Няня для Графини (Работа №37)

«То октябрьское утро задалось сияющим и тёплым, хотя не исключено, что осенняя прохлада просто стала привычной. После целой недели серости, в которую погрузился город из-за нависших над ним тёмно-свинцовых туч, мягкая солнечная позолота особенно радовала. Едва ощутимый ветерок, ещё вчера гнавший по дворам первую опавшую листву и позёмку, то и дело лениво цеплялся к пожелтевшим макушкам деревьев, наполняя улицу тихим шелестом.

Редкие прохожие, вслушиваясь в эту осеннюю меланхолию и прячась от тени, как чудаки, старались идти по солнечной стороне улицы. Одной из них была девушка в распахнутой кожаной куртке с металлическими заклёпками на плечах. Выгоревшие русые волосы сбивались в копну, отросшая чёлка настырно лезла в глаза. Девушка спешила, ей не хотелось опоздать – по роду деятельности, а работала она бухгалтером-операционистом в крупной торговой фирме, где боролись за кресло не менее яростно, чем за показатели, приходилось быть внимательной и шустрой.

Пока она бежала до метро, а оттуда через аллею с клёнами, помахивающими бронзово-багряными опахалами, в тупик улицы, где автомобили из-за тесноты не разворачивались, а пятились задом, мозг неустанно считал и считал, точно в голову был встроен калькулятор. Иногда она сама удивлялась, как не сошла с ума от этих постоянных вычислений, графиков и планов. А планы были грандиозными и, к сожалению, иногда для неё недосягаемыми, как полет на луну, впрочем, она не могла позволить и поездку в Париж. Такие траты она считала расточительными. Какие могут быть путешествия, если нет собственного жилья. Так что заветная мечта сфотографироваться на фоне Эйфелевой башни оставалась мечтой.

Со стороны люди видели безрадостную картину Риткиной жизни: беспросветная работа, кредитный хомут и толпа завистников. Она шла к своим целям напролом, забывая иной раз про близких, отталкивая друзей эгоизмом. Времени в сутках катастрофически не хватало, зато у неё появился автомобиль и очередная цель – покупка квартиры. Мужчин же привлекала в Рите провоцирующая дерзость, и хоть до серьёзности в отношениях не доходило, те вились вокруг неё толпами. А у дверей изредка оставлял букетики цветов тайный воздыхатель, которого она уже начала подозревать в маниакальной зависимости и тихо ненавидеть.

Как у любого человека, случались, конечно, неприятности. Вчера буквально перед работой заглохла Риткина «Тойота», а сегодня её сладкий сон прервался от звонка подруги-догситтера, которая просила покормить одного из её временных подопечных.

– Всего лишь десять дней, я совсем забыла предупредить, что уезжаю, а дозвониться проще до президента, чем до этого старика, – упрашивала Лариса. – Ты можешь приезжать, когда тебе удобно. Просто возьми у соседа из четырнадцатой квартиры ключи…

– Давай, Лор, короче. Адрес, телефон, – перебила сонным голосом Рита. – Будешь должна по гроб жизни.

– Что-то цена долга несоразмерна просьбе. Ты сегодня не в настроении?

– Какое к чёрту настроение, если тебя будят ни свет, ни заря, к тому же в выходной день.

– Ой, Рит, прости. Я совершенно забыла про разницу во времени, у нас-то тут на два часа больше. Давай позже перезвоню.

– Я всё равно уже не усну, присылай адрес.

– Спасибо огромное, Рит.

– Да пока не за что, – зло выдавила из себя Рита, чтоб подруге жизнь раем не казалась. – Помни, что долг платежом красен.

Спать бы еще и спать! Взглянув на будильник, Рита заставила себя подняться с постели… И вот она уже возле дома Глеба Иннокентьевича, только Рита не помнила – так зовут соседа, у которого нужно взять ключи, или хозяина собаки.

С опаской подняв голову на козырёк подъезда – летящий в лоб кирпич её бы не удивил, Рита нажала на кнопку домофона, не надеясь, что она работает. По закону подлости случалось три неприятности, осталось дождаться последней, обычно самой незначительной, и жизнь вновь заиграет всеми цветами радуги…

Хозяин четырнадцатой квартиры, в которую Рита долго стучала – звонок то был выкорчеван, один проводок торчал, дверь так и не открыл. Зато на пороге соседней квартиры неожиданно появился старик, широкоплечий, но ссутулившийся, в синем трико с растянутыми коленками.

– Так вы уже вернулись? – растерялась Ритка. – Я, наверное, неправильно поняла Ларису. Зачем же она просила забрать у соседей ключи?

Старик молчал и тоже казался растерянным. Руки его подрагивали, а блёклые глаза с красноватыми сосудами смотрели, будто сквозь неё.

– Наверное, Лариса не успела предупредить, что уезжает, – предположила Рита. – На этой неделе я буду вместо неё приходить. Меня Маргаритой зовут.

Пенсионер посторонился, жестом приглашая войти.

– Будьте, как дома, но не забывайте, что в гостях, – буркнула себе под нос Рита, решив, что старик глухой.

– Вы шутница, – наконец, заговорил Глеб Иннокентьевич и, шаркая тапками, направился на кухню.

– А разве можно относиться к жизни без иронии?

– Как вы правы. Оптимист видит в трудностях возможности. Так мой отец говорил, но, конечно, не он придумал, – Глеб Иннокентьевич впопыхах стал убирать со стола, всё падало из рук. – Я очень рад, что вы пришли. Сейчас чай попьем, о жизни поговорим. Так как вас зовут, милочка? – крикнул он с кухни.

Девушка громко повторила своё имя, сократив его до «Риты» – так все её называли, и старик, может, так лучше запомнит. А вот чай, неизвестно какой свежести, пить не хотелось, и совершенно некогда было говорить о жизни. Долго думая, стоит ли разуваться – деревянный паркет был с налетом пыли, Рита все-таки из уважения разулась, повесила на крючок куртку и на носочках последовала за хозяином. В квартире пахло затхлостью, скорее всего, старик давно её не проветривал. Обклеенная постером дверь в комнату была открыта: в окна било солнце, заливая всё ярким светом. Сощурившись, Рита заглянула в проём, позвала собаку, а сама была настороже – вдруг та выскочит исподтишка и схватит за ногу. С опасностью лучше встретиться лицом к лицу. Взгляд скользнул по немногочисленной мебели: шкаф, диван, тумбочка – явно куплены недавно и в одном магазине, кроме, пожалуй, старинного деревянного стола с резными ножками, вплотную пододвинутого к одному из окон. Оба подоконника были заставлены горшками с засохшими цветами, между которыми растянулись нити паутины. А на столе стояла белая, с кружевной ковкой клетка, в которой неистово билась желтобрюхая канарейка, застревая крыльями между спицами. Ритке до боли стало жалко пташку. Только бессердечные люди могут держать птиц в неволе, пусть даже в таких милых кованых домиках. Как не понимают – пока будет спрос, будет и предложение, а чем разнообразнее предложение, тем сильнее желание что-то приобрести. Хотя, понятно, что старик одинок – унынием так и веяло от его комнаты. Ни журнальчика, ни газетки, только на прикроватной тумбочке громоздилась лампа с полинявшим светлым абажуром, рядом фотография в позолоченной рамке, да чуть ниже – штук пять замысловатых антикварных вещиц. Удивило, что не было и полок с книгами; ей казалось, что пенсионеры любят перечитывать одно и то же по сто раз. Может, старик – не охотник до чтения, а может, только недавно сюда переехал.

Клетка в стиле Прованс странно смотрелась на фоне всего остального, как будто её кто-то забыл. Рите подумалось о Франции, перед глазами поплыли лавандовые поля, белые голуби и влюблённые парочки, целующиеся возле Эйфелевой башни – всё то, что было в её романтических представлениях.

– Глеб Иннокентьевич, а где же ваша собачка? – поинтересовалась Рита, заглядывая уже под кухонный стол, скрывающийся под воланами бело-зеленой скатерти.

– У нас с супругой было заведено – накрывать стол чистой скатертью, встречать гостей с пирогами. Ой, какие вкусные пироги моя Тома пекла! Такие в магазинах не продают. Без супруги я как без рук, – вздохнул Глеб Иннокентьевич. – Пирогов печь не умею, но скатерть, по традиции, всегда к приходу гостей расстилаю. Угощайтесь, Риточка, – старик поставил на стол глубокую чашу, полную яблок и груш с подрумяненными боками. – Не расслышал, что вы спросили про собаку?

– Ой, спасибо вам огромное. Очень неловко, но мне, правда, некогда. Где же ваша Графиня прячется?

– Да где ей прятаться? В клетке и не спрячешься.

– Вы собаку в клетке держите? – переспросила Рита, догадываясь уже, кого он имеет в виду. – Подождите, Графиней вы птицу называете?

– Почему вы так удивляетесь?

– Я думала, что вам нужна помощь с выгуливанием собаки.

– Так это… - улыбнулся Глеб Иннокентьевич. – Я искал няню для канарейки.

– Няню для канарейки? – ничего более абсурдного Рита не слышала.

– У меня необычная канарейка, с характером, – начал объяснять Глеб Иннокентьевич. – Она летать любит. Только и ждет, когда клетку откроют, а попробуй потом эту хулиганку поймай. Взял на свою седую голову себе друга, а друг, как говорится, оказался вдруг. Отпустить на волю – не отпустишь, помрет птица в наших условиях, да, небось, уже и отвыкла от вольной жизни. Вот так и живем. Приходится нянек нанимать.

– А детей, внуков у вас нет? – с замиранием в сердце спросила Ритка.

– Есть сын, Павлуша, на Севере работает. Он молодец! Смышлёный парень, деловитый. Денег мне исправно посылает, так что мы тут шикуем. Павлуша у нас с супругой поздний ребенок, думали, что уже не дождемся.

«Дождались, а он упорхнул», – хотелось сказать Ритке, но язык прикусила.

– Ну, так вы, Риточка, сладите с канарейкой?

– Давайте попробуем.

Пока канарейка резвилась в закрытой комнате, пришлось всё-таки попить предложенный хозяином чай. К радости Ритки, он оказался терпковатым, как она любит, к тому же Глеб Иннокентьевич добавил в заварочный чайник листочки сушёной мяты, отчего по всей кухне поплыл душистый пряный аромат.

– Раньше я специально выращивал на даче мяту, ходил в лес за травами и кореньями, придерживаясь лунного календаря, – пенсионер стал рассказывать, какие травы стоит собирать на рассвете, а какие перед закатом. – Эх, было и такое, что бродил в потёмках с фонарем. Собрать травы – это полдела, нужно знать, как правильно высушить. Ну, вам-то это не нужно, вы с интернетом стали грамотными и вообще довольствуетесь аптечными сборами. Я и сам теперь вынужден покупать готовые сборы. Свежую мяту, к моему огорчению, на рынке не всегда встретишь. Народ путает и вместо неё мелиссу продает. Последний раз я тоже спутал – положился на зрение, а оно меня подвело. Вот и купил кустики мелиссы, засушил на холодильнике, теперь в чай добавляю.

– Так это мелисса? А я думала, мята. Никакой разницы.

– Как это никакой разницы? Разница существенная. Мята, в зависимости от количества, бодрит и успокаивает, а мелисса только успокаивает.

– Надо же. Если бы не сказали, так бы и думала, что чай с мятой пью.

– Я скажу больше – лучший способ узнать, что за трава – смять листочек, растереть пальцами и понюхать. Мята остро пахнет ментолом, у некоторых от неё в носу свербит, а мелисса – пряностью отдаёт.

Большое окно было без штор, солнце за ним всё больше разгоралось. И Ритке, сидящей против солнца, казалось, что старик парит в золотистой дымке. Она с интересом его слушала – кажется, он только и ждал, с кем поделиться своими наблюдениями. Стрелки на кухонных часах немилосердно вертелись по кругу. Все Риткины дела летели в тартарары, одно за другим. И вроде ничего ужасного не случилось, но знала – выйдет сейчас за дверь и начнет на себе волосы рвать за беспечность. А уходить что-то совсем не хотелось. Старик хоть и выглядел болезненным, но в то же время в нём какая-то сила ощущалась. Рита на миг глаза прикрыла - почудилось, будто в деревне на завалинке сидит, солнышко пригревает, птички воркуют. Потом поняла – это канарейка поет, лирично и переливчато, как целый хор птиц.

– Ой, Риточка, – спохватился Глеб Иннокентьевич, – кажется, вы куда-то спешили, а я вас тут задерживаю. Что же вы молчите? Думаю, Графине на сегодня хватит, а то ишь, разлеталась!

Графиню вначале нелегко было поймать – взлетела под потолок и закружила. Рита скомандовала старику закрыть дверь, а сама заняла выжидательную позицию. В конечном итоге птице просто некуда было деться. Как усердно Графиня ни билась крыльями, чтобы оказать сопротивление, а Рита была проворнее. Через пять минут бедолажка поглядывала на гостью через ажурную решётку клетки.

- Вот и долеталась Графиня моя, - констатировал Глеб Иннокентьевич. – Как вы эту разбойницу быстро скрутили, прям в два счёта! Что ж, Риточка, премного вам благодарны.

Птица важно подняла вверх голову, не захотела удостаивать её своим вниманием.

«Ничего, – подумала Рита, – всё равно с тебя всю спесь собью».

– Завтра я бы так же с утра пришла, – перед дверью обернулась Рита.

– Как скажете, – ответил старик, по-прежнему смотря куда-то сквозь неё. – Мы гостям в любое время рады.

Дорога обратно показалась Рите короче. Она думала о старике, жалко его было. Вот уйдёт незаметно человек из жизни и унесёт с собой в могилу свои знания и мудрость, а их у него – хоть книги пиши.

Ещё она думала, на кой чёрт он сдался со своей канарейкой Лорке. Да, Лорка любит животных, но не всех – она собачница. Муж – преуспевающий бизнесмен, Ларисе ни в чем отказа нет, кроме одного – заводить в квартире живность. Впрочем, это не какая-то прихоть – у него аллергия на пух и шерсть, так что Лорке, по её словам, «ничего не остаётся, как подрабатывать догситтером». Сколько с ней знакома Рита, подруга всегда была со странностями. К себе, конечно, она чужих собак не берёт, зато с огромным удовольствием выгуливает и обучает командам.

Рита хорошо знала подругу: несмотря на безграничную, какую-то даже болезненную любовь к собакам, Лоркино сердце оставалось равнодушным ко всему, что её не касалось. А чем она сама от подруги отличается? Нет, всё-таки она не такая эгоистка, как Лорка. Подруга вообще обнаглела – сдыхала на неё ненужного клиента. Только так можно объяснить, почему Лора вспомнила про хозяина канарейки лишь на отдыхе, который планировала за три месяца вперёд.

***

Воскресенье выдалось жарким. Солнце буйствовало с самого утра. Синоптики обещали температуру под двадцать, но столько ощущалось в тени. Вот бабье лето учудило!

Рита долго думала, что надевать, примеряя то одно, то другое. И если на работе она хоть немного придерживалась консервативной строгости, то в свободное время предпочитала шокировать всех небрежностью. Косухи, мятые майки на одно плечо, короткие шорты, и вместе с ними – чулки, пожалуй, самым приличным из этого набора были мужские рубашки и рваные джинсы. С завидной регулярностью на её теле появлялись новые татуировки, за которые вдруг Ритке стало стыдно, не хотела, чтобы старик увидел. Наконец, выбор был остановлен на более-менее цельных джинсах и клетчатой рубашке, край которой с одной стороны она небрежно всунула за пояс. Сверху надела длинную вязаную жилетку, когда-то подаренную бабушкой и провалявшуюся бесхозно в шкафу не один год. Та самая вещь, которую и выкинуть грешно и надеть стыдно. Вот и пригодилась.

Только дверь открыла и встретилась нос к носу с соседом. Парень замер на месте, как столб. Небритый, волосы взъерошены, глаза по пять копеек, в руках – букет цветов.

– На свидание собрался? – нашлась Ритка.

– Можно и так сказать, – густо покраснев, сосед провёл по рыжеватому ёжику волос.

– Удачи, – бросила Ритка, уже сбегая по ступенькам. И нравятся же кому-то такие робкие и безденежные! У соседа - как звать его она забыла, не было даже автомобиля, что было уже неприлично для его возраста.

– Да, она мне пригодится, – ответил парень и уже с большей уверенностью в голосе крикнул вслед: – И ты, я смотрю, на свидание торопишься?

– С чего ты это решил? – обернулась Рита.

– Тщательно продуманный образ, глаза горят, – стал перечислять парень.

Её так и подмывало спросить, ну не дурак ли? Рита помнила свое отражение в зеркале: если бы не пенсионер – не хотелось его расстраивать, ни за что бы так не вырядилась. Наряд для отличниц и чопорных теток.

– Ладно, – видно, заметив Ритино замешательство, стал оправдываться сосед, – считай, что я пошутил.

– Хотя бы улыбался, когда шутишь.

Он что-то ответил, но Рита его уже не слышала.

На улице погода, как говорится, просто шептала. Солнышко не слепило, а ласково обволакивало и дома, и деревья, и дороги рассеянными лучами. Воробьи, пригревшиеся в травке возле подъезда, всей стаей вспорхнули и, переместившись на усохший куст вяза, там затихли. Детская площадка ещё пустовала. Все было объято лёгкой грустью и неподвижно, словно весь мир замер. Под ногами шуршали тополиные листья, коричневатые и ярко-жёлтые в мелкую крапинку – Ритка и не замечала раньше, какие они различные у тополей в осеннюю пору. Воздух был сухим и бархатистым. И всё это до боли напоминало детство, школу и еще много, много всего напоминало. Она шла медленно, размышляла, не пытаясь прогнать душевное томление и не ропща, что машина сломалась. Когда бы ещё так прогулялась?

В этот раз старик открыл дверь сразу, будто только и делал, что поджидал возле неё, а Рите неудобно стало, что немного припозднилась. Канарейка, стоя на одной лапке, вновь пела, да так мелодично, что Рита заслушалась.

– Иногда клетку забываю на ночь укрыть, так эта певунья будит, чуть только светать начинает, – поделился Глеб Иннокентьевич, потом задумчиво добавил: – И вот сплю, снится мне, что иду по лугу, лечебные травы в корзину собираю, а позади лес шумит, и где-то вверху соловьиная трель раздаётся.

Рита хотела рассказать, что вчера ей тоже почудилось, словно лес рядом и много, много птиц, но смолчала. В жизни нередки совпадения. Может, старик заражает своим размеренным укладом.

– А я слышала, что самцы поют лучше, чем самки, – сказала она, чтобы поддержать разговор.

– Так и есть, – подтвердил Глеб Иннокентьевич, – но я же говорил – Графиня особенная. И подход к ней нужен особенный. Я её на блошином рынке нашёл, пришел туда, как всегда, в поисках чего-нибудь раритетного. Там на тумбочке, может, заметили?

- Да, я еще в прошлый раз увидела, - ответила Рита. – Изысканные вещицы, видно, что ручной работы. К вам можно как в музей приходить. Интересное у вас хобби.

- Честно признаюсь, не моё это хобби, а супруги. Кроме трав, ничем не увлекался. И сбором трав не просто так занялся – здоровье с молодости барахлило. А на старости лет решил: ну что мне сиднем сидеть, буду пополнять антикварную коллекцию Томы. Сверху на меня посмотрит и обрадуется, не только, что её дело продолжаю, а что получилось-таки у неё привить мне любовь к старине.

Старик задумчиво уставился в окно, в глазах его застыли слёзы. Рита долго подбирала слова, чтобы утешить. Её бабушка и дедушка ушли из жизни очень рано, когда она была совсем крохой, поэтому Рита не испытывала по ним тоски. На память о них остались лишь чёрно-белые фотографии и вязаная жилетка, которую, по словам мамы, бабушка связала специально к её совершеннолетию. Но именно из-за того, что Рита не знала, насколько тяжело лишаться близкого человека, ей казалось, что все слова сейчас будут звучать фальшиво.

Не спрашивая разрешения, Рита присела у тумбочки. Скорее всего, лампа тоже была старинной – с узорной резьбой на фигурной ножке, а тканевый абажур украшала бахрома и хрустальные капельки. С фотографии рядом улыбались сын и супруга старика – Рита это сразу поняла, а кто же ещё? Несмотря на то, что в густых волосах женщины белела седина, с одного взгляда на неё становилось понятно, что в молодости она была красавицей. Мягкий взгляд, волевые скулы, изогнутые губы, выделенные тёмно-бардовой, с каким-то сливовым оттенком помадой. Сын её обнимал за плечи. Он был худощав, а лицом похож как две капли воды на неё. Удивительно, что от отца Павлу не досталось ни черт, ни телосложения. Рите стало очень грустно, как-то тоскливо, будто ей самой не хватало этих людей. Сколько, должно быть, чувств и воспоминаний вспыхивает у старика, когда он смотрит на фотографию. Затем Рита с любопытством стала разглядывать раритетную коллекцию.

Явно обрадовавшись проявленному интересу к вещицам, Глеб Иннокентьевич рассказал о своих приобретениях, показал и свою гордость – чернильный набор: перо в бронзовой ажурной оправе, пресс-папье с лебедем-рукояткой и песочницу для просушки чернил, тоже бронзовую – всё с узорами и вкраплениями камней. Вздохнул, что стеклянная чернильница из рук выскользнула и разбилась. Потом вернулся к разговору о канарейке.

– Так вот, – продолжал он, – Если помните, в середине сентября одна неделя была жутко холодной. И я, значит, сдуру выперся из дома. Ползу по рынку, в три погибели согнувшись, а в этот день ветер такой сырой и промозглый, что до косточек пробирал, пальцев не чувствовал. Смотрю, стоит бабулька с канарейкой. Сама трясётся от холода, в ворот пальто лицо раскрасневшееся опускает, так ещё и птицу бедную губит – та взлохмаченная, облезлая, клюв в перьях спрятала, а укрыться от холода ей и негде. У-у, как попёр я на эту бабку, полоумную. Та – запричитала, мол, внук привёз ей надоевшую игрушку, а птица дикая, к клетке не подпускает, пальцы поисклевала… Сунул триста рублей, бабка и рада – она готова была птицу и за бесплатно отдать. Ей только клетку жалко было, вздыхает – дорогая. Ну, говорю, решайся, у меня больше денег нет. Бабка бухтела, бухтела, но отдала. Принес, значит, канарейку домой. Думал, подохнет к утру, но оклемалась моя Графиня. Небось, в плохих руках долго находилась, - старик утёр нос рукой, расчувствовался от воспоминаний.

Опять Рита у старика засиделась, потеряв счёт времени. Немного о себе рассказала, где работает, о чём мечтает. Рассказывать и нечего было. Ей всегда казалось, что живёт насыщенной жизнью, а рядом с этим одиноким стариком понимала – настоящей жизни за свои тридцать лет и не видела. Все её цели какие-то приземлённые и шаблонные – заработать, достичь. Как в церковь зайдёшь, мысли улетучиваются, так и в квартире у Глеба Иннокентьевича – всё иное кажется пустым.

Напоследок Графиня обрадовала – подлетела, когда Рита яблоко ела, и села рядом, на спинку дивана. Ритка отгрызла маленький кусочек, протянула на ладони. Канарейка, долго не думая, проглотила угощение. Жалко, что Глеб Иннокентьевич не видел, хотя рядом сидел. Когда же Рита ему сказала, он руками всплеснул. Не знал, что вообще канарейки яблоками лакомятся, давал только семечки и зёрна.

– Я прочту, чем можно их кормить, а завтра обязательно вам расскажу, – пообещала Рита. – Только теперь ждите меня вечером, после работы загляну. И… обязательно откройте окна, птица должна дышать свежим воздухом.

– Будет исполнено, – опёршись на дверной косяк, заулыбался старик.

***

Трудовые будни начались вместе с пасмурностью. С утра мягко накрапывал дождик, время от времени прекращаясь и оставляя после себя приятную сырость, но к вечеру небо до самого горизонта затянулось тёмно-серыми, с белыми прослойками тучами, как титановые руды, а ветер тревожно загудел под окнами офиса. Вдали несколько раз вспыхнула молния, кривые огненные стрелы, казалось, обрушивались на черепичные крыши домов. Вот-вот должен был разразиться ливень. В такие моменты хочется оказаться на мягком диване, укутавшись в тёплый плед. Рита стояла перед окном с чашкой кофе, рассматривая небесное светопреставление, и, несмотря на то, что дождь не начался, ей слышалась дробь капель по стеклу, а ещё треск поленьев от огня в камине и шелест переворачиваемых книжных страниц. Как давно она не держала в руках какой-нибудь томик. Она поняла, что её начинают раздражать графики и планы. Почему нужно находиться в офисе до шести часов, когда все дела сделаны, и знаешь, что никто не придёт?

Через час Риту, промокшую и злую – зонтик с собой не взяла, старик отпаивал чаем, то ли с мелиссой, то ли с мятой, то ли ещё с чем-то. Ритка не разобралась.

– Вот незадача, – воскликнул Глеб Иннокентьевич, – лимон закончился, – и, уточнив, нет ли на мёд аллергии, протянул ей полоску медовой соты.

– С вами болеть приятно, – улыбнулась Рита.

– Болеть? Ни в коем случае! Сейчас, обождите…

Цепляясь рукой за стены, старик прошаркал по узкому коридору в комнату, откуда давно доносилось позвякивание – Графиня, услышав, что в доме гостья, всеми способами пыталась напомнить о себе.

Вскоре Рита сидела на диване, поджав ноги и закутавшись в байковое одеяло – желания иногда сбываются. Выпущенная из клетки канарейка казалась тоже довольной. А Глеб Иннокентьевич что-то рассказывал и рассказывал. В комнате царил полумрак из-за того, что несколько лампочек в люстре перегорело. Старик зажёг настольную лампу, из-под абажура мягко замерцал свет, ярко освещая только угол комнаты и часть дивана. Так было уютно и спокойно, что у Ритки глаза слипались.

Старик спросил про возлюбленного – есть ли претендент на её сердце, и Рита, широко зевнув, ответила, что сердце свободно.

– Удивительно, – сказал Глеб Иннокентьевич, всматриваясь в Риткино лицо, – и куда только парни смотрят? Себе под ноги, что ли? От вас тепло исходит. У вас вообще очень сильная энергетика! Мужчины это неосознанно должны чувствовать.

Ритка так и стекла с дивана, покраснев, как свекла. Это от неё-то тепло исходит? Даже та самая Лорка её как-то горгульей обозвала. И вообще на самом деле она считала, что настоящие мужчины перевелись. Плохо, если к тридцати годам у мужчины не появилось автомобиля, хуже, если в тридцать пять он не стремится приобрести квартиру и создать семью, а сорокалетние, даже при деньгах, не имели вообще никаких шансов завоевать её расположение.

От сонной истомы не осталось и следа, как только старик с придыханием заговорил о своей жизни:

– С Томкой нас познакомил общий друг. Я тогда студентом был, последний курс заканчивал. Нет, наверное, не стоит говорить… Неудобно…

Рита разочарованно вздохнула, когда старик оборвал свою речь. Но к её радости, минут через пять, которые они провели в полной тишине – даже канарейка притихла, он решил продолжить историю.

- Ладно, раз уж начал… - сложив руки на коленях, Глеб Иннокентьевич смотрел куда-то на стену поверх Риткиной головы. - На носу экзамены, а я шибко по многим предметам отставал. Приятель меня к Тамаре Борисовне привёл, чтобы подтянуть знания. Сказал, что доверяет в её руки. Как в воду глядел. Не знаю, как у неё – она потом то одно говорила, то другое, а у меня это была любовь с первого взгляда. Да и сложно не влюбиться, в неё все парни с нашего курса были влюблены за одни глаза – вот уж где синь разлилась. Иногда взглянет из-под густых ресниц с мольбой – готов любую прихоть исполнить. А иногда от синевы в глазах холодом веяло – страшно подумать, что в такие моменты было в её голове. Роскошная, статная, импульсивная – это так, чтобы общее представление о ней составить, был бы поэтом, по-иному бы описал. Мы через три месяца съехались. Она была старше меня на восемь лет. Меня это не смущало, её поначалу тоже, но с годами Тома стала копаться в себе, в наших отношениях. То ей казалось, что молодая любовница у меня, то упрекала, что чувствует меня насквозь, всю мою ложь, что якобы я с ней из-за денег. Она действительно хорошо зарабатывала, а я не мог на приличную работу устроиться. А тут ещё детей никак не получалось завести… – Глеб Иннокентьевич заморгал часто-часто, будто соринка в глаз попала. – Она говорила, что Бог не просто так не даёт, значит, не судьба нам быть вместе. Родители открыто посмеивались над нами, не верили, что это надолго. Мои друзья говорили, что я с ней свою индивидуальность потерял, стал её тенью. Томкины подруги время от времени науськивали её против меня, после разговора с ними она весь день ходила взвинченная. Мне бесконечные упрёки и насмешки надоели, всё надоело, покидал самое необходимое в чемодан и ушёл. Уехал на Север, прям, как сейчас мой сын. Там я к природе стал приобщаться, лес таёжный полюбил. Какие там запахи! Было такое, что в чаще заблудился, лес же меня и вывел – ориентировался по молодым деревцам, молодняк всегда к теплу тянется. Но вот что хочу сказать: всё-таки вдали, в другой обстановке, особенно в жёстких условиях все эти ссоры и любовь кажутся какой-то глупостью. Одно из двух - ты или невыносимо тосковать начинаешь, или смиряешься с расставанием. В какой-то момент решил – моё сердце остыло от любви к ней. И тут письмо от Томы получаю, в котором она рассказывает о своей жизни, что родителей потеряла, больше не преподаёт. Читаю и думаю – жалко её, но не более. А в конце письма строчка: «Задыхаюсь без тебя». Сколько раз я его перечитывал, пока обратно спешил, одному Богу известно. Пытался что-то между слов разглядеть, – пенсионер ненадолго замолчал, потом продолжил вполголоса: – Расставание нас обоих изменило. Мне стало неважно, тень я или нимб над её головой. Знаешь, что друг семьи, кстати, тот, кто нас и познакомил в институте, сказал на её похоронах? Что не верил в наш брак, а теперь готов признать – крепче и счастливее пары он не встречал. Жена его тогда чуть взглядом не убила. Надеюсь, дома помирились, давно его не слышал. Как Томы не стало, от всех в кокон спрятался, никому не открывал, из дома выходил только за продуктами. Жил в заточении, пока не начались проблемы со зрением. Когда канарейку купил, даже не знал, какого она цвета.

– Так вы… – Рита не сразу нашлась, что сказать, – совершенно ничего не видите?

Только сейчас она поняла, почему в квартире не было ни газет, ни книг, почему старик так медленно передвигался, почему всё ронял и никогда не смотрел ей в глаза.

– Месяц назад, когда был на рынке, видел, плохо, не отчетливо, не все цвета, но видел. Сейчас – только блёклые очертания, – ответил Глеб Иннокентьевич. – А вот солнце хорошо вижу. Мне теперь оно стало очень дорого, правда, когда долго на него смотрю, глаза начинают слезиться.

– А что врачи говорят, неужели ничего нельзя сделать?

– Да что можно сделать в моём возрасте? Больше всего боюсь, что однажды открою глаза, а меня будет одна чернота окружать. Впрочем, недолго осталось мучиться. Хотя, это как Бог решит.

Глеб Иннокентьевич повернул голову к лампе, может, свет его успокаивал.

– Иногда нужно уметь отпустить, я не смог, – произнес чуть позже. – Только недавно понял, что не я был её тенью, это Тома была моими крыльями. Кому я теперь нужен, без крыльев-то?

– Не говорите так, – Рита готова была расплакаться. – Сыну нужны. Может, внуков ещё успеете на руках подержать…

Рите всегда казалось, что у каждого человека изначально судьба написана, и если суждено умереть от кирпича, то так оно и будет. Однако многое зависит от самого человека, если перестать дорожить жизнью, то и нить её укоротится.

– И за канарейку вы теперь в ответе… – продолжала Ритка.

Старик молчал.

– За канарейку я теперь не буду переживать, – сказал Глеб Иннокентьевич, уже провожая её и впихивая зонтик, - в надёжные руки её вверяю. Долго мы с Графиней няньку выбирали, вашу Ларочку она совсем невзлюбила, набрасывалась на неё, как коршун. А теперь мне спокойно на душе. Берите зонтик, вам болеть нельзя.

– Вы мне это бросьте, а то больше не приду, – пригрозила Рита. Ей хотелось добавить – нужно каждым мигом наслаждаться, но разве она вправе его учить? И разве сама следует этому совету? – Завтра мы с вами начнем писать мемуары, вы мне будете диктовать, а я записывать.

– Это ещё что за модное веяние? Я и не знаю, что диктовать, жизнь была простой и спокойной, ничем не прославился, ничего не изобрёл. Моя история в пару строк уложится. Кому это будет интересно?

– Внукам. Прочтут и узнают о жизни своего деда. Вдруг потом что-то забудете, вдруг не решитесь рассказать, а, может, даже в вашей истории найдутся ответы на волнующие их вопросы.

Пенсионер только рукой махнул.

– Иди, иди. Наверное, очень поздно.

Распрощавшись, Рита поспешила домой. Дождь уже прекратился. Чтобы не намочить ноги, она старалась перепрыгивать через лужицы, правда, не всегда удачно – в потёмках, в тусклых отблесках фонарей лужи и тени сливались. И всё думала о том, кто за стариком будет ухаживать, если он заболеет. Но и ей болеть нельзя. На работе проблем не оберешься. Там мало кого волнует твоя высокая температура, главное – высокие рейтинги.

О плохом лучше не думать, чтобы не притягивать. Утром Рита проснулась в ознобе. На работе договорилась, что пару дней не придет. А как сообщить Глебу Иннокентьевичу? Подруг обзвонила, все были заняты. Ещё одно жизненное правило – не имей сто рублей, а имей сто друзей, не работало. Вспомнила про соседа по площадке. Постучала в дверь – не открыл. Кажется, началась самая настоящая черная полоса...

Не в силах бесконечно обивать порог соседа, Рита написала записку, чтобы зашёл к ней, как только вернется домой. Он постучал уже поздно вечером и сразу осведомился о её самочувствии – видимо, она плохо выглядела, но в тот момент это меньше всего Риту волновало, силы едва нашлись, чтобы до двери доползти. Сосед, имя которого она так и не спросила, пообещал заехать к старику утром, перед работой.

Потом начались дни беспамятства, ангел в облике соседа приносил ей лекарства и всё необходимое, и даже обещался помочь с починкой автомобиля. Судя по тому, с каким рвением он заботился о ней, Рита поняла, что девушки у него нет. Впрочем, это было ясно - Рита точно знала, что многие размышляют так же, как и она: если девушка чего-то достигла, то будет пусть даже неосознанно выбирать себе равного или того, кто... да, именно такого – работящего, внимательного, готового рассыпаться бисером. Но мужчины, как он, показывают свою истинную натуру только тем, в кого влюблены, для других же носят маску холодности. К ней сосед был не равнодушен, к гадалке не ходи. Конечно, осознание этого грело Ритке душу, только она оставалась равнодушной.

Старик же не выходил у неё из головы. Когда у неё был жар, чудилось, что старик сидит у постели и рассказывает о Боге, о том, что Бог в сердце, поэтому себя бывает труднее понять, чем другого человека. Потом ей становилось лучше, и она понимала, что всё это было бредом. Ритка находила странным собственное желание быстрее увидеть Глеба Иннокентьевича, но ничего не могла поделать – помимо воли это желание росло в ней с каждым днём.

Два дня она позволила себе поболеть, а на третий - в первый день без температуры, решила навестить старика с канарейкой.

– Дождь льёт стеной, – сказал сосед, отдавая ключи от машины. – Ты не до конца выздоровела, так что думать забудь.

Ритка захлопала ресницами – неожиданно было услышать в его речи приказные нотки.

– И потом, наверное, он куда-то уехал, – вспомнил парень. – Я забыл тебе сказать, что в тот раз, когда заехал к нему, дверь никто не открыл.

– Куда он мог уехать? Он же практически ничего не видит, родственников нет, кроме сына, да и тот – на Севере. А вдруг что-то случилось?

– Если хочешь, я сам к нему съезжу. Сегодня уже не успею, а завтра, так же, с утра и заеду. Не откроет, постучу соседям – может, кто-то знает, где твой старик.

У Риты была такая слабость, что её уговаривать не пришлось. Однако она не находила себе места и, промучившись весь день, к вечеру собралась к Глебу Иннокентьевичу. Выскочив на улицу, тут же поняла, что в такое время – с шести до семи попадёт в пробку. Решив не терять этот час, заехала в гипермаркет рядом с домом, накупила два пакета всякой всячины. Затем в ветеринарную клинику – единственное ближайшее место, где можно было приобрести корм для канарейки. Проверила – с собой ли распечатанный лист с рекомендациями по уходу за птицей, закинула пакет с последней покупкой на заднее сиденье и понеслась в другой район города.

Кое-как припарковала машину и, проклиная советское правительство за тесноту дворов, Ритка влетела в открытую настежь дверь подъезда. Грузчики выносили мебель – видно, кто-то из соседей Глеба Иннокентьевича переезжал. Пришлось ждать в одном из пролетов, пока спустят диван.

За железной дверью пенсионера была тишина. Рита постучалась и стала прислушиваться к шагам. Но всё та же тишина, недобрая. По телу пробежал холодок. И тут Ритка, как сорвалась: стучала кулаками в дверь, что было сил, колотила, как безумная, предчувствуя, что случилось непоправимое. Ей было очень горько. Она ругала Бога, потом просила прощения и умоляла не забирать ставшего нужным для неё человека. Обещала измениться, не быть эгоисткой, много чего обещала. Представляла, как вот-вот из соседней квартиры выглянет женщина в домашнем халате и произнесет невыносимые слова, что старик умер, что буквально сегодня утром его похоронили. Нет, она не хотела этого слышать. Всхлипывая, выбежала на улицу, завела машину и нажала на газ. Слёзы скатывались по щекам, она их не утирала. Так просто не может быть! Кроме зрения, старик ни на что не жаловался, он не был немощным, в последний раз, когда Рита его видела, он выглядел счастливым. Они собирались написать историю его жизни. Или это она собиралась, а он уже ничего не собирался?

Рита представляла, как несчастный старик хватается за сердце, падает, а рядом никого. Как закапывают в сырую землю гроб люди, которых старик даже в глаза не видел. И некому положить на его могилку цветок.

Старик должен был рано или поздно умереть, бессмертных людей не бывает, но почему это произошло так скоро и неожиданно? Лучше бы он уехал к сыну, не простившись. Лучше бы вообще она его не знала, лучше бы вся эта история была лишь плодом её безумной фантазии. Рита даже пыталась себя убедить в необходимости его смерти. Он не умер, а просто ушёл к своей Томке, – говорила она себе, но все было тщетно, сердце её разрывалось на части. Рита понимала, что теперь ей всегда будет недоставать этого сгорбленного старика, и его душистого чая, и его историй.

А вдруг никакого Глеба Иннокентьевича, действительно, не существовало? Разве она, Ритка, подписалась бы подрабатывать нянькой для канарейки? Своих-то родителей видит раз в год, а тут зачастила к чужому деду. Нет, эта история не про неё...

Дорога, выхватываемая светом фонарей, была почти пуста, и Рита ехала, ехала и ехала, сама не зная куда, пока не поняла, что пора остановиться, сделать глоток свежего воздуха. Затормозив на обочине, Рита вышла из машины. Впереди была заправка, а дальше простирались пустые вспаханные поля, за ними кладбище с часовней. Кресты тонули в темноте, но она точно знала, что там дальше. Ветер поддувал под парку и хлестал в лицо. Ритке стало не по себе, она вернулась в машину и включила обогрев. И вдруг прямо перед собой, буквально в нескольких метрах, заметила сгорбленную фигуру. Старик медленно шёл в сторону кладбища, но создавалось впечатление, что он не удаляется, а приближается. Дернув дрожащей рукой рычаг скорости, Рита резко развернула машину. Она пыталась убедить себя, что из-за переживаний разыгралось воображение. Зуб на зуб не попадал, зато стала возвращаться к голове ясность. Нужно было выяснить, куда подевался Глеб Иннокентьевич.

Уже было поздно, чтобы наведываться к соседям и это выяснять, но Рита знала, что не уснёт, пока это не узнает. Хотя, она так и так не уснёт.

Дверь в подъезд была приоткрыта подложенным кирпичом. Отодвинув его ногой, Рита обернулась и нырнула в проем. И если двор хорошо освещался, где-то на лавках слышался смех выпивающих в компаниях людей, отчего возникала хоть какая-то иллюзия безопасности, то в подъезде было тускло, даже мрачно. Пока поднималась по лестнице, Рите мерещилось, что кто-то следит за ней – образ сгорбленного старика с кладбища так и преследовал. Испугавшись собственной тени, Рита стала перепрыгивать ступеньки через одну. Эхо ее шагов глухо разлетелось по подъезду. Загавкала чья-то собака, было слышно, как кто-то выясняет отношения, но во многих квартирах стояла полнейшая тишина. Рита замерла перед дверью четырнадцатой квартиры, раздумывая – стоит или не стоит стучать, ведь люди могут уже спать, и в этот момент в кармане зазвонил телефон.

Андрей ругал её, на чём свет стоит, за то, что не послушалась и поехала по такой погоде. Потом сообщил, что раньше освободившись, заехал к старику и столкнулся в подъезде с соседями Глеба Иннокентьевича, которые сказали, что старик скончался месяц назад. Так что она никак не могла с ним встретиться».

Вот и всё. Конечно, я не стала спорить и доказывать, что видела несколько дней назад Глеба Иннокентьевича. Кто в это поверит? Заказав в часовне панихиду – как раз на сороковой день, я нашла могилку старика и положила цветы.

Не знаю, почему его душа не сразу отошла в иной мир, скорее всего, был неспокоен за канарейку. Он считал, что ничего великого не сделал, однако мою жизнь пенсионер перевернул с ног на голову, поэтому я решила посвятить ему хоть пару строк.

А у меня, как всегда, наполеоновские планы. Совершила маленький шаг на пути к своей новой жизни – написала заявление на увольнение и, переступив через свою гордость и принципы, оставила под дверью короткую записку соседу: «На свидание приглашения долго ждать?». Пора бы уже узнать, как зовут моего спасителя. То, что он тайный воздыхатель, а цветы предназначалась мне, сразу догадалась, когда увидела его перед дверью с букетом.

Ещё нашла питомник, где адаптируют птиц к жизни на воле. Графиня уникальная канарейка, которая не поддается тренировке. А может, старик ошибся - я плохая нянька.

Похожие статьи:

Новости → Конкурс "Начало конца"

Рассказы → Снег (Работа №4)

Рассказы → До рассвета (Работа №5)

Рассказы → Монолит (Работа №7)

Рассказы → Благими намерениями… (Работа №6)