Чума замахнулась косой - Глава 1

Пролог

Никто не знал, откуда пришла Идея Зла. Но её корни глубоко и прочно зарывались в землю, в людей и в их бытиё, ожидая своего часа. И, когда дети насадили на кол череп свиньи и стали ему поклоняться, мир утратил свою зыбкую невинность. Началась Эпоха Ведьм.

Детская кровь – мальчика, которого сверстники забили камнями и принесли в жертву – навеки выжгла траву и оставила круг безжизненной земли, над которым чёрным облаком жужжали мухи. Свиной череп по-прежнему скалился и смотрел с холма. Никто не решился его снять.

А потом женщины стали уходить по ночам. Каждая – от девушки до зрелой женщины – что-то искала там, на холме, где кровь ребёнка пробудила Идею Зла. Все они упивались тёмными ритуалами и алкали погрузиться в тёмные омуты. Они слышали странные обещания из мрака. Они желали услышать их.

И вот самая искушённая из ведьм – женщина холодной, почти мертвецкой красоты и с изъеденным червями зла нутром – пробудила спящего за Тёмной Завесой. Он пришел к ней. И она отдалась ему – прямо там, на холме, под заунывные песнопения других ведьм.

Через девять месяцев из её опороченного чрева появился плод этого союза. Так был рождён Первый Вестник Зла.

Часть первая
Один в темноте

По ком звонят колокола,

Когда безудержная мгла

На землю падает, как птица,

Когтями норовя вцепиться

В наш род людской и поглотить?

Мы жжём костры, мы ждём всю ночь,

Когда рассвет прогонит прочь

Голодных тварей пустоты.

Но как дожить нам до рассвета?

Как мглу прогнать? Но нет ответа.

И, в храме вопрошая Бога,

Одно молчанье слышим мы.

Глава первая
Ведьмины полчища

Рожая своего первенца, восемнадцатилетняя Сели́на была счастлива. В ночь, когда на руках повитухи звонко закричал младенец, у Селины было всё: любящий муж – самый красивый парень во всём краю, уютный дом и, наконец, сын – маленький Си́мон, сосредоточение всего самого прекрасного, о чём может мечтать женщина.

И всё же было кое-что, что омрачало праздник жизни. Те маленькие, но такие навязчивые грешки, которые Селина надеялась спрятать ото всех и навсегда забыть. Она верила, что её не постигнет расплата за ведьмину метку, которую она свела с правой груди. И верила, что сможет вечно поить своего любимого Гавриила приворотным зельем.

Но губы, в которые её целовал одурманенный муж, жглись. И сведённая метка тоже жглась каждое полнолуние. Но более всего жгло осознание собственной грешности. Однако Селина хорошо умела оправдывать себя. А если оправдываться не получалось, она мастерски забывала собственные грехи. Ей казалось, что это и есть покаяние, которое облегчает душу.

Годы шли. Симон рос, любовь мужа не слабела. Селина была счастлива. Даже когда Первый Вестник Зла прислал в эти земли свою фаворитку Кармиллу, семейную чету это нисколько не затронуло. В то время, как лица людей становились всё мрачней, Селина продолжала улыбаться. Её муж, вот уже пятнадцатый год не выходящий из дурмана, тоже улыбался. Один лишь Симон, познававший этот мир во всей его некрасивости, чуял что-то неладное. Он никак не мог понять, почему в тёмный век, под правлением бессмертной женщины-кровопийцы, когда все люди мрачны и испуганны, его родители так счастливы.

Столь умело ублажавшая сынов Первого Вестника, Кармилла никогда не любила мужчин. Её подлинной страстью были девушки, и она, наконец, смогла осуществить свою давнюю мечту: наслаждаться в полной мере, ни от кого не прячась и ни перед кем не отчитываясь. На подвластные Кармилле земли был наложен оброк: каждый месяц в замок новой наместницы приводили юную девственную девушку. Жертвы всегда возвращались – через день или два, бледные, ослабшие, со следами укусов на шее. А в их глазах горел ужас – если в них вообще что-то можно было прочитать. Тех, кто особенно понравился ей, Кармилла обязывала приходить в замок ещё не раз. Она гордилась своими «скромными аппетитами», поскольку требовала себе лишь одну девушку в месяц, всегда возвращала её живой, и, самое главное, сохраняла её невинность.

Но у растущего Симона по-прежнему возникало много вопросов. Почему жертвенные девы, вернувшись из замка, почти ничего не говорили? Почему они дрожали и не могли спать? И почему, если их невинность не была опорочена, они так боялись чужих прикосновений?

По соседству с ним жила бойкая и весёлая девчонка Мария, одного возраста с ним. Симону она нравилась; дай им время больший срок – глядишь, и полюбили бы друг друга. Но однажды Марию увели в замок. Когда она вернулась, белая, как мрамор, и почти невесомая, никто не сомневался, что она умрёт. Но, отогретая неустанной заботой родителей, Мария смогла встать на ноги. И тогда Симон ужаснулся по-настоящему.

Укусы на шее зажили, но не более. Мария не смеялась и не говорила. Раньше улыбающаяся и жизнерадостная, теперь она всё время дрожала и сжималась в комок. Она не отвечала, когда к ней обращались, а при любом прикосновении одёргивалась, словно от огня. Вскоре Мария утопилась в реке. И снова Симон задавал вопрос: почему?

А его мать всё улыбалась. Каждый день Селина встречала с улыбкой и порхала по дому, напевая. До чужих бед ей не было дела. Ведь рядом по-прежнему был любимый муж, и у них рос сын – сын, а не дочь, которую, возможно, пришлось бы отдать Кармилле. Все беды должны были обойти семью Селины стороной.

Но у каждого человека есть свой Судный День, когда наступает пора платить по счетам. И святая вера Селины в то, что забвение равно покаянию, не отменяла того факта, что и ей придётся ответить за свои поступки.

Можно десятилетиями поить человека приворотным зельем, но, в конце концов, приходится посмотреть правде в глаза и признать, что зелье – это медленно убивающий яд. Поэтому нет ничего удивительного в том, что на тридцать третьем году жизни Гавриил слёг с болезнью. Селина ухаживала за ним, как примерная жена, и отец семейства стремительно шёл на поправку. Однако Селина уже не улыбалась.

Перед ней встала сложная дилемма: либо продолжить поить мужа приворотным зельем, и тогда он умрёт через месяц, либо прекратить обман и потерять возлюбленного навсегда. Тогда Селина впервые за пятнадцать лет заплакала. И решила выбросить приворотное зелье. Как человек, хорошо умеющий обманывать себя, она верила, что пятнадцать лет неуёмной (пусть и вызванной зельем) страсти не пройдут даром, равно как и наличие общего сына, уже почти взрослого. К тому же, твердила себе Селина, приворотное зелье не может подействовать на человека, у которого изначально не было никаких чувств. Конечно же, Гавриил любил её! Он просто сам этого не понимал. И вновь Селина виртуозно игнорировала тот факт, что все эти россказни про «истинные чувства» – ложь. Уж она-то, как бывшая ведьма, много лет варившая приворотное зелье, знала это наверняка. Но такова была Селина.

И вот, когда в лихорадочном поту тело Гавриила покинули последние капли приворотного зелья, настало время для вопросов. Гавриил вспомнил всё: и то, как ужасались родственники его женитьбе, и то, как его пытались убедить, будто он попал под ведьмовские чары. То, что он хотел жениться на совсем другой девушке, а о Селине и не помышлял. И то, что за Селиной водилось подозрение, будто она ходит в ведьмах...

Та ночь запечатлелась в памяти Симона грозой. На самом деле, небо было чистым, не гремел гром, и не сверкали молнии. Грозу нёс в себе обманутый отец, чьё всегда улыбающееся лицо исказила ярость. Гавриил кричал, проклинал жену, требовал расплаты за обман. Он даже схватился за топор, готовый убить тех, кто украл пятнадцать лет его жизни… но не смог причинить зло своему родному сыну. И не смог ударить женщину, испуганно забившуюся в угол и плачущую – обманувшую его, но всё-таки женщину, беззащитную и слабую.

Гавриил покинул дом. И больше никогда не вернулся. Ходили слухи, будто он ушёл в другое село и женился на молодой вдове. Но никто его не видел и не встречал лично. Вскоре Симон узнал, почему.

Неделю спустя после его шестнадцатого дня рождения на отшибе, где стоял дом, появилась женщина в чёрной одежде. Она была хороша собой: высока, стройна, с полной грудью и крутыми бёдрами. На бледном лице алели пухлые чувственные губы. Чёрные глаза смотрели высокомерно и с насмешкой. Симону хватило одного взгляда, чтобы понять: ведьма. Простых женщин такой красоты не бывает.

Что ему не понравилось ещё больше, так это то, что ведьма смотрела прямо на него – пристальным и даже чуть голодным взглядом, каким смотрят на лакомое блюдо. Симон напрягся, но все резкие слова проглотил. Грубить ведьмам было опасно.

— А ведь ничего особенного в тебе нет, — произнесла гостья. У неё был чуть хриплый томный голос. – Хотя ты будешь хорош собой, с таким-то отцом...

— Что ты хочешь? – выдал Симон самый нейтральный вопрос.

Ведьма растянула губы в ласковой улыбке.

— Пришла проведать твою матушку, — сказала она будничным тоном. – Трудные времена настали в семье, да, юноша?

Симон ответил ей угрюмым взглядом и ткнул большим пальцем через плечо:

— В доме она. Заходите.

— Ух какой, — ведьма оказалась вдруг совсем рядом, её рука с чёрными ногтями коснулась его волос. – Уже почти мужчина! Такой гордый, непокорный...

Дверь за спиной у Симона открылась, чуть задев его за плечо. Мать, вставшая на пороге, нахмурилась.

— Селина, — ведьма улыбнулась ещё шире. – Вроде бы и не ведьмачишь, а всё такая же красивая!

Мать скривилась со страхом и отвращением.

— Вы как стервятники, — сказала она. – Едва случится беда, а вы уже тут как тут.

— Не груби, милая, — отозвалась ведьма. – Мы всегда помогаем овдовевшим женщинам.

При этой фразе мать застыла.

— Что с Гавриилом? – спросила она.

Голос её вдруг стал бесцветным и сиплым; Симон вздрогнул.

— Несчастье, — произнесла ведьма с наигранным сочувствием. — Псы Кармиллы. Охотились ночью на дороге.

— Ночью? — переспросила мать побелевшими губами. — С чего бы ему выходить из села ночью?

— Вино, — ведьма пожала плечами. — Очень много вина. Топил в нём обиду, наверное. А потом решил сбежать подальше. Сама знаешь, что такое дурман.

На последнем слове она ехидно улыбнулась. Симон аккуратно отложил в сторону молоток – от греха подальше, чтобы не ударить гостью. Внутри всё кипело, руки тряслись от злости. А мать, напротив, поникла. Она опустилась на крыльцо рядом с сыном и спрятала лицо в ладонях. Симон неуклюже обнял её, не зная что сказать.

— Поговорим, Селина, — сказала ведьма.

Мать подняла на неё заплаканные глаза. К гостье она испытывала ненависть и отвращение. Но никто не смел отказывать ведьмам.

— Хорошо, — мать встала, оправив юбку. – Заходи. Симон, сынок, погуляй пока где-нибудь...

— Не стоит, — мягко произнесла ведьма. – От мальчика у меня нет секретов. Пусть слушает, коли пожелает.

Мать смирилась и с этим.

— Делай, что хочешь, — бросила она сыну и, понурившись, вошла в дом. Ведьма последовала за ней, одарив Симона томной улыбкой.

Он продолжил тесать колья для покосившейся изгороди. Первым порывом было отойти к сараю, чтобы не подслушивать чужой разговор. Но любопытство пересилило. К тому же, как выяснил Симон на примере отца, быть в неведении очень опасно.

— Что будешь теперь делать, Селина? – спросила ведьма. Её голос стал вдруг серьёзным и строгим, даже подавляющим.

— Ничего, — отрезала мать. – Жить дальше, как жили.

— Уход мужа ославил тебя на весь край, — сказала ведьма. – Никто тебя не поддержит, жить будешь бедно. И сына никому не сосватаешь.

— А это уже моё дело, — буркнула мать. – Он МОЙ сын, мне и решать.

На какое-то время наступила тишина. Насторожившись, Симон заглянул в приоткрытую дверь. Мать и гостья, сидя за столом, сверлили друг друга взглядом.

— Ты выходишь в деревню, Селина? – спросила ведьма. – Слышишь, какие там ползут слухи? О том, что скоро в замок Кармиллы приедет Вечно Алчущий Каин?..

Симон замер. Да, он слышал эти слухи, но, как и другие, надеялся, что это неправда. Потому что, если здесь появится Вечно Алчущий… Говорят, он не родился, а прогрыз живот матери – ведьмы, отдавшейся демону. Каин был чудовищем великих противоречий: злее своих старших братьев, таких же людоедов, но не столь прожорлив. Ему хватало лишь двух человек в неделю для пропитания. Но, как и его родня, он был Вечно Алчущим: голодным до человеческой плоти и жадным до власти.

— Ты знаешь, что значит его приезд, — сказала ведьма. – Его придётся кормить. И это не Кармилла, которая раз месяц развлекается с девочками и возвращает их домой.

Мать молчала, но её лицо хранило настороженное выражение.

— Брать будут кого угодно, — сказала ведьма. – Просто бросят жребий – и потащат тех, на кого выпадет. Два человека в неделю. Восемь человек в месяц. Уйдут и не вернутся.

— Угрожаешь? – проворчала мать.

— Нет, — отозвалась ведьма. – Просто рассказываю. Раньше ты жила себе без забот: сама ведь не девка, и дочерей нет. Кармилле вы без надобности. Но теперь всё будет по-другому. Каину плевать, кого он ест: мужчину ли, женщину. Жребий может выпасть на твоих соседей, а может и на тебя… или твоего сына.

— И что теперь? Зачем явилась?

— Ну как же, – ведьма развела руками. – Я же помню тебя, вот и решила помочь.

— Не нужна мне помощь, — решительно возразила мать. – Не от вас.

— Ты бы послушала лучше, — произнесла ведьма с лёгким нажимом голосе, и мать притихла.

Гостья в чёрной одежде потянулась, не спеша прерывать паузу, затем сложила изящные руки на столе.

— Нам твой сын интересен. Тихо, тихо! – поспешила добавить она, увидев, как мать набирает полную грудь воздуха. – Ничего с ним не сделают. В нём ведьмовская кровь всё-таки.

— Чего это вдруг вы стали детей беречь? – съехидничала мать.

— Ну, ты же видела, как иногда оно бывает – рожать от демонов… – протянула ведьма. – Сама ведь повитухой побывала.

Мать скривилась с неподдельным отвращением на лице.

— Да, бывает, умирают роженицы, — сказала ведьма. – И детишки эти, прямо скажем, воспитанию поддаются плохо… Вон, Каин мало того, что мать при родах угробил, так потом ещё и братьев своих убил. А вот если дитя от человека, то с ним оно легче...

— Ты чего это, — мать зыркнула на ведьму исподлобья. – Моего сына – на племя?!

— Да, — бесхитростно ответила ведьма. – Ведьмовской сын, дочери от него будут одарённые. И, главное – люди, а не демоны. Не волнуйся ты. Ты хоть представляешь, какая у него будет жизнь? Самые красивые женщины, достаток, роскошь, забот практически никаких!

Ведьма вдруг посмотрела на Симона и улыбнулась ему:

— Подумай, малыш. Получишь любую женщину, какую только пожелаешь.

А затем снова обратилась к матери, которая, казалось, была готова сорваться в крик:

— И тебе местечко найдётся. Сама знаешь, роженицы у нас ни в чём не нуждаются. А ты уже рожавшая, тебе легче будет...

У матери кончилось терпение. Она грохнула кулаками по столу и закричала:

— Чтобы я – и с тварями?! Чтоб рожала ублюдков? Да это вы – ВЫ – кому угодно отдаётесь, лишь бы власть была! Дьяволовы шлюхи!

Она плюнула на стол, прямо перед гостей. Та сверкнула ехидной улыбкой:

— А ты что, этого не знала, когда девкой в ведьмы шла? Ты ведь такая же.

— А ты не равняй меня с собой, потаскуха, — прорычала мать. – У меня за всю жизнь был только один мужчина – мой муж! Один! И я никогда бы не согласилась ни с кем другим! Я не вы!

Ведьма заливисто рассмеялась.

— Ух, какая! – резюмировала она, смахивая слезу. – Это ж надо, целомудрие какое! Хоть икону пиши!

Её снова пробрал смех. Мать смотрела на неё так, словно была готова убить.

— Уходи из моего дома, — потребовала она. – И не возвращайся больше, дьяволова шлюха.

Ведьму эти слова нисколько не смутили.

— Ну конечно, разве я могу искусить монашку? – посмеиваясь она встала из-за стола. – Прощай, Селина. Может, вы даже сможете пересидеть, пока Каин тут пирует...

Ведьма прошествовала к двери. Остановившись на пороге, она потрепала сидящего на крыльце Симона по плечу:

— А ты подумай, мальчик. Из здешних девок гарем не соберёшь.

— Вон отсюда! – крикнула мать, почти надрываясь.

Ведьма ответила ей ехидным смешком и, покачивая бёдрами, ушла прочь.

Когда она исчезла из виду, Симон бросил очередной заточенный кол и обратился к матери:

— Что ещё за роженицы? Что за племя они там разводят?

— Не слышал, что ли, откуда демоны берутся? – угрюмо отозвалась мать, гремя посудой. – Они же своё потомство дать не могут.

— И что их, ведьмы рожают?

— Да, — мать рассыпала по столу муку и принялась яростно месить тесто. – Устраивают шабаш, призывают там тварей из-за Завесы и отдаются им.

Симон вспомнил, как в десятилетнем возрасте увидел демона. Пусть издалека, пусть мельком, но зрелище было отвратительное. И как только может такое появиться из женского чрева? Он представил свою мать, всегда казавшуюся такой светлой и непорочной, в ведьмовской оргии. И почувствовал злость. Наружу вырвался давно наболевший вопрос:

— Зачем ты тогда в ведьмы пошла, если знала о таком?

— Отца твоего любила, — мрачно отозвалась мать. – А он на меня даже не смотрел. Решила приворотить. Ведьмой быть и не собиралась.

— Но ты же знала, что приворотным зельем вечно поить нельзя, — сказал Симон. – Знала же, что отец заболеет. Зачем тогда?

— Затем! – снова сорвалась мать. – Ты меня ещё поучать собрался? Сам ребёнок ещё! Вот повзрослеешь – поймёшь!

***

С тех пор, как отец с руганью покинул дом, Симон утратил крепость сна. Плохие мысли первыми приходили утром. И они же преследовали его, когда он ложился в постель. Отвлечься удавалось только днём, когда дела и заботы не оставляли времени на размышления.

Но вот уже стемнело, и мать потушила свет, чтобы не тратить свечи. Она ушла на чердак – теперь она спала там, не решаясь вернуться постель, которую раньше делила с мужем. Симон, как всегда, ночевал в своей комнате. Забившись под одеяло, он вжался в подушку и принялся считать, чтобы заглушить плохие мысли. Раньше он просто пытался ни о чём не думать. Но в пустую голову неминуемо приходили воспоминания. Вновь и вновь вспоминался отец. Раз за разом жглось осознание того, что мать – ведьма и обманщица, грешный человек. Весь мир тогда рухнул, всё разлетелось на куски. Оставалось лишь считать – до сотни, по нескольку раз, пока, наконец, не приходил сон.

Пятьдесят шесть, пятьдесят семь… И вот оно, блаженное забвение. Голова отяжелела, тревоги и плохие мысли скрылись за завесой. На смену им пришли смутные образы, восхитительные в своей неясности. Они несли мягкость и покой.

Ему снилось, будто он оказался в жарко натопленной комнате – наедине с невероятно красивой девушкой. Они оба были обнажены. В комнате стоял сумрак, лишь камин рябил красным огнём и отбрасывал дрожащие тени.

Они целовались, страстно прижимаясь друг к другу. Девушка была мягка и горяча, её ласки сыпались, как дождь. Симон стискивал её в объятьях, жадно ощупывая каждый сантиметр девичьего тела. Он никогда ещё не знал такого вожделения, никогда не испытывал подобного удовольствия. Это был чудесный сон...

Или не сон?

Он осознал вдруг, что поцелуи эти – всамделишные, и греет его не одеяло, а самое настоящее женское тело, живое и трепещущее. Симон открыл глаза и встретился взглядом с ведьмой – той самой, что приходила к ним днём. Обнажённая, она сидела на нём, и луна освещала её бледную кожу.

— Не пугайся, сладкий, — прошептала ведьма, склоняясь к его лицу. – Это будет приятно. Делай со мной что хочешь.

Она наградила его влажным поцелуем. Симон понял, что его сердце бьётся, как сумасшедшее. Он жадно стиснул в руках округлые груди ведьмы; та шумно выдохнула.

— М-м-м… – она запрокинула голову. – Ты быстро учишься, мальчик.

Затем они снова поцеловались. Симон почувствовал, как женские руки скользнули ему под рубаху, чуть царапая кожу ногтями. Не в силах себя контролировать, он выгнулся дугой и застонал. Женский голос вкрадчиво прошептал ему в ухо:

— Да… Я вся твоя. Наслаждайся.

Её рука заскользила вниз – по груди, животу. Нахлынула новая волна удовольствия, Симон задрожал.

— Вот так, – ведьма провела языком по его щеке и улыбнулась. – Какой горячий, сильный… Сейчас ты станешь мужчиной.

Вожделение было сильно, но не настолько, чтобы у Симона не закралась мысль, что им овладевают, как глупой девственницей. Вроде бы и страшно, и стыдно, да только всё равно не очень-то и сопротивляешься. Но, главное, кто будет его первой женщиной? Ведьма. Та, что сношается с тёмными существами из-за Завесы и вынашивает в своём чреве демонов. Дьяволова шлюха.

Но ведь это так сладко, так соблазнительно… Ведь всё началось, не прерывать же? Но печать всё равно останется, пятно ляжет на душу. Можно, конечно, попробовать забыть о нём, сделать вид, будто ничего не было… Вот только когда придёт Судный День – не тот, что на небесах, а тот, что множество раз наступает в земной человеческой жизни – и всплывёт этот грешок, эта нелепая, но такая грязная глупость. И вот тогда начинаются оправдания. Совсем как мать, когда Симон насел на неё с расспросами об ушедшем отце. «Я же была молодая совсем, глупая и неопытная… Чего ты хотел?». Старая песня: юность и наивность, ну прямо-таки жертвенный агнец. Но Симон знал, знал по себе: дело не в глупости или юношеской пылкости. Дело в вере, что всё обойдётся без последствий, что всё забудется, и никто не узнает, никто не станет осуждать. Безответственность. Юность пройдёт, а она останется. Разве что оправдания будут новые.

Симон представил, как будет оправдываться потом: «Мне же было только шестнадцать, я и женщины обнажённой никогда не видел!». Рождённые от него ведьмы будут убивать людей, калечить детей, плодить демонов, а он, изображая из себя жертву, будет продолжать слёзное: «Это же юность, тогда многого не понимаешь!». И Симон разозлился. Глупость и грех – как долг, ты обязан им по гроб жизни. А он не хотел быть обязанным глупости и греху. Не хотел потом оправдывать себя.

— Что такое? – вкрадчиво спросила ведьма. – Что за злость?

— Слезь с меня, — потребовал Симон.

— Да? – ведьмины руки вновь заскользили по его телу. – Ты так настаиваешь?

Симон попытался крикнуть, но дыхания хватило лишь на сдавленное:

— Слезь, я сказал.

Он понял вдруг, что очень слаб и едва может шевелить конечностями. Будь прокляты эти ведьмы с их чарами.

— Нет, сладкий мой, — ночная гостья покачала головой, улыбаясь. – Отступаться поздно. И ведь ты сам этого хочешь. Вот, посмотри.

Она снова прикоснулась к нему, вызывая в теле дрожь. Симон попытался вырваться, уйти, но руки с ногами повиновались с трудом, ведьма без труда удерживала его. Сопротивляться не получалось. В злости отчаяния он выплюнул:

— Дьяволова шлюха.

— Да, — ведьма жарко выдохнула ему в лицо, вновь усевшись сверху. – И у тебя будет целый гарем таких «дьяволовых шлюх». Ты не представляешь, что мы умеем...

Симон напрягся до потемнения в глазах и рванулся всем телом. Ему удалось произвести достаточный толчок, чтобы расслабившаяся ведьма не удержалась и упала с постели.

— Вот как? – она встала, обнажённая, с растрёпавшимися волосами. – Волевой, сильный… Настоящий мужчина. Люблю таких.

Ведьма склонилась над Симоном, позволяя луне наиболее эффектно освещать её формы.

— Что, совсем не хочешь? – спросила она с сочувствием, гладя его по лицу. – Какая прелесть. Такой чистенький, не впадаешь в грех...

Вдруг её лицо оказалось совсем рядом, и в следующий миг ведьмины зубы впились Симону в нижнюю губу. Дикая боль пронзила тело. Он заорал не своим голосом и выгнулся дугой, пытаясь освободиться.

Дверь в комнату распахнулась с грохотом. На пороге стояла запыхавшаяся мать – в ночной рубашке, со спутавшимися волосами. В руках у неё поблескивал серебряный нож, о наличии которого в доме Симон и не подозревал.

— Шлюха! – завизжала мать, как ненормальная, и накинулась на ночную гостью.

Та отстранилась от своей жертвы и с нечеловеческой лёгкостью упорхнула в другой конец комнаты.

— Тварь мерзлявая, — прошипела мать, тяжело дыша. – Змея!

Ведьма ехидно улыбнулась ей. Мать вновь замахнулась ножом, сделала шаг вперёд, и… замерла, не смея ступить дальше. Силуэт голой женщины, казалось, потемнел и стал поглощать лунный свет. Длинные волосы зашевелились, словно колеблемые потусторонним ветром.

— Сегодня от тебя слышно много грубостей, Селина, — произнесла ведьма. В голосе её не было и намёка на угрозу, но он стал так твёрд и плотен, что давил на уши. – Не дерзи, а то пострадаешь. Вместе со своим чадом.

Казалось, мать только сейчас вспомнила о сыне. Со стуком выронив нож, она метнулась к кровати. Симон кашлял и плевался кровью. Прокушенная губа странно жглась.

— Ты чего с ним сделала? – мать упала на колени рядом с кроватью и попыталась стереть кровь с лица Симона.

— Он весь в тебя, — заметила ведьма, безразлично наблюдая за ними. – Тоже праведник. Не соблазнишь. Но всё равно он когда-нибудь согрешит, да?

— Ах ты стерва, — прошептала мать, коснувшись раны на губе Симона. – Ты его пометила. Пометила, да?

Воздух в комнате всколыхнулся; ветер ворвался в окно, заставляя трепетать простынь и материну ночную рубашку. Облик ведьмы утратил чёткость, сейчас она казалась рисунком, исполненным углём на зернистой бумаге. Она тоже задрожала под дуновением ветра.

— Когда твой сын согрешит – а он неизбежно согрешит, — произнёс её голос. – Он будет наш.

Мать ничего не смогла ответить; только закричала в смеси страха, отчаяния и бессильной ярости. А ведьма, обратившись вдруг горстью песка, с шуршанием выпорхнула из окна. Симону показалось, что он услышал её шёпот в последний миг, но не разобрал, что она говорила. Затем прокушенная губа снова обожглась,  и он застонал.

Этот звук вывел мать из ступора. Она поглядела на Симона пустым, затравленным взглядом, а затем забилась в истерике:

— Кобель! Идиот! Дурак безмозглый!

Каждый выкрик сопровождался бессильным ударом по груди и плечам Симона. Выпустив пар, мать зарыдала, уткнувшись в перину. Чувствуя, что ведьмины чары слабеют, Симон предпринял попытку подняться.

— Что теперь? – невнятно спросил он, утирая губу тыльной стороной ладони.

Мать посмотрела на него заплаканными глазами.

— Теперь – всё, — сказала она, голосом висельника, идущего на эшафот. – Живи до первого греха. А потом они за тобой придут.

— Первый грех? – переспросил Симон. – Это первый раз с женщиной, что ли?

— Да нет же, — мать отмахнулась и встала, вытирая лицо подолом рубашки. – Любой серьёзный грех. Кража. Убийство. Предательство. Обман.

— Что это за метка такая?

— Злая метка, — отозвалась мать. – Чёрная метка. Ведьмовская печать. Такими ведьмы клеймят своих. Грех – он связывает прочно. Я пыталась свести свою, но толку-то?

Она вновь заплакала. Симон встал с кровати, смог подойти к ней, обнял за плечи. Почувствовав его прикосновение, мать разрыдалась ещё сильнее.

— И что теперь, не спастись? – спросил Симон. – Можно ведь прожить безгрешно?

— Откуда я знаю?! – воскликнула мать. – Не знаю я, как прожить безгрешно! Ничего уже не знаю!

В конце концов, наплакавшись и обессилев, она отправилась спать. Симон тоже улёгся в постель, но заснуть не мог. Счёт уже не помогал. Пусть боль в прокушенной губе унялась удивительно быстро, пусть произошедшее казалось всё нереальнее и нереальнее… но осознание того, что он оказался втянут против воли в грязь, никуда не девалось. Он стал грешником авансом, не успев даже ничего натворить. Стал грешником не по своей воле или ошибке, а по прихоти какой-то ведьмы. Дьяволовой шлюхи. И это вызывало в нём злость.

Он несколько раз перевернулся с боку на бок, чертыхнулся шёпотом. Когда злость достигала предела, бил кулаком – в стену, в подушку. Но ничто не помогало уняться. Потому что Симон знал – там, во мрачных краях, их, этих ведьм, тысячи. Тьмы и тьмы. Легионы тех, кто решал за него его судьбу. Ведьмины армии. Ведьмины полчища.

Похожие статьи:

Рассказы → Крогг

Рассказы → Клевый клев

Рассказы → Бездна Возрожденная

Рассказы → Мы будем вас ждать (Стандартная вариация) [18+]

Рассказы → Анюта