор на старую тумбочку, стоявшую у кровати. В дальнем углу темнел шкаф, на одной двери которого когда-то крепилось зеркало. Оно потерялось в годах. Игорь зажёг свет, наклонился, чтобы достать коробку. Отметил про себя, что он её так и не вскрыл. На коробке была этикетка, сообщавшая, что внутри, ни мало, ни много, сотня свечей.

   'Шестнадцать лет', - подумал Игорь, 'А сейчас часть меня может даже посчитать, что не прошло и дня'. Игорь спускался вниз по лестнице, держа в руках коробку свечей, внутренне разрываясь между желанием задать несколько резких, конкретных вопросов и желанием попросить Ингу никогда не рассказывать о последних шестнадцати годах её жизни. Игорь даже не знал как себя с ней вести, может быть, стоило с порога обнять эту странницу, вдруг вынырнувшую из потока безликого времени, крепко прижать к себе и прошептать, что теперь она, наконец, на твёрдой земле. Но Игорь не мог сказать, где она, эта твёрдая земля. Уж точно не здесь. И не в настоящий момент.

  Инга собрала на столе найденные в кухонных шкафах подсвечники, жестяные крышки от банок, сколотые блюдца и одну чашку без ручки. Посреди этого нагромождения разлагающейся утвари по-прежнему лежал чёрный пистолет, по виду совсем ещё новый. Инга посмотрела на коробку свечей.

  - Спички сверху на печи, - сказал Игорь.

  Но Инга взяла коробок со стола и потрясла им, демонстрируя, что ситуация находится под контролем. Затем в её руке появился нож, вспоровший коробку.

  - Помоги мне, - сказала Инга, взглянув на нетронутые белые свечи.

  Инга зажигала свечи, казалось, полностью погрузившись в процесс, общаясь с Игорем лишь короткими междометиями. Импровизированные подсвечники возникали на столе, на подоконниках. Женщина наклонилась и поставила одну свечу в жерло печи, припечатав к железной решётке на дне. Когда в комнате полыхало множество трепещущих огоньков, Инга тихо сказала:

  - Выключай свет.

  И электрическая лампочка погасла. Казалось, что вместе с ней затих едва уловимый ухом треск электрического тока в проводах. В комнату по-настоящему проникла ночная тишина, в которой сплелись в единую песню тысячи ночных звуков, тысячи теней от древесных веток, шорохи крохотных лапок бесчисленных мрачных зверей и мягкая, пульсирующая поступь невидимых жестоких хищников, чьи глаза точками света висели в рухнувшей на мир ночной пустоте. Ночь проникла внутрь дома, сделала его частью себя, ощущая свою мягкую власть, она играла с огоньками свечей, заставляя их вздрагивать и трепетать.

  Инга взяла стул, пододвинула к столу и села.

  - Присядь, - сказала она тихо.

  Игорь сел, стараясь производить как можно меньше звуков. Инга подняла свой саквояж, открыла его и принялась что-то там искать. Пачку сигарет.

  - Прости, я не буду просить разрешения, - сказала она, ставя на стол перед собой сколотое блюдце.

  Инга прикурила от стоящей рядом с ней свечи. Игорь мочал, наблюдая за тем, как неровный трепещущий свет будто бы заставлял узор из шрамов на коже женщины двигаться. Тончайшие линии ползли по пальцам, сжимающим сигарету. Инга затянулась, затем повернула голову к окну и выдохнула дым. На мгновение Игорю показалось, она отвернулась от него, чтобы не выдать свою растерянность.

  - А ты стал жалок, - бросила Инга, продолжая смотреть в окно, будто бы обращаясь не к Игорю.

  Слова прозвучали тихо, холодно и скользко, будто ртуть. Игорь ничего не ответил, с его стороны послышался тихий сдавленный стон. Он сжал зубы изо всех сил, чувствуя, как дыхание перехватывает сильный спазм.

  - Зачем ты здесь? - Проговорил Игорь сквозь зубы.

  Теперь Инга не отрываясь смотрела на Игоря. Сигарета, зажатая в её пальцах, тлела, испуская дым, который плыл вместе с лесным воздухом к открытому окну. Женщина положила сигарету на сколотое блюдце и вновь потянулась за саквояжем. Она достала оттуда кожаный тубус, внутри которого оказалась свёрнутая фотография. Инга развернула её.

  Фотография размера стандартного писчего листа. Игорь мгновенно затих. Казалось, он замер полностью, уставившись на фото, которое Инга держала над столом на вытянутых руках. Внутри застывшего мира фотографии две юные девушки томно смотрели друг другу в глаза, только что разъяв объятия и долгий влажный поцелуй. Они всё ещё были накрепко связаны друг с другом тончайшей нитью слюны, протянувшейся между двумя полуоткрытыми ртами. Тела девушек были покрыты тягучим майским мёдом, они будто бы в нерешительности отпрянули друг от друга, но мёд был свидетелем, что лишь мгновение назад обе были едины в странном порыве запретной страсти. Медовые ниточки висели в воздухе между двумя девушками и светились прозрачным янтарём в лучах вечернего солнца. Деталей, на которые можно положить глаз - множество. И всё же поцелуй важнее всего, снимок ясен. Блондинка и брюнетка. Их волосы уложены небрежно, так, будто бы девушки долго и страстно предавались сладкой постельной возне. На лбу брюнетки ощущается невесомая испарина, блондинка пытается сдержать поднимающуюся из глубины души улыбку, отчего кажется, что на её щеке вот-вот появится убийственная для мужского сердца ямочка.

  - Разве тот человек, которого я вижу перед собой смог бы сделать такое фото? - Бесстрастно проговорила Инга.

  - Глашенька и Марина, - сказал Игорь, указывая пальцем на фотографию. Он будто бы не слышал последнюю реплику Инги, всё его внимание было поглощено изображением двух девушек, возникшим перед его лицом в трепещущем свете.

  - В каталоге фото называется 'Глашенька и Мариночка', - уточнила Инга.

  - Да. Этот снимок - почти случайность, - голос Игоря стал сосредоточенным, будто бы он вспоминал события, предшествующие тому моменту, когда объектив был наведён и щёлкнули шторки. Подумать только, это ведь и вправду произошло именно с ним, с тем же самым человеком, который теперь заточил сам себя в иссохшемся деревянном домике.

  - Кстати, подлинник, тут на обороте с краю твоя подпись, написано ещё, что девятая из двадцати.

  - Я напечатал мелкую серию. Все были распроданы в течение недели, - говорил Игорь, думая совсем о другом.

  - Так кто эти девушки? Модели? Ты нанял их? - Голос Инги стал едва заметно ниже, она задавала эти вопросы, делая между ними небольшие паузы, будто бы подчёркивая свою заинтересованность. Инга хотела, чтобы Игорь поглубже окунулся в воспоминания о приятном. А то, что за историей создания попавшей к ней в руки фотографии крылось множество приятных моментов, у неё не было сомнения.

  - Несколько лет назад я прожил с ними месяц в Швейцарии, - проговорил Игорь, ощущая, как слова покидают его рот, не веря, что это говорит именно он.

  - Вот как?

  - Это было странное время. Началось с того, что в моей квартире раздался телефонный звонок. Говорил заказчик, работа для которого была выполнена и сдана уже достаточно давно к тому моменту. Я не сразу его узнал. Да что я говорю? Совсем не узнал! Без лишних слов он предлагает мне пожить в частном доме в Швейцарии, - Игорь задумался, - когда он произнёс эти слова, я мгновенно задал вопрос о цене. Но мой бывший клиент заверял, что всё абсолютно бесплатно, - Игорь взял паузу.

  Инга свернула фото и аккуратно убрала его в тубус, затем взяла сигарету, та успела истлеть почти наполовину.

  Игорь на мгновение прикоснулся указательным пальцем правой руки к виску, затем продолжил: - И тогда я едва ли не рассмеялся. Сказал, что так не бывает. Человек на другом конце провода нисколько не изменил тона голоса, будто бы я общался с машиной. Он предложил мне проверить лично, убедиться, что такое возможно. В ответ я ляпнул что-то о трупах в гостиной. Ожидал, как минимум, что мой бывший клиент бросит трубку, - Инга увидела, как уголок губы Игоря едва заметно скривился, - ты б его видела! Не слишком высок, но мне всегда казалось, что с места не сдвинешь такого как он, даже если тебе будут помогать ещё двое, - Игорь замолчал на несколько секунд, - впрочем, назвать его качком я бы не смог. Когда он говорил, то всегда будто бы вворачивал в каждое слово вопрос. Будто бы спрашивал, понял ли ты сказанное или нет. Так ненароком начнёшь кивать всё время. Я проводил для него съёмку интерьеров. Почему-то он всегда появлялся на объекте, и некоторое время ходил по комнатам, будто бы осматривая углы. Не знаю, что он хотел увидеть. Я слышал несколько раз, как он разговаривал с кем-то по мобильному. У него, как мне кажется, было две манеры разговора. Первая - с вопросом. Вторя - холодная констатация. Не помню, чтобы он хоть раз повышал голос. Взгляд у него достаточно обыкновенный. Знаешь, бывают люди, которые как посмотрят в глаза, так будто бы тебе в лицо шпала въехала, у кого-то как крюки в зрачках, сам за них цепляешься, есть глаза - как головастики, будь ты сколь угодно ловким - их тебе не поймать. А у этого - самые обычные. Смотрит на тебя и тебе не холодно и не жарко. Будто бы ему только и надо, что удостовериться, что ты понял всё, о чём он говорит. Но вот одежда - тут он был мастер. Короче говоря, на манекенах в магазинах пиджаки выглядели более поношенными, чем на нём. Будто бы доставляли их ему сразу с фабрики и надевал он их за минуту до того, как поздороваться и начать разговор. Вот такой вот мужик, - Игорь замолчал, положив руку ладонью на стол.

  Инга затушила сигарету о блюдце и смотрела на Игоря. Женщина молчала, уверенная в том, что он непременно продолжит свой рассказ.

  Игорю что-то мешало, он собирался с духом достаточно долго, затем произнёс: - Но что-то в нём настораживало, не знаю, что именно, - Инга почувствовала, что в этот момент Игорь о многом недоговорил, но не стала его перебивать.

  - И вот в полпервого ночи звонит телефон, в трубке - голос бывшего клиента. Я вспомнил, что ответил ему. Сказал: 'там что же, трупы на столах в каждой комнате?' И знаешь, сам сжался, подумал, ну всё, теперь точно будут неприятности. Но тот не повесил трубку, только помолчал секунд двадцать. Я тоже молчал, поражённый тем, что только что ляпнул. И вдруг он говорит: 'если вам так будет проще, по отъезду наведите порядок во всём доме. Помойте посуду. Сотрите