Бегу по следу.
По горячему, пахучему следу, бегу, жадно вдыхаю запах хозяина, он шел здесь, не так давно он шёл здесь, вот тут остановился возле изгороди, кажется, купил что-то у уличной торговки…
— Голо-одненький ты мой, — верещит торговка, — не дают тебе… враги народа… — протягивает ломоть мяса, — тц-тц-тц, на-на-на…
Мне не до мяса, мне ни до кого, ни до чего, бегу через улицы, через проспекты, скорей, скорей. Чуть не попадаю под чьи-то копыта, отскакиваю, кто-то огревает мое сознание болью, пш-шел отсюда…
Бегу. Краем сознания чувствую, как всадники подгоняют четвероногих, обжигают их ненавистью, сильно, больно, пш-шел, пошевеливайся…
Горячий след хозяина ведет меня. Здесь он ускорил шаг, здесь он приостановился на перекрестке, здесь вошёл в магазин… нет, не то, вот след тянется из магазина, вышел, последовал дальше…
С животными нельзя! — гаркает человек на входе, обжигает меня злобой. Поджимаю хвост, еле сдерживаюсь, чтобы не цапнуть, не очень-то и хотелось бы, больно надо…
Бегу. Главное, не потерять след хозяина, догнать, пока не остыл… предупредить, еще не знаю, о чем, но предупредить, ему грозит беда, я не знаю, но чувствую это, ему грозит беда…
След обрывается у Башни. Никогда мне не нравилась эта Башня, хозяин всякий раз возвращался из неё злой, и даже не просто злой, а так злой, как бывает, когда под злостью пытаются спрятать свой страх. Тогда он гонял меня в хвост и гриву, даже бил, потом уже ближе к вечеру обнимал, сидел со мной в комнате, говорил что-то, ничего, Жи, мы еще их всех сделаем…
Подбегаю к Башне, замираю у входа, вынюхиваю следы, нет, след ведет в Башню, только в Башню. Замираю у дверей, если хозяин в Башне, двери должны раздвинуться.
Ну же…
Двери раздвигаются, медленно, нехотя, будто еще думают, пускать меня или нет. Вбегаю, пищит ошейник, как-то нехорошо пищит. Горячий след ведет меня дальше, по эскалатору, в лифт, обнюхиваю кнопки лифта, затертые, захватанные, занюханные, ну же, ну же, к какой-то же он прикасался, мой хозяин…
Точно. Семь и три. Семь пахнет чуть послабее, три — жестче, значит, один раз на семь, два раза на три. Только бы не ошибиться, только бы и правда был семьсот тридцать третий этаж, а не триста тридцать седьмой, и не триста семьдесят третий, и не ещё какой-нибудь…
Нет. Никакой ошибки быть не может, на этаже в ноздри мне ударяет запах хозяина, запас мускуса и ментола, так пахнет от пузырька на столике у хозяина. Налево… еще налево… толкаю дверь, бросаюсь хозяину под ноги, я нашел тебя, я тебя нашел…
Хозяин рассеянно треплет меня по загривку, объясняет что-то сидящим вокруг, извиняется, бак мой за мной увязался. Здесь в деловой среде большого города не говорят собаконь, говорят — бак. Вокруг хозяина сидят люди. Это называется деловые партнеры. Кто-то из партнеров сует мне кусок шоколада, хозяин мысленно приказывает взять.
Не нравятся мне партнеры.
Очень не нравятся. У них недобрые глаза. Такие же недобрые глаза были у людей в фильме, там где богатые люди обманывали одного хорошего человека, а потом убили его, а его бак выл над ним. Хозяин в том фильме взял роль хорошего человека, а я — роль его бака, долго после фильма не мог прийти в себя, выл, хозяин меня успокаивал, что ты, это же фильм, просто фильм, вот, смотри…
Я думаю, они все тоже злые.
Я думаю.
Люди думают, мы не можем думать, неправда, ещё как можем. Мой хозяин знает это.
— То есть, вы наотрез отказываетесь? — спрашивает человек с холодными глазами, такие глаза были у главного злодея в фильме.
— И не подумаю. Хотите город к рукам прибрать, не получится, не для того отцы наши всё это своими руками строили.
— Ну, насчет своих рук приврали что-то… но умами своими, это да…. Это да…
Что-то случится, я уже чувствую это, что-то случится, вою, чтобы упредить хозяина, не понимает, при всех ломает планшет, в который так и не ввел свой пароль…
Холодный человек что-то делает с хозяином. Парализует, перекидывает через плечо обмякшее тело, пошли, ребята, месяцок посидит, посговорчивее будет…
Бросаюсь на них, которые с холодными глазами, лечу кувырком, кто-то швыряет меня оземь…
Смотрю, как люди с холодными глазами спускаются, идут к морю, ведут моего хозяина, парализованного, безвольного, помогите ему хоть кто-нибудь, нет, не замечают люди, спешат кто куда, а может, замечают, боятся вмешиваться… Большие люди с большими деньгами отчаливают от берега, уплывают куда-то в сторону заката…
Заставляю себя подняться. Боль разрывает тело, всё равно — кое-как отдираю себя от пола, не иду — ползу к выходу, будь я проклят, если не спасу хозяина, бак должен быть с хозяином. Всегда. Вспоминаю жуткие случаи, когда хозяин умирал, бака передавали кому-то другому, третьему, пятому, десятому… поражаюсь спокойствию баков, а я раньше у этого служил, у него плохо было, потом его отравили, а потом у этой служил, у этой хорошо было, её убили, а потом к её сыну перешёл, у того хорошо, только по десятницам гоняет сильно…
Никогда.
Вспоминаю другие истории, как бак умирал, когда убивали хозяина.
Двери передо мной не хотят раздвигаться, наконец, кто-то проходит мимо, проскальзываю за ним. Стремглав бегу к берегу, ныряю в волны, даже не успеваю сразу выпустить плавники. Жабры колет больно, сильно, как всегда бывает в прибрежной зоне, скорее отсюда, из мутного ила на простор…
Здесь нет запаха хозяина, здесь остается искать хозяина только по мыслям, мысли у хозяина испуганные, сбивчивые, сквозит злоба, та обычная его злоба, которой он пытается прикрыть свой страх.
Плыву.
Рассекаю волны.
Сигнал обрывается, резко, внезапно. Падает сердце, не хочу верить, что хозяина убили, тут же спохватываюсь, что так бывает, когда с человека падает нависочник, было такое, когда разбил хозяин нависочник, долго я не мог забыть тогдашнее чувство жуткой пустоты.
Выныриваю из волн, оглядываю шумящую гладь, океан несет меня куда-то, играет со мной, то выталкивает из воды, то тащит на дно.
Не знаю, но чувствую — плыть надо к заброшенному городу там, на горизонте. Огромный плавучий город, который так и не достроили, когда грянул кризис, вот он и плывет, ржавеет там, на горизонте, по ночам мерцает недобрыми огоньками.
Плыву, рассекаю волны, больно обжигает голову защитное поле, приказываю себе — не чувствовать. поле жжет, поле жалит, кто его ставил, тот своё дело знал, ласты уже не слушаются меня, иду ко дну…
…свет.
Кто-то хватает меня, кто-то тащит на берег, смотрю, не понимаю, кого я вижу, вроде бак, и в то же время не бак, никогда не видел бака без седла и нависочника…
Хочу спросить, где его хозяин. Не спрашиваю. Меня больше интересует, где мой хозяин.
— Где мой хозяин?
— Хоть бы спасибо, что ли, сказал.
— Где мой хозяин?
— Повели какого-то вон, в ывсотку… Как пить дать пристрелят, упрямый сильно.
— Спасибо.
Вот теперь и правда есть за что благодарить. Косо смотрю на незнакомца, что если попросить…
— Поможешь мне вызволить его оттуда?
— Еще чего.
— Не понимаю.
— Это же… хозяин…
— Хозя-аа-ин… барин. Хоть знаешь, что с тобой этот хозяин делает?
— Да он нормальный, каждую десятницу вкусности дает.
Чужой бак смеется.
— Пометем их всех скоро, сволоту эту… заживём.
Вздрагиваю. Подобной ереси еще не слышал, ладно, не до ереси сейчас, ни до кого, ни до чего, а может, этого бака нарочно подослали, чтобы с толку сбить…
Бегу. К дому, который забросили, так и не успев построить, здесь снова беру след, чёткий, ясный, горячий, вверх по запылённой лестнице, в комнату…
На бегу шлю запрос в полицию, на бегу получаю ответ, будут через час. Опять же на бегу сигналю, что через час от моего хозяина останутся рожки да ножки. Кто-то там, в полиции, снимает мои барьеры, непривычная свобода сковывает душу, гонит на врага.
Вижу их. Там. в комнате. Людей с холодными глазами. И хозяина, прикованного к трубе…
Бросаюсь на одного, на второго, третий по старинке всаживает мне нож между лопаток, врёшь, не возьмёшь, не взял, только оцапарал кожу. Выбиваю нож из рук врага, швыряю противника на пол, прижимаю к земле…
— Ключ, — требует хозяин.
— Чтоб у тебя височники отсохли, недодумок долбанный… — третий бросает клюю. Оглушаю третьего копытом, хватаю ключ, дрожащими пальцами расстегиваю наручники хозяина.
— Сзади!
Хозяин кричит. Даже не замечаю, что хозяин кричит, так привык слышать его мысли. Не успеваю увернуться, третий хватает меня за нависочник, дёргает, тянет, сердце сжимает страх, только бы не оторвал… Без чего, без чего, без навиисочника наш брат не живет, это в фильмах много раз было, срывают нависочник, собаконь падает замертво.
Третий падает замертво, молодец, хозяин, подобрал чью-то пушку. Ты не пушку, ты, главное, нависочник свой подбери, вон в углу лежит, где они с тебя его сорвали…
Надевает.
Живительный контакт.
Хозяин прыгает мне в седло, как-то слабо держится, похоже, господам тоже несладко приходится без нависочников.
Прыгаю из окна с головокружительной высоты.
Расправляю крылья.
Проносится далеко внизу плавучий остров, темная гладь океана, подернутая закатом. Опускаюсь на набережную, перевожу дух, хозяин треплет меня по холке, благодарит, молодец, Жи…
Что-то подбирается сзади, что-то непривычное, неуместное здесь, в большом городе, оборачиваюсь слишком поздно, когда безнависочный, бесседельный бак прыгает на моего хозяина.
Дальше всё как во сне, как в замедленной съёмке, так бывает в кино, бросаюсь на безнависочного, перекусываю горло, как учили, как натаскивали в клубе, куда хозяин водил, а натаскайте бака, чтобы защитил если что… Бесседельный летит кувырком, неуклюже вскидывает голенастые ноги, будто еще пытается бежать.
Только сейчас понимаю, что не слышу хозяина. Вот так. Совсем. Бегу к хозяину, еще подключаю к его разбитой голове нависочник, еще надеюсь на что-то, уже понимаю — рассчитывать не на что.
Тишина.
Жуткая, непривычная, дикая, тишина, от которой можно оглохнуть.
Вою. Еще сам не понимаю, что вою, громко, надрывно, как никогда не выл, люди проходят мимо, людям нет дела до меня, до хозяина. Кто-то мимоходом жмет кнопку экстренной помощи, кто-то так же мимоходом связывается с полицией, да, труп на набережной, я почём знаю, чей труп, не мой, и ладно…
Теперь нужно умереть, как в кино, там хозяин умер, а собаконь бросился с крыши высотки. И поскорее, пока не поймали, не передали кому-нибудь, не запрягли, не стерли память, тоже буду потом рассуждать с важным видом, сначала у того жил, потом у этого…
Только это надо сначала забраться на высотку, а у меня времени нет…
Срываю свой нависочник. Вот так. Одним махом. Срывается как-то удивительно легко, у него даже застёжка сбоку, чтобы снять.
Жду.
Ничего не происходит, жду смерти, она не идёт. Случайный прохожий косится на меня, тут же отводит глаза.
Накатывается что-то, какие-то образы, какие-то воспоминания, мои и в то же время не мои.
Дом… ну да, у меня был дом, там, на востоке, в необжитых землях… ну да. Дом… шум среди ночи, в дом врываются бойцы с эмблемой Конфедерации, хватаю калаш, старенький, ну да ничего, сойдет, толкаю Галку, детей, детей уведи, вон, в подпол, черный ход там до бункеров, и дальше…
Треск автоматной очереди.
Два бойца падают с простреленными головами, эмблема Конфедерации, залитая кровью…
Вижу себя парализованным, кто-то тащит меня к двери, кто-то пинает под ребра, это тебе за Ша, оставь, он целый нужен, битого кто возьмёт… стой, там щенки ещё были, дай в погребе гляну…
Молю кого-то, чтобы не нашли…
Городок, объятый пламенем в темноте ночи, чей-то надрывный визг…
Фургон с эмблемой Конфедерации.
Боль. Боль. Боль. Жгучая боль. Когда по жилам течет не кровь, а не пойми, что, когда неведомая сила вытягивает конечности, заостряет копыта, ставит тебя на четыре ноги, еще отбиваюсь, когда стальные тиски сжимают голову, цепляют нависоч…
…память обрывается.
Голова рвётся от боли, слишком много вспомнил, еще больше предстоит вспомнить. Ладно, самое главное я знаю.
Галка.
И дети.
Знать бы ещё, сколько лет прошло.
Собираются люди в форме с эмблемой Конфедерации, ведут бойцов на цепи, кто-то снимает на камеру труп хозяина, хочется лягнуть этот труп что есть силы…
Некогда.
Люди подходят ко мне, улыбаются, кто-то протягивает горсточку вкусностей, на-на-на…
Бегу… на бойцов уже не бросишься, не прокусишь глотку, тут только бежать, со всех ног, уж что-что, а бежать меня эти сволочи научили.
На восток, по уже остывшему следу, по следу, остывшему много лет назад, я всё равно вернусь по своим следам, жадно вдыхаю запах прошлого, здесь меня везли, здесь останавливались у заправки, и дальше, по дороге…
Ловлю на бегу остывающий след.
2014 г.
