Тут Аделина опять замолчала и, покусывая губы, принялась медленно накручивать на палец свой длинный, каштановый локон, как бы прикидывая про себя, стоит ли продолжать рассказ дальше.
- А потом, Аделина, что было потом? Говори, прошу тебя, не молчи, - настаивал я, с отчаянием чувствуя, что моё влияние над ней быстро ослабевает, и она вот-вот перестанет мне подчиняться.
Взгляд Аделины был устремлён куда-то поверх моей головы: в проём настежь раскрытого окна, в сине-облачную заводь неаполитанского залива и намного дальше - в безбрежные неведомые просторы, воспринимаемые и видимые только ей одной. В её чудных глазах, двух бездонных агатовых гротах, под тенистыми сводами которых ранее находили себе место лучшие скрипичные концерты мира, теперь звучали совсем иные, чуждые мне мотивы. В них было что-то сродни тем чарующим, неземным мелодиям, что разливались в глубине белоснежного, античного павильона, возникшего на вершине померанцевого холма и таинственным образом исчезнувшего в клубке тумана. Её слегка поблёскивающие зрачки источали одуряющий аромат зачарованных, заповедных лугов, где ночами полнолуния совершаются запретные, языческие таинства, и куда простому смертному путь заказан.
К великому сожалению, мой сеанс гипнотерапии подходил к концу.
Намного быстрее, чем я ожидал, Аделина вышла из-под моего контроля. Разом вдруг встряхнувшись, она широко, как птица, открыла глаза, подняла голову, пытливо посмотрела на меня, и ясный, чистый взор её говорил о том, что она ничего не помнит из того, о чём только что сейчас сама рассказывала, а если и помнит, то в очень туманной и расплывчатой форме.
На этом наше собеседование и закончилось.
Все мои попытки узнать, что происходило в дальнейшем, ни к чему не приводили. Аделина уже вполне овладела собой и больше не давала вовлечь себя в психотерапевтические игры. На мои продолжающиеся расспросы она реагировала с оскорбительным пренебрежением, и ответ её сводился примерно к одному и тому же.
«Какой ты нудный, Пинаевский, - со скучающим видом говорила она. - Ну, сколько можно об одном и том же?!»
Правда, когда я косвенно намекнул ей - /хоть это и не следовало делать/ - на некие грандиозные часы, замурованные в склепе, и на ожившую куклу-мумию, уложенную в цветочный саркофаг на колёсиках, она растерянно осеклась на полуслове.
Моё замечание одновременно смутило и озадачило девушку.
Она задумалась, но замешательство её длилось недолго. Спустя буквально минуту она ответила так:
-..Ах, ну да, конечно… Это я, наверное, что-нибудь напутала… Но это неудивительно! Ты должен меня понять. Я была в таком состоянии, что - сам понимаешь… Пока мы искали тебя, я совершенно потеряла голову. А когда нашли, то… Ты же, бедолага, лежал в траве, под кустом дикой магнолии, неподвижный и бесчувственный, - тут на лицо Аделины набежала какая-то тень; она продолжала говорить в уже более взволнованном ключе, но взволнованность эта, как мне показалась, была продиктована иными мотивами, нежели просто забота обо мне. - Первую минуту я даже не узнала тебя - такой ты был весь мокрый и грязный. Мы с синьором Камполонги были вынуждены остановиться и свернуть в сторону, туда, где лежал ты… Как тебя туда занесло - ума не приложу?! Я едва не лишилась рассудка, увидев тебя в таком жутком виде! Синьор Камполонги сказал, что так быть не должно, и что тебе отведена совсем иная ро… Господи, я, кажется, опять начинаю заговариваться! Но всё это было так ужасно! Так ужасно!.. - тут Аделина замолчала, закрыв глаза ладонью, а затем, к полной для меня неожиданности, упала лицом мне на грудь и тихо заплакала. - А всё-таки, в том, что мы тебя нашли, - произнесла она сквозь слёзы, - целиком и полностью заслуга синьора Камполонги. Вот чтоб ты знал! А тебя не хватает даже на то, чтобы выразить ему простую человеческую благодарность!..
Аделина говорила что-то ещё, чередуя слова с отдельными всхлипываниями и вздохами, а я перебирал пальцами её густые, каштановые пряди, рассыпавшиеся по моей груди, и, глядя в потолок, размышлял над тем, стоит ли продолжать эти бесполезные расспросы? С одной стороны, мне не хотелось тревожить девушку напрасными подозрениями, а с другой - у кого повернулся бы язык назвать мои подозрения напрасными?!
Особенно после того, что мне довелось от неё услышать?!
В любом случае, все интересующие меня вопросы следовало задавать, конечно, не ей. Всё более становилось очевидным, что сама она, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, ничего не сможет ни вспомнить, ни тем более объяснить из того, что имело место в действительности. Сумбурная хаотичность её речей, окончившихся слезливыми причитаниями на моей груди, служила наглядным тому подтверждением.
Я ничего не понимал и пока решался строить одни лишь догадки и предположения. Во многом мне предстояло как следует разобраться. Но тогда я и вообразить себе не мог, как далеко зайдёт моё «разбирательство», и чем оно обернётся для меня лично.
Сейчас Аделина была здесь, рядом со мной, я держал её в своих руках, обнимал, ласкал, но вместе с тем остро чувствовал, что с ней происходит что-то необъяснимое, и что с каждым часом, каждой минутой она неумолимо отдаляется от меня, становясь всё более чужой и недосягаемой…
Наше свидание - если это можно так назвать - закончилось приходом горничной, которая заглянула к нам, чтобы сообщить о визите доктора. Какой-то там доктор, заявившийся, по её словам, с утра в пансионат, настойчиво интересовался «синьором Пинаевским». Получив нужную информацию, он уже будто бы поднимался по лестнице и с минуты на минуту должен был оказаться здесь.
И действительно, не успела она договорить, как в дверях появился худощавый, невысокого роста, до смешного коротконогий человечек в тёмных очках и бархатной серой жилетке, надетой поверх хорошо отглаженной, ослепительно белой рубашки.
Одной рукой он опирался на резную трость слоновой кости, в другой держал чёрный чемоданчик с красным, почему-то лапчатым, как у рыцарей-тамплиеров, крестом.
Лицо вошедшего, по-докторски блёклое и невыразительное, было изборождено глубокими, продольными складками и морщинами, что делало его похожим на полено, пролежавшее много дней на улице под проливным дождём. Зато шевелюра, венчавшая это поленообразное лицо, представляла собой пышную копну буйно вьющихся медных волос, переплетённых между собой столь жёстко и цепко, что со стороны могло показаться, будто на голову доктора надет порядком истрёпанный моток электротехнической проволоки.
Несмотря на то, что вошедший не отличался ни ростом, ни статью, держался он с чувством повышенного собственного достоинства или, точнее будет сказать, с чувством полного превосходства над окружающими.
Повадки и манеры новоявленного доктора были скорее характерны для судебного пристава, окончательно закосневшего на своей грубой, бесчеловечной работе и растерявшего последние остатки духовности при чересчур ревностном выполнении служебного долга. Он зашёл в комнату с таким свирепо-неумолимым видом, будто, по произведённой описи имущества, уже готовился отдать приказ о выносе оного и, предвидя слабые возражения со стороны проштрафившихся хозяев, заранее, с изуверским наслаждением, предвкушал известную ему до мелочей финальную сцену, наполненную мольбами и стонами несчастных, обездоленных людей.
Этот непрошенный гость сразу пришёлся мне не по душе.
Правда, поначалу я решил, что синьор в серой жилетке, носящий высокое звание врачевателя, перепутал двери и уже собирался указать ему на ошибку, но тут в дело вмешалась Аделина.
Как-то разом оживившись, она пояснила, что врач явился сюда не просто так, а по приглашению синьора Камполонги. В его обязанности входило осмотреть меня, оказать по необходимости медицинскую помощь, но, самое главное, - он должен был сделать мне в целях профилактики противостолбнячный укол.
По мнению синьора Камполонги, минувшей ночью я с большой долей вероятности мог пострадать от укусов клещей и мелких грызунов, в изобилии водившихся в кустах. Вышеозначенный укол был необходим для того, чтобы предупредить возможное вирусное заражение организма и обеспечить в дальнейшем его нормальную жизнедеятельность.
В её устах всё это прозвучало достаточно убедительно и по существу, но вряд ли подобными доводами можно было склонить меня к вышеозначенной процедуре.
Против укола я воспротивился самым решительным образом
Во многих местах моё тело действительно саднило от всевозможных порезов, но были ли то действительно следы от укусов или же просто безобидные царапины - на сей счёт я не мог сказать ничего определённого. Пока у меня не было возможности осмотреть все свои повреждённые места, и мне не хотелось, чтобы прежде к ним прикасались другие; тем более я не желал доверяться этому странному доктору с такой отталкивающей наружностью.
Мой отказ, сделанный в достаточно деликатной форме, моментально восстановил против меня Аделину.
- Вот ведь какой ты неблагодарный, Пинаевский, - сказала она, осуждающе покачав головой. - Смотри, твоё глупое упрямство действительно не доведёт тебя до добра. Сколько напрасных подозрений ты возвёл на синьора Камполонги, а он, между прочим, бескорыстно заботясь о твоём здоровье, приглашает к тебе врача по своему страховому полису. И какого врача - лучшего терапевта Неаполя! А тебе даже не придётся платить за вызов. Вот показательный пример истинно христианского великодушия. В ответ на оскорбительное подозрение - дружеская услуга. Хлеб за камень!
Столь яркий образец христианской всепрощающей любви к ближнему всё равно не расположил меня в пользу доктора.
Продолжая изучать незваного визитёра придирчивым взглядом, я вдруг сделал для себя потрясающее открытие.
Тёмные очки, как влитые сидевшие на жёлто-матовом, похожем на шляпку бледной поганки, носу эскулапа, отнюдь не служили ему защитой от ярких солнечных лучей, точно так же, как и трость слоновой кости была носима им вовсе не для солидности, что в ряде случаев присуще людям его возраста и профессии.
Лучший терапевт Неаполя, вызванный по страховому полису синьора Камполонги, был слепой, как крот!!
Я понял это, когда увидел, как горничная водит терапевта за руку по комнате, и как тот, натыкаясь по пути на этажерки и стулья, ожесточённо колотит перед собой в паркет тяжёлой, белой тростью, заводясь собственной беспомощностью.
Подведённый, наконец, к столу, он с грохотом водрузил на него свой чемодан и, раскрыв его, принялся деятельно рыться в сверкающем арсенале орудий пыток, выбирая, как мне показалось, самый большой и длинный шприц.
Как же он, незрячий, собирается осматривать меня, да ещё делать укол?!
Это была сцена из театра абсурда!..
Как ни странно, но в глазах Аделины такая серьёзная физическая ущербность почему-то вовсе не являлась помехой его врачебной практике.
- Ну и что тут такого?!, - спокойно сказала она, пожав плечами. - Настоящему врачевателю для лечения вполне может хватать одних только рук. Вспомни слепую Вангу. Какими великими исцеляющими возможностями одарила её природа, отняв зрение?!
Этот доктор, со слов Аделины /а скорее всего, со слов синьора Камполонги/, обладал потрясающей интуицией, позволяющей безошибочно распознавать малейшие болезненные симптомы. Руки его, наделённые, как у большинства слепцов, природными сенсорными датчиками на кончиках пальцев, обладали сверхчувствительностью, что помогало ему творить буквально чудеса исцеления. У него не было отбоя от пациентов, съезжавшихся к нему толпами со всей Адриатики.
Аделина прозрачно намекнула, что в моём положении лучше помалкивать и благодарить небеса / а заодно и синьора Камполонги/ за предоставленный мне счастливый шанс воспользоваться услугами такого замечательного врача.
Её аргументы вызвали у меня двоякую реакцию.
Не желая вновь портить с ней отношения, я уклончиво отвечал, что, конечно, весьма обязан синьору Камполонги за его трогательные заботы обо мне и не хочу, чтобы меня заподозрили в чёрной неблагодарности, но, со своей стороны, предпочёл бы, чтоб меня осматривал пусть не самый лучший терапевт Неаполя, но, по крайней мере, тот, который имеет возможность находить своих пациентов без помощи поводыря.
Пока мы так препирались относительно достоинств и недостатков лечения вслепую, доктор, покончив со всеми необходимыми приготовлениями, вооружился шприцом, до краёв заправленным противостолбнячной сывороткой, и подступил к моей кровати с самым угрожающим видом.
Мне по-прежнему не хотелось вверять себя заботам этого аллопата, невзирая на все его блестящие рекомендации. Инстинктивно я прянул было в сторону, пытаясь уйти от контакта, но чуткий слепец, безошибочно распознав движение по кровати, цепко ухватил меня за рукав и легко, без особых усилий, подтянул к себе. Сверхчувствительная рука чудо-лекаря оказалась сухая и шершавая, как наждак; костистые, узловатые пальцы сомкнулись на моём запястье как клещи - освободиться от такого железного захвата было непросто.
Заметив мой невольный испуг, Аделина вновь принялась убеждать меня, говоря, что всё делается для моей же пользы, и что будет лучше, если я оставлю дурацкие капризы и подчинюсь требованиям доктора.
Она очень просила меня, почти умоляла, говорила, что я должен сделать это ради нашей любви и нашего будущего, подчёркивала, что от этого зависит очень многое и даже такое, о чём я и помыслить не могу - и в итоге мне пришлось-таки уступить.
Я сдался на милость победителей…
..Вопреки ожиданиям укол оказался совсем безболезненным - как будто на руку присел крохотный комарик. Но после вливания сыворотки я почти сразу почувствовал сильное, одуряющее головокружение. Ко мне вернулась прежняя слабость и, как следствие, резко потянуло в сон. «Неужели противостолбнячная сыворотка содержит в себе снотворное?..» - только и успел подумать я, чувствуя, как глаза мои начинают неумолимо слипаться, а голова тянется обратно к подушке.
Сладкая, тёплая волна накатила на меня, подняла и легко понесла куда-то вперёд, наполняя тело приятной, безмятежной истомой. Медленно растворяясь в ласковых, разноцветных струях, как кусок сахара в горячем чае, я мельком успел заметить отдалившегося от меня слепого доктора, державшего опустевший шприц в своих сверхчувствительных руках.
Рядом с ним стояла Аделина…
С участливой улыбкой она гладила мою уколотую руку, видимо, сочувствуя мне. Словно через толстое ватное одеяло до меня донёсся её нежный певучий голос… Она говорила о том, как ей жалко меня, и как она переживает за моё состояние. Эти её переживания столь остры и мучительны, что она даже не может сегодня петь, а потому пойдёт вечером не на занятия к маэстро Падзакини, а лучше навестит лишний раз синьора Камполонги. С ним она хочет посоветоваться относительно моего дальнейшего лечения.
Слепой доктор молча слушал её, одобрительно кивая головой, потом что-то вполголоса сказал в ответ…
«..Не смей ходить к этому бирюзовому оборотню! Я запрещаю тебе!» - цепляясь за последние проблески сознания, хотел крикнуть я, но мой язык уже вышел из повиновения. Обратившись в вязкую, аморфную массу, он потёк и быстро слился в одно русло вместе с остальными, продолжавшими активно расплываться частями моего тела. Мягкое погружение в трясину сладкой, похожей на патоку, истомы продолжалось ускоренными темпами, и уже через несколько секунд, позабыв про всё на свете, я опять спал крепким, беспробудным сном…
Похожие статьи:
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 3
Рассказы → Пленник похоронной упряжки Глава 2
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки /Пролог/
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 1
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 4
