"Чувствую, что отец и мать… думают обо мне. Пустить меня в семью им так же страшно, как впустить в дом большого взъерошенного пса. Он наследит в комнатах мокрыми лапами — и к тому же он такой взъерошенный.… у всех будет вертеться под ногами. И он так громко лает.
Короче говоря, это — скверное животное...
Пес, конечно, сын своего папаши, и его, пожалуй, зря слишком долго держали на улице, где он по необходимости стал несколько грубоват...
Кроме того, пес может взбеситься и укусить, а тогда уж придется звать полевого сторожа, чтобы тот пристрелил его..."
На остров он взял с собой Библию, мрачный Боринаж, совсем немного Парижа, много больше солнечного Прованса, любимые гравюры укиё-э, письма брата Тео, жёлтое небо, лимонное солнце, подсолнухи, краски. Потом вернулся за ботинками, своим стулом с курительной трубкой и креслом друга с книгами и погребальным подсвечником...
Жёлтое небо. И лимонный зрачок над рыже-коричневыми головами с жёлтым нутром в чёрную рябь. И небу, и головам жарко. Но они продолжали лежать друг на друге. Разговаривали между собой. И катились. Катились душной волной до самого горизонта. Головы, головы, головы шахтёров, головы едоков картофеля, головы подсолнухов, футбольный мяч...
— Винсент? Ну что же ты, Винсент? Зачем ты здесь, друг мой?
Взяв в руки Винсента, Винсент погладил его по голове.
— Тебе одиноко. Я знаю, Винсент. Я скоро приду. Совсем скоро. Ты ведь знаешь, Винсент, я люблю подсолнухи и солнце. Но сначала мы будем сажать картофель. Зачем сажать картофель? Ты смешной, Винсент! Надо сажать картофель, копать картофель и есть картофель.
Винсент взял лопату и стал копать. Брабантская рыжая земля летела комьями. В разные стороны. В рыжие головы. В Винсента. В жёлтый зрачок. Солнце вяло жевало брабантскую землю и становилось коричневым. Небо пахло дымом брабантской ветчины, чёрным кофе и размазывало по горизонту чёрное, фиолетовое и серо-зелёное.
— Чтобы картофель получился настоящим, надо сажать картофель, копать картофель и есть картофель… — говорил, запыхавшись, Винсент, поглядывая на Винсента. — Каждый день. Ты меня слушаешь, Винсент? Как Де Грооты. Всю жизнь. Видишь? Ты видишь?!
Винсент выкопал яму и посадил в ней хижину.
Хижина выросла в одну комнату с шестью спальными нишами. Закопчённые стены и старая висячая лампа на балке. Лампа скрипнула под налетевшим ветром. Старик Де Гроот картофельными руками взял горячий дымящийся картофель. Стин подала кофе. Вечерние коричневые тени текли по старым балкам и стенам, но не были теми самыми, картофельными.
— Опять не то! — вскричал Винсент. — Ты видишь?!
Он сорвал хижину и посадил её снова. И снова. Де Грооты сажали картофель, а Винсент сажал хижину и Де Гроотов. Двенадцать дней.
Потом подписал всего два слова "Едоки картофеля" и ушёл...
— Ты спросишь, Винсент, куда? — говорил он, неся Винсента подмышкой, идя по краю коричневого и серо-зелёного, оставляя позади картофельные краски, уже смешивая в тайне жёлтый и красный, мечтая о небесного цвета киновари. — К папаше Танги, куда же ещё...
У папаши Танги добрые глаза и дешёвые краски. Он живёт в Париже, на Монмартре, а в его душе живёт Парижская Коммуна. Он сидит как Будда в своей лавке. Лукавые гейши за его спиной пьют чай на японских гравюрах...
Но Винсент быстро уставал от Парижа.
И уходил в Арль.
— Винсент, где ты? К тебе пришёл, господин Левый Ботинок. Ты приглашал его позировать?
— Да, спасибо, Винсент. Проходите, дорогой Ботинок. Вчера не очень хорошо лёг цвет...
— Ничего, ничего, — бормотал Ботинок, морщась от смущения, шаркая устало в маленькой прихожей, — это ничего, что нас двое Левых? Как-то всё это неправильно. Ну, кому есть дело до каких-то стоптанных башмаков?!
Сморщившись и ссутулившись, Ботинок садился на подставу. Ему было неловко за себя, хотелось спрятаться, засунуть подальше драный нос. На него падал свет и взгляд Винсента. Ботинок задрёмывал, попав вдруг в тепло и покой. Язык его вываливался наружу, как у дряхлой старой псины. И испарина выступала на вытертой бочине...
Ему снилось, что он молод и полон сил. Впереди ещё много миль пути. Он не изношен и ещё не так отвратителен. Кожа его пахнет кожей, а не смесью пота и прогорклой грязи. Да он груб и не отёсан, как деревенщина, и приспособлен для хождения по дрянным дорогам, но впереди ещё столько миль...
— Это именно то, Винсент, — шептал Винсент футбольной голове.
Винсент молчал в ответ.
Но он всегда молчал...
Ботинки жили на острове в Боринаже. Там жило всё коричневое и лиловое. Вспаханное, вскопанное, добытое и ампутированное. Сюда Винсент принесёт своё ухо. Оно тоже будет жить здесь, а он будет его навещать. Потому что с ним слишком больно.
А в Провансе, в Арле жило всё то, в чём не было чёрного. Чёрный в Арле не жил.
Там, где золотой мост переходит через реку в небо цвета глубоко-синего чистого кобальта, где облака-цветы с цветущего абрикоса срываются в белёсый голубой… там в Жёлтом домике с некоторых пор жили два пустых места.
Широкое удобное кресло с книгами и горящей свечой, в таких обычно сидят мэтры, и простой соломенный стул с курительной трубкой и щепотью табака.
Эти два места иногда переругивались, иногда принимались кричать. Кричал больше соломенный стул. А кресло изрекало истины. К тому же Арль ему не нравился:
— Самая дрянная дыра на Юге. Всё здесь мелко, пошло — и пейзаж, и люди...
Тогда Винсент нарисовал погребальный подсвечник на кресле друга и отрезал себе ухо.
И кресло замолчало.
Стулу в одиночестве пришлось совсем плохо.
По Жёлтому дому уже принимался бродить призрак безумного художника, монаха Гуго ван дер Гуса. Его появления Винсент очень боялся и однажды написал на стене своей комнаты: "Я дух святой, я здрав душой!"...
— Зато у меня есть красные виноградники и дорога с кипарисом и звёздой! — говорил в запальчивости Винсент Винсенту.
Футбольная голова молчала. Винсенту казалось, что она с ним не согласна. И он кричал ей, лихорадочно нанося пальцем чёрные кляксы ворон над пшеничным жёлтой охры полем:
— Человек несет в душе своей яркое пламя, но никто не хочет погреться около него; прохожие замечают лишь дымок, уходящий через трубу, и проходят своей дорогой. Так что же делать?! Таить это пламя в душе, терпеливо и в то же время с таким нетерпением ожидать того часа, когда кто-нибудь придет и сядет около твоего огня?
Вороны кричали, кружа под грозовыми тучами. Дорога зелёным уходила за горизонт...
Ночное кафе, розовые розы, цветущая ветка миндаля, церковь в Овере, тутовое дерево Сен-Реми, октябрь...
Длинными извилистыми мазками словно мозаику… мазок за мазком...
— Винсент, на этот месяц мне ещё нужно: восемь тюбов серебристой белой, шесть — зеленого веронеза, два — ультрамарина, два — кобальта, два — желтой охры, один — красной охры, сиены натуральной — один, чёрной слоновой кости — один!.. — и шепчет: — раньше у меня был Тео, Винсент, теперь только ты...
Чёрные кляксы кружили над островом. Над мельницами, пшеничными полями Арля. Над разводными мостами. Над фруктовыми садами. Фиолетовое небо ложилось на землю. Рыбацкие лодки срывались в море.
Винсент брёл по колено в воде. Он искал свой остров и не находил его. В доме с жёлтыми стенами на соломенном стуле сидел, забравшись с ногами, призрак безумного Гуго.
— Винсент, где ты, Винсент?
И Винсента нигде не было.
Остров уходил из-под ног. Волны катились от горизонта. И лимонный зрачок над головой.
Море вокруг. И футбольная голова. Плыть тяжело, волны накатывают одна за другой.
— Винсент, ну что же ты? Где же ты был так долго? Я искал тебя. Я совсем один, Винсент...
Обхватив Винсента, качаясь на волне, Винсент замер.
"Вечером гулял по безлюдному берегу моря. Это было не весело и не грустно — это было прекрасно. На темной синеве неба пятна облаков, то еще более синих, чем яркий кобальт, то светлых, напоминающих голубую белизну Млечного Пути. На синем фоне — яркие звезды: зеленоватые, желтые, белые, розовые, более светлые, более похожие на драгоценные камни, чем у нас на родине и даже в Париже; их можно сравнить с опалами, изумрудами, ляпис-лазурью, рубинами, сапфирами. Море — темный ультрамарин, берег — лиловатый и бледно-розовый, кусты на дюнах (высотой до 5 метров) — прусская синяя..."
Две головы на чисто-синем кобальте, переходящем в фиолетовый, под лимонным солнцем на жёлтой охры небе.
Одна голова и море.
Похожие статьи:
Рассказы → Богатырь
Рассказы → Счастья, здоровья
Рассказы → Мокрый пепел, серый прах [18+]
Рассказы → Характерные симптомы
Рассказы → Оркаизация
