- Как же… как же это ей написать? Эх…
Вдруг перо издало знакомый треск и сломалось. Чернила в мгновение ока растеклись по пергаменту, оставив большую кляксу, похожую на уродливого паука. Альфред издал громкий стон отчаяния, скомкал письмо и швырнул его в самый дальний и тёмный угол кельи. Тут же в коридоре за кельей послышались шаги. Тяжёлые, гулкие, такие же знакомые, как и треск ломающегося пера. Секунда — и рядом с Альфредом уже стоял старый, суровый уставник Доминик.
- Брат Альфред, что у тебя тут снова происходит? Мы давно отслужили вечерню, почему ты не спишь? Хочешь снова сидеть на хлебе и воде? - с укором прошептал старик.
- Извините, брат Доминик, я уже ложусь…
- Почему у тебя опять сломалось перо? - спросил уставник, заглядывая за спину Альфреду. - Чем ты сейчас занимался?
- Я… переписывал Библию… - вздрогнул молодой монах и тут же покраснел.
- Лжёшь! - едва сдержал крик старый Доминик. - За весь год ты ни страницы не переписал, всё время проводил в каких-то непонятных заботах. Я серьёзно поговорю с братом Петром, и тебя накажут, как того требует устав. Не завтра, конечно же, а чуть позже…
- Да, брат Доминик, я понимаю. Могу ли я помолиться и отойти ко сну в одиночестве? - спросил Альфред, опустив взгляд.
- Молись, брат. Может быть, Господь вразумит тебя! - сказал уставник с ненавистью в голосе и покинул келью.
Альфред тяжело вздохнул, встал на колени перед незамысловатым деревянным распятием и начал шёпотом читать свою молитву:
- Боже, помилуй меня, грешного. Аминь. Вот уже как год мои мысли обращены только к Жанне, Господи. Она является мне во снах и мерещится наяву, пишу только ей и читаю лишь её письма… Почему я не обращён, как прежде, к Тебе, Господи? Почему эта девушка, которую я никогда не видел, вызывает в моей душе такое смятение? Величайшее моё желание теперь — увидеть её, а ведь я должен думать о спасении души… Греховны ли мои думы? Как справиться с этой слабостью? Завтра… завтра мы, быть может, свидимся… Каково это будет? Станет ли мне лучше? Или только усугубит страдания? Помоги мне, Господи. Направь. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Аминь.
Юноша перекрестился, поцеловал распятие, потушил свечи и лёг на своё твёрдое ложе у холодной стены. Глаза его долго не смыкались — он почти до самого рассвета думал о ней, о Жанне…
Это случилось одним пасмурным утром, зимой. Альфреду поручили разобрать кучу письменных просьб, которые в течение месяца привозили гонцы из близлежащего города — люди молили раздать монастырский хлеб нуждающимся, приглашали на ярмарку, просили кого-нибудь отпеть, причастить, исповедать или крестить. Среди однообразных писем брат Альфред нашёл одно, которое его сильно удивило — оно было от некой Жанны, дочери городского купца. Девушка просила монахов рассказать ей о монастырской жизни, дать какое-нибудь наставление. Все просьбы Альфред разобрал и отправил аббату монастыря, у себя же оставил лишь эту. Всю ночь напролёт он писал ответ, излагая историю своей жизни и уклад монастыря. Несчастному юноше, заточённому в обитель Церкви по злой судьбе, давно хотелось хоть кому-нибудь поведать о своей глубокой тоске. И у него получилось. Вместе со следующим гонцом Альфред тайно передал своё письмо. А письмо Жанны он сохранил у себя на груди, под рясой.
Через месяц юношу опять посадили разбирать просьбы. О чудо! Жанна получила его послание и ответила. Так монах и дочь купца начали вести свою переписку. Иногда письма терялись, иногда не приходили по два-три месяца подряд, но Альфред никогда не отчаивался. С каждым письмом он всё лучше узнавал Жанну, поражался её добротой, любознательностью, честностью и чувством юмора. Сам монах шутить не умел, зато все его письма отличались богатством речи и содержательностью. Всё чаще и чаще юноша замечал за собой, что его мысли далеки от монастыря и устремлены к городу, к мирской жизни. К Жанне…
Почему же этой ночью Альфред так страдал? Почему сломал перо? Почему не спал до утра? Всё очень просто. В очередном письме Жанна рассказала о ярмарке, которая пройдёт осенью в её городе; она предлагала Альфреду под каким-либо предлогом покинуть пределы монастыря и встретиться с ней. Нужно ли говорить, что после прочтения этого письма душа молодого монаха была в смятении? К счастью, тот самый повод достаточно скоро подвернулся — на ярмарку с тремя бочками монастырского пива и корзиной яблок ехал брат-келарь Иаков. Так как келарь был очень стар и глух на одно ухо, ему нужен был помощник, который бы правил лошадью до самого города и, вечером, после окончания ярмарки, обратно. Альфред успел вызваться первым, и ему разрешили отправиться в город. Дело оставалось за малым — найти на ярмарке девушку, которая владела всеми его мыслями…
Альфреда охватывал то радостный трепет, то какой-то смутный страх и нерешительность. Множество новых, неизвестных доселе чувств терзали его. Ворочаясь на своём ложе, юноша время от времени прикладывал руку к груди. Там он прятал самое ценное, то, с чем не расставался никогда — письма дочери городского купца. Все до единого.
Сон молодого монаха был кратким, беспокойным и вовсе не принёс облегчения. Из тяжкого забытья юношу вывел утренний звон колоколов.
***
Осень уже давала о себе знать — деревья стояли, покрытые золотом и пурпуром, пылая, словно огромные факелы. Когда крепчал холодный ветер, листья облетали, и над лесом поднимались огненные тучи, подобные сполохам этих «факелов»
Повозка, в которую была запряжена всего одна лошадь, медленно тащилась по дороге. Лошадью правил молодой Альфред, а келарь Иаков, то и дело слезая с повозки, открывал у одной из бочек кран и смачивал горло пивом, бормоча, что одна-две кружечки пива монастырю убытка не сделают. Юноша не слушал своего спутника, лицо его было серьёзно. Всю дорогу молодой монах молчал, время от времени щёлкая вожжами.
«Интересно, как она выглядит? Найдём ли мы друг друга? Должны найти! У ратуши, сегодня… Как она встретит меня? О чём мы будем говорить? Наверное, это не важно. Лишь бы увидеть её, сказать хоть слово!»
Похолодало, начал моросить мелкий дождь. К счастью, повозка с монастырскими товарами уже добралась до города, однако пришлось ждать целый час, чтобы попасть за ворота — на ярмарку стояла в очереди целая толпа народу, вереницы телег и карет, отдельные всадники и целые караваны. Всего трое стражников в грязных синих ливреях, вооружённые пиками, досматривали каждого гостя и привезённый товар, лишь после этого пропускали прибывших гостей на ярмарочную площадь.
- Ну наконец-то! - воскликнул старик-келарь, когда их повозка прошла под аркой ворот. - Я думал, мы так и будем стоять в этой колонне до Страшного Суда. Ну и замёрз же я, ох…
Унылый город, затопленный осенними дождями и грязью, сегодня выглядел совсем иначе - яркие флажки, знамёна и фонарики, пёстрые ленты и краски, охапки золотых листьев, музыканты с лютнями, барабанами, гуслями и волынками на каждом углу… Ярмарка превратила ряды суровых каменных построек в настоящий бурный источник веселья и жизни. Тут и там носились радостные дети, разговаривали и смеялись целые толпы людей; на главной площади, наряженные в самые невообразимые костюмы, выступали и давали целые представления труппы циркачей, шутов, скоморохов и паяцев. Здесь же создавали плотное кольцо из повозок, шатров и прилавков купцы со всего света: продавцы сукна и шерсти из Англии, виноделы и сыровары из Франции, пивовары и пекари из Богемии и Священной Римской Империи, торговцы мехом, солью, мёдом и рыбой из далёкого Новгорода, итальянские ювелиры, генуэзские мореплаватели с экзотичными фруктами и сладостями, флорентийские ткачи… Кого и чего тут только не было!
Старый Иаков таращился во все стороны, не переставал притопывать и прихлопывать в такт гремящей музыки. Альфред, в отличие от келаря, постоянно вздрагивал, привставал с повозки и вглядывался куда-то в толпу, обращая взоры к городской ратуше. Он искал, искал её в этой разноцветной толпе.
- Эк ты по сторонам глядишь, как молодой журавль! - усмехнулся старик. - Ладно, дальше я и сам справлюсь. Иди, погуляй, дружок! Не каждый день ведь разрешают из монастыря выходить! Ну, иди. Только к вечеру подходи к воротам — обратно поедем.
Молодой монах только и ждал этих слов. Поблагодарив доброго келаря, юноша спрыгнул с повозки и направился к ратуше. Медленно, нерешительно — ноги его подкашивались, сердце билось в груди, словно пыталось вырваться оттуда, а по спине бегал вверх и вниз какой-то неприятный холодок. Не доходя до ратуши всего пары шагов, Альфред резко остановился, спрятал лицо под капюшоном и принялся читать молитвы. Его странное поведение можно легко объяснить — он увидел Жанну. Монах не сомневался, что это была та самая девушка, лишившая его сна — высокая, стройная, темноволосая, она сильно отличалась от болезненно-бледных и даже чахлых дам того времени. На дочери городского купца было великолепное зелёное платье, на плечах лежал длинный синий плащ, а её длинные, волнистые волосы были покрыты шёлковым платком с затейливой вышивкой. Было очевидно, что она тоже кого-то ждала и искала в толпе.
Юноша слонялся по площади, не находя в себе сил подойти к Жанне. Он чувствовал, как по шее катится холодный пот, как кожа становится бледнее мела, как пересыхает в горле, а грудь начинает болеть от ударов сердца…
«Я должен, просто обязан подойти к ней! Иначе зачем я здесь? Ради чего это всё? О, Господи, как же она прекрасна… Я наконец-то увидел её лицо! Святые небеса, дайте мне сил! Ну же!»
Сам не свой, молодой монах сжал кулаки, стиснул зубы и, резко ускорив шаг, двинулся к ратуше. Скинув перед Жанной капюшон, Альфред проговорил каким-то хриплым, надломленным голосом:
- Слава Христу! Здравствуй, Жанна. Я… Альфред, монах из францисканского монастыря. Мы переписывались…
«Что она ответит? Господи, а вдруг я обознался и это вовсе не она? Какой будет позор, а!»
К счастью, это и правда была та самая Жанна, интересовавшаяся жизнью в монастыре, та самая, которая вела переписку с Альфредом и хотела увидеть его в день ярмарки. Вежливо кивнув, девушка лучезарно улыбнулась — в отличие от монаха, ничто не выдавало в ней волнения или смущения.
- Альфред? Как здорово, что ты здесь! Скажу честно — взглянув на ту очередь, что растянулась перед городом, я уже и не ожидала тебя увидеть… Но я очень рада нашей встрече! Как славно, теперь мы можем, наконец-то, поговорить, стоя лицом к лицу!
- Да, я тоже ждал нашей встречи. И я тоже рад тебя видеть, - юноша попытался изобразить на лице улыбку, чувствуя, как от сердца понемногу отступает невыносимая тяжесть.
Молодой монах и дочь городского купца разговорились. Разве важно то, о чём они вели разговор? Вовсе нет. Они наслаждались обществом друг друга, жадно слушая каждое слово собеседника. Теперь для них не существовало ни времени, ни пёстрой ярмарки, окружавшей их. Альфред никогда ещё не испытывал в своей жизни подобных чувств — глядя на Жанну, слушая её мелодичную речь, он понимал, что обретает что-то, чего ранее в его жизни просто не было. В эти мгновения… он был счастлив.
Всё приятное имеет ужасное свойство слишком быстро заканчиваться. Так было и в этот раз. Зажглись на стенах факелы, разъехались купцы, исчезли усталые музыканты и артисты; площадь сразу потемнела, потускнела. К вечеру стали сильнее и ветер, и дождь.
- Ну, Альфред, наверное, уже пора прощаться… - грустно улыбнулась Жанна. - Уже поздно. Мой батюшка, верно, меня заждался. Да и твой монастырский устав…
Молодой монах как будто очнулся от сладкого сна и вдруг понял, что на дворе уже тёмная ночь, и девушка говорит абсолютную правду. Такая неожиданная, резкая разлука болью отозвалась в сердце Альфреда, которое секунду назад было переполнено счастьем.
- Как жаль, что мы смогли поговорить так мало… - с нескрываемой тоской кивнул юноша. - Но ты права. Вот, Жанна… я хотел бы подарить тебе это, прежде чем ты уйдёшь…
С груди монах снял небольшое распятие из серебра, которое было подарено ему ещё в детстве, протянул его дочери купца.
- Этот крест всегда был со мной… А теперь… Я хочу, чтобы он стал твоим!
- О, спасибо тебе, Альфред! Какая красота! - сказала девушка, с искренним восхищением принимая подарок. - Обещаю, я всегда буду хранить его у себя. Ещё раз спасибо!
Жанна приблизилась и обняла монаха. У молодого человека перехватило дыхание, он стоял в объятиях девушки, как громом поражённый.
«Почему? Почему нельзя продлить этот миг? Она… так прекрасна, так прекрасна...»
Этот момент немыслимого счастья закончился для Альфреда слишком быстро; девушка, отпустив монаха, ещё раз улыбнулась, помахала ему рукой и скрылась в доме за ратушей. Юноша очень хорошо запомнил этот дом. Постояв несколько минут в полной тишине, он, наконец, пошёл к городским воротам, где обещал встретиться с Иаковом и поехать обратно в монастырь.
***
- Раскупили всё пиво, разобрали все яблоки! - радостно крикнул с повозки Иаков, победоносно поднимая над головой тяжёлый кошель с деньгами. - А чего это ты так долго? Ярмарка всё не отпускала?
- Я… говорил с одним человеком… - неохотно ответил брат Альфред, взбираясь на повозку.
- Я даже знаю с каким! - ухмыльнулся старый келарь.
- Правда? - испугался юноша и выпустил из рук вожжи.
- Да. Наверняка это какая-нибудь молодая очаровательная барышня. Я прав?
Молодой монах не ответил, лишь побледнел и опустил голову.
- Зря в монастырь ушёл, дружок. Зря! Молодым людям в монастыре не место. Молодые люди должны жить на воле. Жить… и любить.
Альфред молча выслушал старика и немного успокоился — он понял, что Иаков ему в какой-то мере сочувствует. Вожжи взвились в воздухе, и пустая теперь повозка гораздо быстрее двинулась прочь от города, в сторону монастыря.
Монахи прибыли в суровую обитель уже за полночь. На дворе разыгралась настоящая буря — ледяная вода лилась из туч потоками, яростно ревел ветер, ослепительно ярко вспыхивали небеса от молний. Братьев Альфреда и Иакова переодели в сухие рясы и подрясники, накормили и повели на вечерню. Нескончаемые молитвы и песнопения, отвратительный, полный подозрений взгляд уставника Доминика, который постоянно следил за Альфредом, мерцающие свечи и лампады, бьющий в голову запах ладана… Юноша смог вырваться из этого безумного круговорота только тогда, когда вновь опустился перед распятием и иконами в своей унылой келье.
- Боже, помилуй меня, грешного. Аминь. Я должен признаться и покаяться перед Тобой, Господи. Я встретился с Жанной и понял… что мне не место здесь. Я хочу быть с ней, ведь я… я… Я люблю её!
Молодой монах схватился руками за голову, из глаз его полились слёзы.
- Всего один раз… Всего один раз мы встретились. Однако я понимаю, что уже не могу без неё. Сердце… сердце рвётся на части. Да, я нарушу свои обеты, Господи, я стану грешником и буду обречён на вечные муки Ада… Но сегодня я сбегу из монастыря! Помоги мне, Господи. И прости меня. Твоя ли это воля? Или шёпот Искусителя? Я не знаю, не могу знать… Не оставьте меня, Иисус Христос и Дева Мария! Помогите! In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Аминь.
Душа молодого монаха металась, словно птица в тесной клетке. Пойти на такой шаг — дело, которое может оказаться роковым. Альфреду предстояло нарушить обет безбрачия, отречься от всех братьев, плюнуть в лицо монастырю и своим прошлым убеждениям. Но разве не для этого нужна людям любовь? Не для того ли, чтобы совершать невозможное, ставя перед собой призрачную цель, иллюзию, подпитывая которую мы часто разрушаем самое себя ради других… Стоит ли любовь таких жертв? Альфред должен был вскоре сам узнать ответы на эти вопросы.
Юноша потушил свечи и бесшумно покинул свою келью.
***
Холодный воздух окутывал всё вокруг и словно клубился, стлался по земле белыми завитками тумана. Буря кончилась, расступились тучи. Светало. На бледном оранжево-розовом небе цвета абрикосовой мякоти блестели рассветные звёзды — яркие и далёкие, они напоминали чистые жемчужины.
«Кажется, я уже видел такие звёзды вчера. В её глазах… И туман тоже видел — в волнах её волос… Что скажу я ей? Поймёт ли она меня? Чувствует ли Жанна то же самое?»
Юноша смутно представлял свою дальнейшую жизнь. Теперь его страшило не бегство из монастыря, который уже остался далеко позади, а слово. Одно её слово…
Беглец шёл знакомой дорогой не один час. Ряса его насквозь промокла от росы, пропиталась пылью и грязью, а ноги были стёрты до кровоточащих мозолей. Однако боль в теле не тревожила Альфреда — его волновали собственные мысли. Ни на секунду он не переставал думать о Жанне, вспоминать, представлять, мечтать… Пути назад точно не было, а дорога вперёд казалась неясной, обманчивой. Правильный ли это был поступок? Или опрометчивый, глупый порыв души?
«Всё случилось слишком быстро. Куча писем. Всего одна встреча… Но что я могу с собой поделать? Что?»
Ещё до полудня молодой человек добрался до города. Улицы и площадь уже успели совсем «выцвести» после вчерашней ярмарки и теперь казались слишком грязными и унылыми. Альфред без труда нашёл дом за ратушей, который запомнил вчера. Дверь была открыта на распашку, и на пороге сидел потрёпанный нищий; из трубы дома не шёл дым, в окнах была темнота и пустота. Сердце беглого монаха сразу почувствовало неладное, стало биться как-то глухо, прерывисто.
- О! Добрый монах, подай монетку нищему человеку! - тихо окликнул юношу калека.
- Сожалею, но у меня совсем нет денег… Скажите, а где хозяева этого дома?
- Купчишка со своей дочерью? - хмыкнул нищий, понимая, что у монаха действительно нет денег. - Съехали отседова. Вчерась ночью.
- Как… Как это? К… Куда съехали? - хрипло спросил Альфред, прислонившись к стене, чтобы не упасть.
- Да купец, кажется, давно собирался… То ли друг у него какой-то за границей, то ли жениха для дочурки нашёл… Не знаю, разное болтают. Но сюда они точно больше не вернутся.
- Почему?
- Бросили они дом, разве не видишь? А в брошенные дома никогда не возвращаются.
- А я… я могу войти?
- Хе-хе, конечно. Теперь сюда может любой войти. Милости прошу, добрый монах!
Юноша пробормотал что-то и вошёл в дом. Пусто, грязно, холодно — жилище явно покидали в спешке. Силы неожиданно покинули беглеца, он упал на колени и уставился куда-то в пустоту.
«Она могла хотя бы сказать, предупредить… О, Господи, не она виновата! Это я сошёл с ума, и теперь пытаюсь оправдаться! Конечно, разве я мог для неё что-то значить? Интересный собеседник, не более. Я… Я тешил себя собственными надеждами, считал, что она почему-то должна думать о том же… Почему? Я… Я любил… А что теперь? Конец?»
Альфред почувствовал, как из глаз его снова хлынули слёзы, а из груди вырвался безутешный крик. Разорвав рясу на груди и разбросав по полу все письма, несчастный упал, сотрясаясь от рыданий. Юноша оказался на клочке суши посреди бурной реки — мост назад сожжён, путь вперёд размыт, а путеводная звезда, которая влекла его за собой на ярмарке, в монастыре и во время бегства погасла, исчезла, как исчезают рассветные звёзды на дневном небе.
- За что? Почему? - шептал молодой человек сквозь горькие слёзы.
Нищий на пороге не стал спокойно смотреть на это — он сбегал на площадь и поднял в городе переполох, рассказав о рыдающем в заброшенном доме монахе. К дому пришла городская стража. В тот же вечер беглый монах был опознан и передан в руки монастыря. Три дня юношу держали на одной воде и хлебных корках в одиночной подземной келье, а на четвёртый привели на суд, который возглавил сам аббат монастыря — преподобный Иоанн. После продолжительной беседы аббат начал допрос высоким, дребезжащим голосом.
- Брат Альфред, ты обвиняешься всеми братьями нашего монастыря в побеге, нарушении священных, данных тобою обетов, а также многочисленных грехах и прочих преступлениях против Господа нашего Иисуса Христа. Что ты можешь ответить на эти обвинения?
Молодой человек, истощённый, бледный, простуженный, облачённый в грязное покаянное вретище, стоял перед грозным аббатом и суровыми сановниками в чёрных рясах. Он был похож на бледную былинку, которую вот-вот превратит в порошок надвигающийся вихрь.
- Ничего не могу ответить… - еле-еле смог произнести Альфред, глядя куда-то вдаль, словно сквозь своих судей.
- Вот как? - преподобный Иоанн был одновременно удивлён и раздражён ответом осуждённого. - Отлично. Тогда это однозначно вменяется тебе в вину. А теперь я хочу, чтобы продолжил наш почтенный брат Доминик…
Один из судей скинул капюшон — это был тот самый гнусный уставник. Суд над Альфредом и разоблачение радовали его, старик упивался каким-то своим, необъяснимым торжеством.
- У брата Альфреда при себе были бумаги, которые являются письмами, светской перепиской с некой Жанной, дочерью бывшего городского купца. С помощью расследования нам удалось выяснить, что на данный момент и девушка, и отец живут в Италии, у жениха Жанны.
Эта речь заставила до этого отрешившегося Альфреда сглотнуть, вздрогнуть и потупить взор. Неумолимый Доминик продолжал:
- Также я предполагаю, что брат Альфред совершил побег как раз из-за этой Жанны. Он воспылал страстью к женщине! Продал душу Сатане!
Сановники громко закричали, замахали руками; Альфред сжал кулаки, стиснул зубы… и по лицу его скатились последние две слезы, которые ещё хранились где-то в глубинах души.
- Что ты ответишь на это, нечестивец? - нахмурившись, громко спросил аббат Иоанн.
- Я… ничего не отвечу… - повторил несчастный.
Судьи начали совещаться. Наконец, выступив вперёд, Иоанн произнёс следующие слова так грозно, что вздрогнул даже уставник Доминик:
- Итак, брат Альфред, я выношу свой приговор. Я не отлучу тебя от Церкви, но прикажу предать страшной казни — ты будешь сожжён заживо! Возможно, муки тела помогут тебе избежать вечных мучений души и приведут хотя бы в Чистилище… Уведите осуждённого!
Двое сильных послушников монастыря схватили Альфреда и поволокли на внутренний двор, где монастырские крестьяне уже начали складывать высокий костёр из сухих дров, соломы и множества щепок.
Посмотреть на казнь собрался весь монастырь. На исхудавшего отступника, привязанного к столбу на самой вершине костра, глядели со всех сторон уставники, причетники, келари, послушники, старшие и младшие братья, даже привратники и крестьяне. Те, кому не хватило места во дворе, взбежали на галерею и наслаждались зрелищем сверху.
К костру придвинули лестницу, по ней взобрался Доминик, не скрывающий своего торжества. В руках у негодяя были распятие и Библия.
- Ты будешь каяться, грешник?
- Перед Господом я провинился, перед Ним и буду каяться… - безучастно отвечал Альфред. - Уходи, старик, дай мне спокойно умереть.
Казалось, в глазах злобного уставника блеснуло адское пламя; склонившись над ухом осуждённого, он прошипел, точно змей:
- О, ты не умрёшь спокойно, беглец! Ты будешь гореть в очистительном огне, вспоминая свою Жанну. Ах да… я посоветовал положить в середину костра её письма. Сгоришь с ними! Страдай! Мучайся!
Доминик быстро спустился по лестнице. Под общую молитву аббат швырнул пылающий факел в костёр и сотворил в воздухе крест. Солома быстро занялась, пламя перекинулось на щепки, поползло по дровам… Языки огня подобрались к несчастному, начали жадно, без всякой жалости лизать его ноги, руки, грудь…
Альфред почти не чувствовал боли. Большая часть его сгорела и умерла ещё тогда, в опустевшем доме Жанны, который она покинула, не дождавшись… Нет, она и не должна была ждать. Это он не успел. Не решился. Ошибся.
Пламя взвилось выше столба, волосы с головы мученика осыпались пеплом; обугленные руки и ноги безвольно повисли, ослепшие глаза сомкнулись навек. Снопы искр и столбы дыма скрыли из виду сгорающего человека. Монахи стали расходиться, место казни покинул и сам аббат. Лишь уставник Доминик дождался, пока костёр не догорит до конца.
На следующее утро два молодых послушника разгребали это кучу пепла и угля. Среди головешек они нашли несколько листов бумаги с какими-то надписями, которые неизвестным образом уцелели. Как только послушники захотели прочесть эти письма, неожиданно подул сильнейший ветер, который вырвал листы из их рук. Письма взмыли ввысь, точно белоснежные чайки, поднялись над монастырём, и легкокрылый ветер унёс их куда-то далеко и высоко, к лучезарному солнцу и невесомым облакам.
***
Любовь может быть совершенно разной — сильной или слабой, вечной или мимолётной, возвышенной или низкой. Каждый по-своему трактует и понимает это чувство, его природу. Но одно я могу сказать точно — настоящая любовь не знает ни времени, ни расстояния, ни других преград. Рождаться и жить такое чувство может лишь в одном месте — в сердце.
Данный рассказ основан на реальных событиях и переживаниях автора, поэтому он наполнен аллегориями и реальными образами из жизни.
Похожие статьи:
Рассказы → Продажная
Рассказы → 11 астронавтов. Глава 3. Финал.
Рассказы → Сандалики
Рассказы → Завещание
Рассказы → Маша фром Раша
