Чума замахнулась косой - Глава 2

Глава вторая
Тот, кого не пустили на небо

Несмотря на то, что теперь добыча леса шла гораздо быстрее, старший лесоруб Ка́рол откровенно недолюбливал своего нового дровосека. Не то что бы юноша плохо работал – напротив, слишком хорошо. Он не любил брать в руки пилу, однако всегда с охотой брался за дело, если требовалось расколоть какую-нибудь особенно неподатливую колоду. В том, как он бил топором или кувалдой, в том, как вздувались его мышцы, чувствовалась буйная, неконтролируемая ярость. Он исступлённо наносил удар за ударом, тяжело дышал и смахивал пот с сальных волос, скалил зубы – но никогда не сдавался, пока не раскалывал колоду. Казалось, он за что-то мстит древесным стволам.

Однако вне работы восемнадцатилетний Симон был молчалив и сдержан. Это и пугало. Может, тот, кто не видел юношу за рубкой дров, ничего и не заподозрил бы, однако товарищи-лесорубы чувствовали себя неуютно в компании человека, который яростно бил топором и мало разговаривал. Но если уж он начинал разговаривать… то лучше бы он молчал. Язык у мальчишки был без костей, да ещё и грязный в придачу. В выражениях он не стеснялся, сквернословил при любом удобном случае, а Кармиллу и здешних ведьм иначе, как «сучьими отродьями», не называл. Рядом с таким болтуном уж точно никто не хотел бы оказаться, когда придут спрашивать за такие слова.

Симон появился здесь год назад, грязный и измученный, с длинным шрамом на животе. Никто, ясное дело, не пустил его в свой дом. Где-то с неделю он бродяжничал: спал на улице, ел что попало. А затем, оклемавшись, пришёл к старосте и попросился на работу. Причём попросил вполне определённо: либо на прииск, либо на каменоломню, либо на лесозаготовки. Поскольку желающих работать на прииске было мало, Симона сначала отправили туда. Но уже через неделю его выгнали из шахты. Рудокопы, глядя, как новичок исступлённо молотит породу киркой, начали опасаться, как бы этой же киркой пришлый молчун не раскроил им головы.

Мальчишка не растерялся и предложил свои услуги лесорубам. Поскольку парой дней ранее двух дровосеков пришибло упавшим деревом, Карол согласился. И теперь всерьёз думал: а может, и ему надо бы выгнать этого бесноватого? А то раздухарится ещё и пойдёт рубить уже не колоды, а людей.

Но пока приходилось терпеть. Во-первых, работал мальчишка действительно хорошо. А во-вторых… Карол, поднимаясь по склону со свёртком в руках, вздохнул и пробормотал богохульство. Из всех женщин в краю его угораздило жениться на ходячей проблеме, с которой он жил вот уже почти тридцать лет. Не то что бы Ла́ла злой, просто своей опёкой она могла замучить кого угодно. А если учесть, что дети давно выросли, женились, и покинули дом… В общем, в заботе над пришлым недорослем Лала обрела своё второе призвание. «Как же так?! Он же совсем один, ему никто не готовит!». И вот Карол, ругаясь сквозь зубы, тащит юнцу горшок с горячим супом. И так каждый день. Доходило даже до скандала, но Лала так хорошо освоила навык пиления мужа, что ему не оставалось ничего иного, кроме как подчиняться. И попробуй выгони мальчишку – считай, угодишь в ад досрочно. Хоть сто раз объясняй ей, что юнец опасен, что у него с головой не порядок – как об стенку горох. Ох, женщины, женщины...

На вершине холма, где обычно работал Симон, было тихо. Странно. Недавно ему прикатили довольно массивную колоду, которую надо было расколоть на несколько частей. Может, отдыхает? Или уже расколол? С него ведь станется.

Воздух внезапно ожил, зашевелился холодными порывами ветра. Движение длилось всего секунды две, но Карол уже успел замёрзнуть до дрожи. А когда ветер утих, то он увидел спускающуюся ему навстречу ведьму. Красивая, зараза – стройная, фигуристая. И улыбается так, что убежать хочется. Змеиная улыбка, нехорошая.

— Привет, Карол, — радушно поздоровалась ведьма.

— Здравствуй, — ответил он нерешительно. То, что незнакомый человек знал его, выбивало из колеи.

— Жёнушка для парня опять что-то сготовила? – ведьма спрятала руки в рукава и кивнула на свёрток в руках Карола.

— Да, — ответил тот, чувствуя себя неловко.

Ведьма хихикнула.

— Странный он мальчишка, а, Карол? – сказала она, словно размышляя вслух. – Притягивает к себе всяких добряков. Наверное, оттого, что сам живёт, как монах в миру.

Карол хотел съязвить: «Это пацан, что ли, монах?», но с ведьмой решил в разговоры не ввязываться.

— Ты это, Карол, — произнесла ведьма, оправляя одежду. – Присматривай уж за юнцом. Сирота всё-таки. Да и нам он тоже нравится.

А затем р-раз – и упорхнула, как брошенный на ветер песок. Каролу осталось лишь стоять с разинутым ртом и глупо моргать.

Когда он добрался до вершины холма, Симон сидел на бревне, зажав меж колен колун, и угрюмо смотрел в чащу. Заметив появление Карола, юнец кивнул:

— Привет.

Карол перевёл дух после восхождения, а затем спросил без обиняков:

— Чего это к тебе ведьмы ходят?

Симон скривил губу:

— Детей от меня хотят.

Старый лесоруб расценил это как неудачную шутку. Мальчишка вообще отвратительно общался – всё больше гнал чернуху и сам же усмехалсяей. Поэтому с девушками у него не складывалось. Хотя было в нём что-то… По мере того, как он мужал, черты его лица становились всё острей и чётче, обретая привлекательность. Чем-то он притягивал к себе людей – пусть немногих, но притягивал. Взять хотя бы Лалу, которая внезапно решила, что кормить пришлого юнца – её священный долг. А Роди́ка, грудастая деваха, и вовсе постреливала в Симона влажными глазками, пока бдительная мамаша не спрятала её подальше.

— А ты с ведьмами, случаем, никаких дел не имеешь? – строго спросил Карол.

— Вот ещё я с этими шлюхами дел не имел, — буркнул Симон.

— Ну, ты! – разозлился Карол. – Нам знаешь что за твой длинный язык будет?

— Тьфу, — мальчишка сплюнул с омерзением. – Как будто этим сучьим ведьмам повод нужен. Захотят – нашлют проказу. Не захотят – так вообще забудут.

— Слушай, недоросль! – Карол, сам того не замечая, погрозил ему свёртком. – Если ты будешь ведьмам хамить, то я тебя выгоню! Мне не надо, чтоб нам что-то за тебя было!

Симон пожал плечами и бесстрастно ответил:

— Выгоняй.

Каролу захотелось взять розгу и настегать юнцу зад. Мальчишеская спесь всегда его злила; своих детишек он порол будь здоров и дурь эту из них повыбил. А с этим… раздался в плечах, паршивец, за год, пока топором махал. Сильный стал, как бык. Вот и нет укороту на него. И в башке ещё непорядок, как пить дать. Да что с него взять, если мамаша у него, как говорят, косой зарезалась? Нет, такому точно надо камень на шею и в воду, пока с ума не сошёл и не начал всех рубить.

— Ну, так чего хотел? – поинтересовался Симон. – Расколол я вашу колоду, вон куски лежат. Ещё что-то поколоть?

— Нет, — вспомнив, Карол протянул мальчишке свёрток. – Вот, Лала тебе опять поесть передала.

Симон удивлённо посмотрел на простёртый дар, словно Карол до этого ни разу не носил ему гостинцы от жены, и заметно смягчился.

— Спасибо, конечно, — сказал он, пристраивая свёрток на коленях. – Но ты же передавал ей, чтобы она больше для меня не готовила?

— А то, — Карол ухмыльнулся, внезапно ощутив гордость за жену. – Только она всё равно думает, что ты вконец оголодал.

— Святой человек, — констатировал Симон, доставая из свёртка кусок мяса. – И ведь есть, оказывается, такие люди на земле.

— В общем, вот, — подвёл итоги Карол, непонятно зачем вытирая руки об рубаху. – Пошёл я дальше пилить. И ты тоже не бездельничай.

— Не буду, — пообещал Симон с набитым ртом.

Подумав о чём чём-то, он крикнул вслед уходящему Каролу:

— Эй, отец!

— Чего тебе? – Карол обернулся.

— Тебе, может, где в хозяйстве помочь? Или жене твоей? – предложил мальчишка. – Чего вы меня задарма кормите?

В этот миг Карол почувствовал себя хозяином положения и не преминул этим насладиться.

— Вот ты ещё у меня в дворе колуном не махал! – сострил он. – Доедай лучше и иди мужикам помогай пилить. А то ишь, устроился тут особняком, колоды рубит, ха!

И, прямо-таки распираемый гордостью за свой широкий жест, покинул холм.

***

Год назад

— Что-о-о? – завизжала мать. – Куда это он пойдёт?! Двоих выбрали уже, куда ещё вам?

Добавляя этой сцене нелепости, она собой загородила долговязого Симона, как курица цыплёнка.

— Пир у Каина завтра утром, пир! – продолжал втолковывать ей староста. – Друзья к нему приехали! Не понимаешь, что ли, женщина? Мало ему двоих. Требуют, чтоб сразу десяток привели!

— Ну и чего моего сына сразу? – не уступала мать.

— Жребий, женщина! – надсаживался староста, обильно потея. – Выпал жребий на твоего сына! Не обсуждается! Или хочешь, чтоб вся кармиллова псарня за нами явилась?

— Тогда меня возьмите! – отчаянно воззвала мать. – Ну какая им разница, кого есть-то? Не берите Симона, я вместо него пойду! Пожалуйста!

Слезы брызнули у неё из глаз; мать забилась в тихой истерике.

— Мама, — тихо позвал её Симон, поддерживая под локоть. – Прекрати. Сколько раз уже такое было, разве слушали кого-то?

Звучало это так, будто он смирился, хотя ничего подобного не произошло. На самом деле, ему было страшно – страшно до такой степени, что даже стука сердца слышно не было. Это была паника, переросшая из липкого страха курицы, чьих товарок одну за другой забирают из курятника и несут к близстоящему пню. Никогда не знаешь наверняка, кого именно возьмут – тебя или кого-то другого, но в глубине души всё равно осознаёшь: когда-нибудь придёт и твой черёд. Ты хотел бы думать, что тебе будет везти вечно, что тебя никогда не заберут. Чем чётче ты осознаёшь неумолимость рока, тем яростнее пестуешь ложную надежду, что всё будет хорошо. И, когда неизбежное всё-таки свершается, то чувствуешь: да, это и должно было случиться.

Каждый месяц в замок Кармиллы забирали людей Каину на пир. Причём Вечно Алчущий пунктуальностью Кармиллы не отличался. Он мог насытиться двумя, а мог потребовать и больше – и кто посмеет отказать? Визиты друзей, кстати, тоже не были редкостью. Бывало, в замок угоняли и десяток человек. Поэтому Симон знал – когда-нибудь и до него доберутся. И вот этот день настал.

Не то что бы он был готов отправиться на стол какого-то людоеда, однако сама мысль о том, чтобы отправить мать вперёд себя, была просто невыносима. И, что ещё хуже, Симон попросту не знал, что делать: ни как успокоить рыдающую мать, ни как поступить дальше.

— Ну хватит уже, хватит! – вмешался староста.

Симон не мог не заметить, что губы у того подрагивают. И вспомнил вдруг: а ведь у старости несколько месяцев назад вот так же угнали сына. И почувствовал горечь.

— Ты чего, Селина, не знаешь разве, что за всем этим делом ведьмы бдят? – принялся увещевать староста. – При них ведь жребий бросается, при них имена записываются! И только попробуй подсунь кого другого! Помнишь, что они за такое нам устроили?

Мать испустила полный отчаяния, леденящий душу вопль. Она обмякла и повисла у сына на руках. Симон неуверенно погладил её по голове, судорожно пытаясь придумать какое-нибудь утешение.

— Ладно, парень, — грустно произнёс староста. – Попрощайся с матерью и пошли. Ждут нас.

— Прощай, мам, — сказал Симон непослушными губами. – Я тебя люблю.

Поцеловав её, он отстранился и медленно пошёл вниз по дороге. Староста зашагал рядом с таким видом, словно хотел сказать что-то обнадёживающее, но не находил слов.

— Стой, стой, стой! – с надрывом закричала мать и бросилась вслед за ними.

Она поймала Симона за рубаху:

— Помнишь ведь, что нам Нарки́са обещала? Я сейчас к ней пойду и скажу, что согласна! Тебя не тронут!

Эти слова пробудили в Симоне ярость. Сам того не ожидая, он взревел:

— Не смей! Она же тебя с демонами заставит...

— Молчи, дурак! – оборвала его мать. – Что я-то? Зато тебя не тронут!

— Не смей, я сказал! – повторил Симон. – Ты что, не знаешь этих шлюх? Да они обманут и всё сделают по-своему!

По щекам матери снова потекли слёзы.

— Всё, мама, — сказал Симон. Он обнял её, чувствуя себя последним дураком. – Пора. Прощай.

Не это надо было говорить, и не так надо было поступать. Он говорил глупости и покорно, как овца, шёл на убой. Но что было делать? Ни он, ни мама, ни кто-либо другой в селе не могли ответить на этот вопрос. Сопротивляться было невозможно – задавят в корне, причём свои же, чтобы не покарали ведьмы.

— Говорят, когда людей приводят в замок, их там усыпляют, — сказал староста после нескольких минут молчаливой ходьбы. – Чтоб они боли не чувствовали.

— Заткнись, старый, — огрызнулся Симон.

***

При появлении Селины Наркиса, изучавшая длинный список жителей деревни, состроила удивлённую гримаску:

— Чего это ты так запыхалась?

— А то ты не знаешь, стерва! — резко ответила Селина, вытирая фартуком пот с лица.

— Вообще-то очень обидно такое слышать, — сказала Наркиса.

Она свернула список в трубочку и положила его к остальным бумагам. Затем повернулась к визитёрше и приторно-ласковым тоном поинтересовалась:

— Что стряслось, сладкая моя?

— Помнишь, ты говорила год назад, что, если я стану роженицей, а Симона отдам ведьмам, то нас никто не тронет? – спросила Селина.

Наркиса расплылась в ослепительной улыбке.

— Ну, когда на Симона выпал жребий, я так и подумала, что ты расстроишься, — сказала она. – Что решила, милая?

— Буду я вашей роженицей, — буркнула Селина. – Только сына моего спаси.

— Ты настоящая мать, — Наркиса хихикнула в кулачок. – На всё готова для сынка.

Селина смерила её гневным взглядом.

— Согласна я! – вскрикнула она. – Что тебе непонятно? Давай делай уже что-нибудь!

— Ты скажи-ка сначала, — потребовала ведьма. – А Симон твой что думает? Или мы его насильно заставим?

— Неважно, что он там думает! – Селина отмахнулась. – Мальчишка он ещё, дурак!

— Ага, — протянула Наркиса понимающим тоном. – Всё отказывается, значит? Ты им гордись, Селина – настоящего святошу вырастила!

Она с умилением засмеялась.

— Хватит уже! – Селина сорвалась на визг. – Ну что ещё тебе нужно, проклятая? Чего ты всё издеваешься?

— Ш-ш-ш, — Наркиса ласково похлопала её по руке. – Не срывайся. Ведьмы опрометчивости не любят, сама знаешь. Просто… Симон у тебя ведь строгий, упёртый. Ну и как его заставишь размножаться, если он сам того не пожелает?

— Запросто, — буркнула Селина. – Всё равно он мальчишка. Не устоит, в его-то возрасте. Уж если взрослые-то удержаться не могут...

— Хм, — с сомнением отозвалась Наркиса. – Не знаю. Это мы ещё посмотрим. Он твоё дитя всё-таки, а ты у нас вон какая праведная – даже на грех идёшь вынуждено, ради сына.

— Чего ты рассуждать взялась? – гневно спросила Селина. – Или уже ведьмовские дети вам не нужны стали? Много набрали, небось?

— Нет, не много, — спокойно ответила Наркиса. – Вот только с чего ты взяла, что мы ради твоего Симона готовы весь мир сломать? Мы и сами наплодим таких же.

Селина умоляюще схватила Нарикису за руки.

— Пожалуйста, — захныкала она, не в силах больше кричать или уговаривать. – Помоги. Молю.

— Ох, — ведьма вздохнула с фальшивым сочувствием и погладила Селину по голове. – Чего только для бывших подруг не сделаешь… Пойдём, поговорим с твоим сыном.

***

«Жертвенники» держались с разной степенью обречённости. Десять человек сгрудились подле одного из крайних к селу домов. Скамейку уступили двум девушкам. Одна из них плакала, уткнувшись в плечо подружке. Та, бледная как воск, заторможено гладила её по голове.

Мужчины сидели на корточках, изредка вставая, чтобы размять затёкшие ноги и согреться. «Бабье лето» миновало, оставив беспощадную и холодную осень. Перед тем, как по решению жребия покинуть дом, люди успели накинуть на себя тёплую одежду, но, по устоявшейся традиции, всё самое лучшее «жертвенники» оставили семьям. Ведь там, куда они уйдут, хорошая одежда уже ни к чему. Один лишь Симон щеголял добротным полушубком, в который его закутала мать. Для осени одежда была слишком тёплой, но сейчас в душе стоял такой мороз, что и рядом с кузнецкой печью не согреться.

Симон заметил, что та из девушек, которая утешала подругу, дрожит и дышит на пальцы, пытаясь согреться. Он встал, снял полушубок:

— Вот, надень.

Девушка с удивлением посмотрела на него:

— А ты не замёрзнешь?

— Бери уже! – повысил он голос. И подумал: да уж, милосердие нести он явно не умеет.

Тем не менее, девушка приняла его жест. Она ничего не сказала – просто молча кивнула, с настоящим пониманием и благодарностью – и закуталась в полушубок. Дрожь, колотившая её, схлынула.

— Ну и зачем? – спросил один из мужиков с тоской. – Тебе ещё пешком сколько идти. Околеешь с холоду.

— Да уж лучше так околеть, — буркнул второй, уже зарекомендовавший себя как паникёр. – Там же, в замке, сожрут ведь.

— Да умолкни ты! – цыкнули на него, но паникёр не унимался:

— Чего?! Ты мне не указ! Всё равно на смерть иду, вот и буду говорить, что захочу. Я тебе камень, что ли, чтобы не бояться?

— Девок хоть не пугай, — проворчал мужчина с седыми прядями в волосах. – Помолчал бы.

— А то если я молчать буду, то девки бояться не станут! – съехидничал паникёр. – А вы-то чего смирные, такие? Там же всех зарежут, выпотрошат, а потом ещё на вертеле жарить будут медленно...

— Заткнись, дурило! – разозлился Симон.

Обиженный ответ паникёра прервало появление двух женщин – ведьмы и селянки, в которой Симон с испугом узнал родную мать.

— Ага, вот он, неодетый на холоде, — радостно сказала ведьма, увидев его.

Симон скривился. Он знал эту ведьму – Наркиса, эта дьяволова шлюха, что чуть не оприходовала его год назад. Накопившаяся злость, словно кровь, прилила к кулакам. Ему захотелось драки.

— Чего ж ты, Селина, пожалела для сынка одёжи? – спросила Наркиса. – Холодно же.

— Дала я ему одежду, — буркнула мать, избегая смотреть сыну в глаза. – Не знаю, куда дел. Где уже проворонил?

Девчонка, утешавшая подружку, встрепенулась:

— Я сейчас отдам...

Симон жестом остановил её. Ведьма, пронаблюдав за сценкой, расплылась в своей раздражающей белозубой улыбке:

— Сколько тебя ни вижу, ты меня всё умиляешь. Праведник ты мой, бессребреник...

— И чего тебе? – спросил Симон. – Злорадствовать пришла? Смотри, сейчас в рожу дам – мне-то терять уже нечего.

Ведьма засмеялась, прикрыв рот ладонью.

— Симон, хоть раз помолчи, а? – взмолилась мать.

Ведьма отмахнулась:

— Да ладно, он ведь мужчина всё-таки! Да, мужчина?

Она коснулась симонова плеча:

— Пойдём, спрошу тебя кое-что.

— Чего, опять оприходовать меня собралась? – буркнул Симон, но тут мать схватила его за рукав и вместе с Наркисой потащила прочь, в уединённое место.

Жертвенники проводили их мрачными взглядами. Симону показалось, будто он слышит, как они переговариваются: «А, ведьмин сынок… Ну конечно, уж его-то не тронут, мама-ведьма обо всём договорится...». А затем перед мысленным взором вновь появились плачущие девушки.

— Вот так, — произнесла мать, когда они отошли достаточно далеко, чтобы никто их не слышал. – А теперь молчи и слушай, что скажут тебе взрослые.

Симон возразил было, но решил, что в последний год он и так слишком много спорил с матерью. Он решил сначала выслушать.

— Симон, — начала мать мягко, словно в любой момент ожидая вспышки гнева. – Ты знаешь, что с тобой будет в замке Кармиллы. Оттуда никто, НИКТО не возвращается.

Он ответил ей мрачным молчанием. Мать, ломая руки, продолжила:

— Сынок, ты же понимаешь, что спасения нет, да? А Наркиса, — она кивнула в сторону ведьмы. – Предложила помощь.

— И ты готова на всё, даже с демонами лечь? – спросил Симон и сам удивился, сколько презрения в его голосе.

— Да! – взвизгнула мать, не выдержав. – Да, дурак ты несчастный!

Её захлестнула новая волна истерики; разгневанная, она принялась колотить сына по плечам и голове.

— Ради тебя! Тебя, неслух проклятый! — вопила она. – Чтобы тебя не сожрали! А ты… А ты… Дурак! Дурак!

Симон даже не пытался прикрыться от её ударов. Сейчас внутри него смешалось многое: презрение, стыд, страх, жалость. Мама… Он всегда любил её. И, когда её светлая улыбка навсегда сменилась горем, сердце его ныло. И сейчас Симон понятия не имел, как надо поступить.

— Ну, ну, — вмешалась Наркиса.

Она мягко взяла мать за запястья; та, несколько секунд побившись в судорогах, обмякла. По её щекам покатились слёзы.

— Ты бы мать пожалел, — заявила ведьма неожиданно серьёзным тоном. – Сам видишь, каково ей.

Ханжеские слова, произнесённые дьяволовой шлюхой, вновь привели Симона в ярость. Он злобно посмотрел на ведьму и поинтересовался:

— Так чего ты хочешь?

— Ну, помнишь, я обещала тебе целый гарем наших девчонок? – ведьма шутливо коснулась его носа. – Они у нас красивые, жаркие… Взяли недавно двоих ребят, так они теперь как в раю живут.

— Ты опять, что ли, хочешь меня, как быка на племя? – огрызнулся Симон. – Чего прицепилась, если у вас уже есть?

— Есть, — согласилась ведьма, как бы невзначай оглаживая его по плечу. – Но девчонок у нас много… На каждого парня по сотне.

— Не трогай меня, — потребовал Симон.

Ведьма, издав смешок, убрала руку с его плеча.

— Симон, — прохныкала мать. – Ну прекрати уже!

— Деревенское целомудрие, — констатировала Наркиса с умилением. – Ну, те ребята тоже поначалу растерялись, а потом такие выдумщики стали...

Она сально захихикала.

— Один вот сразу с четырьмя умудрился, — сказала она. – А ещё может посреди ночи проснуться и свистнуть, чтоб сразу голые к нему бежали. Да… А второй и вовсе по шестерых в день, да всё разных...

Симон фыркнул.

— Подумай о ней лучше, — посоветовала Наркиса, кивая в сторону плачущей матери. – Пожалей мать. Мне-то всё равно, сожрут тебя или нет. А вот ей горе.

— «Горе»! – передразнил Симон. – «Пожалей»! Ты её с демонами сношаться заставишь! Это «пожалеть», что ли?

— Никто её не будет заставлять с демонами сношаться, — ведьма пожала плечами. – Нам ты нужен, чтоб детишек делал. А Селина будет жить себе спокойно у нас на довольствии, алхимией заниматься. У неё в молодости хорошо получалось. Да, Селина?

— Да, — откликнулась мать сквозь слёзы.

Даже если бы она умела врать, Симон всё равно не поверил бы. Он выплюнул ведьме в лицо:

— Врёшь, паскуда!

Мать налетела не него, как рассерженная курица, и дала звонкую оплеуху.

— Ну не бей, не бей, — сказала Наркиса, обняв её за плечи. – Так ты его точно не убедишь.

— Не буду я вам ублюдков плодить! – громко сказал Симон. – И она под демонов не ляжет! Ясно вам?

— Не слушай его, он дурак! – запричитала мать, вцепившись Наркисе в одежду. – Да забери ты его, не устоит он, молодой ведь! И я тоже всё сделаю! И если надо, от демонов буду рожать, только спаси его...

— Нет! – заорал Симон.

Округа отозвалась громким эхом. Несколько птиц спорхнули с дерева и улетели прочь. Симон вытянул руку, указывая на мать:

— Не смей! Если так сделаешь – если ляжешь под демона – прокляну! С того света прокляну!

Ведьма приняла удивлённо-позабавленный вид: «Ну и ну!». Мать, забыв про слёзы, тоже поражённо уставилась на сына.

— Прокляну, — повторил Симон, но уже без крика. Его голос ослаб. – Не надо, мама. Я же не смогу с этим жить.

Мать ничего не ответила – не причитаний, ни крика. Она просто стояла, опустив голову. Слёзы капали с её ресниц на ковёр из жёлтой листвы. Симону казалось, что он отчётливо слышит стук каждой упавшей капли.

— Ну и что я с тобой сделаю, раз ты запрещаешь? – произнесла, наконец, мать.

Голос у неё был сдавленный, чуть хриплый. Прямо как в тот день, когда отец покинул дом. Нет, даже хуже. Симон почувствовал, как к горлу подступает комок.

— Прошу, мама, — взмолился он. – Не соглашайся. Они всё равно сделают всё по-своему.

Мать уткнулась ему в плечо. Наркиса, наблюдавшая за сценой, по-прежнему улыбалась. Её это зрелище, похоже, забавляло. Но Симон не обращал на неё внимания.

— Я очень люблю тебя, — сказал он матери. – Не могу позволить, чтобы ты вот так опустилась… Не могу, понимаешь?

Материны слёзы обожгли его сквозь одежду. Симон понял вдруг, что и сам вот-вот расплачется.

— Прощай, мама, — сказал он. – Выйди замуж ещё раз, роди детей. Живи, как нормальный человек. Не унижайся перед этими...

Он почувствовал себя идиотом, никчёмным, распоследним идиотом. Бесчувственной свиньёй. Мальчишкой, который не может придумать даже нормальных слов утешения. Всё, что он мог – лишь кричать да говорить несуразности. Даже единственному близкому человеку, которого он видел в последний раз.

— Прощай, мама, — повторил Симон.

Сейчас

Он всё бы отдал, лишь бы спокойно засыпать. Плохие мысли – они прямо как болезнь, что никак не хотят отпускать. Ни усталость, ни вино, ни чревоугодие не могли прогнать воспоминания и образы, что бесконечно ранили душу. Злость не помогала; она поддерживала волю к жизни, но плохих мыслей унять не могла. Каждую ночь, каждый свободный миг, Симон вынужден был думать о плохом. И ничего не мог с этим поделать.

Он знал по опыту: в конце концов, большая часть беспокойных мыслей схлынет, и сон возьмёт своё. Нужно просто перетерпеть. Чуть-чуть подождать. И вот, наконец, натопленный дом, мягкая постель и тяжёлое одеяло принесли долгожданный покой. Если не проснуться ночью, то плохие мысли уйдут до утра. Симон начинал погружаться в сон; забвение было совсем рядом.

Но вот в ночной тишине села, изредка нарушаемую лаем соседских собак, засвистел ветерок. С Симона тут же слетела дрёма, он напрягся. Злость моментально овладела им: этот звук ветра, знакомый звук, мог моментально привести его в ярость; он бесил его, словно писк комара по ночам.

Порыв ветра долетел до его дома, заставил чуть задрожать ставни. Струйки чёрного песка словно бы с натугой просочились сквозь тонкие щели под створками ставней и пролетели вглубь комнаты. Симон перевернулся в кровати и угрюмо уставился на незваную гостью.

— Душно у тебя здесь, — сказала Наркиса, бросив взгляд на закрытые ставни. – Ты бы открывал окно, кошмары ведь приснятся.

Симон продолжал молча смотреть на неё.

— Пришла вот узнать, что ты надумал, — Наркиса подошла к его постели.

Симон буркнул:

— Не лезь.

Ведьма издала кокетливое «хи-хи» и села у него в ногах.

— Ну, на самом деле я знаю, что ты ответишь, — сказала она. – Да что там – знала ещё с нашей с тобой первой ночи.

— Тогда чего пристала?

— Ну так, проверяю, — Наркиса улыбнулась и погладила его по ноге через одеяло. – Ты ведь умный мальчик, в корень зришь: кабы нужен нам был позарез, так и похитили бы тебя.

— То есть, я вам не нужен, — проворчал Симон. – Так отвали, дай поспать.

— Так и хочется тебя за щёчку пощипать, — сказала ему Наркиса с умилением. – Интересный ты, Симон, вот и смотрим за тобой. В грех не впадаешь, ведь такой чистый… А на небо тебя не пустили. Почему вот так?

— А мне откуда знать? – огрызнулся Симон. – Это ж ведь ваше сучье отродье мне брюхо вспороло. Вот вы и гадайте.

— У-у, сынок, — протянула Наркиса. – Лес у кармиллова замка – такое место, что ведьмы сами туда соваться не хотят.

— Ведьмы, тоже мне, — не преминул усмехнуться Симон.

— Ну, циничный ты мой, — Нарикса улеглась рядом с ним, подперев голову рукой. – Решил, что ответишь?

— Пошла вон, — бесхитростно ответил Симон. – Сколько говорить? Не буду я вам ублюдков плодить. Вон у вас – трое «жеребцов» стараются, день и ночь с ведьмами спят. Мало, что ли?

— Ну-у, — протянула Наркиса. – Не трое уже, а один...

Симон расхохотался.

— Нет, не умеешь ты соблазнять, — сказал он. – Что, в женских грудях задохнулись?

— Да вот, один с дружком поспорил, что за день сможет сразу сотню женщин отоварить, — сказала Наркиса скучающим тоном. – Вот у него сердечко и того… А второй по типу тебя, совестливый оказался. С ума сошёл, в общем.

— И после таких рассказов я должен соблазниться и пойти к ведьмам на оргию?

— Да я как-то и не надеялась, что ты согласишься, — сказала Наркиса, поправив прядь в его волосах. – Даже разочаровалась бы, если бы согласился. Заревновала бы.

— Раз ты всё знаешь, — сказал Симон. – То вали. Я не буду скучать.

— А я буду, — Наркиса подмигнула ему и поднялась с постели, не забыв как следует потереться об него пышными грудями.

Она отворила одну ставню на окне.

— Ты поскорее думай, Симон, — посоветовала она. – У меня терпения много, я каждый день могу приходить, да по нескольку раз. Чего о тебе соседи скажут? Выгонят ведь. Скитаться будешь.

— Наркиса, — позвал Симон. – А ты знаешь, как убить ведьму?

— Знаю, — Наркиса расплылась в улыбке. – А зачем тебе?

— Тебя убить хочу.

Ведьма засмеялась:

— Да ты мой хороший! Ну как тебя не любить?

Она послала ему воздушный поцелуй, а потом, обернувшись песком, выпорхнула в окно. Симон, отводя душу, с хлопком закрыл ставни и плюхнулся обратно на подушку. Сон схлынул, и плохие мысли вернулись. Придётся успокаиваться заново.

Похожие статьи:

Рассказы → Анюта

Рассказы → Мы будем вас ждать (Стандартная вариация) [18+]

Рассказы → Крогг

Рассказы → Клевый клев

Рассказы → Бездна Возрожденная